"От денежной кладовой до Министерства финансов" - читать интересную книгу автора (Бердников Л П, Лонина С Л)

Глава вторая По планам Канкрина

Только 5 июня 1823 года в Красноярске получили сообщение о назначении министром финансов Егора Францевича Канкрина и о замене графа Дмитрия Александровича Гурьева, находившегося на этом посту с 1 января 1810 года по 22 апреля 1823 года (ГАКК, ф. 160, оп. 3, д. 3, л. 367 об.).

Имя нового министра хорошо было знакомо красноярцам, и с ним они связывали свои надежды на лучшее завтра. А проблем у местных финансистов накопилось много. К слову, выплата заработной платы чиновникам задерживалась порой на полгода. Хотя еще в 1805 году в Сенате был принят указ, который четко гласил, что канцелярским чиновникам производить жалованье по трудам и заслугам по истечении каждого месяца (ГАКК, ф. 160, оп. 3, д. 4, л. 19).

Но жизнь вносила свои коррективы. Поэтому неудивительно, что даже губернский прокурор, коллежский асессор Мешков, написал прошение в Казенную палату, в котором пояснял, что он «по предложению господина министра юстиции Правительствующим сенатом определен енисейским прокурором 15 июня 1822 года, а в должность вступил с открытием губернии, но жалованье, назначенное на 1 января 1823 года, еще не получал». Прокурор просил выдать ему деньги со времени его определения, то есть с 22 июня 1822 года по 1 января 1823 года. Взвесив все «за» и «против», асессоры Казенной палаты решили учинить выправку такого незавидного прокурорского положения и определили: причитаемое жалованье выдать в размере 485 рублей 10 копеек, поскольку годовое жалованье прокурору по штатному расписанию губернской прокуратуры составляло 900 рублей (ГАКК, ф. 160, оп. 3, д. 1, л. 702).

Остро стояли вопросы и о пересмотре границ Томской и Иркутской губерний, из которых и была выделена вновь созданная Енисейская. Так, Канскую волость переименовали в Уринскую, а Минусинскую — в Шушенскую (ГАКК, ф. 160, оп. 3, д. 1, л. 1102 об.). Многие дела, находившиеся на рассмотрении в Томской Казенной палате, передавались чрезвычайно медленно, порой эта официально-бюрократическая процедура растягивалась на целые годы.

С именем Канкрина в финансовом управлении губернии ждали больших перемен. И председатель Казенной палаты Афанасьев — политический лоцман губернаторской власти, как его за глаза называли сослуживцы, — в своих прогнозах не ошибся.

Заставляя не покладая рук работать своих подчиненных, губернатор работал много и сам. В основном его интересовали сведения о поселенцах. Чиновники хозяйственного отдела составляли их именные списки, дополняя свою информацию ответами на вопросы: в каких деревнях и селах прописаны поселенцы? Как они ведут свое хозяйство, есть ли оно у них? Часто ли бегут с мест водворения? Собранные сведения губернатор передавал правительству, которое было намерено с 1824 года осуществить новый масштабный проект переселения в Сибирь на постоянное жительство разных преступных элементов. Достоверные цифры и факты, полученные с мест, давали возможность столичным чиновникам лучше подготовиться к осуществлению задуманного плана.

Петербург намеревался построить за счет казны на территории губернии 22 селения с 1487 домами для поселения в них 5955 ссыльных мужчин и женщин. 14 таких селений планировали построить в Канском округе, 6 — в Минусинском и 2 — в Ачинском. Однако реализация этого плана началась только спустя пять лет, с 1829 года. Через десять лет этот грандиозный по тем временам проект был завершен. К этому времени население этих невольных мест обитания не только не уменьшилось, как предсказывали скептики при обсуждении проекта, но даже увеличилось на 4 тысячи человек.

