"Аламут" - читать интересную книгу автора (Тарр Джудит)

2

У ребенка резались зубки, и он непрестанно капризничал. Что бы ему ни дали, все ему было не то и не так. Когда бабушка баюкала его, он вопил, прося соску с сахаром; когда тетушки совали ему сахарную соску, он ревел, требуя материнскую грудь; когда мать давала ему грудь, он колотил по ней так, что оставались синяки, и продолжал настойчиво орать. Его мать готова была кричать вместе с ним, хотя бы только для того, чтобы не слышать его воплей.

— Ну прямо маленький принц, — сказала Лейла с негодованием. До того, как родился этот ребенок, она была главной среди младших жен. В конце концов, она имела право на превосходство над Сайидой: та была всего лишь младшей дочерью в своей семье, да и замуж вышла поздно. Но Сайида сделала то, чего Лейла не могла — она подарила мужу сына, и таким образом стала важной персоной в пределах их маленького мирка.

— Принц, — повторила Лейла, изящно прижимая ладони к ушам. — Его капризы — закон для нас. Ну почему я не могу выспаться с тех пор…

Сайида сжала зубы, чтобы не сказать что-либо, о чем потом придется пожалеть. Грудь ее затрепетала. Она рискнула покачать Хасана на своем колене. Его крики перешли в рев пополам с икотой.

— Ну вот, — произнес женский голос от входа. — Что такое? — Вошедшая подхватила Хасана на руки.

Тишина наступила столь внезапно, что у Сайиды закружилась голова. Долгое мгновение она просто сидела и наслаждалась этой тишиной. Затем открыла глаза и огляделась.

Хасан наконец нашел то, чего хотел. Его пальчики запутались в самых великолепных в мире волосах. Невероятно — но он даже начал смеяться!

Лейла тихонько взвизгнула. Дородная неторопливая Фахима вышла, чтобы принести еды и напитков, как того требовал закон гостеприимства, но прямо взглянуть на гостью не решилась. Матушка — для Сайиды она всегда и бесповоротно была Матушкой — села очень прямо и неподвижно. Она не заходила так далеко, чтобы прямо выразить антипатию, но на ее лице явно читалось неодобрение.

Сайида не обращала внимания ни на кого из них.

— Марджана! — Сайида бросилась к гостье, держащей на руках ребенка. Хасан даже не нахмурился. Он был совершенно заворожен и блаженствовал. — Марджана! — вновь вскрикнула его мать. — О чудотворица! Не желаешь ли ты усыновить его?

Марджана улыбнулась и покачала головой. Она снисходительно принимала и бурные выражения чувств Сайиды, и выходки Хасана, дергающего ее за волосы.

— Мир тебе, — сказала она, — и мир этому дому.

Это напомнило Сайиде о хороших манерах. Она поклонилась так учтиво, как только могла, в то время как ей хотелось плясать от радости.

— Да осенит мир Аллаха тебя, твой приход и твой уход, и пусть твое пребывание здесь будет долгим и благословенным. — Она сглотнула. — Марджана! Когда ты вернулась? Где ты была? Надолго ли ты останешься? Ты знала о Хасане? Ты…

Марджана рассмеялась:

— Все по порядку, о стремительная! Я вернулась только что, я была там, где была, я останусь до вечерней молитвы, и да, я знала и о Маймуне и об этом его прелестном сыне.

Лейла сделала знак против дурного глаза. И сделала это не только для того, чтобы отогнать демонов, которые могли услышать, как Марджана дерзко превозносит достоинства Хасана.

— Этот ничтожный пащенок, — промолвила Лейла, — доводит нас до умопомешательства.

Марджана едва взглянула на нее. Сайида спрятала усмешку. Лейла не только знала о том, что прелестна, но и была уверена, что никто не может не заметить этой прелести. Но рядом с Марджаной она просто-напросто усыхала до полной неприметности. Марджана была великолепна, небывало, ошеломляюще прекрасна. Ее кожа была подобна слоновой кости. Очи ее были словно чистые изумруды, или, как не раз злобно говаривала Лейла, словно кошачьи глаза. Ее волосы были тем богатством, ради которого можно пойти на убийство: прекрасные, невероятного цвета темного сладкого вина, до которого добрым мусульманам воспрещено дотрагиваться, они ниспадали до колен. Здесь, в знакомой до отвращения комнате, среди суматохи, создаваемой четырьмя женщинами и ребенком, она сияла, как драгоценность. Даже в скромной простой одежде она выглядела так, словно была облачена в шелка и золото.

