"Аламут" - читать интересную книгу автора (Тарр Джудит)

Часть I. Аква Белла

1

В первый час после восхода солнечный свет был мягок. Он скользил по холмам Иерусалима, омывая золотым сиянием стены замка Аква Белла, деревеньку, теснившуюся под этими стенами, и зелень вокруг. Зелень была великой драгоценностью здешних мест: дубы, что считались священными, почитаемые даже превыше их оливы, и плакучие ивы, росшие вдоль реки. В реке купались женщины, они пели нежными высокими голосами, здесь и там слышался серебристый смех.

Он приехал по дороге, ведущей к морю; он ехал один, его доспехи и оружие были навьючены на мышасто-серого мула. Его боевой конь гнедой масти был чистых кровей, а сам он был красив и отважен. Его серый плащ с капюшоном был отброшен за спину, открывая ало-золотое пламя на челе и рубин в рукояти меча. Он ехал и напевал в такт перестуку копыт:

Песня женщин сбилась и смолкла. Прячась под пологом листвы, они изумленно смотрели на проезжего: рыцарь в золоте и блеске, и при нем — ни охраны, ни спутников. Он был либо безумцем, либо одним из тех, кого хранит сам Господь.

Его голос был глубоким и чистым, лился свободно, радостно и бесстрашно, песня была призывом на битву, выигранную тридцать лет назад.

Он не опасался ни мук ада, ни оружия смертных. Его жеребец заплясал, встревоженный шорохами в листве; он засмеялся и поклонился, заметив широко распахнутые от испуга и зачарованно блестящие глаза, смотрящие на него из зарослей; при этом он даже не сбился с ритма, продолжая напевать.

Его взгляд не испрашивал у сарацинских женщин прощения, оно не было ему нужно. Средь листьев сверкнула улыбка, или две, или три. Конь фыркнул. Его всадник поклонился вновь и повернул прочь, направляясь по дороге к замку. Женщины смотрели ему вслед. Постепенно, одна за другой, они вернулись к своему омовению. Вскоре они снова запели. Песня была новой: про утро, про солнечный свет и про то, как огненный дух на франкском коне пел о победе своего народа.

Дорога и песня завершились одновременно. Рыцарь непринужденно и весело приветствовал стража ворот Аква Белла, позволив пристальному и настороженному взору того убедиться, что он один, знатен и, несомненно, является христианином. Настороженность была сущностью Внешних Земель, этого укрепленного королевства, в глотку которого постоянно норовили вцепиться сарацины; и люди всегда смотрели на него так.

— Сообщи своему господину, — сказал рыцарь, — что его родич прибыл, дабы засвидетельствовать ему свое почтение.

Глаза стража сузились в щелки. Гнедой жеребец ударил копытом, почувствовав тень, омрачившую утреннее сияние. Рыцарь вздрогнул, несмотря на тепло солнечных лучей. Его прекрасное настроение разом улетучилось без остатка.

— Брайант! — Юный голос, прозвучавший изнутри замка, был ломким, как у подростка, хотя обладатель его пытался придать ему твердость. — Брайант, кто приехал?

"Никто", — собирался ответить страж. Рыцарь ясно видел ход его мыслей. Сейчас не время принимать дурацких гостей, пожаловавших прямо с корабля, хотя отнюдь не на бал. Только новоприбывший может красоваться лилейно-белым цветом лица в этой опаленной солнцем стране и к тому же разъезжать в одиночку весь разнаряженный, как приманка для каждого грабителя на Востоке.

Страж уже открыл рот, собираясь выдать краткий и резкий ответ. Но тот, кто задавал вопрос, уже стоял рядом с ним. Это был мальчик, стройный и смуглый, как сарацин, с глазами раненого фавна. Эти глаза мимолетно скользнули по незнакомцу, но потом вновь обратились к нему, став вдруг невероятно огромными.

— Принц? — прошептал мальчик. — Принц Айдан? — Он подобрался так, что все его тонкое тело задрожало, подобно струне, а затем учтиво поклонился: — Ваше высочество, ваш приезд — честь для нас. Прошу вас извинить Брайанта, мы все несколько не в себе, мы…

Принц Айдан спешился. Брайант продолжал смотреть сердито и с подозрением, но тем не менее крикнул конюшим, чтобы они позаботились о жеребце и муле. Принц не видел ничего и никого, кроме мальчика, который был так безукоризненно учтив и так стойко боролся с подступающими слезами.

