"Естественный отбор" - читать интересную книгу автора (Красавин Дмитрий)

Визит пятнадцатилетней давности.

Было около десяти часов вечера, когда на пороге моей квартиры появился Вадим. Он молча протянул через дверь бутылку портвейна и бумажный кулек со сдобными булочками. Я, удивленный неожиданностью столь позднего визита, молча принял их.

— Можно? — спросил Вадим.

— Разумеется, — несколько поспешно, стараясь сгладить минутное замешательство, ответил я и посторонился, пропуская его вперед. У меня были другие планы по поводу того, как и где провести вечер, но законы гостеприимства заставляли внести в них коррективы.

— Ты один? — поинтересовался Вадим, проходя на кухню.

— С твоей бутылкой, — пошутил я, водружая ее по центру стола и выкладывая булочки на стоявшую рядом тарелку. Потом все же не удержался и добавил:

— Вообще-то, ты меня случайно дома застал. В следующий раз разумнее будет предварительно хотя бы по телефону позвонить.

Вадим ничего не ответил. Я порылся в холодильнике, достал открытую банку рыбных консервов, шоколадку. Потом выбрал из горы немытой посуды пару стаканов, ополоснул их горячей водой и передал Вадиму:

— Разливай.

Вадим наполнил стаканы портвейном на две третьи от края. Мы сели за стол.

— За что пьем? — поинтересовался я. — За встречу?

— За встречу, — согласился Вадим.

Мы чокнулись, выпили. Занюхали портвейн булочками. Помолчали. Я понимал, что у Вадима, никогда не отличавшегося любовью к портвейнам, случилось что-то неординарное. Он пришел ко мне разрешить мучившие его сомнения — укрепиться в каком-то своем внутреннем решении или безвозвратно отказаться от него.

— Ты давно был в Мелешках? — задал я нейтральный, как мне казалось, вопрос и неожиданно попал в точку.

Вадим, до этого в прострации ковырявший вилкой рыбные консервы, отодвинул банку в сторону, поднял глаза от поверхности стола, изучающе, сосредоточенно посмотрел на меня и произнес, без всяких предисловий, то главное, ради чего он и пришел ко мне. Но произнес не как один из возможных вариантов решения, мучивших его вопросов, а как единственно верный:

— Я уволюсь с работы и перееду жить в Мелешки, в монастырь.

— ?!!

— Я вернулся оттуда неделю назад. Это… Это… Это ужасно.

— Что ужасно?

— Все. Буквально все. Я не могу больше жить так, как мы живем — по животным законам.

— О чем ты?

— Ты говорил когда-то, что веришь в Бога…

— Говорил…

— Я не уверен, что ты меня поймешь, но постарайся. Кроме тебя меня никто не поймет. Поднимаясь к тебе по лестнице, я еще не знал, как решить. Сейчас я уже все решил, без всяких обсуждений. Сам. Потому что я должен был сам решить… Но я хочу, чтобы и ты понял меня…

Я видел, что Вадим волнуется. Его волнение передавалось мне. Надо было как-то снять возникшее напряжение. Я поднял бутылку и расплескал по стаканам еще грамм по сто портвейна.

Вадим повертел свой стакан в руках и отодвинул в сторону. Некоторое время посидел молча. Затем, успокоившись и собравшись с мыслями, начал свой рассказ:

— Понимаешь, я очень много размышлял — почему ты, человек образованный и неглупый, веришь в Бога? Я беседовал с баптистами в Олевисте, с православными священниками — не только в Эстонии, но и в России. Прочитал много философской и религиозной литературы. Я искал для себя ответы на вечные вопросы бытия, но я их нигде не находил. После любого, самого умного философа или проповедника, находился другой умник, который опровергал первого, но только затем, чтобы быть опровергнутым третьим. И так без конца. Теории давали пищу уму, но не сердцу.

