"Стоунхендж" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Бернард)

Часть 3. Храм Смерти

Мертвец двигался в лунном свете, и у людей Рэттэрина вырвался глубокий стон из-за ужаса, охватившего всё племя.

Шагающий труп был полностью обнажён и тонок как скелет. Его глаза были чёрными впадинами на бледной маске, кожа была призрачно белой, рёбра чернели, а длинные прямые волосы были седыми. Частицы кожи и волос падали и отлетали по ветру, словно он разлагался прямо в движении. Луна была теперь намного выше — выше, меньше, светлее и ярче, и копьеносец рядом с Ленгаром внезапно в ужасе закричал.

— Он не отбрасывает тени! Он не отбрасывает тени!

Воины, участвующие в пьяных драках, разбежались или попадали на землю, спрятав лица. Ленгар один осмелился повернуться к мертвецу, не отбрасывающему тени, и даже Ленгар задрожал.

Потом Сабан, вросший в землю от страха, увидел, что от призрака всё-таки отходит лунная тень. Он увидел также, что каждый раз, когда мертвец ступал на левую ногу, он совершал небольшой наклон. А опадающие с него серо-белые хлопья были не отлетающей плотью, а пеплом, разлетающимся на слабом ветре. Человек намочился в реке, вывалялся в золе, вымазал сажей глаза и рёбра, а когда зола высохла, она стала разлетаться с его волос и кожи.

— Камабан! — сердито зарычал Ленгар. Он тоже узнал хромую походку, и раздражённо выкрикнул имя, пристыженный тем, что испугался похожей на привидение фигуры.

— Брат! — сказал Камабан. Он распахнул руки навстречу Ленгару, но тот в ответ выдвинул свой меч.

— Брат! — снова сказал Камабан, на этот раз с укоризной. — Ты хочешь убить меня? Как же мы уничтожим Каталло, если ты убьёшь меня? Как мы уничтожим Каталло без колдовства? — он сделал несколько неуклюжих танцевальных прыжков и завизжал на луну. — Колдовство! Хитрость! Заговоры по ночам и заклинания в лунном свете! — он завыл и задрожал, словно боги повелевали его телом, а затем, когда приступ прошёл, он лукаво нахмурился в сторону Ленгара. — Тебе нужна моя помощь, чтобы отвести заговоры Дирэввин?

Ленгар всё ещё держал меч обнажённым.

— Твоя помощь?

— Я пришёл, — сказал Камабан очень громко, чтобы его могли услышать воины, убежавшие к хижинам, — чтобы уничтожить Каталло. Я пришёл, чтобы стереть Каталло в порошок. Я пришёл, чтобы натравить богов на Каталло, но сначала мы с тобой, брат, должны помириться, — и он снова сделал шаг навстречу Ленгару, который отступил назад и бросил взгляд на Сабана. — Придёт время, и ты убьёшь его, — сказал Камабан, — но сначала помирись со мной. Я сожалею о нашей ссоре. Это неправильно, что мы с тобой враги.

Ленгар остановил Камабана своим мечом.

— Ты пришёл, чтобы нанести поражение Каталло?

— Рэтэррин никогда не достигнет величия, пока процветает Каталло, — закричал Камабан, — и я страстно желаю, чтобы Рэтэррин вновь стал могущественным. — Он мягко отвёл в сторону меч Ленгара. — Нам не надо ссориться, брат. Пока мы с тобой боремся друг с другом, Каталло останётся непокорённым. Так обними меня, брат, в честь нашей победы. А потом я упаду к твоим ногам, чтобы показать твоим людям, что я ошибался, а ты был прав.

Мысли о победе над Каталло было более чем достаточно, чтобы убедить Ленгара помириться с Камабаном, и он распахнул руки, позволив Камабану ступить в его объятия.