В 1830 году Степанов вместе с Пестовым приступили к строительству новых деревень для крестьян-переселенцев. Дело продвигалось очень медленно. Но через три года в Ачинском округе 656 крестьян разместили в двух деревнях. В Минусинском округе в одной Сагайской проживало 267 человек. Большая часть переселенцев стала жить в Канском округе. Для них построили целых 7 новых деревень: Нойскую, Верхнерыбинскую, Приречную, Николаевскую, Александровскую, Нагорную, Агинскую. В них проживало 1580 крестьян-переселенцев. Обустроить и прокормить такую массу людей в ту пору оказалось делом очень сложным. Чтобы снизить цены у местных крестьян на покупку продовольствия для новоселов, Пестову приходилось принимать жесткие административные меры.

Смотрителем этих поселений чиновники назначили канского исправника Шевелева, который не только сумел обеспечить двухгодичным продовольствием своих подопечных, но и купить для них земледельческие орудия, кузнечные и плотницкие инструменты. Казенная палата старалась предусмотреть все, чтобы первые шаги на сибирской земле для переселенцев были более мягкими. В каждой деревне оборудовали колодцы с качественной питьевой водой. Такое нехитрое, но необходимое сооружение обходилось казне в 150 рублей.

Кроме того, было выделено 100 тысяч рублей на покупку лошадей и необходимой упряжи. Стоимость одной лошади вместе с санями составляла 21 рубль. На приобретение лошадей Казенная палата выделила 8 тысяч 274 рубля. В пяти из семи деревень Канского округа Шевелев построил кузницы. Для правки в них топоров и других инструментов купил 5 точил, которые в то время считались весьма дорогими и редкими предметами. Поселенцев вволю обеспечили лесом для сооружения подворных хозяйств и поскотин. На содержание 1580 крестьян, поселившихся в 7 деревнях Канского округа, по установленным нормам выделялось на один год 780 пудов соли, 3555 пудов круп и 61 977 пудов хлеба (ГАКК, ф. 160, оп. 3, д. 94, л. 107–111 об., 357).

В 1840 году в 22 построенных для ссыльных Енисейской губернии селениях проживало почти 6 тысяч мужчин и 4 тысячи женщин (Гагейместер, Ю. А. Статистическое обозрение Сибири, составленное по Высочайшему Его Императорского Величества повелению. Ч. 2 / Ю. А. Гагейместер. — СПб., 1854. — С. 114). В начале XIX века в полномочия служащих Казенной палаты обязательно входил учет количества жителей на вверенной им территории — как податного населения, так и неподатного, а также политических ссыльных.

Сказанные когда-то Екатериной II слова о том, что она хотела бы видеть свой народ промышленником, полностью разделял и новый министр финансов Е. Ф. Канкрин. Эту главную идею своей финансовой политики он с первых дней правления стал неустанно претворять в жизнь. Канкрин ввел правило, согласно которому каждая долгосрочная ссуда промышленного характера должна была выдаваться казенными банками не иначе, как с его личного разрешения. Таким образом, он хотел быть в курсе всех экономическо-финансовых событий в стране и оказывать на них свое могущественное влияние.

Эту тенденцию чутко уловили журналисты. В 1833 году в журнале «Московский телеграф» появляется статья барона Александра Мейендорфа «О промышленности в России», которая подводила первые итоги усилий Канкрина в развитии отечественного производства. Автор не жалел высокопарных слов, прославляя мудрую политику российского правительства. В частности, он писал: «Обширное и быстрое движение мануфактурной промышленности в России, беспрерывные усовершенствования во всех способах производства, величайшая деятельность, рвение и понятливость, с какими народ русский совершает сии мирные подвиги, представляют в совокупности зрелище восхитительное и готовят для Отечества существеннейшую народную славу в настоящей эпохе» (Московский телеграф. — 1833. — Май. — С. 483).

