ПАРОМ «ЭСТОНИЯ». МАРТИН НИЛЬСЕН

Он потягивал пенистое пиво и обозревал просторный зал. На освещенной танцевальной площадке не стихало страстное кружение. В грохоте оркестра и среди пьяного гвалта никто не видел и не слышал друг друга. Лихорадочная гульба, наподобие бездонной воронки, втягивала в свой водоворот туристов, командировочных, бизнесменов, студентов, обелённых сединой пенсионеров. Так уж случается во время морских путешествий на пассажирских судах, что вынужденное безделье заливалось спиртным в сбитых наспех компаниях.

Мартин слыл среди своих знакомых трезвенником. Из алкогольных напитков он позволял себе лишь пиво. В школьные и студенческие годы он активно занимался спортом и сознательно не брал в рот ни капли спиртного, выполняя основную заповедь своего тренера по плаванию. «Хочешь достичь в спорте результата — утверждал наставник, — забудь о том, что есть на свете женщины и спиртное». Женщины Мартина не интересовали, а от спиртного он шарахался, как от чумы, ибо в глубине души мечтал о спортивной славе.

Трудно было сохранить эту принципиальность в университете, где студенческая братия не мыслила себе жизни без шумливого застолья с недорогим вином. За твердый характер однокурсники нарекли его «трезвенником».

— Сколько тут одиноких баб, — восхищенно протянул захмелевший сосед по столику. — Я накачаюсь водкой и пойду танцевать. Повезет — затащу какую-нибудь деваху в свою каюту. И вам советую поторопиться, пока всех свободных баб не разобрали…

— Спасибо за совет, — бросил Мартин, — еще не вечер.

— Ну-ну, — пробубнил сосед и залпом опустошил рюмку. Мартин откинулся на спинку стула и сомкнул ресницы.

Перед ним всплыло утонченное лицо юноши с большими карими глазами, которые грустно контрастировали на бледном лице Андрея. Мартин почувствовал, как теплая волна прокатилась внутри, вызывая грусть. Сейчас, здесь, он вдруг почувствовал, как дорог ему Андрей.

Они познакомились года четыре назад на студенческой встрече в Тарту. Мартин влюбился в этого парня с первого взгляда и зачастил в Эстонию. Андрей учился на факультете иностранных языков в старейшем университете, а в свободное время писал статьи для газет и журналов, которые охотно печатали. Гонорары были приличной добавкой к тощему студенческому кошельку. Писанина настолько захватила его друга, что тот уже подумывал перевестись на факультет журналистики.

Мартин заканчивал отделение общественные наук стокгольмского вуза и прекрасно говорил на английском, немецком, финском, поэтому языкового барьера в общении у них не было.

Вспомнив университет, Мартин тяжело вздохнул. Го д назад он получил диплом и, увы, до сих пор не нашел применение своим знаниям. В богатой Швеции, тоскливо размышлял он, нет ни малейших шансов доказать, что ты чего-то стоишь. Получается, что диплом — ерунда, ничего не значащая. Можно, конечно, зарегистрироваться на бирже труда и уповать на хоть какую-нибудь работенку. Но пособие по безработице не видать как своих ушей — ты же нигде не работал и, значит, не был уволен. Раз ты никогда не работал, ты не безработный… Бред какой-то…

Он мысленно вернулся к своему визиту в Эстонию. Андрей умолял его переехать в Тарту и начать совместную жизнь. Мартин готов был бросить Стокгольм и отправиться к любимому человеку. Но… на какие шиши они будут жить!?

Неделю назад, когда он на этом же пароме направлялся в Таллин, к столику подсела эффектно одетая женщина лет сорока. Разговорились. Он поведал о своих проблемах.

— С вашей внешностью, — удивилась она, — можно жить припеваючи. Вот моя визитная карточка. Звоните. Я попытаюсь помочь вам с работой.

Мартин взглянул в зеркало. На него смотрел высокий блондин с голубыми глазами и с фигурой Аполлона. Многие женщины ему говорили подобное и предлагали высокооплачиваемую работу. Но он хорошо знал, что потребуют от него за подобную услугу. Он не мог удовлетворить прихоть богатой предпринимательницы, потому что… был голубым. Хоть меняй ориентацию, грустно подумал он, и от этой мысли его чуть не стошнило.