— Тибо, — сказал Айдан, положив руку на плечо мальчика. — Ты, должно быть, Тибо. — Тот вздрогнул. Айдан попытался внушить ему успокоение. — Что случилось?

Слезы вырвались наружу, а вместе с ними и знание о случившемся.

— Нет, — очень тихо произнес Айдан. — О нет.

Он уже не слышал слов мальчика. Он не видел ни стража, ни слуг. Руки Айдана сомкнулись вокруг ребенка; сознание его окутала тень.

Покойный лежал в зале. Священник бормотал над ним молитвы. Вокруг стояли люди. Айдан заметил, что они не плакали и не причитали. Их горе нахлынуло на него, но их страх был сильнее. Он воспринимался им как удушье.

Он отбросил это ощущение. Оказывается, он уже не цеплялся за мальчика. Опустив руки, Айдан стоял над гробом: на самом деле, это был стол, покрытый шелковым покровом, и такой же покров был наброшен на тело, лежащее на столе. Мужчина, уже не юный, но еще не старый, загорелое, как и у всех здесь, лицо, было тем не менее красиво; но сейчас на нем лежала смертная бледность. Черные волосы рано поседели, острый нос дополнялся столь же острым подбородком; было непривычно и страшно видеть это всегда подвижное лицо таким застывшим.

— Кто убил его? — услышал Айдан свой собственный голос; от его звука он содрогнулся. Такой тихий, такой спокойный, и такой мертвенный. — Кто его убил?

— Кто вы такой, чтобы спрашивать об этом?

Он обернулся. Все отшатнулись. Все, кроме этой женщины. Айдан с трудом мог рассмотреть телесный облик, вмещающий эту душу. В ней был огонь, спорящий с его огнем, горе, сравнимое с его горем, и воля, неумолимая, как воля самого неба. Тело Айдана сделало все за него. Оно повелело ему опуститься на одно колено и склонить голову.

— Миледи.

— Кто вы?

Она знала это. Но ей нужно было услышать его ответ.

— Он был сыном моей сестры. — Айдан посмотрел снизу вверх в ее темные глаза. — Кто это сделал?

— Если вы тот, за кого себя выдаете, — ответила она, — вам нет нужды спрашивать.

Она не боялась его. Даже тогда, когда он поднялся во весь рост — а он был высок даже для человека западных стран. Несмотря на то, что Герейнт, несомненно, говорил ей, кто такой принц Айдан. Он вернулся к погребальному ложу и склонился над ним, положив ладонь на холодную щеку.

— Мальчик, — сказал он на языке своего народа, более богатом и тайном, нежели трескучий langue d'oeil (так на Востоке именовалось наречие франков и норманнов). Он погладил тронутые сединой волосы. — Герейнт, мальчик, что же это было такое? Почему оно не могло подождать до моего приезда? — Рука Айдана соскользнула с головы на окоченевшее плечо, замерла напротив безмолвного сердца. Десять лет. Такой малый промежуток времени. Мальчик ушел, потому что должен был уйти. Так же, как Айдан остался, потому что должен был остаться. Обязанности; королевство; мышиная возня с войнами и переговорами. Герейнт желал завоевать славу и Иерусалим.

Он получил и то, и другое. И леди из королевства у моря, и замок в считанных часах пути от Святого Града; и смерть в то утро, когда его родственник наконец прибыл исполнить обещание, данное, когда Герейнт уезжал.

Тело под покровом было облачено в восточные шелка. Но Айдан был тем, кем он был. Он видел узкую рану, слишком маленькую, чтобы быть столь ужасной, но именно через нее клинок вошел в сердце. Герейнт даже не почувствовал этого, не проснулся. Он умер во сне, лежа подле своей леди, и она крепко спала, а когда проснулась, обнаружила, что он мертв. И что на подушке меж ними лежит хлебец. Круглый, пахучий, теплый, словно недавно из печи. Такие хлебцы не пекли ни в этом доме, ни где-либо в округе.

