"Аламут" - читать интересную книгу автора (Тарр Джудит)

16

Айдан, знавший королей, не ждал, что его призовут скоро или призовут вообще. И похоже, это было оправдано: казалось, Саладин забыл, или предпочел забыть, о своем обещании. Если караван покинет город прежде, чем он вспомнит, Айдан уйдет с караваном.

До отъезда оставалось немного. Мустафа сказал, что не более трех дней. Казалось, он искренне сожалел об этом.

Айдан не знал, что он чувствует. Облегчение от того, что дело наконец-то сдвинется с мертвой точки. Сожаление, что придется оставить город столь прекрасный и людей, которые стали ему друзьями. И конечно же, страх, смешанный с нетерпением. Синан ничего не предпринимал против Джоанны в городе Саладина. Дорога — это другое дело. И Алеппо. по большей части принадлежавший Синану.

Как он и ожидал, весть принес ему Исхак, излучавший нетерпение и гордость.

— Твой меч готов, — крикнул он.

Так быстро; так чудесно. Айдан был уже на полпути к воротам, когда Исхак догнал его.

На этот раз Айдану не привелось испробовать гостеприимства за столом Фарука. Его это не волновало. Еда и напитка были просто обычаем, приятным времяпрепровождением. А он пришел сюда за мечом.

Даже ритуал омовения стоп, рук и лица, взаимных приветствий и вежливых заверений, едва не исчерпал его терпение. Он был мерой того, насколько его принимал этот мир, и приходилось терпеть.

Он чувствовал почтительное понимание со стороны Исхака, кислое отвращение Маймуна и нетерпение Фарука, едва ли меньшее, чем его собственное, но неизмеримо лучше скрываемое. Они были словно монахи-либертинцы, выстаивающие мессу, а мыслями обращенные к элю, который ждет их в трапезной.

Наконец дань вежливости была отдана. Айдана провели через внешний дворик в комнату, которую он едва заметил ранее, хотя она почти примыкала к кузнице. Ему велено было ждать. Исхак остался с ним, он молчал как рыба, и был чрезвычайно доволен собой с виду. Айдану хотелось как следует стукнуть его. Он и сделал бы это, если бы не боялся, что свернет мальчишке шею.

Безмолвие длилось. У Айдана затекла спина. Сколько это еще продлится, знают только Бог и кузнец. Пальцы его тосковали по рукояти меча.

После целой вечности ожидания Фарук вернулся. Его подмастерье, суровый и молчаливый, шел следом. Мастер-кузнец нес что-то, завернутое в ткань. Маймун расстелил ковер, бывший чуть шире его тела и чуть длиннее меча, с вытканным простым темным узором, незатейливым, словно зимние холмы. Фарук, преклонив колени, положил на ковер свою ношу. С любовной осторожностью он развернул ткань.

Айдан не шелохнулся, не осмеливаясь коснуться меча. Ножны были великолепны — на черном фоне были золотом выложены бесконечные волнистые узоры, столь любимые сарацинами. Рукоять была проще, это была рукоять боевого оружия, она была серебряной, без узора, но гарда была инкрустирована золотом, а в навершие был вставлен рубин, как и обещал Фарук. Рубин, словно огромный мерцающий глаз, подмигивал из темного гнезда ткани и ковра.

Айдан бросил взгляд на Фарука. Кузнец склонил голову. Осторожно, без алчности, Айдан поднял вложенный в ножны меч. Он весил столько, сколько и должен весить меч, хотя и был несколько легче и длиннее того клинка, который Айдан привез из Райаны. Он взялся правой рукой за ножны, а левой — за рукоять. Серебро под его пальцами было прохладным и спокойным. Он медленно извлек меч.

Клинок мерцал, словно впитывая свет. Узоры на нем были тонкими, волнистыми, пламенными, они переливались от рукояти до алмазно-острого кончика лезвия. Когда Айдан повернул меч, они почти исчезли, а потом вновь заблистали ярко. И вместе с ними появились слова.

Воистину мы создали человека, слепив его небрежно из черной грязи,

А джинна мы создали прежде из чистой сущности пламени.

Пальцы Айдана судорожно сжали рукоять. Меч трепетал в его руке, словно живое существо. Меч знал его. Меч чувствовал его сущность. Меч был им.

Айдан дал ему каплю своей крови, чтобы утолить его голод, пока меч вел для него свой танец. Маймун незаметно принес два предмета для проверки: деревянный чурбан и шелковую подушку. Айдан скривил губы при виде деревяшки. Легким ударом он рассек подушку надвое. Пух почти не высыпался наружу. Одно перышко взлетело, наткнулось на меч, и распалось на части.