В самом деле Россия переходила в состояние смешанное — земледельческой и торговой промышленности, и прежде чем заниматься поднятием фабричной промышленности, надо сначала улучшить качество получаемой сельскохозяйственной продукции, поскольку выгоды от нее «разливаются на весь народ, тогда как успехи мануфактур и фабрик обогащают только несколько лиц и несколько мануфактурных заведений» (Московский телеграф. — 1833. — Май. — С. 485–486).

Данный процесс можно было проследить на примере исконно русского продукта — сала. В 1830-х годах в России его производили почти на 60 миллионов рублей. «Но если бы, — подчеркивал автор, — способ салотопления производили бы улучшенным способом, то увеличили бы продажу его на 6–9 миллионов рублей. Сало было бы чище, его больше бы продавали за границу. Остатки от сей фабрикации — мясо, кости и прочее — пропадают почти без всякой пользы, но если бы мясо солить и сушить, а кости обжигать в уголь, то можно бы получать от них величайшие выгоды». Не лучше положение было и со щетиной, которую Россия продавала иностранцам на 5–6 миллионов рублей в год. «Стоило бы только ввести хороший разбор оной, — писал Мейендорф, — тогда бы ее ценность увеличилась на 20 %» (Московский телеграф. — 1833. — Май. — С. 488–489). Далее говорилось о безалаберном отношении крестьян и помещиков к выработке козьего пуха, льна, пеньки, отечественного шелка и обработке металлов. И в конце резонно, между строк, возникал вопрос: почему реформы Канкрина буксуют? Потому что «как ни сильно влияние правительства, все старания его останутся безуспешны, когда народное мнение не готово принять благодетельного направления» (Московский телеграф. — 1833. — Май. — С. 495).

Позицию «Московского телеграфа» в России поддерживали многие. Наиболее ярым противником Канкрина стал купец Василий Кокорев. Отрицательную оценку финансовой политике также давал Н. Н. Муравьев, впоследствии ставший генерал-губернатором Сибири и получивший за присоединение реки Амур к России титул графа с приставкой — Муравьев-Амурский.

Стоит процитировать слова влиятельного сановника: нищета в Русском царстве не одинакова с нищетою других государств. У нас пролетариев нет и не должно быть. Нищета в России есть нищета целого государства, от царя до пастуха; цари наши не запасают себе богатств про черный день, как делают короли других государств, их богатство, их благосостояние тесно связано с благосостоянием народным.

…Если она близка к сей бездне злополучия, то не иначе как способствовал к оному ошибочный взгляд на государство, назначение совершенно царства и, может быть, увлечение страстью подражания без соображения с положением государства. Россия до 1823 года считалась государством земледельческим, хлебным и не чувствовала никогда никаких нужд, перенесла Тильзитский мир, перенесла великий 1812 год, и с водворением спокойствия в государстве начало водворяться и благосостояние всех сословий, столь сильно потрясенное общим бедствием. Но со вступлением графа Канкрина в управление Министерством финансов, со времени, когда ему пришла гибельная мысль переродить Русское царство в мануфактурное, в 1823 году вышла первая запретительная система — и Россия предстала пред удивленною и образованною Европою мануфактурным государством! Капиталисты, увлеченные ошибочным понятием министра, употребили капиталы на учреждение мануфактур, для поддержания их ввоз иностранных товаров был запрещен, иностранцы же решили обходиться без наших товаров. В итоге внешняя торговля хлебом и другими земледельческими продуктами упала. Владельцы земли год от года начали беднеть, торговцы обанкротились, мануфактуристы за неимением сбыта затоварились» (Барсуков, И. Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский / И. Барсуков. — М., 1891 — С. 18–19).

Однако успехи экономической политики Канкрина быстро приносили свои плоды. Уже в 1824 году дефицит российского бюджета был устранен. Как писали биографы министра, он работал ежедневно по 15 часов. В своих исследовательских трудах, исключительно на немецком языке (поскольку русским он до конца жизни так и не овладел), министр финансов подчеркивал: «Ошибаются те, кто думает, что русская фабричная промышленность существует только благодаря помощи правительства. Промышленность эта сама по себе теперь сильна. Вот уже 25 лет, как не сделано ни одной важной жертвы для поддержания отечественных фабрик. Их процветание было достигнуто другими средствами».

