"Возвращение тамплиеров" - читать интересную книгу автора (Д'Агата Джузеппе)

Глава третья

— Тысяча четыреста восемьдесят девятый — тысяча девятьсот восемьдесят девятый. Пятьсот лет, — проговорил Яирам, глядя на даты, написанные от руки на обороте рисунка.

Джакомо помедлил, прежде чем снова водрузить его на место, среди прочих творений пера, карандаша и кисти, что заполняли стены зала. Утренний свет становился все ярче и ярче, так что теперь в комнате все было хорошо видно.

— Я нашел его несколько месяцев тому назад, — объяснил Джакомо, передавая Яираму большую лупу.

Речь шла о рисунке не просто необычном. Он походил на некую прихоть — или, возможно, на изысканно-насмешливую шутку архитектора. Весьма искусная и уверенная рука изобразила два здания, точнее, два фронтона — но не рядом, а в наложении друг на друга, как если бы при печати фотографий на один и тот же лист фотобумаги спроецировали два различных негатива.

Так или иначе, хотя линии зданий и пересекались, все же каждое из них просматривалось вполне отчетливо. К тому же архитектурные стили были совершенно различны.

Одно здание (Джакомо хорошо знал его, потому что видел в натуре) представляло собой ансамбль Санта-Мария-дель-Приорато на Авентинском холме в Риме. Пока Яирам, не в силах оторвать взгляд, рассматривал рисунок, Джакомо рассказал ему, что здание это построено по эскизу, выполненному в 1765 году Джованни Баттиста Пиранези. Этот художник родился в Мольяно-Венето в 1720 году, а скончался в 1778 в своем любимом городе — Риме. Было широко известно, что постройка этого здания, довольно вычурного, особенно в части декора, была задумана, заказана и оплачена рыцарями ордена Святого Иоанна, или Мальтийского ордена. Как и многие другие духовно-рыцарские ордена, он возник во времена первых Крестовых походов с целью изгнать мусульман из Святой земли, а затем обратить их в христианство, пусть даже силой. После множества суровых испытаний мальтийские рыцари, целиком посвятив себя помощи больным и нуждающимся, решили разместить свой центр в Риме — и как раз на Авентинском холме.

Яирам прямо-таки сгорал от любопытства.

— А другое?

Другое здание представляло собой храм: судя по очертаниям, по ступенчатой ограде и колоннаде вокруг входа, он воспроизводил легендарный храм Соломона в Иерусалиме.

Но странности рисунка на том не кончались. На обороте действительно стояли две даты: 1489–1989. И даже неискушенному глазу было очевидно, что рука неизвестного художника обозначила не одну, а обе даты, разделенные не больше и не меньше как полутысячелетием.

— Если подпись настоящая, она должна иметь какое-то значение, — убежденно сказал Яирам. — Но какое?

— Могу рассказать тебе уйму интересного про этот рисунок.

И Джакомо поведал, что однажды, устав строить догадки, он взял рисунок и отнес другу своего отца, антиквару Музиани — не только торговцу стариной, но и отличному знатоку графики.

Музиани, худенький старичок, лысину которого прикрывала пыльная круглая шапочка, стал разворачивать обертку привычным для специалиста способом — так, чтобы затем снова использовать ее.

— Давно уже не видел вашего отца. А вы, молодой человек, чем занимаетесь? Помогаете ему? Я думал, вы учитесь.

— Я и в самом деле учусь, на филологическом факультете.

— Хотите мне что-то продать? А синьор Риччи знает об этом?

Джакомо покачал головой:

— Мне хотелось бы только получить у вас консультацию.

— А, так это рисунок.

Размер его был чуть больше обычного листа рисовальной бумаги. Антиквар развернул его перед собой, держа за короткие стороны. Прищурился и, не веря своим глазам, приблизил к глазам:

— Можно вынуть?

— Конечно.

Антиквар аккуратно извлек рисунок из полиэтиленового пакета. Затем долго щупал грубую и желтую бумагу, тер ее между пальцами, долго изучал карандашные линии.

— И что же? — спросил Яирам, сгорая от нетерпения.

Джакомо сказал, что Музиани не дал никакого четкого объяснения, а ограничился лишь изложением некоторых фактов.

Очень возможно, что рисунок был фламандского происхождения, но авторство установить не удалось.