Воздух вскрикнул, когда Айдан повел мечом. Если бы Айдан противостоял всаднику, то тот не понял бы, что обезглавлен, пока голова не покатилась бы наземь.

Айдан неохотно вложил меч в ножны. "Позже, — сказал он мечу. — Подожди."

Остальные молча смотрели на него с полным пониманием. Айдан низко поклонился кузнецу.

— Ты превзошел себя.

Фарук кивнул, соглашаясь.

— Я никогда не делал лучшего клинка. Бог был со мной; Он вел мою руку.

— А… твой выбор стиха для клинка?

— Выбрала сталь, — ответил Фарук. — В этом ее душа.

Он говорил истину так, как видел ее. Айдан безмолвствовал.

Это была сила, магия более глубокая и сильная, чем та, которой владел он. Ковать сталь; пробуждать в ней душу; связывать их воедино. Земля и огонь. Смертное и бессмертное. Каков носитель, таков и клинок.

Айдан склонился вновь, еще ниже, чем прежде.

— Мастер, — промолвил он.

Привесив меч на пояс и воздав мастеру должное золотом и уважением, Айдан почувствовал легкость в теле и на душе. Казалось, что город, по которому он шел, был нов и чист. Айдан словно плыл по реке. Он перестал напрягать все свои необычные чувства, хотя и не отключил их вовсе, чтобы не быть слепым и глухим. В таком равновесном состоянии он находил в себе силы не только выдерживать пресс человечества, но и казаться частью его.

Это было в некотором роде свободой. Не столь простой и сладкой, как молчание лесов, но острой, словно завершающие минуты охоты, когда кабан уже ждет, и собаки оттянуты назад, и охотник знает, что он победит или погибнет.

Айдан обнаружил, что шагает легко, и ему почти не мешает ни узость улиц, ни людская толкотня. Вновь и вновь он касался холодной гладкой рукояти меча, чтобы просто почувствовать радость его присутствия.

Он задержался, чтобы купить кулек чего-то безумно сладкого, потом — чтобы глотнуть холодной воды Барады. Он слушал уличного певца с голосом мартовского кота; он едва не ввязался в перепалку непонятного происхождения и впечатляющих размеров, в центре которой ругались турок и курд.

Он слегка удивился, выйдя из шумного угара базарной площади и обнаружив, что солнце стоит высоко в небе. Он подошел к восточным воротам Великой Мечети почти в тот же миг, когда ученый сокол пролетел сквозь двенадцать узких арок и уронил шар, отмечающий час, в бассейн, и арка второго часа после полудня скрылась за занавесом. Айдан стоял, глядя на это, хотя его ругали за то, что он загородил дорогу, и хотя он видел это и раньше. Даже ночью это было чудом: соколы продолжали свое бессонное кружение, и фонари отмечали каждый проходящий час, светя сквозь кроваво-красное стекло. Это заставляло время казаться чем-то реальным, подвластным человеку. Но человек мог только измерять время; он не мог остановить его, не мог повернуть вспять.

— Твои звезды, господин мой… могу ли я прочесть твои звезды?

Айдан посмотрел вниз. Человек придвинулся ближе, на одну ступеньку, стуча табличками, стилами и абаками — принадлежностями астролога. Айдан полагал, что астролог был несколько предпочтительнее торговцев святынями, наводнявших христианские церкви. Хотя и здесь они должны быть, но они низко держали головы в страхе перед дланью суннитов, хотя и предлагали отчаянно смелым паломникам-шиитам блеск в шкатулке, который выдавали за прядь волос Пророка, а рядом — коробочку с куском кости величайшего шиитского мученика Хусаина. Сунниты не поклонялись реликвиям, он считали это — как и кое-кто еще — разновидностью идолопоклонства.

Они не верили и астрологам; но тем не менее астрологи толпились на ступенях Часовых Ворот.

Айдан молчал, и астролог вздохнул:

— Дела идут плохо, хотя я все же наскребаю денег на то, чтобы удержать плоть на этих ничтожных костях. Не желает ли мой господин узнать, какой день будет благоприятен для его начинаний?

— И это все, что ты можешь сказать мне? — спросил Айдан.

— Я вряд ли могу претендовать на предсказание будущего, — ответил астролог. — Я просто я помощью моей науки угадываю наиболее вероятный ход событий.

Айдан встал на одну ступеньку с ним, почти против своей воли.

— О честный предсказатель! Неудивительно, что твои дела идут плохо. Ты должен был обещать чудеса пророчества.