Фахима вернулась в сопровождении служанки, принеся все необходимое для маленького пиршества. Матушка молча неодобрительно взирала на это. Лейла принюхалась и нахмурилась:

— Зирбаджа? Фахима, мы же хранили ее для…

Матушка взглянула на нее. Этого было достаточно. Лейла надулась, но умолкла.

Марджана откусила немного хлеба с солью, взяла кусочек халвы, плеснула в бокал немного зирбаджи, полила рис острой приправой из чеснока и пряностей. Хасан с жадностью потянулся к еде. Марджана задобрила его халвой, которой он и удовольствовался.

Мираж. Нет, подумала Сайида, не мираж. Марджана. Остальные, даже Лейла, относились к Марджане с настороженностью, почти со страхом. Она была семейной легендой и семейной тайной. Немалая тайна, и вот она сидит, смакует зирбаджу и пьет крепкий сладкий кофе из серебряной чашечки, какие подаются только очень важным гостям.

Когда Марджана отведала всего и должным образом похвалила угощение — вытянув из Фахимы имя нового пекаря, обосновавшегося на базаре и проходившего обучение на кухне самого султана, — то завела какой-то длинный и неинтересный разговор.

Сайида была обучена следовать необходимости. Но она никогда не могла научиться терпению. При старших женщинах Марджана никогда не рассказывала лучшие свои истории. Для них она была чудачкой с дурной репутацией, и они терпели ее потому, что так приказал им их господин и повелитель, и проявляли гостеприимство потому, что так завещал Пророк. Для Сайиды она была просто Марджана, и это было весьма непросто. И это было чудесно и великолепно, и историям Марджаны не было равных, потому что они были правдивы.

Но Марджана не рассказывала их всем и каждому, а нарушить законы вежества Сайида не могла. Она сидела у ног Марджаны, стараясь помнить о достоинстве замужней женщины и не ерзать от нетерпения. Несомненно, Матушка знала об этом. Она прослеживала каждый шаг Марджаны на каждом фарлонге долгого пути в Мекку; поминутно задавала ей вопросы о каждом из ее попутчиков; просила описать каждый камень каждого святого места в этом святейшем из городов.

Лейла, единственная из всех, пришла на помощь Сайиде. Она томно зевнула, словно кошечка, и потянулась, демонстрируя в выгодном свете округлости своей фигуры.

— Я прошу всемилостивейшего прощения нашей гостьи, — сказала она, — но мой муж и повелитель должен прийти ко мне сегодня, и я должна отдохнуть, иначе я вряд ли смогу доставить ему удовольствие.

Сайида закусила губу. Матушка была выше ревности. Фахима не обращала внимания. Но они вспомнили о неотложных обязанностях. Они не могут оставить важные дела ради Марджаны; ничего не оставалось, как поручить гостью заботам Сайиды.

— С меня будет достаточно, — сказала Марджана, — если я побуду с маленьким принцем. Если его мать пожелает отдохнуть часок…

— Конечно же, она не пожелает, — резко возразила Матушка. — Ступай, девочка. Проводи госпожу в сад. И попридержи свой язычок. Гостье не следует выслушивать все глупости, которые так и сыплются с него.

Сайида, чрезвычайно довольная собой, танцевала вокруг розового куста, которым Фахима ужасно гордилась.

— О сиятельная! О великолепная! — Сайида сорвала цветок и уткнулась в него носом, вдыхая аромат. Марджана смотрела на нее смеющимися глазами. Сайида подхватила на руки Хасана, успевшего проголодаться, и опустилась на траву, чтобы покормить его. Но ее улыбка была отнюдь не улыбкой материнского счастья. — Ведь они сделали это все потому, что ты так хотела, правда? Даже Лейла?