Бумага была изготовлена, вне всякого сомнения, во второй половине пятнадцатого века, а следовательно, настоящей была первая из двух дат — и, вероятно, вторая тоже, потому что обе начертала одна рука. Такая бумага в то время была широко распространена в Европе. Вот только один убедительный пример: Леонардо да Винчи использовал ее для многих своих рисунков, сделанных углем и серебряным карандашом, то есть теми же средствами, какие применил неизвестный рисовальщик.

Две даты? Причуда художника, шутка, как, впрочем, и весь рисунок. Или, быть может, речь идет о части некоего загадочного плана, доступного пониманию лишь немногих посвященных?..

Маловероятно к тому же, что Пиранези был знаком с этим анонимным рисунком, когда примерно три столетия спустя работал над чертежами собора Санта-Мария-дель-Приорато. Напротив, куда логичнее звучал вопрос: как мог фламандец представить себе и еврейский храм, разрушенный много веков тому назад — причем не осталось ни зарисовок, ни вообще каких-нибудь документов, — и авентинский собор, который будет возведен через триста лет?

Может быть, все это игра случая?

Яирам не признавал ни вмешательства случая, ни даже его существования, — это противоречило его убеждениям. Ему на ум приходили другие, более интересные объяснения. Он почти не сомневался, что Пиранези был реинкарнацией какого-то художника пятнадцатого века или же каким-то образом, посредством медиумической связи, получил от него некое мудрое, символическое, тайное послание. А в послании как раз и содержался намек — если не прямое указание — на то, как нужно развивать архитектурную идею.

Мысли его друга шли в том же направлении. Однако Джакомо был знаком с собором Санта-Мария-дель-Приорато не понаслышке. Ему, как и немногим избранным посетителям из-за рубежа, было понятно, что весь авентинский ансамбль перегружен загадочными знаками, непонятными для профанов, но совершенно ясными для посвященных, будь то человек искушенный в тайном знании или же неофит. Только они способны были насладиться этим редчайшим и драгоценным эликсиром, источаемым капля за каплей путем многовековой перегонки культуры и религии, философии и теософии, веры и отступничества, прямоты и уклонения, святости и сатанизма.

— Отец сказал тебе, откуда у него этот рисунок?

— Нет, — ответил Джакомо. — Ты же знаешь, мы почти не разговариваем. Видимся редко и каждый раз чувствуем себя все более чужими. А как твой отец?

— Он все время живет в Брюсселе. Занимает важный пост в администрации Европейского Сообщества и целиком поглощен своей карьерой.

Джакомо слегка поколебался, но потом все же спросил:

— Он вдовец. Может, у него там появилась другая семья?

Ответ Яирама был откровенным и веселым:

— Да, думаю, так и есть. Но мне все равно.

— А можно ли узнать, Винчипане… Ты ведь родился в Ливане, а жил во Франции и Бельгии. Так почему ты выбрал именно Болонский университет?

— Знал, что встречу тебя. Если серьезно, то мой отец стремился дать мне все самое лучшее…

— Да, но не лучшее от самого себя.

— На него произвело большое впечатление, когда он узнал, что в эти годы Болонский университет будет отмечать свое девятисотлетие. Понимаешь, самый старый университет в мире!

Было уже семь утра. Усталость давала о себе знать — друзья поминутно зевали. Наконец, они расстались, клятвенно пообещав увидеться скоро, очень скоро.

Джакомо как был, в одежде, растянулся на постели.

Он стал думать о Яираме, о том, как много у них общего во взглядах, вкусах, привычках. Ему казалось, он знает Яирама давно, словно друга детства, а между тем прошло всего лишь три месяца с тех пор, как они встретились…

Теплый, почти жаркий, октябрьский день перевалил за середину. Ярко светило солнце, на воздухе было просто замечательно. В саду «Маргарита» — одном из самых зеленых мест города — на деревянной пристани у небольшого пруда работал маленький бар, и почти все столики пустовали.

Яирам сидел в белом пластиковом кресле. Он был в свитере, из-под которого виднелись бинты на шее и запястье, а темные очки плохо скрывали огромный синяк возле правого глаза. Молодой человек с головой ушел в чтение книги.

Джакомо подошел к нему, и его тень накрыла страницу. Яирам поднял глаза:

— Отчего же вы стоите?

Джакомо снял шляпу, расстегнул пальто и сел за столик напротив Яирама. Тот закрыл книгу, и Джакомо взглянул на обложку: «Сражения, повернувшие ход истории».