Астролог выпрямил свое костлявое тело, излучая достоинство.

— Я не шарлатан, господин мой. Я изучаю звезды.

И очень молод под встрепанной бородой, и мучительно серьезен. Астролог прижал свои таблички к груди и твердым взглядом ответил на улыбку Айдана.

— Ты можешь насмехаться надо мной, повелитель, но моя наука есть моя наука.

— Верно, — ответил Айдан. — Я просто удивлялся. Что делает истинный философ, продавая гороскопы на ступенях Великой Мечети?

— Воля Аллаха, — отозвался астролог со смирением столь же трогательным, как и все остальное в нем, — и необходимость. Моя семья бедна; мой отец недавно умер, да дарует ему Бог покой; на завершение моего образования не было денег. Поэтому я приношу столько пользы, сколько могу, хотя могу немногое. Очень немногое, но это лучше, чем ничего. И я не хочу — и не буду — просить милостыню.

— У человека есть своя гордость, — согласился Айдан. Он сделал паузу. — Я не знаю, когда родился согласно вашему календарю.

— А, — произнес астролог, обращаясь во внимание, словно пес, почуявший запах. — По греческому?

— По франкскому, — ответил Айдан.

— А, — вновь сказал астролог без малейшего испуга. Он стал рыться в своих табличках. — Я думаю… да… достаточно близко, если прибавить сюда и вычесть… — Он взял стило. — День?

— Майская Ночь, — ответил Айдан. — Почти полночь.

Для мусульманина это не значило ничего, кроме цифры на табличках, но первым, что увидел Айдан, были костры Белтейна.

— Год?

Айдан назвал год.

Астролог зацарапал стилом. Остановился. Поднял глаза.

— Господин простит меня, но я думаю, что господин ошибся десятилетия на четыре.

— Я думаю, нет, — с улыбкой сказал Айдан.

Астролог моргнул:

— Мой господин, ты не можешь…

— Могу.

Астролог дрожал. Видимо, это число было слишком важным.

С кошачьей плавностью Айдан положил на ступени у ног астролога монету. Она сверкала золотым блеском.

— Числа, — сказал астролог умирающим голосом, — есть числа. Даже для… для…

Еще один блестящий безант появился рядом с первым. Чтобы положить его, Айдан не шевельнул ни единым мускулом.

Астролог уставился на монету. Он был замечательно спокоен. Ошибка в математике поражала его в самое сердце. Магия… это было другое дело. Он склонил голову, и в его достоинстве не было ничего смешного.

— Мой господин, — сказал он, и снова спокойно принялся за свои вычисления.

Айдан ждал, проявляя терпения, которого никто не заподозрил бы у него. Люди приходили и уходили. Другие астрологи были заняты делом, их коллеги-нотариусы у ворот бойко предлагали свои услуги. Некоторые переходили от одних к другим. Сначала звезды, потом договоры; и если звезды оказывались плохими, клиенты, минуя нотариусов, входили в мечеть, возможно, чтобы помолиться о более благоприятном дне.

Второй сокол уронил шарик, металл зазвенел о металл, словно ударил колокол. Астролог оторвался от своих табличек, подергал себя за бороду и вновь просмотрел все свои вычисления. Он поднял голову, взъерошенный и почти сердитый.

— Я никогда, — стал объяснять он, — не составлял гороскоп для принца джиннов. Ты принц. Я ясно прочел это. Так?

— Так, — признал Айдан.

Астролог был слишком занят, чтобы кланяться.

— Это все очень интересно. Я сказал бы, невероятно, но ты есть то, что ты есть. Между Венерой и Марсом; но Меркурий имеет власть в твоем доме. Ты любим так же, как и ненавидим, и то, что завладеет тобой, будет владеть тобой нераздельно. Смерть скачет рядом с тобой, но не имеет над тобой власти. — Его палец, выпачканный чернилами, пробежал по строке на табличке. — Смотри, опасность здесь и здесь. И огромное счастье, но и огромная потеря. Путешествие… путешествия. Присматривай за своими женами. Одна из них ревнива и может нанести вред другой, если ты не будешь осторожен.

— Но у меня нет… — начал было Айдан.

Астролог не слышал его.