Гашишины. Айдан слышал о них, они были легендой, страшной сказкой для непослушных детей. Ассасины. Неверные, безумцы, фанатики, происходящие из Аламута, черного сердца Персии. Они приходили, как призраки в ночи, убивали тех, кого их повелители приказывали убить, и растворялись в воздухе. Если по Божьей милости людям удавалось схватить кого-либо из них, убийца обращал свое оружие против себя, и перед смертью в безумной радости славил своего нечестивого бога.

Айдан поднял голову. Он улыбался, хотя руки его дрожали. Кто-то из женщин перекрестился. Улыбка Айдана стала еще шире. Аламут был силой, так говорили все. Аламут был непобедим. Но Айдан хотел проверить это. Аламуту еще не приходилось сталкиваться с кем-либо похожим на принца Айдана из Райаны.

Он повернулся к женщине. В его сознании возникло ее имя — Маргарет де Отекур. Супруга Герейнта, с которой он связал свою жизнь, будучи совершенно опьянен ею. Это чувство проступало даже сквозь сухие фразы его писем. В ней не было особой красоты. Невысокая женщина с округлыми формами, она была старше своего мужа, и это было заметно. В ее внешности не было ничего от ее отца-франка. Она могла бы быть родной сестрой тем женщинам у реки. Неверным. Сарацинкам. Пуллана, как назвали бы они ее, полукровка, могущественная, и тем не менее презираемая.

Он незаметно покачал головой. Нет, не презираемая. Только не она. Она знала, кто он такой, и понимала, что это значит, и все-таки не боялась его.

Айдан обратился к ней, взвешивая каждое слово:

— Они заплатят за то, что сделали. Клянусь в этом своим именем.

Ее ответ поразил его. Она коснулась его руки и сказала:

— Нет. Это мое дело. Я не должна втягивать вас в это грязное дело.

— Он был для меня больше, чем родич. Он был сыном моей сестры. Я присутствовал при его рождении.

Многие из стоявших вокруг перекрестились. Маргарет повернулась.

Она не повысила голоса, но толпа тут же поредела. Замок проснулся, стряхнул с себя оцепенение, вызванное ударом, снова становясь крепким хозяйством.

И все это от нескольких негромко сказанных слов. Айдан позволил проводить себя в покои. Он покорно вынес хлопоты слуг и омовение, отличавшееся истинно восточной продолжительностью и роскошью. Одежды, приготовленные для него, были простыми, черными и белыми, и богатыми в своей простоте: арабский шелк и нечто более мягкое и тонкое, чем лен, чудесно прохладное.

— Хлопок, — сказал человек, помогавший Айдану одеться, бородатый сарацин в тюрбане, державшийся с изысканной вежливостью. Он предложил Айдану еды и вина, а потом проводил его на плоскую крышу замка, где пребывала госпожа в обществе единственной погруженной в дрему компаньонки и откуда она твердой рукой правила поместьем Аква Белла.

И собою тоже. На какой-то час она забыла обо всем, кроме смерти.

Но теперь она вспомнила, кто она такая. Она приветствовала Айдана, как владетельная леди должна приветствовать иноземного принца, скрывая горе под маской учтивости.

— Сожалею, что наша встреча омрачена столь горькой утратой, — сказала она мягким голосом, напоминавшим Айдану шелк, скрывающий сталь.

— Герейнт ждал вашего приезда, как мальчишка. Каждое утро он говорил:

"Сегодня. Может быть, он приедет сегодня". И при этом смеялся над тем,

что он, взрослый человек, барон Высшего Света Иерусалимского

Королевства, с таким детским нетерпением ожидает увидеть своего любимого родственника вновь.

— И еще до того, как я достиг ворот вашего замка, вы уже устали от меня.

Она рассмеялась, дивясь сама себе:

— Я и не предполагала, что человек может быть таким образцом всех добродетелей. Величайший из рыцарей Западных стран, благозвучнейший из певцов, прекраснейший и любезнейший из людей, и…

— Леди, остановитесь! Я прошу у вас пощады! — Айдан, как и Маргарет, смеялся сквозь слезы. — Если Герейнт кого-то любил, то любил не зная меры. Я снискал кое-какую славу, и удача благосклонна ко мне, но я всего лишь человек, как и все прочие.