Сосед по столику, немолодой финн, глушил водку по-черному. Поймав осуждающий взгляд Мартина, он икнул, извинился и заплетающимся языком проговорил:

— Только тут, в море, я вдоволь получаю водки. И, извините, напиваюсь. Ну, не настолько, чтобы валится со стула и не дискутировать с достойным партнером.

Он уставился на Мартина мутными глазами. Тот лишь улыбнулся и слегка кивнул головой.

— Я возвращаюсь из России, — продолжал финн, — где подписал выгодный контракт. Сейчас русские нас, скандинавов, подкармливают… Впрочем, вся Европа сегодня кормится от Кремля. Там принимаются хорошие законы, позволяющие нам, иностранцам, обогащаться… Но дело не в этом!.. Ответьте мне, зачем Запад навязывает русским демократию? Это безумие! Демократия несовместима с дикими традициями этой страны. В девятьсот семнадцатом ввели ее, эту демократию, в дремучей России… И получилась кровавая бойня, где сын убивал отца, а мать предавала дочь… Простите меня, но история доказала, что такие понятия, как Россия и демократия — несовместимы. Тут нужен царь с жесткой рукой!..

Третьим за столиком сидел мужчина лет сорока, хорошо сложенный, среднего роста с густыми бровями и черными озорными глазами. Возможно, подумал Мартин, разглядывая соседа, в его жилах есть пару капель мексиканской или пуэрториканской крови. А может, он просто-напросто принадлежит не к «ковбойскому» типу янки, а к иному, европейскому. Мартину трудно было определить его национальность.

— У вас — сухой закон, — неожиданно заговорил черноглазый сосед по-английски с явным кавказским акцентом. — Нехватка алкоголя влияет на вашу психику. По этой причине вы не совсем правильно оцениваете Россию.

Финн округленными глазами смотрит на нового оппонента, опустошает рюмку и рычит:

— Да, мы недополучаем водку. Закон есть закон, и его мы соблюдаем на родине. Мы любим свою родину. За её территорией — мы расслабляемся и наверстываем упущенное.

— Если ваша родина такая хорошая, то почему же вы работаете в России!? — иронически вставил кавказец.

Жадно втянув воздух после очередного водочного глотка, финн поднимает вверх указательный палец и заявляет:

— Бизнес подчиняется рынку, а он сегодня, лично для меня, как и для многих других европейцев, привлекателен в России. Хотя в этой стране всегда царили темнота и невежество!

Мартин с улыбкой слушал этот диалог и не вмешивался в их разговор.

— Но вернемся к невежественной России, — закипает кавказец, — где, по вашему утверждению, невозможно посеять семя демократии?

— Вернемся! — икнул сосед. — Я докажу свою… Финн не договорил, ибо ресницы его слиплись, и он принялся было сползать вниз, но оппонент, проявив завидую реакцию, вовремя поддержал обмякшее тело.

— Что с ним делать? — кавказец растерянно посмотрел на Мартина.

Сын Суоми, словно услышал фразу оппонента, тут же пришел в себя, виновато улыбнулся, потянулся было к бутылке, но махнул рукой и промямлил:

— С меня хватит. Пойду в свою каюту. Пошатываясь, он заковылял к выходу. Кавказец поблагодарил Мартина за компанию и тоже удалился.

Он остался один, пил пиво и слушал музыку.

— У вас свободно? — услышал он за спиной моложавый женский голос.

— Да, пожалуйста! — проговорил он и обернулся. Перед ним стояла худощавая женщина в строгом черном костюме. Её партнер, высокий, полный мужчина лет пятидесяти, заговорил, обращаясь к ней, на немецком:

— Коллега, позвольте мне закончить свою мысль. Так уж получилось, что на протяжении многих веков духовный облик человека формировали религии. Религия — это продукт неустанного поиска человеком своей сущности, поиска ответов на глубинные вопросы бытия.

— Наконец-то, Хайнер, ты сбросил с себя мантию социализма и заговорил как цивилизованный ученый, — улыбаясь, проговорила она.

— Это все благодаря тебе, Ани! — Он нежно коснулся ее ладони. — Но я вернусь к своей мысли. К религии человек приходит, начав поиск смысла жизни, своего предназначения. Что есть Мироздание? Где начало всему сущему и где конец? Вот тут очень важный момент — какая религия дает правильные ответы? — Он вопросительно смотрел на соседку, моргая короткими ресницами.

