"Люди и те, кто против них" - читать интересную книгу автора (Кошкин Алексей)

Минотавры и не только

На вокзале ночь. Люди хмурые, шаркают ногами, кашляют, а изо рта у них валит белый пар. Позади хрустят чьи-то суставы. Впереди щуплый темнокожий бородач волочит клетчатый баул. Баул рвется и пытается повалить щуплого бородача на ледяной пол, на котором ландышами замерзают плевки и сопли.

Иногда женщина, обладающая властью над вокзалом, выходит из подпространства и удивляет народ заклинаниями:

— Прикрепленный носильщик, вас просят зайти в медицинскую комнату. Прикрепленный носильщик, вас просят зайти в медицинскую комнату. Прикрепленный носильщик, вас просят зайти в медицинскую комнату.

Впереди меня девочки лет четырнадцати играют в шахматы. Их лица, повадка, одежда кажутся мне просветленными, удивительно нездешними. Грязь вокзала, промозглость, война, минотавры (а они вообще знают о существовании минотавров?) не властны над ними. Не могу понять, в чем тут дело. Просто интуиция, наследие райских кущ.

— You're good, I suck, — усмехается одна.

— Getting nerves, — замечает ее подруга.

— I'm hurry.

— Cookies?

— Fine[1].

Они начинают хрустеть великодержавским печеньем, а мне все становится ясно в их необычности. Внимание! Предложение всем светлой души девочкам-иностранкам от Ильи Собакина, писателя:

— Девчата! Выходите за меня замуж! Обещаю ни в коем случае не привозить вас в Великодержавию, и нашим будущим детям записать гражданство вашей страны. Благодаря акту нашего сочетания мы достигнем небывалых высот как в собственном внутреннем развитии, так и в интеграции наших народов, не говоря уже о шаге в сторону вселенской любви и гармонии!

Женский вопрос маячит сейчас где-то позади оплывающей розовой свечой. С женщиной надо осторожненько, а то кончается, как у одного моего знакомого.

Валентин Игоревич этот, из отдела спорта мужик, был некоммуникабельный, с жестоким, ускользающим взглядом. Руку подавал неохотно, жал с ненавистью. Женскую половину редакции называл «эти». Появлялся, к счастью, ненадолго — в начале дня.

Однажды случилась ошибка в статье, которую принес Валентин Игоревич. Корректор Леня не заметил, что вместо «2» машинистка Надежда пробила «222». Вышло, что «222-х минут не хватило нашим землякам, чтобы удержать победу». Пришел красный Валентин Игоревич и молча толкнул Леню на монитор.

Картавый Корсаров сказал:

— У него, видимо, женщины нет. Ему бы женщину найти. Все дело в женщинах. Надо ему помочь. У вас нет знакомой женщины? — это он ко мне.

— Нет, — ответил я.

Честный Корсаров постарался. Он стал следить за машинисткой Надеждой, по любому поводу направлял к ней Валентина, любил заверять его:

— Надежда знает свое дело… Моментально набьет любой текст… Очень опытная машинистка. Надежда нас не подведет.

Еще он подсунул Валентину яркий календарь с фотографиями из футбола.

— От Надежды, — застенчиво сказал он.

Валентин Игоревич терпел недолго.

— Да пошли вы к черту! — загремел он. — Пошли вы к самому поганому черту! И так не знаешь, куда от ваших баб деваться! Шестерым уже алименты плачу. Детей восемь. Старшего в милицию забрали — на петушка поссал.

— На какого петушка?

— На детской площадке этот петушок.

Грязными сапогами прошли мимо минотавры (вот они появились!). Задержались. Вернулись. Чего надо, минотавры?

— Документы.

(А я думал — обсудить со мной негативное мнение, высказанное Даниилом Андреевым о критике Мережковским поэтических сборников Блока.)

— Билет.

Молча достаю билет.

— Оружие есть?

— Нет.

— Зачем едете?

— Туризм.

— Где жить будете?

— У друзей.

Один минотавр включил рацию и тихо сказал:

— Дима? Проверь — Собакин Илья Павлович…

Потом повернул рога ко мне:

— Все в порядке.

У меня есть сестра. Однажды ее вызвали к доске:

— Какие древнегреческие мифы знает у нас Таня?

— Ну… Как его… Про ментозавра.