— Ты был рожден под исключительно блистательной звездой. Ты общаешься с королями, короли взыскуют тебя — не ради власти. Ради силы. И ради твоего огня. Там, где ты, редко бывает покой. Ты движешься вместе с силой, ты и сам сила, но ты сдерживаешь ее, ты подрезаешь ей крылья. Это не мудро, перед лицом того, чему ты противостоишь. Научись высвобождать то, что ты несешь, принц, иначе падешь. Как низко, моя наука не в силах предсказать. И поднимешься ли ты вновь… — Он подчеркнул фигуру, посмотрел на нее. — Венера в Деве. Огонь в холодном сердце. Смерть. Даже джинны могут умирать, принц. Помни это.

— Я никогда не забывал, — откликнулся Айдан.

Астролог почесал бороду.

— Плохо. Я не собираюсь отрицать это. Но есть надежда. Всегда есть надежда. То, что может убить тебя, может и спасти. Это вопрос пропорции.

— Значит, вокруг меня полный мрак?

— Я этого не сказал. — Астролог с трудом сохранял терпение. — Ты всегда был осенен царственным отблеском доброй удачи. Теперь пришла пора расплачиваться за это. Если ты мудр и будешь действовать осторожно, не будешь искушать небеса, то будешь еще более благословен, чем ранее. Смотри сюда, и увидишь сам. Все тропы сойдутся вместе; они кажутся темными из-за их плотности. Или они завершатся здесь, на безысходной точке, либо расплетутся вновь под счастливыми звездами. Ты сам должен сделать свой выбор.

— Который сочетает, — подхватил Айдан, — повеления судьбы со свободной волей.

— Именно так, — согласился астролог, игнорируя иронию. Он выглядел, словно едва оперившийся птенец, блестя глазами из гнезда своих табличек. — Я никогда не составлял более интересного гороскопа. Так много выборов… убери из них смертность, и коснешься бесконечности. Это изумительный способ сойти с ума.

— Да не случится этого с тобой, милостью Божьей.

Астролог слегка покраснел.

— Я признаю, что ограничиваю себя узкими рамками. Я использовал самые быстрые расчеты, какие мог. Это не самый лучший гороскоп, господин мой. Он даже едва адекватен. Есть несколько путей… если бы я проследил их, вместо того, чтобы…

— Довольно! — воскликнул Айдан, — или ты действительно сойдешь с ума, и вина за это падет на мою голову.

— Ты должен был подумать об этом, — спокойно возразил астролог, — прежде чем позволить мне составлять гороскоп.

Его нелогичность была высока; она затрагивала краешек совершенной логики. Но даже его темные пророчества не могли повергнуть Айдана в уныние. У него не было соперничающих жен, обещанных звездами, зато была любовница, и вскоре он увидится с нею; а день или два спустя они покинут город. Как и сказал астролог, у него хватало поводов для скорби, но была и радость. Он высыпал в ладони астролога все золото, которое было у него в кошельке, — быть может, все, которое у него было вообще, но ему было все равно. Было слишком весело видеть, как становятся круглыми глаза на узком лице, а тонкогубый рот открывается в удивлении, протесте, виноватой радости.

— Но… — сказал астролог, — но сегодня неудачный день для меня.

— Конечно, — согласился Айдан, — для твоей карьеры уличного астролога. Ты, мой чудесный философ, вернешься у своей учебе и преуспеешь в ней, и в конце концов станешь главным наставником в своей школе. Обещай мне это.

— Но… — выдавил астролог. — Но…

— Обещай!

— Я обещаю. Я… — астролог громко сглотнул. — Господин мой, я же предсказал бедствие!

— Ты честно предостерег меня. И я это запомню. — Айдан с улыбкой поднялся. — Да дарует тебе Бог процветание!

Айдан пошел прочь, а астролог все еще продолжал что-то бормотать, вознося неуверенным тоном хвалу Богу и своему благодетелю. И тут Айдан едва не столкнулся с человеком в алом плаще. Судя по длинным косам, ожерельям и тяжелым кольцам в ушах, юноша был турком. Лицо его выражало наполовину триумф, наполовину подошедшее к концу терпение. Когда Айдан остановился, начав было извиняться, это лицо разгладилось, приняв бесстрастное выражение, хотя узкие черные глаза по-прежнему сверкали.

— Сэр франк, — произнес турок, — султан приглашает тебя навестить его.

И ради этого пришлось бегать за тобой почти весь день, звучало в голосе посланца. Айдан не ощутил укоров совести, но быстро пошел туда, куда вел его турок. Там маленький паж держал за узду лошадь, а рядом стоял пони, который, увидев турка, поднял свою массивную голову и заржал. Кобыла, слишком высокая для араба и великолепно сознающая свою красоту, встретила Айдана с настороженным уважением. Животные всегда знали, кто он; животные с характером не очень-то спешили довериться ему, потому что видели его могущество и знали, что оно может сотворить с ними.