— Бог един, дорогой профессор, — вздохнула она, — и нет смысла делить религии на правильные и неправильные. Человек рано или поздно приходит к мысли, что его собственная жизнь, окружающий мир подчинены каким-то раз и навсегда данным закономерностям, многие из которых выше его понимания. И в силу этого он ищет символ всему непонятному и непознанному. Таким символом, соединяющим в себе как созидающие, так и разрушающие начала, для человека во все времена становился Бог. Но Бог как стержень Мироздания приходит в сознание людей всегда через какие-то верования, через религии, через учения, каноны и заповеди пророков — основоположников этих религий. Вот их имена: Будда, Моисей, Иисус Христос, Мухаммед…

— Дорогая, ты забыла сюда причислить самого загадочного среди пророков — Заратустру!

— Я о нем мало знаю, — призналась женщина и добавила: — К моему великому стыду.

— Ани, — взахлеб заговорил профессор, — религия Зара-тустры наиболее древняя, мало доступная для глубокого изучения. Именно этим она меня привлекла. Вот уже десять лет я серьезно изучаю Заратустру. Сегодня зороастризм исповедует лишь небольшая группа верующих в Индии и Иране. Они называют себя парсами. Я только что побывал в Узбекистане, где жил и творил великий Заратустра.

Мартин с интересом слушал диалог то ли преподавателей вузов, то ли ученых. О пророке Заратустре он читал в работах Фридриха Ницше, которым серьезно увлекся на третьем курсе университета. В своих тезисах этот немецкий философ писал о Заратустре как о проповеднике идеи «сверхчеловека». Ницше утверждал, что определяющей силой в природе и обществе является воля. Ход истории, по мнению немецкого философа, зависит от воли одиночек, стремящихся к власти. «Воля к власти», по Ницше, — главный побудительный мотив поступков и образа жизни «сверхчеловека» — «человека-зверя», «белокурой бестии», стоящей «по ту сторону добра и зла». Заратустра, по мнению Ницше, и был сверхчеловеком. Если бы природа не отпустила одной личности столько доброй жизненной энергии, сколько она вселила, скажем, в За-ратустру или Будду, Иисуса Христа, Мухаммеда, Моисея, то они не сумели бы выделиться среди своих современников, не стали бы мессиями. Природа наделила этих пророков сверхкачествами, сверхчувствами, которые и позволяли им выходить к людям с новыми идеями, предсказывать будущее, воодушевлять людей, вести их за собой.

Втайне от других Мартин считал себя сверхчеловеком, поэтому изучал Ницше, и Шопенгауэра, и всех других ученых, которые проповедовали культ сильной личности. Разговор соседей по столику настолько заинтересовал Мартина, что он забыл о своих невзгодах и внимательно слушал диалог представителей ученого мира.

— Я должен обратить внимание, — подчеркнул профессор, — на одну весьма характерную особенность: все пророки, основатели великих религий — выходцы из стран Востока. Будда жил и проповедовал в Индии. Моисей родился в Египте. Иисус Христос явился на белый свет в Вифлееме, близ Иерусалима. Мухаммед родился в одном из знатных городов Востока — Мекке. Не стал исключением и Заратус-тра. Его родина — древний Хорезм. Да иначе и быть не могло: великий человек всегда является там, где дух природы наиболее концентрирует свои начала. Такой чудотворной землей являлся Хорезм, что означает в переводе «Солнечная земля». Древний Хорезм, как утверждают персидские наскальные надписи и древние рукописи Греции, Китая и других стран, слыл весьма процветающей страной с высоко развитой материальной и духовной культурой.

Профессор оборвал свою речь, задумчиво посмотрел на собеседницу, улыбнулся и мажорно произнес:

— Дней пять назад я ходил по этой священной земле. — Он поднял к небу глаза, в которых сквозили гордость и восхищение.

Мартин сетовал на громкую музыку, которая накатывалась с эстрады и захлестывала зал ритмичными звуками, скрадывая фразы ученых.

— О, Хайнер, — воскликнула женщина, — ты посетил места древней цивилизации?!