Вспоминая эту давнюю историю с сестрой, я собираюсь всех милиционеров в тексте называть минотаврами. Это несколько освежит эпизоды с их участием. Вы представляете себе минотавра в сержантских погонах, с «Макаровым» и с коллаборационистской, времен Второй Мировой войны, фуражкой на бритой башке?

Общение с минотаврами — рефрен моего путешествия. Иногда его исполняет хор, иногда прокуренный дискант соло. Из старого лабиринта на Крите несется злорадное мычание отрубленной Тесеем башки. «Я — Минотавр. Мои наследники заполонят Землю и доведут вас до безумия. Вы будете бояться их, стараясь избежать встречи, но нельзя спрятаться от их взгляда. Они все равно найдут каждого — и сосчитают».

Соседом моим в купе был офицер. Он угощал меня картошкой. Рассказывал про жизнь. В частности, про то, как он живет в далеком приграничном районе. Я не сразу привык к его манере разговора. Ради эксперимента я пять минут его слушал, глядя на часы. Защитник Отечества весело исповедовался матерными словами. Получалось в среднем двадцать шесть таких слов в минуту. Думаю, враг, заслышав его, захлебнется этим потоком раньше, чем его настигнет пуля.

— Ездим к границе на БТРе, — сладко делился офицер. — За границей косули еще не пуганые… да и вообще. Их там больше в десять раз, чем на нашей стороне. Подъезжаешь почти в упор — и из автоматов. Р-раз!.. Все семейство. Ну, как обычно, если на границе стрельба, то все уже знают охота пошла. Приезжают с соседней точки, говорят — делиться надо. Но своему брату-пограничнику не жалко.

— А с другой стороны границы есть реакция?

— Да ты что! Там одни чурки живут, они границу не держат. Вообще, на кой эта граница? Там леса одни да горы. Но генералы-то не дураки сворачивать все это дело. Они и сами любят охотой побаловаться. Раз приезжает генерал, говорит: везите. Ну, нормально, водки взяли, как обычно. А мужики недоглядели, ну и упился он в жопу. Автомат схватил, и давай палить во все стороны. Я, говорит, стадо бизонов вижу. А если какая-нибудь тварь подойдет, то всажу ей весь рожок прямо в ряху. Ну мы оставили его там, отъехали метров на двести, чтобы погулял мужик, в себя пришел… Мы же понимаем, устал на работе. Потом приезжаем, покрутились-покрутились — нет его нигде. Ну, мы на заставу — а что говорить, не знаем. Ну, один летеха ляпнул, что его чурки в плен взяли. Думаем, не найдется — так и сообщим в центр, все организуем, будто бой был там… Не говорить же правду? А этот пидор-генерал на соседнюю заставу пешком пришел ночью… Вот прикол был! Выходит он из темноты с автоматом и давай орать: «Совсем обленились! Генерал за вас должен в одиночку границы обходить!» Мужик нормальный оказался. Все, говорит, понимаю — сам виноват. Еще, сказал, к вам приеду… но не приехал.

Офицерское братство! — закатив глаза, продолжает мой сосед. — Выше его ничего не придумано. Я на войне был. Там все на нем держится, на братстве этом. Иначе бы чурки давно одолели, заставили бы вести переговоры.

Чурки! Они вообще не люди. Их бабы — не бабы, а подстилки; за банку тушенки готовы отдаться. Ну, мужики пользуются, конечно — а как без этого? Иначе там скоро и народа не останется: все вымрут, а новые не народятся. Выселить бы их оттуда в какую-нибудь глушь, пусть там торгуют своими наркотиками. Да, а ты думал? Они же все наркотиками торгуют и детей своих заставляют. Да детей и заставлять не надо, такая там, видите ли, национальная традиция! Культуры у них никакой. Ничего не умеют, только воруют. А язык!.. Попробуй, сформулируй на их языке бином Ньютона! Не сможешь, вот такой у них ломаный язык.

Я не выдержал.

— А ты попробуй его на великодержавском сформулировать, если такой культурный… Прямо сейчас!

Он осекся и оглядел меня новым взглядом. Холодно и иронично, как он думал, а на самом деле — с пьяным озлоблением.

— Вот на войне мы таких, как ты, убивали, — процедил он. — Раздражаете вы нормальных людей. Такой начнет чего-то там о равенстве народов, умные слова говорит, видите ли, а сам лох лохом. Привяжем его к четырем грузовикам и — в разные стороны.