— Лейла не участвует ни в чьих интригах, кроме своих собственных. — Марджана осыпала голову Сайиды розовыми лепестками. Хасан, сосавший грудь, засмеялся. Марджана провела ладонью по своим волосам, легким, шелковистым и необычайно мягким. Эта мягкость была странной, ибо сама Марджана отнюдь не была нежным созданием. Она сбросила свои покрывала и широкое верхнее платье темного цвета. То, что было под платьем, ужаснуло бы Матушку и весьма заинтересовало бы Лейлу: одежда, в какой ходили молодые мужчины Дамаска.

— Это не опасно? — спросила Сайида. Вопрос был глупый, но не спросить она не могла.

Марджана гибким движением опустилась на траву и сноровисто заплела волосы в косу, перевязав ее лоскутом зеленого шелка и перебросив через плечо. Ее улыбка была подобна белозубому оскалу хищницы. Это была неженская улыбка, и все-таки в ней было что-то невыразимо женственное. Такова уж была Марджана.

— Это совершенно безопасно, — ответила она. — Разве иначе я затеяла бы это?

Сайида осторожно обдумала этот вопрос. Хасан ущипнул ее за нежную кожу груди. Она наклонила к нему голову.

— Я умерла бы за него, — сказала она, обращаясь скорее к себе самой. Потом подняла лицо. — И ты тоже.

Улыбка пропала с лица Марджаны. Она вскочила. Сайида в испуге вскинула руки, защищая сына, потом опустила их, не прося, однако, прощения. Марджана не заметила ничего. Она кружилась в безумном танце, она словно бы была солнцем, а Сайида — робкой тенью. Она была грациозна, как пантера в прыжке, столь же необузданна и столь же смертоносна.

Но Хасану не грозило ничего. Марджана буквально упала наземь перед Сайидой и ее сыном.

— Ты слишком доверяешь мне, — сказала она.

Сайида покачала головой.

— Упрямица!

Сайида улыбнулась.

Марджана вздохнула.

— Дитя! Знаешь ли ты, что думает обо мне твой муж? Что я вхожу в число самых богатых людей города, что я чересчур фанатична в своей вере и чересчур люблю добрые дамасские клинки, ибо копья плоти у меня, увы, нет. Он жалел бы меня, если бы меньше меня презирал.

— Ах, — сказала Сайида, ничуть не встревоженная, — он мужчина, и недавно приходил доказывать это. Конечно же, он невыносим.

— Дарует ли он тебе счастье?

Это был отнюдь не праздный вопрос, каким бы ленивым тоном он ни был задан. Сайида слегка вздрогнула. За Хасана она больше не боялась. Но за его отца…

Она ответила Марджане правду:

— Мне двадцать один год. Все мои сестры были выданы замуж, едва достигнув женского возраста. Я была самой младшей, последним горьким разочарованием, до того как Аллах сжалился над нашей семьей и послал ей сына. Но вопреки долгу и обычаю мой отец снисходил до того, чтобы питать ко мне теплые чувства. Я выросла на твоих глазах, и ты знаешь, что он позволял мне жить более счастливо, чем у меня на то было право. Но истина есть истина. "Для женщины существует лишь выбор между замужеством и могилой." Отец спросил моего согласия. Он не приказывал мне. Он предложил мне выйти за Маймуна, и я согласилась.

— Но счастлива ли ты?

— Ты видела Маймуна.

Глаза Марджаны были прищурены, это был опасный признак. Сайида твердо встретила их взгляд:

— Он дал мне счастье.

Марджана прикрыла глаза. Сайида даже пошатнулась, освободившись от натиска этого взгляда. Это была правда, твердило ее сердце, с силой колотясь возле прильнувшей к ее груди щечки Хасана. Маймун не был совершенством. Он был слишком молод, чтобы приобрести мудрость, он был блистателен и знал это, он был мужчина. Но он был Маймун. Сидя в брачную ночь подле жены и в первый раз созерцая ее непокрытое лицо, он не отшатнулся. Он даже не отвел глаз. "Не красавица, — сказал он ей потом, будучи слегка пьян, но сохраняя рассудок. — Но и не уродина. В самый раз для меня."