— Да, Ани. Я видел знаменитый Регистан в Самарканде, древний комплекс «Чор-Минор» в Бухаре и знаменитый Чель-пык — храм бога огня, который находится на территории Хорезма и в котором творил Заратустра…

— Ты меня заинтриговал этим пророком, — улыбнулась она. — Расскажи о нем подробнее?

— Притягательная звезда Заратустры зажглась на стыке четвертого и пятого веков до нашей эры. Это отнюдь не случайность. Давно стало закономерным: в каждый переломный период развития человечества появляются такие личности, которые концентрируют в себе новые идеи и своим примером, своей праведностью, своими проповедями укореняют их в сознании народов. Эти личности, пророки или государственные деятели, концентрируют в себе судьбоносные новшества, надолго определяющие пути стран и народов.

— Какому богу преклонялись люди, живущие тогда на этой территории? — Она встряла с вопросом и тут же извинилась: — О, Хайнер, я прервала тебя. Ради Бога, прости!

— Зачем же извиняться, Ани, — улыбнулся профессор. — Я ценю твое любопытство. Итак, в Иран, Хорезм, Вавилон ассирийцами-завоевателями и их жрецами был привнесен бог Молох. Ему повсеместно возводились храмы, куда приносили в жертву детей и взрослых. С особым рвением жрецы исполняли кровавый ритуал тогда, когда начинались войны или на народ обрушивались засухи, голод, чума. В те трудные времена Молох собирал ужасную «жатву». И чем отчаяннее было положение, тем ненасытнее становился Молох, тем щедрее одаривали его жрецы…

Он прервал свой рассказ, прислушался к мелодии и неожиданно проговорил:

— Дорогая Ани, я люблю медленный танец. Разреши оторваться от кровавых картин прошлого и пригласить тебя на танго.

— С великим удовольствием, Хайнер. — Улыбка осветила ее лицо, и она торопливо поднялась, взяв под руку профессора.

Мартин сидел под впечатлением исторического диалога. Оно, это прошлое, сомкнулось вокруг него, словно забытый сон в гулком зале кинематографа, и кровавое месиво проплывало вокруг. Он пытался представить себе кровожадного Молоха, но образ расплывался. Зато его любимый Ницше предстал перед глазами четко и ясно и шептал ему о культе сильной личности, который утверждал себя в противовес реально существующим общественным отношениям и моральным нормам. Эта сильная личность не признавал ничего и шла к своей цели, сметая все на своем пути…

Они вернулись к столу довольные и улыбчивые. Профессор остановил кельнера и заказал по рюмочки коньяка, при этом вопросительно взглянув на Мартина.

— Спасибо, — поблагодарил Мартин. — Я пью лишь пиво, а на спиртное наложил табу.

— Вы поступаете совершенно правильно, — подчеркнул профессор и перешел на ораторский тон: — Я рассказывал о Молохе. Продолжу, с вашего разрешения. — Он окинул взглядом даму и соседа и, поймав одобрительные кивки, поведал: — В Карфагене стояла его главная статуя, сооруженная специально для принятия человеческих жертв. Она была колоссального размера, вся из меди, полая внутри. Го — лова бычья, потому что бык был символом силы и солнца. Руки у статуи были чудовищной длины, и на огромные простертые ладони клалась жертва. Руки, движимые цепями на блоках, скрытыми за спиной, поднимали обреченного до отверстия в груди. Внутри статуи пылал костер. За несколько минут жертвы на раскаленной решетке превращались в прах, а под ногами колосса быстро росла горка пепла.

— Это ужасно, Хайнер! — воскликнула она. — Хотя история знает много жестоких страниц, где лютовали правители.

— Ты права, Ани. Но я вернусь к тем дням, когда лютовал Молох. Как я уже говорил, детей клали живыми на раскаленные ладони чудовища. Родным, присутствующим при ритуале, строго-настрого воспрещалось демонстрировать печаль и страдания. Матерям запрещалось своих чад оплакивать при жертвоприношении, чтобы не вызвать гнева Молоха. Если женщина не выдерживала, принималась голосить или падала в обморок, то ее предавали позору. Чтобы рыдания матери и ребенка не были слышны, во время обряда жрецы и служители храмов били в барабаны, играли на флейтах, придавая ритуалу жуткий, мистический характер…

— И часто подобное повторялось?