Эта лошадь была смелой. Она только чуть вздрогнула, почувствовав руку Айдана на шее. Ее большие ноздри раздувались; острые уши подрагивали.

— С твоего позволения, — сказал ей Айдан, поставив ногу в стремя. Она затанцевала, потом успокоилась. Он потрепал ее по лоснящейся гнедой шее. Лошадь гордо изогнула шею и ударила копытом оземь. Паж живо вскарабкался на ее круп за спиной Айдана, проворный, как мартышка, и не более мартышки склонный испрашивать позволения. Едва мальчик уселся, посланник султана пустил своего пони рысью. Лошадь, оскорбленная, пошла пляшущим галопом.

Айдану было жаль расставаться с лошадью, в движениях подобной огню и шелку. Но султан ждал, и посланец не собирался задерживаться. Они оставили лошадей и пажа во внешнем дворе цитадели и прошли внутрь, зайдя дальше комнат, где ранее бывал Айдан: за пределы открытых публике покоев в места, менее блистающие показной роскошью. Конечно, и эти помещения были богатыми, но времени было позволено хозяйничать здесь. Краски и позолота потускнели и осыпались, изразцы потрескались, ступеньки были истерты множеством ног. Но сад, в который они вели, был хорошо ухожен, полон ароматом роз и пением текущей воды, как все сады Дамаска.

Подле фонтана находился павильон, почти столь же большой, как королевский зал. Колонны его были увиты розами, а все двери выходили в сад, так что трудно было сказать, где кончается внешнее пространство и начинается внутреннее. В павильоне витал прохладный сквознячок; вода, текущая по каналу из Барады, наполняла бассейн в центре и стекала по плиткам пола.

У бассейна в кругу приближенных сидел султан. Он был занят работой: два секретаря писали что-то, то и дело разыскивая нужные документы в груде табличек, записей и посланий. Человек, сидевший ближе всех к султану, казался слишком молодым для столь высокого сана, которым он был облечен. Был он одет в одежду кади, судьи, и что-то писал, так же быстро, как и секретари. Эмиры, сидевшие за ним, по контрасту выглядели столь же неуместно-свирепо, как соколы в голубятне. Айдан знал Мурафа ибн Усаму и Масуда, господина Исхака; третий был ему незнаком. Он был надменен и, если не считать ослепительно пышных одеяний, очень похож на самого султана. Казалось, скрип перьев и шорох страниц вызывают у него головную боль, и даже тишина сада не доставляет ему радости. Дай ему волю, и он выгнал бы нудных писак и позвал бы танцовщиц.

Зато Саладин, тонкий и смуглый, похожий на клерка, несмотря на меч на боку, казался здесь на своем месте. Он поймал Айдана посреди низкого и учтивого поклона, обнял его и поцеловал в обе щеки.

— Господин мой принц! Добрая и желанная встреча! Я уже начал опасаться, что ты покинул город.

— Еще нет, государь, — сказал Айдан, довольно быстро опомнившись и вспомнив восточную склонность у душевным излияниям. — Я боюсь, что задал твоему человеку нелегкую работу. Я бродил по городу, почти не замечая, куда иду. Это чудо, что он нашел меня.

— Арслан лучший охотник, чем большинство прочих, — с улыбкой промолвил Саладин. Юный турок, прикрыв глаза, отвесил низкий поклон и удалился.

Улыбка султана стала еще шире, когда он перевел взгляд на Айдана.

— Садись и чувствуй себя свободно. Ты пришел в добрый час; я уже почти завершил свои дела. Еще минуту, с твоего соизволения…

Айдан склонил голову. Появился слуга, несущий поднос со шербетом, фруктами и тарелкой подсоленного хлеба. Айдан понимал значение этого; и если он и не был голоден, то испытывал жажду. Он откусил кусочек плоской пресной лепешки и нашел ее вкусной, потом отпил большой глоток шербета, охлажденного снегом с Горы Гермон. Султан повернулся к кади, настаивая на какой-то фразе в письме. Эмиры ждали, выражая различную степень нетерпения. Мураф склонил голову, губы его шевелились: он читал наизусть Коран, как христианин перебирал бы свои четки. Масуд рассматривал узоры из розовых листьев на повторяющих друг друга арабесках изразцов. Третий эмир — Тюран-Шах, брат Саладина — разглядывал Айдана.

Не из любопытства, понял Айдан. Или не совсем из любопытства. Тюран-Шах примерялся. Взвешивал, насколько полезным может оказаться чужеземец.