Однажды на заводе профком организовал экскурсию по северо-восточной Эстонии. Я тоже поехал. Экскурсия была рассчитана на три дня. Для одной из ночевок мы облюбовали живописное место недалеко от большого озера. Названия его я сейчас не помню. Избыток впечатлений, непривычность такого способа ночевки гнали сон прочь. Я решил немного побродить. Откинул полог палатки и вышел наружу. Было удивительно тихо. Только иногда негромко потрескивали искорки догорающего в окружении палаток костра. Я спустился по невысокому пологому склону к озеру. Его поверхность была неподвижна, как застывший кусок олова, и отливала тусклым темно-серым цветом. Луна еще не взошла, и поэтому в глубине озера плавали звезды. Звезды были внизу, у моих ног. Звезды были вверху… Я был совершенно один, в центре мироздания, окруженный ровным, неярким светом бесчисленных светил. И вдруг я отчетливо и ясно почувствовал, что все эти звезды — и сверху, и снизу; и стелющийся по берегам озера низкий туман; и запах костра — весь мир — часть чего-то большего, что находится внутри меня самого. И это большее, то, чем по сути являюсь и я сам, включает в себя всю Вселенную. Она протекает через мое сознание мерцанием светил, влажным ночным воздухом, отсветами костра… И в тот же момент ко мне вдруг ясно и до конца убедительно пришло ощущение важности, неповторимости моей земной жизни. Я понял, что каждая секунда ее бесценна, что я не имею никакого права разменивать ее на сведение счетов с обидчиками, на выяснение отношений с начальством, на мебель, дачу, новый костюм — на все то, что еще недавно составляло суть и смысл моего существования. Я потерял счет времени. Ощущение моей бесконечности, моего единения со всем миром длилось миг или час, я не знаю, но именно в этот момент я осознал реальность существования Бога и необходимость соотнесения своих чувств, дел, мыслей с масштабами своего бессмертного «Я».

Вадим прервал рассказ, задумался, вновь ощутив внутри себя отблески той летней ночи. Я не решался его тревожить вопросами. Он встал из-за стола, подошел к окну и снова повернулся ко мне:

— У каждого человека есть чистая, бессмертная душа. Ты согласен?

— Я никогда в этом не сомневался.

— А почему мы все, созданные по образу и подобию Бога, такие злые? Почему сильные норовят принизить слабых? Почему в мире столько несправедливости?

— Ты забываешь, что помимо Бога есть и Дьявол…

— Нет, нет, — остановил меня Вадим, — и Бог и Дьявол находятся везде, но прежде всего — внутри нас. Человек сам решает, с кем в душе ему жить и чаще всего выбирает Дьявола. Дьявол — это Князь Мира, это все мирское — те инстинкты, страсти, привычки, условности поведения, которые сковывают душу своими узами, лишают ее свободы, мешают ей соединиться с Богом так, как это ощутил я на берегу озера.

Я молча слушал Вадима, решив сначала уяснить суть тех идей, которые толкают его к уходу от реальной жизни в монастырь.

— Человеческие инстинкты вырабатывались и шлифовались тысячелетиями, продолжал Вадим. — Главным шлифовальщиком был и остается его величество Естественный Отбор. Суть его коротко можно свести к тому, что всегда и везде побеждает, а значит, выживает и получает лавры победителя, тот, кто сумел занять более высокое место в иерархии ценностей. Этот закон действовал и действует повсюду, где только произрастают ростки жизни: среди одноклеточных амеб, в царстве растений, в животном мире… Жизнь существует потому, что существует Естественный Отбор. Кто сильнее, хитрее, быстрее, кто умеет объединиться с другими против врага или для добывания пищи — тот побеждает. Кто занимает нижнюю ступень в иерархии обладания жизненно важными ценностями — тот должен уступить, покориться или погибнуть. Жизнь и смерть представляют из себя единое целое. Смерть одних дает пищу, дает жизнь другим. Поэтому общая масса «живого вещества», как утверждал академик Вернадский, неизменна, как бы далеко научные исследования не уходили в прошлое Земли. Ты это знаешь.

Когда много тысячелетий тому назад на планете появился человек, он также был и остается до сих пор частью «живого вещества». Он так же, вкупе со всем живым миром, развивался и развивается благодаря действию законов Естественного Отбора. Однако с самого начала его появления, ему присуще и нечто особое, нечто выделяющее его из числа прочих живых существ — это «вдунутая» в него Богом душа. В момент появления человека на Земле произошло одухотворение живой материи. Бессмертное соединилось со смертным, что обусловило начало мощного геологического процесса, процесса интенсивного, усиливающегося со скоростью возрастания геометрической прогрессии, процесса взаимного воздействия материального и духовного начал.