— Не совсем так, — сказала Маргарет, и голос ее вновь звучал мягко и спокойно.

Айдан посмотрел на свои руки. Изящные кисти, слишком тонкие для той силы, которая скрывалась в них, и кожа чересчур белая, гладкая и юная. Он поднял глаза. Маргарет ждала от него истины. Он дал ей эту истину, и она не дрогнула пред нею.

— Мой отец был смертным, — сказал Айдан.

— А ваша мать не была смертной.

— Смертна была ее дочь.

— И сын ее дочери. — В голосе Маргарет не было горечи. — Герейнт гордился своим происхождением, хотя и был обделен талантом к магии. Он был родичем белых чародеев, и кровь его была благородной кровью. И все-таки он говорил, что счастлив быть смертным. Он не был создан для столь великого удела, как чародейство или же бессмертие.

— Мы можем умереть, — сказал Айдан. — Если клинок будет достаточно острым. Если будет пронзено сердце или сломан позвоночник. Нас можно убить.

— Так же легко, как убили его?

Айдан склонил голову.

— Тот, кто убил его, был смертным человеком. — Что-то словно сжимало горло, мешая говорить. Неожиданно Айдан почувствовал холод. — Скажите мне, почему это произошло?

Он не ждал, что она ответит. Ее лицо не выражало ничего.

И с этого круглого плоского лица на него неотрывно смотрели прекрасные глаза. И взгляд их был жестким. Такие взгляды ему доводилось видеть поверх обнаженной стали, и за столом переговоров, и при королевских дворах. В конце концов, это был всего лишь человеческий взгляд. А взгляд самого Айдана не был человеческим.

— Расскажите мне, — повторил он.

— Это произошло не из-за его собственных деяний. — Она не заламывала руки, как делала бы слабая женщина. Ее руки были сжаты в кулаки и лежали на коленях; она рассматривала их, словно завороженная. — Рассказывал ли он вам все о том, кто я такая? Отекур из Аква Белла, да. Баронесса, рожденная в Заморских Землях. Но рожденная еще и по ту сторону стены. Моя мать происходила из Дома Ибрагима. На Западе это ничто: клан торговцев, и кроме того — неверных. Но в Алеппо это однозначно говорит о высоком происхождении. В этих королевствах наживы моя мать была принцессой, дочерью королевы. Дом Ибрагима известен повсюду, куда доходят караваны, у него имеются родичи, слуги и союзники везде — от Лондона до Самарканда, от Генуи до Византия, от Руси до Нубии. Шелковые пути, пути пряностей, пути золота, соли и пушнины — Дом Ибрагима властвует над всем. А власть порождает зависть — вы, как сын короля, знаете это. Дети Дома во все времена предпринимали далекие путешествия для заключения союзов, и порою жертвовали Верой Пророка во имя интересов Дома, так же, как когда-то давно пожертвовали верой Моисея. Так поступила моя мать. Я была ее единственным ребенком. Она воспитывала меня в обычаях двух миров, и мой отец не препятствовал ей. Он был странным человеком, мой отец. Он был намного старше своей супруги, на первый взгляд — неотесанный солдат, ветеран многих сражений. И к тому же он был монахом. И даже не монахом воинствующего ордена — нет, монахом святого Клюньяка, отшельником-аскетом. Никто из нас не знал, почему он покинул монастырь; он пошел в крестовый поход, служил королю Иерусалима, завоевал себе поместье и взял жену из Дома Ибрагима. Люди говорили, что он стал неверным. Но я думаю, что он попросту всегда оставался в душе мирским человеком. — Маргарет посмотрела на гостя, пришельца с неведомого Запада, и с силой встряхнула головой, словно пытаясь привести в порядок мысли. Когда она заговорила вновь, казалось, что она ведет речь уже о чем-то совершенно ином: — Что вы знаете о гашишинах?

Это слово она произнесла спокойно, без малейшего признака страха и ненависти, которые всегда вкладывались в него. Так, как будто это слово было обычным именем.

В этом было нечто превыше презрения. Айдан высказал все, что смог припомнить:

— Они — ассасины-убийцы. Безумцы, опоенные наркотиками либо одержимые, обученные убивать чрезвычайно быстро и бесшумно. Они верят, что убийствами прокладывают себе дорогу в рай. Они повинуются безумному владыке или владыкам. Кое-кто сомневается, что они вообще люди.