В этом человеке не было той простоты, которая была в его брате. Саладин был тем, кем он был — не более и не менее. Тюран-Шах был старше, по праву рождения он должен был править среди сыновей Айюба, но удача предала его, оставив позади, в то время как его брат воцарился в Египте. Тюран-Шаху суждено было увидеть, как младший и, с его точки зрения, ничтожный брат дважды получил высочайший титул, а самому остаться всего лишь слугой короля. Он, жаждавший величия, видел, как его брат стряхивает с себя это величие, словно пыль; он, который мог бы править, как истинный император, должен был кланяться человеку, который не может даже навести порядок в своем совете. Который — глаза его блеснули — принимает франка, как принимал бы верного мусульманина, и даже не думает о подобающих при дворе приличиях.

Айдан с усилием освободился от этого холодного мелкого сознания, вцепившись в свой кубок, словно в якорь, и подавляя легкую дрожь. Господи, кем же был этот Айюб, что его сыновья так близко подошли к обладанию могуществом? Саладин, который может видеть сквозь любую завесу чар. Тюран-Шах, сознание которого более чем открыто; он высасывает силу и никак не может ею насытиться.

Они все же были смертными. В бороде Тюран-Шаха блестела седина; на лице его оставили след время, войны и привычка потакать своим желаниям. Запах его был запахом смертного мужчины, тяжелым от восточных благовоний. Айдан глубоко вдохнул этот запах, немного успокоившись. Он провел пальцами по перекрестью рукояти своего кинжала — чтобы собраться с силами и напомнить себе. О том, кем он был; о том, в чем он поклялся.

Кади наконец удалился, забрав с собой секретарей. Саладин вздохнул, потянулся и потер глаза.

— Аллах мне свидетель, я никогда не смог бы стать ученым!

Он ухватил яблоко из вазы, к которой Айдан так и не притронулся, и откусил кусок с выражением величайшего наслаждения. Глаза его, устремленные на Айдана, были яркими и удивительно ясными, но сознание его не таило ловушек для доверчивой мощи.

— Значит, ты скоро уезжаешь из города, принц?

Айдан кивнул:

— Через два дня, государь.

— Так скоро. — Казалось, Саладин сожалеет об этом. — Ты по-прежнему намереваешься сделать то, что поклялся сделать?

— Я должен.

Султан кивнул. Пальцы его скользнули по шраму от кинжала ассасина, словно он все еще причинял боль.

— Честь не позволила бы тебе поступить иначе. Так же, как мое слово не позволяет мне оказать тебе помощь.

— Ты знаешь, что я ни о чем не просил.

— Я знаю, — ответил Саладин. — Но то, что я знаю, и то, что я хочу… — Он вздохнул и махнул рукой, словно отбрасывая прочь эти мысли. — Ты принадлежишь к роду королей и знаешь, какие узы накладывает на нас королевский сан. Ты… ты более, чем это… ты знаешь, почему я делаю то, что делаю. Я нашел цену тебе, принц, и всему, о чем мы говорили. И вот что я должен сделать. — Он хлопнул в ладони.

Вошла пара слуг, неся нечто, казавшееся свертком шелка. Они развернули его. Это был плащ, почетное одеяние, сплошь черное, кроме каймы рукавов: тираз, дивная арабская вязь, написанная буквами цвета крови. Имя Айдана, и имя султана, и великое имя Бога, вытканное через слово в знак оказанной чести.

И это был не просто плащ. Вес его был весом стали, весом кольчуги — сирийский обычай, скрывать наготу доспехов под красотой и легкостью шелка. Сталь была вороненой, как ножны меча Айдана. Сквозь черноту поблескивало золото.

Остальные из приличия смотрели в сторону, пока слуги облачали Айдана в подаренный доспех. Он был легче и гибче, чем франкская кольчуга, но Айдан подозревал, что при этом подарок султана окажется еще и крепче. Айдан затянул шелковый пояс и повесил меч на расшитую золотом перевязь. Он выглядел по-варварски пышно; с точки зрения тех, кто смотрел на него сейчас — как истинно цивилизованный человек.

Султан улыбнулся и снова хлопнул в ладоши. Послышались быстрые шаги. Быстро, почти галопом, вбежал отряд мамлюков. Все они были одеты в алые плащи, скрывавшие, как был уверен Айдан, сталь доспехов. Одним из мамлюков был турок, приведший Айдана сюда. Они распростерлись на полу в мусульманском приветствии, но не перед Саладином. Они поцеловали пол у ног Айдана.