— Часто. Жертвы Молоху приносились не только в часы испытаний. Так, карфагеняне после победы приносили в жертву Молоху самых красивых пленных женщин. О том, что этот обычай бытовал в Персии и Хорезме, мы узнаем из повествований древнегреческого историка Геродота, — он достал из портфеля какие-то записи и стал читать. — «Жена Ксеркса Аместрида велела закопать дважды по семь персидских юношей знатного происхождения в честь божества, которое помещалось под землей, в благодарность за достижение глубокой старости. А ее муж, предводитель войска персов Ксеркс, после удачного перехода через Стримон, узнав, что местность эта называется «Девять путей», велел закопать в землю девять юношей и столько же девушек из местного населения»…

— А как же они объясняли свои поступки народу? — воскликнула она.

— Как бы они ни объясняли необходимость подобных жертвоприношений, все это вызывало возмущение у простых людей. Иногда случались и массовые протесты. Особенно сильные народные волнения были в Бактрии и Хорезме в первый год правления персидского царя Дария, о чем свидетельствует надпись, высеченная на Бехистунской скале (территория нынешнего Ирана). Восстание было жестоко подавлено. По приказу Дария при этом было убито 55 тысяч мятежников. Вдохновителем восстания, как свидетельствует история, стал сам пророк Заратустра. В своих проповедях он осуждал массовые кровавые жертвоприношения. Он утверждал, что никто не имеет право лишать человека жизни, что она священна. По его мнению, представители зла в реальном мире были алчные правители и жрецы кровожадного Молоха. За-ратустра объявил им войну. Он призывал всех бесстрашно бороться со злом. Человек, живущий на земле, должен творить добро, ибо за зло ему неотвратимо придется отвечать перед великим судом. Это были новые духовные постулаты…

Мартин слушал затаив дыхание. Профессор опять неожиданно прервал рассказ и пригласил даму на танец. Мартин посмотрел на пустую пивную кружку и пошел к бару. Кто-то схватил его за рукав пиджака. Высокая и довольно крупная пассажирка, явно под градусом, бесцеремонно, взяла его под руку и проговорила:

— Под такую музыку грех разгуливать в одиночестве! Надо двигаться и наслаждаться жизнью. Пойдемте танцевать, викинг?

Он заколебался. Женщина, повысив голос, заявила:

— Вы же не можете отказать даме?

— Да, да! Конечно! — смутился Мартин. Он торопливо вывел ее на середину дансинга и сразу же привлек к себе всеобщее внимание — партнерша завертела массивными бедрами с юношеским задором, сбивая всех, кто попадался на пути. Танцующие шарахались в стороны, ибо партнерша Мартина была килограммов под сто, и бесцеремонно таранила всех, кто мешал ей выделывать сногсшибательные па.

Когда ритмичные звуки рока оборвались и он с облегчением готов был проводить партнершу, оркестр заиграл медленный вальс. Дама с кошачьей реакцией поймала его за руку, затем плотно прижалась и горячо прошептала:

— Обнимите меня покрепче, викинг.

Она с каждым движением вызывающе задевала его своими массивными бедрами, и ему ничего не оставалось, кроме как плыть в этом океане плоти.

— Я в каюте одна, — шептала она. — Не хотите ли составить компанию?

— В следующий раз, — пробурчал Мартин.

— А будет ли он? Сегодня я без мужа. В следующий раз я буду с ним. Не спешите с ответом, подумайте… Живем один раз…

— Я — человек уравновешенный, — лепетал Мартин, — мною руководит холодный рассудок. Стоит ли пускаться в связь с незнакомым партнером?

— Стоит! — решительно отрубила дама.

— Тогда я вас разочарую, — усмехнулся Мартин. — Я, мадам, другой ориентации.

— Голубой, что ли! — она шарахнулась в сторону.

— Вы угадали.

— Я ошиблась в своем выборе, — выдохнула партнерша и растворилась среди пар.

Мартин облегченно вздохнул и вернулся к своему столику.