Наблюдая за людьми, анализируя их поступки, я все больше убеждаюсь. что материальное в этом единстве сплошь и рядом подавляет духовное, принижает его, а значит — отторгает человека от Бога.

— Ты что же, призываешь к массовым самоубийствам, чтобы освободить души от власти плоти? — не удержался я, чтобы ни высказать невольно возникшее предположение.

— Нет. Что ты!? — махнул отрицательно рукой Вадим. — Самоубийство отказ от самого себя, отказ от участия в деле преобразования материи и становления Духа, отказ от Бога. Самоубийство, как и любое убийство человека, — это апофеоз торжества Дьявольского над Божественным.

— Тогда объясни…

— Я объясню. В области Духа степень свободы не зависит от внешнего давления. В любой, даже в самой нелегкой ситуации — в тюрьме, в кандалах, на заседаниях Политбюро ЦК КПСС, человек свободен, свободен выбрать Бога или Дьявола. Выбрав Бога, он освобождается от власти Князя Тьмы, ничто внешнее более не может ограничить свободу его Духа. О том, как выбрать Бога, сказано в Евангелиях. А Дьявол подбирается к нам через наши материальные привязанности. Когда действие законов Естественного Отбора из мира материального переходит в мир духовный, тогда Князь Мира побеждает в наших сердцах.

— Я не понимаю…

— Не перебивай, пожалуйста. Я верю, что ты в силах понять — постарайся сосредоточиться.

Весь опыт моей жизни подсказывал, что среди моего ближайшего окружения не может быть неординарно, глубоко, и при этом с претензией на безусловную истинность, философски мыслящих людей. Да, я верил в Бога, говорил о моей вере с Вадимом. Возможно, в какой-то степени, самим фактом моей веры дал толчок, пробудивший его интерес к религии. Но он, простой инженер-технарь, не имеющий за плечами никакого теологического или высшего гуманитарного образования, берется рассуждать на такие темы! Мало того, собирается не просто ломать свою жизнь, но еще и убедить меня в своей правоте! Тем не менее, я сдержал свои эмоции.

— У животных, — продолжал Вадим, — миллионами лет эволюции выработалось довольно много способов выживания в условиях действия законов Естественного отбора, но почти всех их можно свести к четырем: сила, быстрота, умение объединяться, хитрость (например — мимикрия). У человека эти четыре основных качества, в ходе взаимодействия материального и духовного начал, трансформировались в тысячи разновидностей. Погруженный в их море человек теряет ориентацию и начинает сознательно приглушать звучащий из глубин сознания голос совести, голос своей приниженной, порабощенной Души. Природные инстинкты толкают его быть «сильным» — занимать как можно более высокие места в совокупно значимой для него иерархии ценностей. Физическая сила, сама по себе, в этой иерархии уже не занимает первого места. «Сила» это, прежде всего, деньги (включая все материальные блага, произведения искусства, мускулы и мозги других людей — все, что за деньги приобретается), это власть, почет и уважение в обществе… Чтобы снизить опасность потери своего иерархически значимого положения, а так же в целях достижения больших иерархических высот, требуется постоянно демонстрировать свою силу. Спектр способов демонстрации силы довольно широк — от хамства в автобусе до американских кораблей в Персидском заливе. Я оставляю в стороне обсуждение вопросов о благородстве или неблагородстве задач и способов демонстрации или применения силы — это тема для отдельного разговора. Здесь же я хочу лишь подчеркнуть, что законы Естественного Отбора, с их четким требованием защиты и упрочнения каждым человеком, каждым обществом своего иерархического положения, приводят к выхолащиванию духовного начала в людях. Но это не все. Имея на своем вооружении заводы, фабрики, ракеты, бомбы, компьютеры…, люди, в азарте борьбы за иерархически значимые ценности, не только принижают свое духовное начало, но и представляют реальную угрозу для существования всего «живого вещества» на планете…