Особенно министра финансов волновал вопрос о создании в России «среднего сословия». В 1832 году принимаются «Правила переселения казенных крестьян в города и о приписке к городам другого звания людей». Канкрин, как и многие государственные деятели разных эпох, мечтает о зажиточном, просвещенном городском сословии. Архивные дела хранят немало историй о переселении зажиточных крестьянских семей в города Енисейской губернии с разрешения Казенной палаты. Причины желания переселиться в город не всегда видны из документов, однако можно предположить, что условия городской жизни более благоприятствовали занятиям торговлей и ремеслом. Заметим, что 90 % красноярского купечества были выходцами из крестьян.

За годы правления Канкрина, а это время поистине можно назвать его эпохой, делалось чрезвычайно много. Так, с 1823 года принимались всевозможные меры для усовершенствования русской промышленности. Издаются коммерческая газета и мануфактурный журнал, за границей содержатся агенты, чтобы узнавать все новейшие открытия и усовершенствования, заведена правильная выписка узоров из-за границы, привлечены в Россию искусные мастера, учрежден мануфактурный совет с отделениями и корреспондентами, основаны технологический институт и промышленные школы, установлены правильная посылка молодых людей за границу, промышленные выставки в Москве и Петербурге с назначением наград и отличий, учреждены бесплатные школы рисования, издан устав, улучшающий полицейский надзор за работами, и принято много других мер, о которых я умалчиваю».

Кроме этого, в 1824 году Канкрин призывал своих подчиненных усилить контроль за производством торговли. Для этого при городских думах учреждались особые торговые депутации, в составе от трех до семи лиц, по назначению Казенной палаты, из купцов, заслуживающих доверия. Ревизоры Казенной палаты из контрольного отделения совместно с городскими думами начали свои проверки. Между тем через четыре года практика торговых проверок под нажимом органов городского самоуправления была отменена. Но в 1840 году по решению Сената право контроля за местными торговыми точками закрепляется за Казенной палатой окончательно.

Среди чиновников Казенной палаты ярым приверженцем министра финансов слыл советник Василий Васильевич фон Кабрит. Это был хорошо образованный молодой человек, который среди своих коллег выделялся начитанностью и образованностью. Он боготворил своего кумира. И это не удивительно — его отец в эпоху Павла I дослужился до чина генерал-лейтенанта и был с Канкриным хорошо знаком. К тому же сам Василий Васильевич был человеком честным, принципиальным. В 1825 году ему поручили принимать построенный магазин для оптовой продажи соли на 30 тысяч пудов вблизи деревни Яновой Новоселовской волости Минусинского уезда. С этой задачей он успешно справился. Барон нашел у плотников массу недоделок. После его замечаний пришлось перекрывать крышу, переделывать кладовые комнаты. Строительство этого магазина обошлось казне в 315 рублей.

В 1828 году фон Кабрита неожиданно переводят в Канск на должность уездного казначея. Но, проработав там всего несколько месяцев, он вдруг внезапно умирает. После него остается большой семейный архив, где, по словам его сослуживцев, хранились редкие документы эпохи Екатерины II и Павла I. Чиновники Канска сделали в Красноярск запрос: что делать с архивом? Но там молчали. К сожалению, дальнейшая судьба этих редких документов нам неизвестна (ГАКК, ф. 160, оп. 3, д. 70, л. 628).

Традиции, заложенные первым председателем Казенной палаты Афанасьевым, продолжил и его преемник Иван Семенович Пестов. Во время его руководства в стенах Казенной палаты и в окружных казначействах от случая к случаю велась и торговля книгами. В основном распространяли официальную и литературу духовно-нравственного содержания. В 1829 году сумма от продаж книг составила более тысячи рублей (ГАКК, ф. 160, оп. 1, д. 38, л. 28 об.).