— Они твои, — сказал султан с неприкрытой озорной улыбкой. — Делай с ними все, что пожелаешь. Они хорошо обучены, — добавил султан. — И у них есть причины питать нелюбовь к нашему общему врагу.

Айдан не мог сказать, что когда-либо в своей жизни был воистину ошеломлен. Ему всегда было что сказать.

Он задумчиво оглядел ряд алых спин и склоненных тюрбанов. Каждый плащ украшал такой же тираз, какой был выткан на его собственном плаще. Тела, скрывавшиеся под этими плащами, не носили печати прославленной восточной полноты. Все они были юны — старшему из них было не больше двадцати лет — худы и неуклюже-грациозны, словно молодые волкодавы. Один или двое были, по видимому, столь же высоки, как сам Айдан. Некоторые были определенно шире в кости. Одна длинная борода, видневшаяся под тюрбаном, была цвета пшеницы на солнце.

— Но что, — сказал наконец Айдан, — что мне делать с этим отрядом мамлюков?

— Все, что хочешь, — ответил Саладин.

— Тогда я возвращаю их тебе. — Айдан вскинул ладони, не давая никому прервать себя. — Государь, это дар, достойный короля, и я высоко ценю эту честь. Но они — воины Аллаха. Как можешь ты губить их души, даря их мне?

— Я верю, — возразил Саладин, — что ты ничем не воспрепятствуешь спасению их душ.

Айдан вскинул голову. Глаза его полыхнули неистовым огнем.

— Ты знаешь, кто я такой!

Султан коротко кивнул.

Даже будучи наполовину безумным, Айдан не мог схватить короля и трясти его, пока не придет в себя. И ничего хорошего не вышло бы, если бы он испепелил павильон на месте. Обуздав свой темперамент, Айдан заставил себя говорить спокойно:

— Мой повелитель. Если я скажу им — если я скажу им правду — позволишь ли ты им сделать выбор?

— Это не мое дело — позволять или не позволять. Они твои.

Айдан прикусил язык. Хлопнул в ладоши. Посыпались искры. Айдан вздрогнул и выругался. Кажется, искры заметил только султан, и его это, по-видимому, даже позабавило.

— Встать! — приказал Айдан этой армии, которую ему навязали буквально силой.

Они повиновались с похвальной живостью. Да, мальчишки. У некоторых даже не было еще бороды, или в лучшем случае — нежный, чуть заметный пушок. Айдан изучал их лица. От самого высокого до самого маленького. Ясные синие глаза на лице, какие можно увидеть среди снегов севера. Серые глаза; зеленые под рыжими бровями. Снова синие, словно лед, но лицо — оливково-гладкое, как у любого сирийца. Карие, и снова карие, определенно восточные, турецкие косы, турецкие украшения, круглые турецкие лица. И в конце — словно пара поводьев одной уздечки — два широкоскулых, желтокожих и узкоглазых чертенка из преисподней, нахально гордящихся своей непохожестью на остальных, своей удивительностью.

Помимо своей воли Айдан улыбнулся.

— У меня тоже есть брат-близнец, — сказал он. — И держу пари, что я удивительнее, чем вы.

— На что ставим? — быстро и требовательно спросил один. Он, видимо, был близнец-огонь. Кажется, он был чуточку коренастее, на волосок ниже.

— Ваша свобода, — ответил ему Айдан. — Вы теряете право выбора: следовать за мной или отправляться своей дорогой.

— Это уже удивительно, — произнес с интересом другой, близнец-вода.

— Где твой брат? — спросил первый; именно он всегда думал о необходимом.

— Дома, на западе, правит королевством, несчастный.

— Все интереснее и интереснее, — заметил близнец-вода.

Остальные не шевелились, но воздух вокруг них звенел от нетерпения. Айдан обратился к ним ко всем:

— Ваш султан сказал мне, что вы — подарок. Теперь вы знаете, что подарены христианину и франку. Вы должны уже догадаться, для чего вас подарили. Вы боитесь ассасинов?

Они побледнели. Но надо отдать им должное — ни один из них не пошевельнулся и не издал ни звука.

Айдан улыбнулся холодной белозубой улыбкой.

— Хорошо. Я вижу, вы все в здравом уме. Я также вижу, что все вы отважны. Достаточно ли вы отважны, чтобы служить мне?

Он показал им все, без всякой пощады. Свое истинное лицо. Свое истинное могущество, проникнув в их сознания, прочтя их души. Никто из них не был тайным рабом Масиафа. Никто из них не был настолько глуп, чтобы не испытывать страха перед тем, кого они узрели лицом к лицу. "Ифрит", — вот что думали все они. В головах близнецов было другое слово, но означало оно то же самое.