Я переселился в другое купе, незанятое.

Ночью пересекли границу с республикой Окраиной. Долгие стоянки, таможня, синие фонари в окно… А спать хочется! Неужели я смогу подняться и выйти на трассу?

Я уже приехал в теплые края. Погранцы изучают мой паспорт. Им интересно. У меня редкий паспорт. Великодержавия — единственная страна в мире, где существует особый вид паспорта для поездок за границу. Он, вообще-то, бесполезен, потому что посольства уважающих себя стран не ставят визы великодержавцам. А в ненормальных странах он необязателен. На Окраину можно проехать и с внутренним паспортом. Но я шикую, к тому же знаю, что люди в форме тупеют от неординарности.

— Национальность?

— Великодержавец.

— Оружие? Газовое, холодное?

— Ножик. Девять сантиметров. Показать?

Неужели ты думаешь, что я покажу двуручный отравленный ятаган, которым вчера покушался срубить президентскую голову? На вот тебе ножик в законе, я им режу огурцы (но ты не бойся). Девять сантиметров, без кнопки.

— Отдыхайте, — прощает меня погранец.

Я недолго лежал с закрытыми глазами. Бац — опять сыщик. Широкие плечи, открытое лицо, уверенный прищур. Раздвоенный подбородок.

— С какой целью едете?

— Туризм.

— Где будете жить?

— У друзей.

— Оружие есть?

Надоело про ножик.

— Мне оно не нужно, — рассеяно отозвался я.

Он приблизил лицо.

— Травкой балуешься? Перевозишь через границу?

Таким тоном говорят, когда ожидают услышать покаянные рыдания. Если бы он добавил: «Только правду, сынок», я бы не выдержал и зарыдал.

— Нет, — ядовито, давая ему понять, сказал я. Сразу пропал огонек. Грузно ссутулившись, старый военный резко и молча вышел из купе. Признаюсь, мне было неловко за его вероятную скупую слезу.

Мы проехали по нейтральной территории, до городка, где грелись теперь уже окраинские вояки с непорядком.

…Помню, когда я был малыш, мы с мамой были в цирке. Мы сидели в первом ряду. По барьеру бегал ленивый размашистый гепард — хоп, хоп, хоп. Я трусил из-за гепарда и скнырил, впрочем, гепарда быстро убрали. Выскочили клоуны. Я потянул маму за локоть и спросил на ушко:

— Мама, а клоуны понимают, что они смешные?..

— Один понимает, а другой обижается…

Кстати, от косметики первого ряда или от рези прожектора, у гепарда из глаз текла равнодушная слизь.

Дверь — бац, ручкой, всем оставаться на местах — бац! Это круглый пожилой окраинец. Обрадовался мне.

— О, хлопец! Один едешь? Оружие, наркотики? Лишняя валюта? Цель поездки?

— Ничего нету. Даже цели, — признаюсь ему.

Под его фуражкой пробегает тень. Я преданно смотрю ему в глаза, смеюсь, стараясь загладить вину. Он доверяет мне.

— А сколько это — лишняя валюта?

— Не знаю, сколько ее у тебя, лишней? — парирует погранец. Счастливого пути!

«Ого!» — думаю.

Кстати, я ведь уже за границей. Еще несколько лет назад это не было заграницей, но вот… Что-то во всем этом есть бестактное, не правда ли? Словно залез сестре под юбку…

Моя первая — желтая.

Я мысленно ласкаю ее теперь.

«Я так долго ждал тебя. Целых двадцать минут».

Четверть часа я почему-то стоял с рюкзаком за спиной. Потом уныло разбил лагерь, прислонив к рюкзаку гитару. Внешне я уверенно улыбаюсь уголками рта. На автобусной остановке подмигнул девчонкам (счастливы). Но на душе моей скребут котята. Они сомневаются.

Молюсь сначала Богу. Потом — Рогову.

«Незнакомый мне Рогов, — говорю я ему. — Минотавры украли у меня двадцать долларов. Но тебе тоже было нелегко. По дороге в Индию минотавры украли у тебя восемьдесят долларов. Но ты не пал духом. Нынче ты пребываешь в Африке. Пусть же удача, которая сопутствует тебе, немножко посопутствует и мне. Аминь».