Пестов приступил и к «перевооружению» канцелярии: гусиные перья заменили на заморские железные, которых в год требовалось около трех тысяч. Списывались и деревянные печати. На смену им приходили из столицы металлические, их подделать в ту пору было почти невозможно.

Почти каждый высокопоставленный чиновник Енисейской губернии имел официальное издание «Учреждение для управления сибирских губерний». Разработанное Сперанским, это практическое пособие отвечало на многие вопросы, постоянно возникающие в повседневной практической работе. По распоряжению Степанова для Казенной палаты Губернского Совета было приобретено 14 экземпляров этой настольной книги.

В эти же годы и губернатор Степанов, и председатель Казенной палаты И. С. Пестов собирали материалы для своих будущих книг. В 1833 году в университетской типографии Москвы напечатали сначала книгу И. Пестова «Записки об Енисейской губернии Восточной Сибири 1831 года», а через два года увидело свет и двухтомное сочинение губернатора А. П. Степанова «Енисейская губерния», вышедшее в Санкт-Петербурге в 1835 году.

Вскоре Канкрин решает навести порядок и в деятельности казенных палат, старается ее конкретизировать и наиболее точно определить круг их деятельности. В разработанной им инструкции «О порядке производства дел в казенных палатах» подчеркивалось, что в ней председательствует вице-губернатор. Руководящий штат палаты составляют советники и асессоры, начальники отделений вместе с губернским и окружными казначеями.

В Енисейской Казенной палате работало три отделения: контрольное, хозяйственное, винно-соляное. Кроме того, палата имела канцелярию, в ее же штате находились губернские и окружные землемеры. Важно подчеркнуть, что организация Казенной палаты оставалась коллегиальной. Все важные вопросы, связанные с экономическо-хозяйственной жизнью губернии, решались на заседаниях Казенной палаты, которые вел председатель. В ходе их всегда присутствовал губернский казначей и несколько человек асессоров и советников, как правило, не больше восьми человек. Все вопросы Казенной палаты, обсуждавшиеся на заседаниях, и решения, принимаемые по обсуждаемым вопросам, протоколировались в специальном журналезаседаний Енисейской губернской Казенной палаты и заверялись подписями присутствующих на заседаниях чиновников.

Инструкция Канкрина, как ее называли на местах, ясно определяла, что «Казенная палата есть и должна быть, прежде всего, местным органом финансового управления» (Министерство финансов 1802–1902 гг. Ч. 1. — СПб., 1900. — С. 223).

Через шесть лет Канкрину удается выделить Казенную палату из состава общегубернского управления, аргументировав это тем, что губернатору трудно справиться со всеми своими обязанностями не только по Казенной палате, но и Губернскому правлению. Ему нужен настоящий помощник, поскольку имеющийся у него вице-губернатор постоянно занят финансовыми делами, говоря проще, вице-губернатор не должен сидеть на двух стульях — помогать во всех делах губернатору и при этом одновременно руководить Казенной палатой. С выводами Канкрина согласились — вице-губернаторов перевели в Губернское правление, а в Казенные палаты стали назначать особых председателей. Это коренным образом при минимуме затрат меняло схему всего финансового управления губернией.

Однако многие проблемы Канкрину в полной мере решить так и не удалось. Особенно трудно шло собирание недоимок. Министр считал, что взимание их кроется в трудностях при составлении отчетов и по сбору податей, поскольку крестьян, не знающих грамоте, можно легко обмануть. Во-вторых, из-за нечистоплотности местной власти и ее хронической вороватости.