Сабану, стоявшему рядом, вспомнился день, когда Хенгалл заключил мир с Каталло, обнимая Китала, но потом он понял, что Камабан пришёл не для того, чтобы помириться. Когда его правая рука обвила шею Ленгара, что-то тёмное мелькнуло в его руке, и Сабан увидел, что это был нож, кремневый нож, достаточно короткий, чтобы быть спрятанным в ладони Камабана. И этот нож обогнул сзади голову Ленгара и разрезал ему шею. Кровь хлынула стремительная, тёплая и тёмная. Ленгар попытался вырваться, но Камабан удерживал его с неожиданной силой. Он улыбался сквозь свою чёрно-белую маску и погружал кремневое лезвие всё глубже, проводя им взад и вперёд, и острое похожее на перо каменное лезвие рассекло натянутые мускулы и пульсирующие артерии. Кровь Ленгара полилась вниз, смывая пепел с худого тела Камабана. Ленгар задыхался, а кровь била ключом и проливалась из его горла, но Камабан всё ещё не отпускал его. Нож резанул снова, и, наконец, Камабан ослабил свою хватку, и Ленгар упал на колени. Камабан пнул его в рот, отводя назад голову Ленгара, и ещё раз полоснул ножом, полностью перерезав горло брата.

Ленгар рухнул на землю. Несколько мгновений он дёргался, и кровь пульсировала в его разрезанной гортани, но затем пульс стал слабеть и, в конце концов, прекратился. Сабан был потрясён. Он едва осмеливался поверить, что Ленгар мёртв и Орэнна в безопасности. Диск Лаханны сиял, придавая блеск луже тёмной крови около намасленных волос Ленгара.

Камабан наклонился и поднял бронзовый меч Ленгара. Воины Ленгара наблюдали за смертью своего вождя, не веря своим глазам, но теперь некоторые из них разгневанно зарычали и двинулись в сторону Камабана, но тот выставил вперёд меч, чтобы остановить их.

— Я колдун! — завизжал он. — Я могу наполнить червями ваши животы, превратить ваши внутренности в слизь, и сделать так, что ваши дети умрут в агонии сильнейшей боли.

Воины остановились. Они направляли свои копья против земных врагов, но колдовство превратило в ничто всю их отвагу.

Камабан опять повернулся к телу Ленгара и стал снова и снова рубить его мечом, в конце концов отделив голову серией неуклюжих ударов. Только после этого он повернулся и взглянул на Сабана.

— Он не перестроил бы храм, — тихим спокойным голосом пояснил Камабан. — Я говорил ему сделать это, но он не сделал бы. Всё неправильно, как ты видишь. Камни из Сэрмэннина недостаточно высоки. Это моя ошибка, только моя ошибка. Я выбрал этот храм, но он не тот, который нужен. Хэрэгг всегда говорил мне, что мы учимся, взрослея, и я обучился, но Ленгар не хотел даже слушать. Поэтому я решил вернуться и начать сначала, — он отбросил меч. — Кто должен стать здесь вождём, Сабан, ты или я?

— Вождём? — спросил Сабан, удивлённый вопросом.

— Я полагаю, что вождём должен стать я, — сказал Камабан. — Я, в конце концов, старше тебя, и намного умнее. Ты не согласен?

— Ты хочешь стать вождём? — спросил Сабан, всё ещё ошеломлённый событиями этой ночи.

— Да, — сказал Камабан. — Я хочу. Но я хочу не только этого. Чтобы не было зимы, не было болезней, не было детей, плачущих по ночам. Вот чего я хочу, — он вплотную подошёл к Сабану. — Я хочу единения с богами, — мягко продолжил он, — и вечного лета. — Он обнял Сабана, и тот почувствовал запах крови Ленгара на коже своего брата. Он почувствовал, как руки Камабана обвились вокруг его шеи, и застыл, когда к ней прикоснулся чёрный нож. — Орэнна здесь? — тихо спросил Камабан.

— Да.

— Хорошо, — сказал Камабан, и, всё ещё прижимая нож к коже Сабана, зашептал. — Я хочу, брат, построить храм, которому нет подобных в мире. Храм, который объединит богов. Вернёт умерших к Слаолу. Храм, который обновит этот мир. Вот чего я хочу, — Камабан поддразнил Сабана, внезапно прижав острое кремневое лезвие к его коже, а затем так же внезапно убрав его. Он отступил назад. — Это будет храм, который останется навека, а ты, брат мой, — он указал ножом на Сабана, — построишь его. — Камабан обернулся на догорающие деревянные столбы и яркие языки пламени в хижине Ленгара. — Кто был в зале?

— Твои друзья из Сэрмэннина.

— Керевал? Скатэл?

— Оба, и почти сотня других. Остался только Льюэдд.

