Наверх, к горам

С утра я на протоке. Вода здесь стала прозрачной! Здравствуй, речка! Теперь у меня новая загрузка каяка: в корме узкая герма, продуктовый гермомешок и тент, в носу тоже две гермы — с вещами и расходная продуктовая — так легче грузить, не надо ничего тщательно утрамбовывать и в любой момент, если нужно, можно быстро перегрузить в рюкзак. Мне для посадки остается небольшой пятачок в середине лодки, и теперь реку я перегребаю сидя в очке и задрав ноги на деку.

Протока разбилась на несколько рукавов, становящихся все мельче и мельче. На каменных перекатах с разбегу протаскиваю каяк вверх по гальке, изумляюсь его проходимости. В результате захожу в тупик, протока кончилась! Перетаскиваю вещи через галечную насыпь к основному руслу и разочаровываюсь — здесь вода еще мутная и устрашающая. А в протоку вода, видимо, просачивалась сквозь гальку, попутно фильтруясь.

Галечники еще залиты водой, но я все-таки продолжаю двигаться вперед. Медленно, но верно.

Река постепенно втягивалась в горы. Вокруг пошли увалы, холмы, мое поле зрения перестало ограничиваться полосой кустарников, часто видны чистые тундровые склоны. Да и сам берег частенько становился тундровым, с редкими низкими кустиками. Встречались одноступенчатые пороги в обрамлении миниатюрных скал. Несмотря на устрашающую с виду струю, они легко проходились бечевой, потому что в таких местах берег с одной стороны всегда бывал открытым, галечным.

Появились новые моменты, разнообразящие процесс передвижения бечевой. Бывало, река прорезала русла в рыхлых каменисто-песчаных породах, образуя обрывы в полтора — два метра. Идти по такому твердому открытому берегу хорошо, пока на твоем пути не появляется полоса кустов или, еще хуже, одинокий куст. Отдельно стоящий, развесистый, держащийся, казалось бы, на волоске, с наполовину оголенными, подмытыми корнями, он возникал, конечно же, на самом крутом участке, на повороте, где глубоко и основная струя как раз подтачивает берег. Ну почему этот куст еще не смыт? И нет впереди человека, которому можно быстро передать веревку, чтобы она не запуталась в ветвях.

Против сильного течения каяк идет почти рядом со мной, веревки сильно натянуты, я всем телом не то, что отклоняюсь от воды, я с усилием всего своего веса наваливаюсь на лямку. Когда под каяком вспенивается бурун и нос его начинает задираться кверху, когда мой кораблик норовит встать на свечку, мне рукой приходится давить на носовую веревку, прижимать нос к воде. Тут и без куста нелегко, но вот впереди ненавистный силуэт. Я уже заранее понимаю, хватит ли моего роста, чтобы, не прекращая движения, с веревкой на поднятых руках обойти это препятствие.

Если струя не слишком сильная, и каяк идет позади меня, частенько веревка цепляется уже сзади, когда я обошла куст, но я тяну ее, причесывая крону, уже одна ветка отпустила, вторая. Ну вот, сейчас схватит третья! Пускаю по веревке волну, радуюсь, если удается перебросить повод через ветвь. Иногда, если куст слабо держится, я, даже зацепив его веревкой, все же продолжаю тянуть и просто вырываю его и сбрасываю в реку.

Ну, а если при всех этих манипуляциях натяжение веревки ослабевает, каяк теряет управление и прибивается к берегу, это значит, что мне надо возвращаться. Распутываю веревку, сползаю по откосу, огибаю куст по кромке воды, если позволяет берег. А местами пробираюсь и по пояс в воде, цепляясь за мелкий кустарник. Ничего страшного, просто теряется скорость, и уходят силы.

На глубоких перекатах иду, как во сне, с трудом переставляя ноги, перебарывая упругую воду. Поток сдавливает всю многослойную «капусту» моей гидрозащиты — штаны шерстяные, штаны х/б, гидроштаны из чернухи и капроновые штаны с полосами пены. И все же, выходя на берег, ощущаю, что с ног как будто снимаются гири. Насколько же ледяная эта вода, текущая по вечной мерзлоте!

