"Гоблинские сказки" - читать интересную книгу автора (Казанцева Марина Николаевна)

Моцарт и Сальерри

Меня зовут Антонио Сальерри. И все меня считают отравителем Моцарта, Вольфганга Амадея. Только это всё фуфло. Вам пресса забивает баки. Кто хочет знать всю правду, слухайте сюда.

Я был очень уважаемым человеком, придворным композитором самого Иосифа Второго. Заказов у меня было выше головы. Вся знать придворная и городская аристократия мне без конца заказывали песни. У меня был дом в Вене, жена-красотка, счёт в банке, собственный экипаж на выезд и многое другое. Какого мне рожна, скажите, завидовать Вольфгангу Амадею?

Тот жил трущобах и побирался тем, что пиликал иногда в трактирах. Ещё ему заказывали поздравительные спичи, а также всякую иную чепуху. Работал парень, как вол, а проку мало — денег не было совсем. И вот к нему явился некий чёрный человек и пообещал, что сделает Моцарта известным.

— А как известным? — спрашивает тот. — Больше, чем Сальерри?

— Гораздо больше. — отвечает чёрный. — Это будет в качестве оплаты за реквием, который ты напишешь.

Вольфганг обрадовался быстрому заказу и давай творить. Тут, надо думать, тоска беднягу обуяла. Он раньше песенки весёлые писал и думал, что он и в самом деле весёлый человек. А как принялся писать тот реквием, так сразу понял, что кошки на душе его скребут. Он пошёл с тоски в таверну, напился с друзьями. Да спьяну и сболтнул про чёрного того. Те тоже дураки — решили развеселить беднягу да ночью-то и постучали ему в окошко. Моцарт спать не спал, всё мучился от сухости во рту, да реквием писал. Однако, сроки поджимают. Да ещё кофе опился, да перекурился. Принял таблетку эфедрина. Тут слышит стук в окошко. Выглядывает.

— Кто там?

— Я смерть твоя! — завыли глупые дружки и тыкву с горящими глазами подняли на палке.

Тут всё и произошло. Моцарт грох о пол! И гениальные мозги смешались в кашу.

Придурки видят, шуточка была нисколько не смешной. И потихоньку смазали оттуда. А потом давай болтать направо и налево, что было у него видение, приходил, мол, чёрный человек и предвещал Вольфгангу смерть. А дальше — больше! Вроде как чёрный так и не явился за музыкой. Будто это был сам чёрт из ада. Что сидел Вольфганг тот Амадей за кружкой в пивной и всему залу со слезами признавался, что извести его хочет этот чёрный. И что он подозревает, кто это такой. Тут все прямо как рехнулись. Давай бегать по городу да спрашивать друг дружку: это был не ты?

А ещё дальше совсем уж какая-то фигня. Вылезла перед публикой в театре беременная баба и говорит всем со слезами, что ребёночек у ней от самого Вольфганга. Ей говорят:

— Магдалина, кайся!

Но тут вскочил её супружник, Франц Хендехох. И с криком "я так и знал!" взял и порезал бабе всё лицо. Потом он помер уже в тюряге — не то повесился, не то ещё чего. А перед смертью заявил, что он и был тем чёрным человеком. Он-де ненавидел Моцарта и хотел его прикончить за прелюбодейство со своей женой. Но из зависти к таланту решил сначала написать для композитора похоронный марш. Однако дело не пошло: Хендехох не знал ни нотной грамоты, ни на клавесине не умел пиликать. Тогда решил он, что лучше самого покойника никто не напишет Реквием по самому нему.

Сначала все поверили, так складно он брехал. Потом нашлись свидетели, что Франц не мог быть чёрным человеком. Он как раз в тот день играл на бирже в покер. Как он ни вертелся, пришлось ему алиби признать. Тогда подлец взял и с досады жизни порешился.

У Магдалины потом ребёночек родился. Но, как ни ждали, как ни учили его играть на клавесине, талант в нём не проколупнулся. Все поняли, что Магдалина соврала, и бездарь этот был ни чей иной, как самого Франца Хендехоха отпрыск. Из-за этого потом Бетховен объявил при всём народе, что не будет играть свои бессмертные творения, когда эта гнусная особа сидит в партере. Могла иметь от Моцарта ребёнка и не поимела. Магдалину выгнали с позором.

Но этого мало. Пошла дурная мода: человек по десять в день выходили перед зданием венской оперы и каялись, что это они убили композитора. Им то рукоплещут, то закидывают брюквой. Бардак полнейший.

Однако, всё это не важно. А важно то, как сам я вляпался в эту скверную историю. Пока все бегали там и орали, я решил почтить память великого собрата. И тем самым отдать честь и его труду, и бедственному положению, и великому таланту.

Собрал я всех в венской опере и торжественно объявил начало вечера воспоминаний. Сначала все не знали, что сказать. Тогда я предложил исполнить последнее произведение Вольфганга. Как раз то самое, что я заказал ему. И это был совсем не реквием, а "Волшебная флейта". И сам уселся перед клавесином. Короче, вечер прошёл на уровне.