— Мне кажется, — попытался я возразить, — тот, кто достигает верхушки иерархии, наибольшей власти и денег, тот, почти всегда, обречен на гибель. Многообразие форм проявления законов Естественного Отбора позволяет действие одних компенсировать другими. В мире нет вечных диктатур. «Слабые» объединяются, и торжеству «сильного» приходит конец…

— Но тогда рождается новая диктатура — диктатура коллектива, — отмел мои возражения Вадим. — Наиболее яркое и устойчивое проявление диктатуры «слабых» — это государственные образования с их законами, нравственными нормами, ограничивающими внутри этих образований возможности для произвола «сильных» по отношению к «слабым». Но если государство родилось как следствие борьбы «слабых» за сохранение и упрочнение их иерархических высот, то само по себе оно уже представляет из себя новую силу, вступающую в борьбу с другими «силами», с другими государствами, и снова — в соответствии с действием законов Естественного Отбора. Между государствами начинаются большие и малые конфликты, вспыхивают войны… В зависимости от внешних обстоятельств внутренняя политика государства по отношению к своим гражданам бывает и жестокой и либеральной. Но неизбежно государство выступает как некая совокупная личность, занимающая верхнее положение в иерархии ценностей, неизбежно подавляет свободу своих граждан.

— А Западные страны? Америка?…

— Капитализм, действительно, предполагает меньший диктат государства над личностью, чем социализм. Хотя согласись, что любые, самые демократические законы, самые вежливые полицейские — это ограничения. Уменьшение диктата государства над личностью дает большую свободу для ведения иерархической борьбы внутри самого государства. При том уровне духовности, который характерен для современного человека, это означает более резкое проявление законов Естественного Отбора, увеличение степени расслоения в обладании иерархически значимыми ценностями между «сильными» и «слабыми». Социализм и капитализм одинаково противостоят духовности человека и, наращивая мощь применяемых в иерархической борьбе средств, одинаково угрожают существованию мира в целом[1]).

— Но при чем тут монастырь?!

— Как при чем? — удивился Вадим. — Неужели ты не понимаешь, что единственный шанс остаться самим собой, остаться духовно свободным — это отказ от подчинения своего Духа действию законов Естественного Отбора?

— Ты хочешь сказать, что переселяешься в монастырь, чтобы легче справиться со своими природными инстинктами и страстями? что ты перестанешь стремиться к любым видам наград (включая улыбку благодарности) и даже к мало-мальски сносному материальному благополучию?

— Именно так.

— А если все люди последуют твоему примеру, то на Земле воцарится Рай? — поинтересовался я.

— Люди никогда не изменят своей ориентации на иерархию, но в идеале, чисто теоретически, ты прав.

— Но это абсурдно! Это будет мертвая, безрадостная, нищенская жизнь!..

— Подожди! — перебил меня Вадим. — Так может говорить только тот, кто не пробовал жить такой жизнью хотя бы в мечтах. Люди боятся поступать так, как их учил Христос:

Люди боятся бедности. Они видят в ней тяготы и лишения. Но такова бедность лишь для того, кто имеет или жаждет иметь богатства. Добровольная бедность, освобождение от власти богатства, власти силы (силу силой можно отнять — отсюда вечный страх) — это нищета во имя духовной свободы, нищета духа.

Эта нищета спасает человека от страха, спасает от произвола и унижения. Человек обретает свободу от постоянной заботы о сохранении и приумножении имущества и все время может посвящать Богу.

Признаться, проповедь нищеты, как высшего блага, невольно вызвала во мне прилив раздражения. Я не сдержался и, перейдя на несколько повышенный тон, заметил:

— Если все будут нищими, кто будет работать? Это первый вопрос. И второе — крепкий, здоровый, неглупый бугай, вроде тебя, собирается жить за счет подаяний, за счет труда других, в том числе и более слабых, не таких умных людей. Неужели твоя Совесть не возмущается?

— Но «нищий духом»…

— Извини, но я первый плюну в протянутую тобой руку, — резко перебил я Вадима.

— Но «нищий духом», — продолжил он, сдерживая себя от резкости в ответ на резкость, — это вовсе не тот, кто ничего не делает и живет за счет ближнего. Апостол Павел говорил, что

Надо трудиться, но себе оставлять ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы обеспечить жизнедеятельность организма, остальное отдавать нуждающимся, ибо сказано:

— Но если у тебя не будет запасов на черный день, то ты при первых же ударах судьбы протянешь ноги!