— Я надеялся встретить вас рано или поздно, — сказал Яирам.

— Я тоже. Мне очень хотелось познакомиться с вами.

Яирам широко раскрыл глаза:

— Как, выходит, вы никогда прежде не видели меня?

— Никогда.

— Не могу поверить. Значит, это постарались ваши жалкие священники?

— Не называйте их так, пожалуйста, — спокойно сказал Джакомо. — Если познакомитесь с ними, поймете, что они гораздо лучше, чем вам кажется.

— О, сомневаюсь… Обиженные. Как боксерам им, безусловно, нет равных.

— Мне уже легче. Если не ошибаюсь, вам не понадобилось обращаться в больницу, — заметил Джакомо, внимательно осмотрев, как был забинтован Яирам, но не касаясь его руками. — Сколько же было нападавших, синьор Винчипане?

— Четверо или пятеро. Было темно, я не мог сосчитать.

— Так или иначе, не беспокойтесь. Все добровольно признали свою вину и были наказаны. И я первый.

Яирам нахмурился:

— Наказаны?

— Мы заставили других братьев хлестать нас.

На лице Яирама отразилось не столько недоверие, сколько растерянность.

— Наказание может быть справедливым, насилие — никогда, ни в коем случае. — Джакомо не дал собеседнику прервать себя. — Если тут есть противоречие, то в идеале лучше всего сражаться, придерживаясь высших правил. Тех, что порождаются образом жизни, вы меня поняли? Я допускаю соревнование качеств, выработанных человеком в себе, но не инстинктов.

Яирам был растерян, хотя и начал улавливать смысл и чувства, вложенные в эти слова, показавшиеся ему искренними и сильными. Но самое главное — он чувствовал, что безо всякого внутреннего протеста поддается духовному влиянию собеседника. Яирам жил в Болонье уже четыре года. Но лишь теперь предубеждение, которое он питал к окружавшим его здесь сверстникам, внезапно пропало.

— Если я правильно понял, соревнование могло бы разрешиться победой того, кто сочинит лучшее стихотворение.

— Да. Или же можно устроить физическое состязание. Победит тот, кто сумеет выбить противника из седла в честном конном турнире.

Яирам взглянул поверх невысокой зеленой изгороди, отделявшей пруд, и c удивлением обнаружил, что на другом берегу, ближе к холмам, окружавшим город, находится конный манеж. Несколько амазонок, прекрасно экипированных — сапоги, жакеты, береты, — сидели на великолепных лошадях. «Породистые», — с удивлением определил он про себя, думая о юноше, сидевшем напротив.

— Что я мог бы предложить вам? — спросил Яирам.

— Чай, благодарю вас.

Яирам громко рассмеялся:

— Чай? Не может быть! Все началось именно с чашки чая, которую я предложил одной девушке в баре на виа Д'Адзельо. — Заметив невозмутимость Джакомо, он добавил: — Хорошенькая девушка и к тому же очень славная.

— Анна Монфорти.

Яирам покачал головой:

— Вот уж никак не ожидал получить такие побои из-за подобного пустяка. Не знал, что оказался на северной окраине самого что ни на есть замшелого Юга.

— Давайте по порядку, синьор Винчипане, — спокойно ответил Джакомо. — Отбросим ханжество, иначе только понапрасну потратим время. Чай был лишь предлогом для знакомства с Анной, чтобы уложить ее потом в постель.

Яирам не ответил. Джакомо продолжил наступление:

— Я не осуждаю ваши намерения, впрочем, совершенно нормальные. У вас такая привычка — угощать чаем каждую девушку, которую встречаете впервые?

— Не вижу в этом ничего плохого. Во всяком случае, я не думал, что ревность…

Джакомо сделал жест отрицания:

— При чем тут ревность? Только после потасовки я узнал… Кое-кто из братьев находился тогда в том баре, и они решили действовать, не спросив меня.

Яирам опять изумился:

— Вы, синьор Риччи, действительно ничего не знали?

Джакомо утвердительно кивнул:

— И ни о какой ревности тут речи нет. Это чувство здесь совершенно ни при чем. Попробуйте взглянуть на все с другой стороны. Представим себе, что мы живем в Средние века. Представим, будто я отправился в Крестовый поход. Мужчины, которые не уехали, — почти мальчики, в основном это конюхи, — сторожат оставшихся женщин и при необходимости вмешиваются, чтобы защитить их. Ясно?