Но никто из них и не подумал отвернуться или убежать. Юный северянин улыбнулся, словно берсерк.

— Это лучше, чем в песне, — произнес он голосом звонким и до дрожи красивым — голосом певца.

Чертенята — кипчаки, как они именовали себя — усмехались, словно безумные.

— Мне это нравится, — сказал близнец-огонь с озорством в голосе.

Айдан знал теперь все их имена. Он по очереди указал пальцем на каждого.

— Конрад. — Синеглазый певец, во всех отношениях самый юный.

— Андроникос. — Сероглазый македонец с византийской улыбкой.

— Янек. — Черкес, рыжий, словно франк.

— Райхан. — Наполовину франк, наполовину сириец.

Турки:

— Шадхи, Туман, Занги, Бахрам, Дилдирим, Арслан.

И наконец чертенята, близнец-вода и близнец-огонь, старший и младший:

— Ильхан. Тимур.

Они опускались на пол один за другим, по мере того, как он называл их имена, и простирались у его ног. Но лишь телом, не мыслями; о, нет. Головы их кружились от счастья, таящегося в самом сердце ужаса.

Чем сильнее он пытался отпугнуть их от себя, тем сильнее они привязывались к нему.

Он резко повернулся от них к султану:

— Они все безумны!

— Но хорошо обучены, — ответил Саладин, — и необыкновенно преданы. Они будут хорошо служить тебе.

Черт бы побрал этого султана! Он знал, что делает. Он выбрал лучших вояк и худших непосед, тех, кто вряд ли откажется пойти на службу к демону. Все они были язычниками, даже те, кто был рожден христианином. Даже под игом ислама.

Они, вынужден был признать Айдан, великолепно подходили своему новому господину. Совершенно не желавшему этого, приведенному в замешательство господину.

И он был их господином вне зависимости от того, оставит ли он их рабами или подарит им свободу. Они принадлежали ему раз и навсегда. Он был связан с ними, как и они с ним, до кона их жизней.

Это чертовски походило на королевское положение.

— И что мне с ними делать?

— Используй нас, — осмелился подать голос Арслан. Он был старше всех, кроме одного, и, кажется, занимал должность их капитана. — Мы все ненавидим того, кого ненавидишь ты. Наш прежний господин — это он погиб тогда же, когда султан был ранен. У него не было сына; мы перешли в руки нашего султана. Мы просили его о праве на отмщение. Он обещал. Неужели ты нарушишь его обещание за него?

— Вы можете погибнуть из-за этого.

— Тогда мы попадем в рай, и Аллах вознаградит нас.

Айдан в отчаянии стиснул руки.

— Вы знаете, кто будет рад видеть это? Половина королевского двора в Иерусалиме. Они хотели видеть меня с армией за моей спиной. И теперь, во имя Божие, у меня есть армия. Но я не командую армией рабов, даже если ваш закон позволяет христианину быть господином над мусульманскими душами. Вы будете свободны, или вы не пойдете за мной.

— Засвидетельствовано, — промолвил султан.

Он был необычайно доволен собой. Его эмиры были в немалом замешательстве. Его брат считал, что в данной ситуации и понимать нечего — вот только франк был удостоен настолько высокого дара, как если бы пес был впущен прямо в рай.

Саладин поднялся; он одной только силой воли мог стоять глаза в глаза с высоким райанином. Он сказал:

— Теперь у тебя такая надежная охрана, какая только может быть у человека. Я молю Бога, чтобы Он даровал тебе добрую удачу и часть Своего провидения. Иди осторожно, друг мой. Всегда смотри, что у тебя за спиной. Ты лучше меня знаешь, какое магическое оружие может применить твой враг, но ты можешь быть уверен, что оно у него есть. Может быть — об этом ходят слухи — что кое-кто из его слуг может быть не просто человеком.

По спине Айдана пробежал холодок. Но он вскинул голову и улыбнулся.

— Кто бы ему ни служил, он сам, вне всякого сомнения, смертный. Я иду на него хорошо предупрежденный и еще более хорошо вооруженный.

Улыбка Саладина была столь же вымученной, как и у Айдана. Он обнял принца, как будто одной силой этого объятия мог заставить события окончиться так, как ему этого хотелось.

— Аллах да защитит тебя.

Айдан низко поклонился в ответ. Мамлюки — его мамлюки — следовали за ним во плоти. Это заставило его рассмеяться. Все еще смеясь — и султан тоже неожиданно широко улыбнулся — Айдан повел свой отряд прочь.