Канкрин, как писали историки, имел практический ум, отдаленное будущее его занимало меньше, чем требования данной минуты. Поэтому проведение денежной реформы 1839 года считал мерой необходимой. У современников эти радикальные шаги министра не вызывали особого одобрения. Что же предлагал Канкрин? Первое. Восстановить монетную единицу и единство монет. Второе. Для придания денежной системе твердости и постоянства основать систему на серебре, признав ее главной государственной платежной монетой, но в то же время присвоить свободное хождение и ассигнациям, пока они останутся в народном обращении. Третье. Для преграждения ассигнациям возможности возвышаться и для облегчения денежных оборотов открыть всевозможные пути к размену и, установив новые бумажные деньги, обеспеченные серебром, обменять ими нынешние ассигнации. Четвертое. Для устранения затруднений от недостатка платежных знаков вообще приискать впоследствии средства к увеличению их числа (Министерство финансов 1802–1902 гг. — СПб., 1902. — С. 243).

В конце июня 1839 года в Енисейскую Казенную палату пришел указ, в котором говорилось: «Серебряная монета впредь будет главной монетой обращения. Ассигнации будут считаться впредь второстепенными знаками ценности, и курс их против звонкой серебряной монеты один раз и навсегда остается неизменным, считая рубль серебра в 3 рубля 50 копеек ассигнациями».

Эти немногочисленные слова совершили целый переворот в нашем денежном обращении. Одним росчерком пера уничтожались последствия почти семидесятилетних прегрешений (Сементковский, Р. И. Канкрин — его жизнь и государственная деятельность / Р. И. Сементковский. — СПб., 1857. — С. 140).

Очень подробно эту денежную реформу описал в своих воспоминаниях Василий Кокорев. Об этом историческом событии он вспоминал:

«Слух о намерении правительства сделать монетной единицей серебряный рубль и тем самым удорожить денежную стоимость жизни в три с половиной раза появился в 1837 году. Слух этот сильно встревожил всех, каждому представлялось, что имеемый им капитал значительно сократится в выражении своей ценности при покупке на рынке разных потребностей жизни. Так, например: пенсионеры, получавшие примерно, 350 рублей в год, могли при установлении новой единицы получать только 100 рублей и, конечно, не верили в то, что жизнь их пойдет прежним порядком без всяких лишений. Заводчики и фабриканты, нанимавшие рабочих, предвидели, что при определении новых окладов, переложенных на серебро, нельзя будет тому рабочему, который примерно получал в месяц 10 рублей 50 копеек на ассигнации, назначить только 3 рубля серебром. Отсюда выводилось то заключение, что производство фабрикатов и заводских изделий вздорожает, а средства к покупке сократятся от непомерного возвышения денежной единицы. Интеллигенты того времени и главнейшие лица, соприкосновенные новому проекту высокой денежной единицы, утверждали, что все предметы в продажной своей цене настолько подешевеют, что на один рубль серебряный можно будет купить на рынке все то, что покупалось на 3 с половиной рубля ассигнационных; но в то же время интеллигенты, чуждые увлечений и не принадлежавшие к составу петербургского чиновничества, т. е. помещики, проживавшие тогда в своих имениях, и первоклассные купцы находили, что России рано еще жить на серебряную единицу, потому что эта единица невольным образом разовьет нашу жизнь в графу расхода, тогда как нам было бы полезнее развивать себя в графу прихода посредством изучения технических, сельскохозяйственных и других знаний. В таком положении все чувствовали шаткость своих состояний и предвидели в будущем потрясение в торговых делах. В начале 1838 года распространился слух, что мысль о серебряной единице внесена в Государственный Совет членом оного, бывшим польским министром Любецким. Слух этот настойчиво поддерживался с добавлением к нему известия о том, что бывший тогда министр финансов, граф Канкрин, ратует против введения крупной единицы. Возникли подозрения, что тлетворный ветер дует из Польши. Народ заговорил: мы поляков побили дубьем, а они нас бьют рублем. Приготовления в перемене единицы выражались в 1838 году рассылкой по всей России новых окладных листов с переложением податей, цены на вино, соль, гербовую бумагу и т. д. на серебряный рубль.