— Жертвоприношения богам, — увлеченно рассказывал профессор, — этот кровавый ритуал, был ненавистен всем тем, кто вел на костер своих детей. Все это вызывало гнев не только к жрецам, основным исполнителям воли дэвов, но и к правителям, которые покровительствовали жрецам и давали свое согласие на массовые жертвоприношения. Заратустра был первым, кто воспротивился этому губительному обряду. Пророк сказал, что ему богом ниспослана мысль о греховности приношения в жертву богам людей. Кстати, поговорка «Нет пророка в своем отечестве» уходит своими корнями в те давние времена, когда правители Хорезма, возмущенные проповедями Заратустры, стали притеснять его, угрожать физической расправой…

Итак, в какую бы эпоху ни жил пророк, он наилучшим образом концентрирует в себе все то, что содеяно человечеством и выстрадано им на этот период развития и в силу этого дает новое толкование жизни, новую направленность дальнейшему духовному развитию человечества. Вот и Заратуст-ра, придя в жизнь в самый апогей поклонничества Молоху, первый увидел человеконенавистническую сущность этого вероучения и, совокупив увиденное с откровением божьим, вышел к народам с новой религией, стержнем которой стала любовь к человеку, к благочестию, вера в добро и сопротивление злу.

Профессор оборвал свою речь и тяжело вздохнул, как будто сам окунулся в те жестокие времена. Коллега тихо проговорила:

— Если бы природа не отпустила одной личности столько доброй жизненной энергии, сколько она вселила, скажем, в Заратустру или Будду, Иисуса Христа, Мухаммеда, Моисея, то они не сумели бы выделиться среди своих современников, не стали бы мессиями.

— Ты права, Ани, — устало выронил профессор. Мартин порывался задать ему вопрос, но он считал себя лишним в этом диалоге ученых людей. Профессор внимательно посмотрел на него и мягко спросил:

— Вы так внимательно слушали нас! Увлекаетесь историей, молодой человек?

— Все, что вы рассказали, было очень интересно. Я, действительно, люблю историю. В работах Ницше о Заратустре я прочитал о каких-то «башнях молчания», которые создал этот пророк.

— О, — воскликнул профессор, — это действительно создал Заратустра. В эти башни после смерти — то ли от болезни или на поле брани — родственники и близкие приносили тела своих близких. Трупы укладывали на специальной площадке, затем отправляли погребальную службу и оставляли тела на открытом воздухе. Птицы, солнце и атмосфера делали свое дело. Вскоре от тела оставался желтый скелет. Родственники возвращались к «Башне молчания», собирали кости усопших и прятали их в специальных глиняных сосудах-оссуариях, которые находились в храме огня. Эта форма захоронения наилучшим образом отвечала идее Заратустры о переселении душ. Согласно пророку тело покойного, находясь на открытом воздухе, легче высвобождает душу из своих бренных объятий, и она устремляется к Богу.

Профессор взглянул на часы и повернулся к коллеге.

— Ну что, Ани, позволь на этом закончить дискуссию. Пора на покой.

— Да, конечно, — закивала она.

Они попрощались с Мартином и медленно пошли к выходу под ритмичную чечетку, которую исполняли на эстраде сестры-близнецы.

Мартин досмотрел танец и направился к двери, ведущей на палубу.

В ночных сумерках, захлестывая пасмурное небо, колыхались серые волны. Дул порывистый ветер, бросая в лицо водный бисер. Он взглянул на часы — стрелки показывали час ночи. Палубу трясло мелкой дрожью, ноги скользили, и он вцепился в холодные поручни. Резкий ветер остудил его, и Мартин вернулся в салон. В длинном коридоре с многочисленными каютами увидел соседа по столику. Финн никак не мог попасть ключом в замок, отчего изрыгал почему-то трехъярусный русский мат. Мартин двинулся в его сторону, чтобы помочь бедолаге, но тут раздался грохот, и неведомая сила припечатала его к стене. Чрево судно, будто живое существо, затряслось, потрескивая обшивками. Свирепый грохот дизелей заложил уши больно и колко, словно стекловатой.

«Что это?! — тревожно пронеслось в голове Мартина. — Катастрофа?! Не может быть!..»

И как бы подтверждая его страшную догадку, невидимая сила встряхнуло судно и стало разворачивать, свет на палубе погас, и навалилась гнетущая темнота, наполненная грохотом, треском и паническим воплем пассажиров.

Но вскоре подозрительные звуки затихли, и к Мартину вернулось спокойствие. Он взял из непослушных пальцев финна ключ и открыл дверь каюты. Тот кивнул ему в знак благодарности и рухнул на кровать.

Мартин опять вернулся в ресторан.