А наутро пресса возопила, что я украл у Моцарта все ноты. И что я как раз был тем чёрным человеком. Я не спорю, моё пальто и вправду чёрное. Но все так в Вене одевались по осени — грязь на улице, летит из-под колёс. А тут те забулдыги, что опоили Амадея накануне смерти, дали прессе интервью. И выходило, что они собственными глазами видели, как я сидел в тот вечер с Амадеем и подсыпал ему в стакан какой-то порошок.

Я оправдываюсь перед папарацци:

— А что же они тогда меня не остановили?

А они говорят и опять, заметьте, через прессу:

— А мы думали, они прикалываются вдвоём. Этот чёрный тип сыпет Вольфгангу в кружку героин.

Короче, что я ни скажу на это, в прессе появляется с десяток комментариев, признаний, обвинений, расследований и прочей чепухи. Понял я, что мне не жить, собрал котомку и сгинул восвояси. Нет хуже ситуации, сынки, чем попасться прессе на зубок. Уж лучше быть разбойником в лесу, чем зайцем, которого гонит папарацци.

— Всё понятно. — сказал ему другой разбойник. — Теперь я понял, что ты тогда задумал.

И маску снял. Те двое смотрят: мать честная, Моцарт!

— Он и тут меня достал! — взревел Сальерри. — Не крал я твой "Реквием"!

— Я не за то тебя убью, подонок, что ты украл у меня мой "Реквием", а за то, что так бездарно исполнял его на моих похоронах!

Достал базуку, да как вдарит по Сальерри! И сел спокойно допивать свой чай. Допил его, за горло ухватился, весь посинел и рухнул со словами:

— Отравитель!

Тот, который с чирьем, один остался. Посмотрел вокруг и молвил:

— Не думал я, что в такой компании придётся мне каяться в моих грехах. Кто меня слышит — слушайте. А кто не слышит, так не слушай. Я был тем глодонским мерзавцем, который резал проституток. И я бы дальше всех их резал, пока какой-то негодяй мне не порезал попу. Придурка попросили залечить мой чирей, а он оказался самоучкой-недотёпой. Испортил мне не только зад, но и карьеру, а был я ни много, ни мало, Джеком Потрошителем. Так глодонская полиция избавляла социум от нестабильных элементов. То была обычная полицейская профилактика для поддержания нравственности общества. И вот я так вспылил на этого мерзавца-эскулапа, что взял и порезал ему горло. Меня искали, я скрывался. А пресса объявила, что Джек Потрошитель сошёл в тираж, что-де его теперь в аду гложут черти. И вот я здесь, и снова куча трупов. И всё снова свалят на меня. Мне до чёрта надоела кровь. Кто слышит, сообщите прессе всю правду про меня. А кто не слышит, то не сообщайте. Но знайте все, что Шерлок Холмс меня подставил!

Тут разбойник с чирьем достал гарпун и застрелился. Тогда все в подвале и вздохнули с облегченьем.

— Братцы, да неужто они и в самом деле все такие важные были господа?! — спросил портняжка.

— Да брось, — успокоил его Робин Гуд. — С такими харями да быть порядочными господами! Ты посмотри на Моцарта! Какой он в баню Вольфганг Амадей! С такими лапами не клавиши давить, а крыс! Моцарт — это я!

— Врали они всё. — подтвердил Робинзон. — Особенно врач из Медины. Тоже мне, знаток рецептов! Я был Гаруном-аль — Рашидом!

— А Лаэрт?!

— Нет никакого Лаэрта. — грустно сообщили три брата-акробата.

— Я — Клавдий. — сказал один из них.

— Я — принц Гамлет. — сказал второй.

— А я — Гертруда. — признался третий.

— А кто был Кидд?!

— Я. — вызвался ещё один бродяга.

— А кто Джек Потрошитель?!

— Ты Джек Потрошитель, милый, ты!

Портняжка подскочил и треснулся лбом о лестницу. И проснулся.

— Ой, братцы, что мне сейчас приснилось!

Огляделся. Никого. И только сундуки раскрытые. И пустые совершенно.

Парень дверцу приоткрыл и смотрит, что там наверху. Лежат трупы голые. Он вылез, весь дрожа. Обходит их и безумными глазами разглядывает всех. Ни одного не узнаёт. Значит, это те разбойники. А где друзья-товарищи?

Кинулся за дверь, а там солдаты спешиваются. Он кинулся обратно и в погреб снова. Залез в сундук один. Сидит, не шелохнётся.

Солдаты входят, топают ногами, ворочают тела, переговариваются. Потом открыли погреб, начали смотреть и промеж себя гуторят:

— Кто-то разбойничков ограбил.

— Точно, прирезали, а всё добро забрали.

Портняжка хотел встать и крикнуть, что разбойники сами себя все порешили. Да передумал. Кто поверит такой истории. Надеялся, что они увидят пустые сундуки да и уйдут.

— Эй, а вот один сундук закрытый. Наверно, всё не утащили. И нам достанется маленько!

Всё, теперь точно крышка!

Раскрыли солдатики сундук, а он там! Сидит, сердешный, щурится на свет!