Долго я шел по трассе, лениво отмахивая легковушкам, вырывающимся из-за спины. Боялся начать. Все, еще сто метров и начну. Ну, еще двадцать шагов. Поехали.

Ага, сейчас! Уже едем. Машинка тронется, а я остануся.

Двадцать минут. Десяток машин, не считая автобусов. Автобусы недоуменно пожимают плечами.

Вот и ты. Как одуванчик.

Извини, я не знаю твою марку. Я в машинах и не разбираюсь совсем. Ты «ВАЗ», с расширенным кузовом. Твой хозяин смеется. Он горбоносый брюнет с бородой — смеется.

— День добрый, — сообщаю ему.

— Любой день — добрый, — отвечает. — Люди злы бывают.

— По трассе подвезете сколько-нибудь?

Ответ утвердительный.

— Без денег?

Ответ утвердительный.

Вышел, рюкзак бросил за сиденья, меня пригласил на заднее, на переднем полиэтиленовый пакет. Легкий с виду, но неприкосновенный.

— Ох, и красота тут у вас! — С этими словами мы взяли с места и проехали десять километров.

— Не могу не пожать вашу руку. Вы первый человек, который подвез меня.

Ты, моя желтая, укатила в неизвестный мне населенный пункт с нейтральным названием Песчаное. Кажется, мы расстались навсегда. Больше я не увижу тебя, но помнить буду.

Я знал, это будет так. Я автостопщик. Нет, не побрезгую рейсовым транспортом, но машинки — это песня. Теперь и моя.

Автостоп — это сырой воздух, его пьешь как воду. У меня не было воды. Бог послал мне щедрых на яблоки женщин. Автостоп (эх, тяжел рюкзак, ибо уложен с любовью) полная свобода выбора, которой славен Божий промысел. Прежде всего это выбор позиции. Развилки убегают от меня в гору. Я разговариваю с ними, но они безумны, не слушают меня. Ненавижу знак «остановка запрещена, 750 метров». Развилки любят сей знак.

Я разговариваю с водителями. С удальцами, укротившими железного коня. Мы смотрим на мир сквозь черные, розовые, просто для близорукости привычные очки. Лобовое стекло — часть зрения джигита трассы, также как роговица и хрусталик. Предназначение лобового стекла — искажать информацию. Люди, созданные, в принципе, для счастья и любви, преломляясь через него, на глазах обрастают междометиями и нелестными эпитетами. Человек, искаженный лобовым стеклом, недостоин доброго слова. Он живет не по праву. Он обязан джигиту, последний раз простившему человеческой соринке, которая нагло лезет в обзор.

Я лезу в обзор.

Водитель, куда?.. Нас разделяет восемьдесят километров в час. Смотрю туда, где за ярким от неба стеклом должны быть шоферские глаза. Ближе, ближе. Упс — мимо! Иномарка с правым рулем. Смеюсь.

Грузовик. Водила тычет пальцем вниз, якобы «я недалече». Почему-то не верю, жестами уговариваю его на один — два — три — пять километров. Эх ты!

Надутые щеки купца. Ямщик, не гони лошадей. Не посмотрел.

Четыре кожана с горячего Кавказа. Вах, слюший, бедна сакля твоя, давай, дарагой, проезжай! На крыше коробка-соня. Увезли коробку.

Осторожно идет гражданка. Догоняю.

— Поехали вместе!

Но она из этой деревни. Автостоп не любит, меня побаивается. Обгоняю, упс! — деревни как не бывало. Поворот разрезал рощу, иду сто метров, развилка, позиция!

Восемь пронумерованных детей на велосипедах. Пытаюсь застопить, мне отвечают восторженным ревом. Уехали, а я завидую.

Тому, что я без велосипеда.

Тому, что их детство еще не кончилось.

Трасса пустая. Одна машина в две минуты.

Еще два велосипедиста, нехотя рулят, переговариваясь о чем-то ломающимися голосами. Подростки. Пытаюсь застопить. Проезжая, посмеиваются с чувством превосходства.

Рейсовый автобус зашипел и встал. Подбегаю.

— Не подвезете?

— Что денег?

— А если без денег?

Ну что же, счастливо тебе, автобус, на опасной горной дороге…

Из деревни меня увидела собака. Она лает на меня. Наверно, смотреть ей мешает решетка, за которой она несет службу. И другая, вольная собака меня увидала издали. Она боится меня.