— Ответь мне, — сказала Сайида гостье, — где ты была с тех пор, как я видела тебя в последний раз? Не считая Мекки, конечно.

— Что? Ты не веришь?

Саийда поклонилась так изящно, как только могла поклониться с ребенком на руках:

— Воистину, о хаджини, эта солнцепоклоннница претендует на малую причастность к святыням. Отнюдь не на то, что осмотрела и потрогала каждый камень между Дамаском и Каабой.

Марджана рассмеялась. Такой радостный смех редко можно было услышать из ее уст. Хасан оторвался от материнской груди, уставился на Марджану и засмеялся ей в ответ. Он все еще смеялся, когда снова оказался на коленях у гостьи. Сайида подавила в себе желание воспротивиться этому. Она подалась вперед:

— Ну же, — приказала она, — рассказывай.

— Слушаю и повинуюсь, — ответила Марджана.

Марджана побывала везде. И делала все, как была уверена Сайида. Делала то, что и не мечтала делать ни одна женщина, и даже кое-что из того, чего не мог бы вообразить ни один мужчина. Когда Сайида была маленькой, он верила каждому слову каждой истории как чистейшей правде. Когда она стала постарше, то решила выбросить из головы эти сказки и бредни. Но теперь она снова верила им. Марджана была Марджаной. Ей не нужно было раскидывать сети лжи.

Марджана принесла с собой подарок: какой-то очень странный плод, снаружи покрытый коричневыми волосками, а внутри зеленый, блестящий и кисло-сладкий. Он был принесен из страны, еще более странной, чем он сам, и более далекой, нежели могла представить себе Сайида.

— Это так же далеко, как звезды? — спросила она.

— Не настолько далеко, — ответила Марджана, — и не так далеко, как мне порой приходилось путешествовать. Существуют миры внутри этого мира, далеко за морями. И люди… Она покачала Хасана на колене, глаза ее загорелись от воспоминаний. — Люди цвета земли, поклоняющиеся солнцу. Чернокожие люди, обитающие в пустыне, где погиб бы самый выносливый бедуин. Они живут там нагими, облаченные лишь в свою гордость, и весь мир для них составляет тень, в которой можно поспать днем. Они не испугались меня. Они встретили меня с почтением, как духа воздуха.

Сайида проглотила последний кусочек плода. Она резала его ножом Марджаны, новым и прекрасный лезвием. Потом она повертела его в пальцах:

— Еще один нож, сработанный отцом?

— Маймуном.

Сайида подняла брови:

— Я надеюсь, что это было сделано не ради меня.

— Его изделия хороши, — ответила Марджана, — что бы он обо мне ни думал.

— Ему неизвестна правда.

— Ты не веришь ему?

— Отец не счел необходимым говорить ему. Как же могу я?

— Твой отец не счел необходимым говорить и тебе.

— Ему это было не нужно, — промолвила Сайида. — Он все еще полагает, что лучше бы мне этого не знать никогда. Но он был достаточно мудр, позволив Маймуну пребывать в покое неведения. Уж слишком Маймун настойчив, пытаясь защитить меня от всех невзгод в этом мире.

— Даже от деторождения?

Их глаза встретились, во взглядах обеих было понимание. Сайида вздохнула, пожав плечами:

— Он дал мне Хасана, не так ли? И это великое сокровище. Даже когда у него режутся зубки.

Марджана посмотрела на ребенка, дремлющего у нее на руках.

— Этим утром я убила христианина, — сказала она.

Сайида застыла. Она не думала ни о Хасане, ни даже о Маймуне. Ее взгляд был устремлен на Марджану.

— Это было так просто, — произнесла Марджана. — Один удар, прямо в сердце. Его жена даже не проснулась. Это был добрый клинок, выкованный твоим отцом.

— Я надеюсь, ты скажешь это ему.

Марджана снова стала укачивать Хасана. Она выглядела скорее юной девушкой, нежели женщиной. Но затем она подняла голову, и лицо ее не было человеческим.