Помню, один куст меня очень разозлил даже прежде, чем я приблизилась к нему. Мысленно обругав его, я спотыкаюсь, еще не прикоснувшись к нему, и сильно, всем телом, с грохотом рушусь на гальку. Мое колено спасает защитная пена на штанах. Решаю больше не злиться на ивы, и в моем дневнике появляется запись: «Здешняя ива — очень благодарное деревце, так хорошо горит. Такой жар, очень теплоемкое».

А чозении — те же ивы, не они ли спасли меня, приютили в непогоду? Вот и сейчас обедаю среди еще изредка попадающихся островков этих благодатных деревьев. Дрова жаркие, настоящий костер — не надо постоянно подкладывать веточки, толстые палки дают угли. Пеку на них хариусов, словно в печке. Что за чудо! Такого кушанья не отведаешь в лучшем ресторане!

Да, тогда я еще не знала, что до настоящего большого костра мне теперь очень далеко…

Налимья речка, а где же налимы? Пока мне попадаются только хариусы. Ловлю их ровно столько, сколько нужно, здесь они ловятся без проблем. Не обязательно за уловом у переката, а даже просто на быстротоке. Заброс — рыба.

У необычно высокой для здешних мест отвесной семиметровой скалы, обрывающейся в воду, темным пятном вырисовывается глубокая яма. Кто там ходит на дне? Забилось сердце отъявленного рыболова. Заброс — блесна, не долетев и до середины, плюхается на мелкоте, пуская рябь. Ах, незадача! Забарахлила катушка спиннинга, разболталась и плохо крутится. Ножом срезаю с подошвы кроссовки кусочек резинки, накручиваю на винт катушки, словно гайку. Заработало! Заброс — вездесущий хариус на крючке.

Обеды у меня пошли стандартные — уха в большом котелке, проще говоря, рыба вареная. И на второе — рыба печеная. Насаживаю потрошеного хариуса на прутик и пеку у огня. В уху для навара добавляю столовую ложку супа из пакетика. Одного пакетика хватает раз на пять. В день я предполагала съедать на обеденный перекус две дольки шоколадки. В плитке сладкого молочного «Альпенгольда» их 15 штук, этих заманчивых долек. Однако пока решаю экономить эту пайку, здесь у меня всегда под рукой есть рыба, а что там будет впереди на перевалах — неизвестно.

Комары теперь практически не досаждают мне, иду без накомарника. И теперь я уже похудела, поэтому ремень затягивается туже, штормовка не вылезает из штанов, не оголяет ранее уязвимую для крылатых тварей узкую полоску на спине.

На стрелке Гачгагыргываама и Травянистой останавливаюсь на ночлег. Я дошла до начала моего первого гипотетического варианта переваливания на Танюрер. Его я уже давно отсеяла, когда узнала в Канчалане об используемом оленеводами более северном волоке. Да и в Москве тот второй путь я метила на карте как основной. Смешно было вспоминать о моей неуверенности там, в Москве, когда широкая сплавная река сейчас катилась передо мной. О том, чтобы уходить теперь с этой хорошей водной дороги, не могло быть и речи.

Более того, сейчас я решила, что не пойду на Танюрер и по второму известному и одобренному варианту. Я поняла, что второй раз не хочу подниматься в низовьях широкой чукотской реки, куда я неминуемо попала бы, воспользовавшись вторым вариантом волока. Лучше пойду на север по прямому пути, в самые-самые верховья притока Гачгагыргываама — речки Горностайной, и уж там перевалю на реку Озерную, которая приведет меня в верхнее течение реки Танюрер. Сколько придется тащить груз до начала сплава — было неясно. Но пусть этот путь неизведанный, зато он идет среди гор.

На стрелке рос мягкий зеленый мох. Низкорослый ивовый кустарник. Никакой травы не было. Почему Травянистая? Здесь и сейчас я назвала бы эту речку Моховой, На берегу нахожу рассыпающуюся в пыль от времени, замшелую коробочку из-под спичек и несказанно радуюсь. Здесь давно были люди. Как это здорово! Теперь любая метка цивилизации приводит меня в восторг.