Вышел на крыльцо мужик, посмотрел на меня и скрылся. «За ружьем пошел», — подумал я.

Моя вторая машина была зеленая. Она, наверно, и сейчас зеленая. Сел вперед. Пристегнуться не удалось — ремень короток.

— Ох и красота тут у вас! — начинаю беседу.

Водитель мой ровесник. Ругает Госавтоинспекцию. (Внимание! Ни один из людей, встреченных мною не только на трассе, но и в жизни, не хвалил Госавтоинспекцию. Давайте, помолимся за нее, ребята!)

— …Шакалы! — закругляет водитель.

Высаженный на въезде в городок, я спускаюсь с холма и поднимаюсь на следующий. Я на окружной дороге. Воздух вокруг испорчен чем-то, что возвышается через дорогу от меня, и кишит в моем сознании шлагбаумами и КПП, дымом и жестью, грязным ангаром и лозунгом в глубине территории, простую истину о труде и совести превращающим в афоризм. Перехожу через мост. Городок как на ладони. Мой путь лежит мимо.

«Волга». В ней двое.

— Повезете?

— Деньги дашь?

— Нет, конечно.

Усмехаются. Прощайте.

Жестов я уже совсем не стесняюсь. И отмашки водителей понимаю быстро. Ну да, ты свернешь, счастливо тебе… А ты? Ну, поехали, поехали! Ах, тоже свернешь… Но ведь еще не сейчас? Нет? Не хочешь везти? Как хочешь…

Вот добрый на вид водитель. Огорченно поводит рукой — посмотри, мол. Автомобиль забит детишками. Ничего, в следующий раз. Прощаюсь с ним глазами.

А такие шутки меня раздражают. Из кабины грузовика показали мне идущего пешком человечка. И тебе того желаю, родной.

Откуда ни возьмись — седой велосипедист. На багажнике — тюк. На раме что-то намотано. Местный добряк. Задумавшись, смотрит, как я подхожу.

— Добрый день! Я в С*** правильно иду?

Голубые, как в предчувствии скорого моря, глаза смеются.

— Правильно-то правильно. Далеко тебе идти.

— Сколько?

— Да с полсотни километров.

— Не беда. Может, подбросите?

Тепло расстались. Теперь танцую под дождем, зная, что мне повезет. Когда-нибудь всем повезет.

Человек, доставивший меня в С***, был водитель с молокозавода. Я загромоздил ему кабину гитарой и рюкзаком. Я потом видел такие же цистерны с надписью «Молоко» в центре С***, они разъезжают по утрам и звонят в колокольчик. В небе оттепель и тихо, как в деревне. Я рад, что они есть.

«Тихим, уютным городком» С*** проштамповать нельзя. Он по-своему довольно оживленный. Шумит транспорт. Отчаянно рулят троллейбусы. Этим коровам трудно рессорить на рельефе, который похож на игру «море волнуется, раз…» Репродуктор, динамик, вывешенный на киоске; к нему так привыкли, что хочется сказать «взошел динамик, репродуктор светит, но не греет». Мне, человеку с севера, странно привыкнуть к масштабу времени здесь. Тепло. Это дико и непристойно для января — тепло. Но темнеет рано, по-зимнему. Ощущения те же, что в июле, в десять вечера. И людей непривычно мало, и какие-то они тихие. А на часах всего четыре-ноль-восемь.

Я смотрю отсюда на Великодержавную Федерацию как из нагретого террариума в простуженную комнату. В комнате чужой, равнодушный человек. Он, может быть, дожидается хозяев. Он чем-то раздосадован. Вял; будет неприятный разговор. Кстати, он способен на подлость, я боюсь, что он сунет руку в террариум.

Гадина в террариуме все равно не сможет укусить большого человека. Ее было бы любопытно прижать, дернуть за хвост, положить на нее камень (как, интересно, она совладает с камнем). Гадина создана для развлечения, она жрет на халяву, мы меняем ей воду, стало быть, вольны распоряжаться ей как хотим. К тому же, она не думает. Таких, как она, полно; если сдохнет, то можно принести другую.

Почему-то простых людей государство постоянно вынуждает оправдываться. Можно сказать, это основной закон системы, ее машинная смазка. Презумпция виновности тут и там — не человек, а заискивающая маска. Я вспомнил этакое словечко. Люди! Когда вы ходили в школу, вы кочевряжились? А к завучу за это водили? Попадало? Так вот, на языке системы (а его полюбили нынешние минотавры) кочевряжиться означает не втягивать голову в плечи.