— Бог не оставит. Я не намерен специально подставлять себя под удары судьбы — истязать тело голодом и холодом. Но изменять своему Духу ради тепла и сытости тоже не намерен. «Сытость — не выше Человека» — так, кажется, у Горького? И кроме того, ты знаешь, что среди тяжких испытаний рождается духовный подъем.[2]).

— Твоим рассуждениям мог бы позавидовать сам Франциск Ассизский, [3]) отвесил я Вадиму любезность.

— Спасибо. Я рад, что ты оставил свои упреки.

— Но освободившись от власти денег, ты еще не освободишься от самого себя, от естественного стремления хоть в чем-то возвыситься над другими. Стремления, которое Естественный Отбор запрограммировал в твоем подсознании. Ты понимаешь, что каждый из тысяч твоих предков выжил и смог вырастить наследника благодаря тому, что жил в соответствии с законами природы, законами Естественного Отбора? Их гены будут вопить у тебя в крови о жажде реваншей, жажде мщения… Не будешь же ты заменять кровь на воду?

— Ты ждешь от меня искренности?

— Разумеется.

— Я не знаю, удастся ли мне достичь идеала, ибо идеал — это Христос. Он указал путь, и я буду молиться, чтобы Он укрепил мой дух, научил смирению, дал силы идти по Его пути.

— Ну а где ты будешь жить? Чем зарабатывать на жизнь? Монастырь в Мелешках давно закрыт…

— Я договорился об обмене своей двухкомнатной квартиры в Кохтла-Ярве на маленький домик с печным отоплением в Мелешках. Придется немного доплатить, но деньги у меня уже есть. Поживу пару месяцев в домике, приведу в порядок одну из келий в южной части монастыря, где стены спускаются к реке. Место на отшибе. Тишина. Спокойствие. Там же, в монастыре, буду работать дворником. С властями уже договорился — проблем нет.

Ночь подходила к концу. На столе оставалась недопитая бутылка портвейна, булочки… Много вопросов еще было не обговорено, но я понимал, что никакие доводы рассудка не заставят Вадима отказаться от принятого им решения. Да и не мог я так, с налету, не обдумав предварительно для себя все аргументы «про» и «контра», сказать ему что-то весомое, убедительное, что поколебало бы его решимость. Потом, где-то через пару дней, такие аргументы нашлись, но некому уже было их выслушивать. А может они только для меня казались убедительными? Не знаю. С тех пор прошло пятнадцать лет. За все это время я ни разу не был в Мелешках. Где сейчас Вадим? Что с ним? Как изменились его взгляды на жизнь? его убеждения?…