И зажили мы бойко, весело, укладывая в карманах не тяжелые ноши золота и серебра, а легкие бумажные знаки кредитных билетов. Народная жизнь увидела пред собой совершенно противоположное явление тому, которое ей предсказывали изобретатели высокой единицы: на рынках все стало дорожать, и со временем цены на все потребности сделались на серебро почти те же самые, какие были на ассигнации. По этой причине рабочий труд заявил требование на прибавку жалованья, которая в силу необходимости была сделана, но через год, когда заводчики и фабриканты свели свои счеты, производство их выразилось убытком.

В это время не было никаких газет, кроме «Северной пчелы», которая извещала о ходе русской жизни только сообщениями о поездке Фаддея Булгарина два раза в год на мызу его Карлово, близ Дерпта. Следовательно, большинство людей могло судить о вредных последствиях серебряной единицы только по разрушительным явлениям той местности, в которой они жили. В это время я жил в городе Солигалич, на севере Костромской губернии. Это самая глухая местность, далее которой нет почтового тракта, и потому очень естественно, что я не могу дать очертание тому расстройству, которое серебряная единица произвела вообще в России, а поименую только те бедствия, которые произошли около Солигалича, именно: находившийся в г. Солигаличе солеваренный завод, принадлежавший мне в соучастии с моими дедьями, закрылся вследствие того, что при возвышенном для рабочих жалованье солеварение оказалось убыточным. Сто человек заводских рабочих пошли по миру, и пятьсот человек дровопоставщиков и извозчиков для перевозки соли в ближайшие села и города потеряли свои заработки.

Обращаясь к костромским фабрикантам, выделывавшим парусину для флота и холст для войск, припоминаю одно печальное, потрясающее обстоятельство. Все фабриканты собрались и поехали в Петербург, еще во время министерства графа Канкрина, объяснять свою убыточность и просить выделанные на их фабриках парусину и холсты принять в казну вместо заготовления таковых в Англии, дабы этим способом ликвидировать свои дела без банкротства. Просьба была уважена, и возвратившиеся фабриканты в ближайшем времени все обанкротились, а один из старших Дурыгиных (двоюродный мой брат), который орудовал делами своей фирмы, уединясь от семьи, вышел на крышу своего дома и бросился на мостовую; через шесть часов, после тяжелых страданий, он умер. После этого страшного события и прекращения действий на моем солеваренном заводе я видел в серебряной единице гнев Божий, наказание, превосходящее по убыткам, понесенным во всей России, в несколько раз те потери, какие причинила война 1812 года.

В таком настроении застал меня 1840 год, образовавший новый экономический провал» (Кокорев, В. А. Экономические провалы по воспоминаниям 1837 года / В. А. Кокорев. — СПб., 1887. — С. 6–12).

Специалистов, которые бы хорошо ориентировались в денежной реформе Канкрина, было немного. Вот почему некоторые из них, чувствуя нехватку знаний, старались этот пробел компенсировать самообразованием. И в этом им помогала библиотека Енисейской палаты. К 1840 году в ней находилось много различных справочников, энциклопедий. Но главной книгой чиновники считали 15-томный «Свод законов Российской империи», который был незаменимым справочником при решении многих спорных вопросов, то и дело возникающих в хозяйственной и административной жизни края.

Первая статья «основных законов» гласила: «Император Российский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной его власти не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает».

Каждый том «Свода» был посвящен определенной теме. Так, первый том раскрывал вопросы, связанные с законами о высших и центральных учреждениях России. Третий представлял своеобразную «энциклопедию» по вопросам службы чиновников. Четырнадцатый освещал законы о полиции, цензуре, ссылке.

Таким образом, вся жизнь русского человека была регламентирована и шла по негласной формуле: «Бойся Бога, чти царя».