— Они — просто люди, — сказала Маргарет с едва уловимым оттенком иронии. — Они схизматики, еретики, как назвали бы их христиане, фанатичные последователи того, кого они именуют Погибшим Имамом. Сердце этой секты, центр ее — Алух Амут, Аламут, Орлиное Гнездо в Персии. Но сила ассасинов распространяется на все земли ислама. Они очень сильны в Алеппо, где находится Дом Ибрагима. А сильнее всего они в Масиафе, в Сирии. Эту крепость называют даже Малым Аламутом, или просто Аламутом.

Их вера довольно примитивна. Они ожидают, что вернется их Имам, погибший много лет назад. Их жизнь подчинена строжайшим обычаям. Все прочие религии ложны, и последователи ложных религий для ассасинов являются жертвами. Они выражают свою волю посредством террора; они и вправду считают убийство дорогой к спасению. Они убивают калифов и султанов, владык исламского и христианского мира, священников, мулл и отшельников: любых, кто помешает им или окажется неугоден их повелителю.

Величайшим из их вождей в Сирии является владыка Масиафа. Его имя Синан. Синан ибн Салман ибн Мухаммад, именующий себя Рашид аль-Дин. Остальные называют его Шейх аль-Джабал, Горный Старец. Он провозглашает верность владыке Аламута, но ни для кого не секрет, что прежде всего он служит себе самому. Ассасины Сирии изрекают лживые уверения в верности Аламуту и исполняют повеления Масиафа. В Алеппо они даже не удосуживаются кланяться Аламуту.

— Вы знаете, что такое власть, — продолжала Маргарет. — Не особо сладкое зелье, но его никогда не бывает достаточно. Синан отдает приказы всей своей секте, и таким образом диктует свою волю большей части Сирии и Заморских Земель. Но "большая часть" — это не "все". Он желает большего. Для того, чтобы добиться этого, ему нужно иметь глаза и уши в каждом городе; ему нужны союзники, слуги, рабы. Он считает, — сказала Маргарет, — что ему нужен Дом Ибрагима.

Пока Маргарет говорила, Айдан вскочил с кресла и стал расхаживать туда-сюда. Таково было его обыкновение. Он мог, конечно, сидеть спокойно, если это требовалось, но неподвижность мешала ему думать. Он повернулся на пятках и посмотрел на леди, выжидая.

Она слабо улыбнулась воспоминаниям. Герейнт предупреждал ее: "Он не может долго сидеть, кроме как в седле. Он ничего не может с собой поделать. Он был рожден непоседой. Ошибка Господа Бога. Все спокойствие досталось его брату, а ему самому досталось пламя духа."

— Это не совсем верно, — сказал Айдан. Внезапно на его лице появилась усмешка. — Но верно в достаточной степени. — Он склонил голову. — Синану нужна шпионская сеть. Это я могу понять. Но почему именно семья вашей матери?

— Это самый могущественный клан, — ответила Маргарет. — И у него есть то, чего желает Синан. — Она встретилась взглядом с Айданом. Глаза его были серыми, как море, она знала это еще по рассказам Герейнта. Такие же глаза, как были у него: северное море, северные камни. Этот цвет напоминал ей закаленную сталь. Когда Айдан пошевелился, в глазах Маргарет, зеленых, как у кошки, мелькнуло отчуждение.