— Но если это не вы приказали избить меня, то почему же тогда вы захотели наказать и себя, как других?

— Потому что, хоть и косвенно, ответственность лежит и на мне.

Джакомо медленно потягивал чай. Его длинные пальцы с природным изяществом держали чашку. На некоторое время разговор прервался, но потом Джакомо произнес, тщательно подбирая слова:

— Мне, конечно, хотелось познакомиться с вами, синьор Винчипане, но я пришел сюда по другой причине. Вы имеете право на сатисфакцию, как всякий мужчина, пострадавший от мужчины. Пятеро против одного — это несправедливо. Выбирайте, если хотите, способ поединка.

— Будем сражаться до последней капли крови, — попытался пошутить Яирам. — Откровенно говоря, синьор Риччи, почему бы нам не спустить все это на тормозах?

Джакомо опустил глаза и повертел чашку на блюдце.

— Вы говорите «спустить на тормозах»… Если интуиция не обманывает меня, я вижу в вас человека, который, как и я, недоволен окружающим нас миром. И я лично убежден, что главный вред идет от этих слов — «спустить на тормозах». Этот спасательный круг избавляет от проблем, и применяют его слишком часто.

— Согласен, но при вашей строгости вы представляетесь мне… несколько запоздалым моралистом.

— Моралистом? — Джакомо слегка улыбнулся. — Бросьте. Молодые люди чувствуют себя совершенно покинутыми, предоставленными самим себе, они понимают, что для властей и для общества они просто не существуют. Конечно, от них следует ждать ответных действий.

— Каких молодых людей вы имеете в виду?

Джакомо допил чай и поставил чашку.

— Есть некое изначальное равенство между теми, кто носит шляпу, и теми, кто носит джинсы. Улавливаете, синьор Винчипане? Стратеги потребительского рынка хотели бы разделить нас на тех, кто может позволить себе фирменную одежду, и тех, кто вынужден довольствоваться дешевыми магазинами. Однако все мы испытываем одинаковое неудобство, ибо ощущаем, как нами управляют. Некоторые вкалывают себе наркотики, кое-кто впадает в отчаяние. К счастью, есть и те, кто ищет иные пути.

Очарованный словами Джакомо, Яирам согласился:

— Это верно. Я тоже ищу внутренней строгости, высших ценностей и…

— …Настоящего равенства, духовного равенства, — заключил Джакомо, поднимаясь. Он пожал Яираму руку и надел шляпу. — В любом случае вы знаете, где меня искать. До встречи.

Поединок — «состязание», согласно определению Джакомо — состоялся несколько дней спустя, и для него не понадобилось ни секундантов, ни свидетелей.

Молодые люди, надев спортивную одежду и кроссовки, соревновались в своего рода марафоне. Победу одержит тот, кто пробежит больше.

Они выбрали холмистую дорогу, что вела из города в сельскую местность. И побежали рядом.

— Может, перейдем на «ты»? — предложил Яирам.

— Согласен, если тебе так больше нравится.

Казалось, они целиком сосредоточились на соревновании, но в то же время им определенно хотелось поговорить.

— А почему же нет твоих друзей?

— Я даже не предупредил их.

— Но у тебя, очевидно, их много? — заметил Яирам. — Как это тебе удается?

— Я знал, что спросишь об этом. Хочешь, сделаем передышку. Устал?

— Нисколько. А ты?

Джакомо покачал головой. Потом сказал:

— Это не друзья, а нечто меньшее и в то же время нечто большее. — Он напрасно ожидал вопроса Яирама. — Дружба — дело трудное, и она встречается редко. Ею можно удостоить лишь немногих, очень немногих людей.

— Знаю. Даже слишком хорошо.

— Но замечательно иметь еще и братьев. Не родных, а приобретенных. Это дает великолепное чувство уверенности.

— Думаю, я понял. У вас что-то вроде секты.

— Ты ничего не понял, Яирам. Да, кстати, у тебя очень странное имя.

— А знаешь, что оно означает?

— Конечно. Если прочитать с конца, получится «Мария».

— Тебя не устраивает?

— Мне очень нравится, если дело только в этом. Но разве ты не говорил, что у тебя итальянское гражданство?

Яирам утвердительно кивнул:

— Но у меня есть и ливанский паспорт. Расскажи про твою секту.

— Расскажу. Когда пойму, что ты лишен предрассудков.

— Риччи, не хочешь сделать небольшую передышку?