Сейчас, расхаживая по своей квартире, вспоминая Мелешки, монастырские стены, берега Югони, Вадима; размышляя над Яшиным предложением; понимая, что мне представляется уникальный шанс побывать в городе моего детства и, может быть, встретиться с Вадимом, я, тем не менее, не мог придти к однозначному решению. При моих более чем скромных доходах, разовый оклад в 3000 крон и суточные, в дополнение к возможности бесплатно съездить в Мелешки, были бы тоже очень кстати. Но ради этого я должен в течение двух недель работать на Яшу, согласиться быть от него материально зависимым. У него удивительный талант — не упускать ни одного случая, чтобы не подчеркнуть свою значимость, свое главенствующее положение в чем-либо. Но не это было основное, что мешало согласиться с Яшиным предложением. Меня угнетала, мне была неприятна сама идея восхваления в монастыре личности ограбившей город. Последствия спровоцированной Яшей в Мелешках медной лихорадки исчисляются миллионами долларов ущерба. Русские князья во времена Золотой Орды не платили такой дани в ханскую казну! Руководство номерного завода, после резкого снижения объемов Государственных заказов, ничего не предпринимало для поиска новых заказчиков, перепрофилирования цехов на выпуск продукции пользующейся спросом, потому что и генеральный директор и начальники цехов, потеряв голову от баснословных, по тем временам, Яшиных денег, занимались изъятием из производства и со складов цветных металлов. Которые потом они старались продать непременно нелегально, без документов, за наличный расчет, ибо в этом случае деньги поступали не на расчетный счет завода, а в карманы руководства. Разумеется, цены при этом Яша устанавливал многократно ниже официальных, но и официальные цены для него были в полтора-два раза меньше, чем те, по которым он поставлял металл в Германию. Тысячи рабочих завода, и раньше работавших без стабильной загрузки, с перебоями, за мизерную, нерегулярно выплачиваемую им заработную плату, оказались перед выбором: либо еще туже затягивать пояса, наблюдая как начальство распродает металлы и тем самым лишает их надежд на обеспечение работой в будущем, либо самим подключаться к процессу разворовывания заводского добра. Добрая половина, если не больше, выбрала второй путь. Это была золотая пора для открытых Яшей по всему городу пунктов скупки металлолома. Эйфория в городе прошла, когда Яша увез последний грамм меди. Наступило протрезвление. Остались недостроенными особняки в центре города. Кого-то сняли с работы, кто-то сам поспешил перебраться на новое место. Несколько мелких «металлистов», попавшихся на краже нержавеющих емкостей в гальваническом цехе, были определены на казенное обеспечение в местное пенитенциарное заведение. Жизнь на заводе почти полностью замерла, а с ней замерла и жизнь в городе, так как платежеспособность горожан и девяносто девять процентов объема городского бюджета зависели от положения дел на номерном заводе. Многие горожане, как после нашествия Батыя, в поисках лучшей доли покинули родной город. Среди них были моя сестра с мужем и сыном.

Говорят, интеллигент соткан из сомнений.

Я поднял трубку телефона, набрал Яшин номер, чтобы сказать все, что я про него думаю и отказаться от сомнительной чести быть его наемным консультантом. Вместо Яши ответил автоответчик. Я пересек несколько раз по диагонали комнату и, через некоторое время, попробовал снова перезвонить. Результат тот же. И тогда во мне заговорила кровь интеллигента. Я стал сомневаться.

Какими бы не были отвратительными поступки Яши и их последствия, он стал задумываться о Боге. Пусть спьяну, но он пожертвовал деньги на строительство церкви. Деньги немалые. Да, у него масса пороков. Но не порочен ли был гонитель христиан Савл, ставший затем апостолом Павлом? А Мария Магдалина? Фарисеи обвиняли Христа, что он проводит время с мытарями и грешниками. На что он им отвечал, что

Яша такой же больной. Чем он хуже убивавшего христиан Савла? Но от того Христос не отвернулся с презрением. Какое право тогда имею это делать я? Кто я такой, чтобы судить других людей? наказывать Яшу своим отказом? Ведь сказано:

В конце концов я устал от бесконечных сомнений, колебаний и, уже далеко за полночь, лег спать, так и не решив для себя, как поступить.

Утром следующего дня, перед выходом на работу, я позвонил Яше еще раз, дождался щелчка автоответчика и оставил для него на пленке информацию: «Согласен. Оклад ноль. Суточные ноль. Предупреди о точной дате отъезда, чтобы я мог своевременно оформить отгулы на работе.»

В тот же день мы встретились с Яшей снова. Он настаивал, чтобы я не отказывался от предлагаемой им оплаты. Извинился, что с его стороны размер оклада был непродуман в достаточной степени, и что, если я оскорблен его незначительностью, то это сугубо от его, Яшиной, некомпетентности. Сходу предложил увеличить оклад до пятнадцати тысяч крон. Я не стал ему объяснять, что не хочу брать от него деньги. Взять их для меня означало войти в Яшину команду, вместе с ним нажиться на ограблении Мелешков (не грабил бы он Мелешки, не было б у него таких денег). Все эти тонкости я оставил при себе. А Яше сказал, что у христиан не принято брать с учеников плату. Чем поверг Яшу в крайнее изумление. Он недоверчиво посмотрел на меня, полагая, что это какой-то розыгрыш с моей стороны, но не обнаружив каких-либо намеков на подвох, рассмеялся и сказал, что впервые сам становится объектом проявления благотворительности. Затем хлопнул меня по плечу — «Договорились!» — и протянул руку, чтобы скрепить условия сделки рукопожатием.