— Документы!

Я уже не вздрагиваю.

Вообще-то, минотавры хищники. Их кормят ноги. Они вразвалку идут себе, милостиво не трогая большинство прохожих. Если минотавр ощущает, как много он значит в жизни прохожего, то он может быть благородным. Тогда дичь ему заменяют флюиды собственного самосозерцания. Но если человек стал минотавром, он должен быть хищником, и иногда пробовать свежее мясцо. Чуя наживу, минотавр хватается обычно за ваши документы. Впрочем, удобнее, если их нет. Тогда минотавр норовит взять сразу за горло.

— С какой целью приехали?

— Туризм.

— Где остановились?

— У друзей.

— Наркотики, оружие есть?

— Нет…

Боже, спаси нас от елейной тоски.

Юг! Грязно и тепло. Я покидаю Окраину. Теперь я снова в Великодержавии. Минотавры тут родные, жирные. Их физиономии обещают мне соблюдение конституционного строя. Кто его строит?

Только не я. Я все-таки бездельник, хоть и писатель. Вот, начал хулиганскую повесть про минотавров на выдуманной войне. Придумал пару диалогов и даже записал, пока отдыхал от автостопа в придорожном кафе. Но они мне быстро надоели, и я убил их точными выстрелами. И почувствовал огромное облегчение!

Чего вам всем надо от меня, минотавры? Я кажусь вам жертвой? Я ваша жертва? Пропустите меня по моей дороге, не загораживайте путь! Я не уважаю вас, не лезьте в поле моего зрения.

А в моем зрении все больше городов. Новых, девственных. Это мы, девочки, сейчас поправим. Я пришел и ищу, где ночевать!

В руках у меня записная книжка с адресами. Я иду на ближайшую улицу и звоню в дверь:

— Здравствуйте! Я Илья. Вписка тут?

Интеллигентнейшего вида женщина пускает меня в прихожую. В прихожей похаживают шикарные коты. В комнатах играет телевизор.

— Извините, Илья, однако моего сына, который, как вы выразились, «вписывает» своих друзей на ночь, к сожалению, нет дома. Он уехал в неизвестном направлении с очаровательной девушкой. А я не могу вас «вписать», потому что мы с вами незнакомы. Зато я могу помочь вам еще несколькими адресами в этом городе.

Я прихожу в продуктовый павильон. Здешний минотавр косится на меня, на тяжелый рюкзак. Я знаю, у вас у всех фиксация на рюкзаки. Там ведь бомба! Она взорвет вас!

— Можно позвонить?

Милейшая продавщица протягивает мне телефон. Улыбается гостю города, этакому пыльному голодному чуду:

— Молодой человек! Все, кто автостопом приезжает в наш город, идут звонить в мой павильон. Поэтому я не сделаю вам исключения и разрешу воспользоваться этим телефоном… Хотя это и запрещено… — задумчиво прибавляет она.

Однако, телефон не приносит мне счастья. Везде длинные гудки! Неужели, все уехали с очаровательными спутницами или спутниками в неизвестном направлении?

Я иду на странную маленькую улицу на окраине города — последний адрес! Боже, это праздник! Там действительно праздник. День рождения одного из хозяев, пиво рекой, эльфийские песни, очкастые неформалы курят и улыбаются мне:

— Ты кто? Собакин? Вот радость-то!

Наутро с сожалением и грустью покидаю этот город. Впереди опять пустынные километры. И сразу:

— Документы… Куда едете… С какой целью…

«Это ты, Власюга, — думал я про начальника минотавров, пухлого косноязычного капитана. — Это ты там остался мертвый, а те, кого вы хотели убить, кто мешал вам, ушли невредимые. Не получилось у вас, минотавры!»

Бесконечные километры. Бесконечные минотавры.

Кстати, скоро над Власюгой будут стоять следователи ВСБ, солдаты. Они не найдут никого живого в этих нескольких домах. Приедут корреспонденты государственных газет. Под наблюдением ВСБ они напишут отчет о потерях федеральных войск (пять человек) и мятежников (сорок). Но следов сотрудника независимого информационного агентства они не найдут. Документы пропали из офицерского ящика!