После похолодания тепло приходило постепенно, чуть быстрее спадала вода. Ветер тянул с запада, с материка, поэтому неприятностей от погоды не ожидалось. Речка с каждым днем пути вверх становится все уже и уже. Теперь я почти везде перехожу ее вброд. Научилась на ходу перекидывать веревку, словно поводья, с одной стороны каяка на другую, меняя таким образом галсы посреди реки без лишних остановок для сматывания веревки. Кустарника становится все меньше, иду по тундровым «лужайкам» на берегу. Протаскиваю каяк по узким мелководным протокам в многочисленных широченных перекатах. Катамаран давно бы уже пришлось разобрать и нести на себе, а каяк пока проходит, его габариты позволяют.

Теперь меня окружают горы — крутые осыпные конусы, часто похожие на правильной формы вулканы. Удивляюсь тому, насколько здесь обширный, далекий небосвод, насколько он разный. Так, например, в дальних горках идут локальные дожди, видны тучки и полосы дождя, а надо мной редкая облачность и временами проглядывает солнышко.

У развилки к верховьям Гачгагыргываама и Горностайной было много заросших кустами ивы проток, и я, ненароком заплутав в них, начинаю подниматься по Гачгагыргывааму, но вскоре понимаю, что иду не туда, бросаю каяк и бегу вперед поглядеть на первую на пути наледь, которую заприметила еще издали.

Последние кусты вдоль русла закончились, я выхожу на широкое открытое песчано-галечниковое поле, прорезанное многочисленными мелкими проточками растекающейся вширь реки. Зимой на таких участках сильных разбоев русла река промерзает до дна. Вода, текущая с верха долины, не находя себе места подо льдом, скопившись, временами прорывается на поверхность, на лед, растекается и вскоре замерзает. Такой процесс периодически повторяется в течение зимы, и так образуется наледь. Когда идут снегопады, слои льда могут чередоваться со снегом, тогда наледь на срезе выглядит слоистой.

Сначала я вижу пласты отдельных тонких льдин, лежащих на голом галечном поле. Выше по долине они становятся крупнее. Вода рассредоточившейся речки протачивает проходы между этими глыбами тающего спрессованного, плотного снега и льда. Дальше за ними открывается монолитное пространство наледи. Немного разочаровываюсь — она не голубая на срезе и не толстая, всего где-то с метр толщиной. Надо мной пикируют чайки, гнусаво «облаивают» — видимо, на этих безжизненных с виду отвалах песка и гальки расположены их гнездовые участки.

А как весело было сплавляться те триста метров, что я прошла после развилки! Расход реки был мизерный, но уклон хороший. И хотя я совсем не по-спортивному оставила ноги на деке, мне пришлось все-таки применять технику зацепов веслом и опоры на него, чтобы не наезжать на кусты и не врезаться в крутые повороты. Приятно чувствовать не утраченное каякерское мастерство.

Чуть прошла от развилки вверх по Горностайной и увидела избу и изгородь из жердей — корраль, про который мне говорил Макушкин. Осенью сюда пригоняют оленей, а в остальное время тут пусто. Оставляю в избе записку о моих изменениях в маршруте, о плане дальнейшего передвижения и продолжаю подниматься. Ширина речки теперь метров пять, но даже здесь несколько раз мне пришлось перечаливаться на каяке — местами глубина была еще приличная.

Мне повезло с вечерней подсветкой, но, за неимением фотоаппарата, делаю кадр открывшегося мне пейзажа в памяти. Передо мной как на ладони, контрастируя белизной с окружающими темными склонами, в чаше среди гор лежит тающая наледь. За ней открывается удивительная панорама гор. Господь расчистил небо, солнце освещает конусовидные, заостренные вершины, похожие на вулканы. Необычайно красивое облачко со струящимися вниз всполохами, подобными струям дождя, падающим не до земли, или занавесу северного сияния, висит над силуэтами вершин. Эта панорама будет сниться мне!

Солнце скрылось за горой, а я все шла вперед.