— Ленгар всегда очень тщательно готовился к убийствам, — произнёс Камабан с очевидным восхищением, затем посмотрел на копьеносцев. — Я Камабан! — закричал он. — Сын Хенгалла, сын Локк, рождённый от собаки Чужаков, захваченной в плен! Слаол послал меня сюда. Он послал меня, чтобы я стал вашим вождём! Я! Калека! Скрюченный ребёнок! И если кто-нибудь оспаривает это, пусть сразится со мной сейчас, и я обожгу крапивой глаза этого мерзкого человека, превращу его живот в котёл с кипящей мочой, и закопаю его череп в помойной яме! Кто-нибудь бросает мне вызов?

Никто не двинулся, никто даже не произнёс ни слова, все просто смотрели на обнажённую усыпанную пеплом фигуру, напыщенно выкрикивавшую громкие слова.

— Слаол разговаривает со мной! — заявил Камабан. — Он всегда говорил со мной! А сейчас Слаол желает, чтобы это племя выполнило его приказание, а его воля — это моя воля! Моя!

Один из воинов указал за спину Камабана по направлению к северному входу в селение, и Сабан, повернувшись, увидел множество людей, переходящих через вал. Они держали луки, и Сабан понял, что это они напали на Рэтэррин чуть раньше, посеяв панику среди воинов, со злорадным торжеством наблюдающих за огненным массовым убийством Керевала и его людей. Нападавшие пришли не из Каталло, а были лесными изгоями, о которых ходили слухи, что ими руководит мертвец — Камабан. Вновь прибывшие были с длинными растрёпанными бородами и волосами, беглецы от власти Ленгара, нашедшие прибежище в лесах, где в течение всего лета Камабан разговаривал с ними, воодушевлял их и привлёк их на свою сторону. И теперь они возвращались домой, ведомые Хэрэггом, чья лысая макушка блестела в свете луны. Великан держал в руке копьё и исчертил своё лицо чёрными полосами сажи.

— Эти люди тоже мои! — прокричал Камабан, указывая на изгоев. — Они мои друзья, и теперь они снова станут членами племени, — он поднял руки и вызывающе оглядел на потрясённых ужасом воинов Рэтэррина. — Кто-нибудь бросает мне вызов? — вновь спросил он.

Ни один не двинулся, так как все боялись его и его колдовства. Они молча разошлись по своим хижинам, а погребальный костёр Сэрмэннина догорал в течение всей ночи.

— Ты превратил бы их животы в кипящую мочу? — этой же ночью спросил Сабан своего брата.

— Я узнал он Санны одну истину, — устало ответил Камабан, — что колдовство заключается в наших страхах, а наши страхи в наших головах, а реальны только боги. Но я теперь вождь на земле своего отца, а ты, Сабан, построишь мне храм.

Люди Друинны отправились домой на следующее утро. Их вождь объявил, что Камабан сумасшедший, а он не хочет быть частью его безумия. Поэтому его воины взяли свои копья и потянулись один за другим через пастбища.

Копьеносцы Рэтэррина сетовали, что их лучшая возможность одолеть Каталло исчезла вместе с отступничеством Друинны, и Раллин, говорили они, в ближайшее время нападёт на Рэтэррин. Камабан может быть и колдун, ворчали они, но не военачальник. У Каталло есть свои собственные колдуны, чья магия, несомненно, превзойдёт заклинания Камабана. И люди Рэтэррина не предвидели ничего, кроме позора и поражения.

— Ничего удивительного, — сказал Камабан, когда Сабан предупредил его о мрачном настроении в племени. Это было на следующее утро после возвращения Камабана, и новый вождь созвал жрецов и уважаемых людей племени, чтобы держать совет. Они сидели, скрестив ноги в храме Эррина и Мэй, неподалёку от дымящихся остатков пиршественного зала, откуда поднимались одиннадцать обугленных бревён.

— Копьеносцы суеверны, — растолковал Камабан. — К тому же, их разум расположен у них между ног, именно поэтому они должны быть постоянно заняты делом. Сколько сыновей у Ленгара?

— Семеро, — ответил главный жрец Нил.

— Тогда пусть копьеносцы сначала убьют их, — решил Камабан.

Льюэдд запротестовал.

— Они же дети, — сказал он, — и мы пришли сюда не для того, чтобы залить эту землю кровью.

Камабан нахмурился.

— Мы пришли сюда, чтобы исполнить волю Слаола, а он не хочет, чтобы дети Ленгара оставались в живых. Если ты находишь змеиное гнездо, ты убиваешь взрослых змей, а змеёнышей оставляешь в живых? — он пожал плечами. — Мне это нравится не более чем тебе, мой друг, но Слаол сказал мне это во сне.