Сайида вздрогнула. Временами было трудно помнить, кем была Марджана. Не женщиной. Даже не человеком. Она очень хорошо изображала человека; но порою эта маска внезапно слетала, уничтоженная одним словом, жестом или вспышкой света в этих огромных кошачьих глазах. "Ифрита, — произнесла Сайида почти вслух. — Дух огня."

За движениями Марджаны трудно было уследить, она двигалась быстрее, нежели любой смертный. Она очень осторожно положила Хасана на руки его матери, и застыла так неподвижно, как не смог бы никто из людей. Она села на пятки, словно служанка, но она не более чем играла роль прислуги. Так же, как играла роль женщины.

— В убийство я не играю, — сказала она.

Сайида не выдержала:

— Я не хочу, чтобы ты это делала! — Она тут же прикусила язык.

— Знаешь, — произнесла Марджана, — я никому больше не могу сказать то, что говорю тебе. Никому за всю свою жизнь. Никто больше и не знает, что я такое на самом деле. Почему это, как ты думаешь? Может быть, я впадаю в старческое слабоумие?

— Ты же не старая.

— Я не выгляжу старой. — Марджана уткнулась лицом в ладони, словно пытаясь найти приметы возраста, следы лет, не коснувшихся ее. Сайида не знала, сколько Марджане лет. Но эту заказчицу отец Сайиды получил в наследство, так же, как свое древнее и славное имя, как ремесло, прославившее это имя, как дом, где он родился. Ее клинки всегда выходили из одной кузни. Ее имя и обличье менялись с каждым появлением, но кузнецы всегда знали правду о ней. Сайида была уверена, что никто из них ни минуты не думал о ней, как о женщине. Она была демоном в женском облике, служанкой Ангела Смерти, Рабыней Аламута.

— Теперь — Масиафа, — сказала Марджана. — Аламут уже не тот, каким был. — Она засмеялась тихим горьким смехом. — Когда мой мнимый повелитель объявил о воскресении Погибшего Имама — в лице своей недостойной и крайне неуравновешенной персоны — и провозгласил Золотой Век, я покинула его. В его новом мире не было места для Рабыни Аламута. Но ловкач Синан выкроил себе королевство в Сирии. Он мог найти хорошее применение бессмертной убийце, которую нельзя увидеть, которую нельзя поймать, на счету которой несметное количество душ, во имя Веры отправленных ею к Иблису. — Она отняла ладони от лица. — Странно. На них не видно крови. Может быть, именно поэтому ты позволяешь мне касаться твоего сына?

— Ты не причинишь ему вреда.

Марджана выхватила Хасана из рук матери. Сайида не успела даже крепче обнять его, прежде чем поняла, что ее руки пусты. От рывка Хасан проснулся, недовольно сморщил лицо, но увидел Марджану и радостно взвизгнул. Она зарылась лицом в его пеленки.

Когда она подняла голову, ее щеки были лишь чуть-чуть влажными. Она выглядела скорее сердитой. Хасан нахмурился и шлепнул ее по подбородку, до которого едва смог дотянуться. Марджана пристально посмотрела на него. Он отважился улыбнуться. Она до крови закусила губы.

— Я обожаю детей, — обратилась она к нему, — я воздвигла замки из их костей. Мой повелитель назвал меня самым смертоносным оружием в мире. Он приказывает мне моим именем и Именем Аллаха, и Соломоновой Печатью, и клятвой, которую я дала, когда была молодой и безумной. Но если я не повинуюсь, он не осмелится покарать меня. Он полагает, что желает меня. Он и не подозревает, как сильно боится меня. Он тот, кого боятся все люди: мудрый Синан, Шейх аль-Джабал, Горный Старец. А ты, о невинность, считаешь меня очаровательной.

— Ты очаровательна, — ответила Сайида.

Марджана издала ужасное рычание. Хасан фыркнул от удовольствия, схватил ее за волосы и немедленно потащил кончик косы себе в рот. Марджана и не пыталась помешать ему.