— Когда Герейнт приехал сюда, я была вдовой, — сказала она, — госпожой и правительницей этих земель, с двумя маленькими детьми. Меня защищало достаточное количество людей, и Аква Белла был моим по праву. Мой муж был вассалом принца Антиохии; другие его сыновья, помимо Тибо, унаследовали его земли. Для меня это не имело значения. У меня был Аква Белла. И положение в Доме Ибрагима. Синан обратился ко мне. Ко мне, а не к одному из моих кузенов, потому что я принадлежу и к народу франков, и к сарацинам. Моя христианская вера не была помехой. Я, прежде всего, женщина, а женщина есть то, чем приказывает ей быть мужчина. Синан желал получить мой Дом и мое место в Иерусалимском Королевстве. Быть может, он отчасти желал и меня. Я выглядела не столь болезненной, когда была моложе. Я отказала ему. Он настаивал. Он не мог понять, что надо мной властна лишь я сама. Я взяла одного мужа по долгу и по желанию моего отца. Я избрала второго по собственному желанию. После этого, полагала я, Синан должен был оставить меня в покое. Я выдала дочь замуж за барона из Акры, чтобы Синан не обратил свои помыслы на нее. Но Синан был человеком Аламута. Он не признавал иной воли, кроме воли своего господина, и с тех пор, как он объявил господином себя, для него существовала только его собственная воля. Он даровал мне немного мирного времени. А затем послал приказ. Я должна была отослать прочь своего мужа-франка и принять сватовство Синана. Мой ответ не содержал слов. Только улыбку. Я была горда. Я была неимоверно глупа. И с течением времени становилась все глупее. После приказов Синан перешел к действиям. Он убил лучшую из моих охотничьих собак; он убил кобылу, которую я вырастила сама. Я отвечала ему полным пренебрежением. Затем он оставил меня в покое. Я думала, что победила. Я уменьшила количество стражей. И когда пришло новое послание, я пренебрегла им. Оно гласило: "Уступи, или же я и вправду прибегну к силе." Я пренебрегла этим посланием, — повторила Маргарет, — и прошло много времени, а удара не последовало. Я полагала, что поступила мудро. Я приняла сильные меры для своей защиты. Я думала, что он решит похитить меня, и предприняла все предосторожности против этого. Но Синан — ассасин. Его сила направлена на убийство. Он не тронул меня. Он убил моего супруга.

Айдан застыл на месте. Трепетная неподвижность, словно неподвижность пламени в безветренный день.

— Итак, вы видите, — сказала Маргарет, — что это целиком и полностью мое дело. Я не предам Дом Ибрагима в руки этого человека.

— Воистину, вы этого не сделаете.

В его лице и голосе было нечто, что заставило ее вскочить на ноги.

— Вы здесь совершенно ни при чем, — возразила она.

— Ваш враг удостоверится, что это не так.

— В таком случае, вы должны убить меня, поскольку я виновна в смерти вашего родственника.

Айдан осознал логику этой фразы. Да, он мог бы сделать это, хотя бы в ослепляющем порыве гнева. Он оскалил зубы. И это не было улыбкой.

— Вы знаете, что ваше неразумие привело вас к поражению. Этого достаточно для мести. Нет, госпожа моя, ваш поклонник заплатит мне долг крови. Он заплатит его самолично, даже если мне для этого придется раскатать Аламут по камешку.

— Масиаф, — поправила она его, холодно и спокойно.

— Масиаф и Аламут, и любую лачугу или хижину, где хранят верность гашишинам и повинуются их приказам.

— И все за одну-единственную человеческую жизнь?

— Он был сыном моей сестры.

Она коснулась руки Айдана, словно проверяя, нет ли у него жара. Ее рука была прохладной и спокойной. Он схватил эту руку, и Маргарет не пыталась вырвать ее, даже когда его хватка причинила боль.

— Такая сила, — сказала она. Это было просто замечание, констатация факта. — Вы в самом деле так скорбите по нему? Или вы просто рады, что можете вступить в схватку со столь сильным противником?

Он мог бы убить ее. Легко. Одним ударом, не требующим особой силы. Он мог бы вмешаться в ее сознание. Она была смертной женщиной. Пред его мощью она была ничем.

Она знала это. И тем не менее это не страшило ее. Она не сделала бы ничего, кроме того, что сделала. Она не смирялась ни перед кем, даже перед белым чародеем, чья скорбь граничила с безрассудством.

Айдан выпустил ее руку.

— Я сделаю то, что сделаю, — промолвил он.

Маргарет поклонилась. В этом поклоне не было покорности.

— Вы будете присутствовать на похоронах своего родственника?

— У меня достаточно времени, — ответил он.

— Это так, — сказала Маргарет. Она снова села в кресло и кликнула своих женщин.

Ему давали понять, что он свободен. Это было для него внове, и он был настолько ошеломлен, что подчинился. Позднее она заплатит за это. Если он решит потребовать с нее плату.