Короче, парня в кандалы. Решили, что с этими бандитами был заодно.

Ведут его в Париж в колодках, как врага народа. Теперь ему за все грехи чужие отвечать придётся. А солдаты его ещё шпыняют: сказывай, мол, куда золото попрятал!

А далее уже судья взялся за него. И тоже знать желал, куда малец золото ухоронил. Тот давай ему сказывать про свою деревню, про то, как шил кафтаны богатые да разорился. Про то, как встретился с Робин Гудом. Тот вывел из Египта свой народ и фараона победил. Потом про то, как три брата добыли голову Медузы Гарбаджи и про Андромеду. Потом про Робинзона, как тот обратил в веру дикарей.

Судья говорит:

— А как разбойников убил?

— Да не убил я, они сами все порезались да застрелились!

И давай повествовать, что слышал. И про Гаруна-аль-Рашида, как он был врачом в Багдаде. И про капитана Кидда. И про Лаэрта. И про Моцарта с Сальерри. И даже про Джека Потрошителя.

— Вот ты, мне думается, — сказал судья. — и был тем Джеком Потрошителем.

Короче, навешали на парня все обвинения: и все пиратские подвиги Вильяма Кидда, и убийство Клавдия, и отравление Гертруды с Моцартом, а также незаконную медицинскую практику в Багдаде. Мало того, ему пришили гибель Андромеды, убийство Дракулы и террор в Египте. И резню среди глодонских проституток.

— А Робинзон? — сунулся в отчаянии с вопросом наш портняжка.

— А вот это особая статья, сектант несчастный. — отвечал судья. — Это ж надо, такое натворить: учить туземцев Герберту Уэллсу вместо Евангелий! Ты сколько душ невинных погубил своею книжкой, неуч! Теперь туземцы в ад пойдут.

И вот на рассвете должны казнить сердешного и отрубить голову на плахе. Это по решению уголовного суда. А суд церковный приговорил его к сожжению. И только никак решить не могут, что с ним сделать раньше: сначала сжечь, потом лишь обезглавить или сначала обезглавить, потом пожечь.

Суд присяжных требует сначала обезглавить. А кардинал не соглашается: говорит, ваш приговор погубит его душу. А после нашего костра он прямиком пойдёт на небо.

Пока суть да дело, портняжка устал топтаться на эшафоте. Присел на плаху и просит палача:

— Друг мой сердешный. Прошу тебя смиренно, возьми у меня кольцо на пальце и дай за то мне перед смертью этим пальцем поковырять в носу.

Тот сунулся, достал кольцо и выругался:

— Ах ты, убийца! Мало натворил, ещё хотел и посмеяться надо мной! Так получай!

И со злости засунул оловянное колечко нашему портняжке в нос!

И тут грянули громы, разверзлось небо! И сверху на облаке спускается сам Альмансор. Все ниц упали, а волшебник рявкнул на всю площадь:

— Се принц ваш, немощное стадо! Он был похищен много лет назад из Версаля злой колдуньей! Какой дурак его посодил зипуны в деревне шить?! И я послал ему на помощь своё волшебное кольцо! Но те подонки, которым поручил я этакое дело, забыли мой наказ! За то они наказаны, подонки! Забыли, идиоты, предупредить, что надобно засунуть в нос кольцо, а не носить его на пальце!

Тут нашего портняжку, уже совершенно ошалевшего, снимают с эшафота, всего брызгают духами, заворачивают в парчовую одёжку, садят в карету и везут в Версаль. Там он и предстал перед королём Луи Шестнадцатым всё с тем же оловянным кольцом в носу.

Его скорее нарядили, обучили всем манерам. И с тех пор всё было хорошо. Больше никаких разбойников и никаких Медуз. Ни Моцарта, ни Робинзона — ничего.

Вещий Ворон огляделся. В маленькой каюте набились все пассажиры корабля. А в дверь заглядывал сам капитан. Свободного места так мало, что один купец держит в руках соломенную шляпу с Жучинским.

— Чудесно. — согласился капитан. — А дальше что?

— А дальше я устал. — ответил Ворон. — Здесь больно тесно.

— Так пойдёмте все на волю! — обрадовались пассажиры. — У нас припасов навалом, вино в бутылках! Ковры постелем, подушек накидаем. Куда как хорошо!

Так и поступили. Выбрались под небо. Палуба большая, места много. Расположились так хорошо, что дальше некуда, выпили неплохо, закусили. И тут Жучинский говорит:

— А почему мы не плывём? Что произошло?

— Всё просто. — отвечает капитан Бурбакис. — Судно на мели. Пока матросы стаскивают его, я с вами посижу.

— Ну и хорошо. — согласился Казяв Хитинович. — А я пока расскажу вам маленькую сказку.

— А что за сказка? — поинтересовались пассажиры, накладывая ему на пуговицу угощение и наливая в напёрсточек вина.

— Прошу простить меня, но это скромная история про туристическую группу, застрявшую в горах Соломона во время африканского сафари. — извинился жук-сказочник.

— Вот и прекрасно! — обрадовались все. — Давайте, расскажите про туристов!