— И не подумаю. Если не можешь больше бежать, признавайся, что проиграл.

— Я очень вынослив. И упрям.

— Я тоже. Вот увидишь.

Но бежать, запыхавшись, и разговаривать было все труднее. Джакомо снова заговорил:

— Наша организация — это лига обиженных. Мы хотим совершенствовать самих себя и стать примером.

— Примером? Но кому и для чего он нужен?

— У нас есть духовный отец для тех, кто в нем нуждается. Это предсказатель, монах-гузманианин. Уверен, что в скверном двухтысячном году его сделают святым.

Яирам оценил двусмысленность шутки. Он подумал: «А если двухтысячный год будет хорошим, то отправят в ад?» — но ограничился вопросом:

— Это он — ваш предводитель?

— Нет. У него даже нет права голоса. Но его это устраивает, и нас тоже.

— Странное братство…

— Наша цель — поиск. — Помолчав немного, Джакомо добавил: — Идеологии уходят, нужда в вере — нет. Сегодня, как никогда прежде, необходимо искать веру. Тебе не кажется?

— Какую веру?

— Ту, которую найдешь в себе. Веру в самого себя, веру в человека. Не найдешь эту, ищи другую.

— Ты хочешь сказать, веру в Бога?

— Она тоже может сгодиться, мой друг.

— Не слишком ли рано ты назвал меня другом? Прежде чем сделать это, такой человек, как ты, должен не раз подумать.

Джакомо промолчал, не желая углубляться в тему. Оба продолжали бежать, запыхавшись, понемногу замедляя бег.

— А с кем ты общаешься, Винчипане?

— Настоящих друзей у меня нет. В последнее время часто вижусь с профессором Ремо Борги. Знаешь его?

— Нет.

— Это ясновидящий, оккультист, хиромант. — Яирам засмеялся. — Видел бы ты, что это за тип!

— И что же?

— Он без ума от войны как таковой. Любая война приводит его в восторг.

— А что у тебя с ним общего?

— Вот я и хотел рассказать. Но ты не даешь даже слова вымолвить.

— Я не даю? Да это у тебя уже не хватает дыхания. Не пора ли сдаться?

— Мы с Борги хотим воссоздать все самые важные исторические сражения, — сказал Яирам.

— Может получиться забавная игра.

— Это куда больше чем игра. Это позволяет лучше изучить историю.

— А потом?

— Мы изучаем сражения, с которыми связаны какие-нибудь странные, загадочные обстоятельства. По мнению Борги, все великие битвы отличаются чем-то неуловимым.

Они пробежали несколько километров, не раз преодолевая довольно крутые склоны. Наконец Джакомо приметил неподалеку, у края дороги весьма привлекательный фонтан и, взглянув на товарища, сказал:

— Я понял тебя, Яирам, ты точно такой же, как я. Готов умереть от разрыва легких, лишь бы не уступить. Если не возражаешь, я предлагаю тебе почетный финал. Остановимся у того фонтана и завершим наше соревнование ничьей, то есть равенством.

Яирам нашел силы улыбнуться, но с сомнением взглянул на Джакомо:

— Согласен. А не получится, что потом ты пробежишь еще несколько лишних метров и окажешься победителем?

— Не доверяешь?

— Доверяю, Джакомо. Вон там, идет?

Добежав до фонтана, где несколько камней огораживали небольшой бассейн, они повалились на влажную траву. Состязание завершилось ничьей, но породило дружбу, которая становилась все прочнее. Дружбу, соединенную с соперничеством, — и оттого еще более притягательную…

Джакомо, так и не раздевшись на ночь, встал с постели и опустился на колени перед византийской Мадонной. Прочитав воскресную молитву из сборника Льва III, он подошел к окну, выходящему на небольшую площадь у церкви Санто-Стефано. Раннее январское утро было еще тихим и сонным.

Внезапно его внимание привлекли легкие торопливые шаги и звонкие голоса. Несколько ребятишек, тепло одетых, затеяли странную игру в пятнашки прямо в центре площади.

Джакомо поспешил выйти на улицу. Неизвестно почему, но ему невероятно захотелось посмотреть, как они играют. И больше всего его поразили слова песни, похожей на детский стишок, которую хором пели дети:

Что означали эти слова, звучавшие все быстрее и быстрее, в бешеном ритме?

Девять рыцарей. Столько же ветвей и у канделябра, изображающего рыцарей.