— Я могла бы причинить ему вред, — сказала она. — И не сомневайся. Но сделала бы я это или нет… на этом власть Синана надо мной кончается. Он понимает это. Он приказал мне убить человека, о котором ты, возможно, слышала. Этот человек называет себя Салах аль-Дин.

— Саладин? — Сайида гордилась, что знает франкское произношение этого имени. — Он теперь наш султан. Когда-то отец сделал для него меч, еще когда тот был просто курдом Юсуфом, сыном Айюба. Ты ведь еще не убила его, правда? Он ведет войну где-то недалеко отсюда. Отец, Маймун и остальные постоянно работают, изготовляя оружие для эмиров.

— Воистину, он может завоевать все вокруг, — ответила Марджана. — Может стать султаном Египта и Сирии. Я не убила его. И не убью. Я покончила с убийствами.

— И все же ты убила христианина.

Лицо Марджаны омрачилось.

— Я дала клятву. Моя глупость и безрассудство Синана. Отныне и впредь он не сможет приказывать мне. В конце концов, — сказала она, — тот человек не был мусульманином. И даже солнцепоклонником.

— Я — солнцепоклонница, — сказала Сайида.

— Ты женщина, и потому обделена и верой, и разумом. — Легкомыслие слов Марджаны было подобно игре клинка в битве. — Я же менее, чем женщина: я ифрита, из тех детей Иблиса, кто принял Истинную Веру. Три рода сущих стоят превыше меня: мужчины, женщины, и мужи моего племени. Я рабыня рабов рабов Аллаха. Или так говорится, — продолжала Марджана. — Я знаю, что подобных мне больше нет в мире. Афариты избегают встреч со мною. Я сильнее и быстрее любого из людей; я владею магией, превосходящей понимание людей. Я начинаю полагать, что я не являюсь ничьей рабыней. Кроме, разумеется, Аллаха.

— Бог велик, — промолвила Сайида, склонив голову в знак почтения к святому Имени. — Если ты так устала убивать, то почему ты продолжаешь этим заниматься? Покинь Масиаф. Оставь ассасинам ножи и запугивания. Ты выполняла их приказы несчетные годы. Разве этого недостаточно?

— Быть может, — ответила Марджана. — Быть может, нет. Предположим, я позабуду свою клятву; предположим, я сбегу. И куда мне идти?

— Куда угодно. Перед тобой целый мир, и ты можешь быть свободна. И даже ужасные ассасины не найдут тебя — тебя, которая была самой ужасной из них. почему бы тебе не остаться здесь? — спросила Сайида. — Отец не скажет ничего. Маймун будет думать, что у нас гостит родственница. Хасан будет счастлив. А я, — сказала она, — смогу получить хоть немного покоя в то время, когда у него режутся зубки.

Марджана улыбнулась и покачала головой:

— Тигрица не может скрываться среди газелей, как бы она ни любила их. А что касается того, чтобы оставить Синана… это будет очень долго. Или недостаточно долго. Я отнюдь не покорный кинжал в его руке; я не заберу больше ни единой мусульманской души. Но существует достаточно франков, от которых нужно очистить мир. В особенности одна семейка, к которой я уже приступила. Отступники, дети той, что предала Веру. Они насмеялись над нашей Миссией. Я должна увидеть, как они заплатят за это.

— Я не уверена, что мне нравятся твои слова.

Марджана вновь посадила Хасана на колени Сайиды и нежно поцеловала ее в лоб, подарив ей долгий безмолвный взгляд.

— Честность, — сказала ифрита. — Вот что это такое. Смогу ли вновь переступить твой порог?

— Ты уходишь?

Марджана кивнула.

— Возвращайся поскорее, — попросила Сайида. — И когда ты пресытишься кровью христиан, помни, что есть место, куда ты можешь вернуться. Если тебе это понадобится. Мы… я всегда думала, что у меня могла бы быть еще одна сестра.

— Хороша сестра! — хмыкнула Марджана. — Я вернусь. Даю тебе слово.

— Иди с Богом, — сказала Сайида. Но как всегда, Марджана уже не услышала напутствия, ибо была не здесь. Она исчезла, словно пламя свечи. Так же быстро, так же бесшумно, и так же бесследно.