Льюэдд бросил взгляд на Хэрэгга, ожидая поддержки гиганта, но Хэрэгг сказал, что возможно смерть мальчиков нужна, чтобы новый вождь был в безопасности.

— С богами не поспоришь, — сказал он.

— Всё можно сделать вместе с богами, — огрызнулся Нил. Нил был ярым сторонником Ленгара, но в течение этой ночи он переключил свою преданность на Камабана. — Слаол и со мной говорил во сне прошлой ночью, — объявил он, — и решение Камабана очень мудрое.

— Я очень рад, — холодно сказал Камабан, затем посмотрел на Гундура, воины которого считались лучшими воинами в Рэтэррине. — Проследи за смертью мальчиков, — приказал Камабан, и мгновения спустя раздались пронзительные крики матерей, когда стали уволакивать сыновей Ленгара. Их оттащили в ров внутри заградительного вала, там убили, а тела отдали свиньям.

— Таково желание Слаола, — с энтузиазмом сказал Нил Камабану.

— А также желание Слаола, что Хэрэгг здесь будет новым главным жрецом.

Нил резко дёрнулся, как будто его ударили, и открыл рот, чтобы возразить, но слова не шли из него. Он изумлённо смотрел то на Камабана, то на Хэрэгга, выглядевшего таким же потрясённым. Хэрэгг первым пришёл в себя.

— Я перестал быть жрецом много лет назад, — кротко сказал он.

— Но я главный жрец! — визгливо возразил Нил.

— Ты пустое место, — спокойно сказал Камабан. — Ты меньше, чем пустое место. Ты слизь под камнем, и ты отправишься в леса, в противном случае я закопаю тебя живьём в выгребной яме, — он вытянул костлявый палец в сторону южного входа, показывая, что изгоняет Нила. — Уходи! — сказал он. Нил не осмелился ничего сказать. Он просто подчинился.

— Он был слабым человеком, — сказал Камабан, когда Нил ушёл, — а у меня будет сильный жрец.

— Я не жрец, — настаивал Хэрэгг. — Я даже не из твоего племени.

— Ты из племени Слаола, — сказал Камабан, — и ты будешь нашим главным жрецом.

Хэрэгг глубоко вздохнул и задумчиво посмотрел за вершину заградительного вала, и подумал он о дальних краях, морских скалах, диких лесах, неизвестных племенах, и о всех неисхоженных тропах земли.

— Я не жрец, — снова возразил он.

— Чего ты хочешь? — спросил его Камабан.

— Землю, где люди делают только добро, — Хэрэгг хмурился, обдумывая эти слова, — где они живут так, как велели нам жить боги. Земля без войны, без жестокости.

— Ты говоришь как жрец, — сказал Камабан.

— Люди слабые, — сказал Хэрэгг, — а требования богов очень строгие.

— Так сделай нас сильнее! — настаивал Камабан. — Как мы привлечём богов на землю, если мы слабые? Оставайся, Хэрэгг, помоги нам построить храм, помоги нам стать достойнее! Ты будешь моим жрецом, а Орэнна моей жрицей.

— Орэнна! — воскликнул Сабан.

Камабан перевёл размышляющие глаза на Сабана.

— Ты думаешь, что Слаол сохранил Орэнне жизнь, чтобы она рожала тебе детей? Ты хочешь, чтобы она была свиноматкой? Овцой с раздувшимся выменем? Разве для этого мы навели грозу над Сэрмэннином? — он покачал головой. — Недостаточно просто держать людей занятыми делом, — продолжил он, — мы должны и воодушевить их, а кто лучше для этого, чем Орэнна? У неё бывают видения, и она любима Слаолом.

— Слаол чего-то хочет от неё, — согласился Хэрэгг. — А для чего ещё он сохранил её?

— И он сохранил тебя, — убедительно сказал Камабан, — в ночь, когда погиб твой сын. Ты думаешь, что в этом не было никакой цели? Так будь же духовным отцом моему племени. Стань моим жрецом.

Хэрэгг помолчал, его безжалостное лицо было непроницаемо, но потом он неохотно кивнул.

— Если это воля Слаола, — сказал он.

— Воля Слаола, — подтвердил Камабан.

Хэрэгг вздохнул.

— В таком случае я буду здесь главным жрецом.

— Отлично! — улыбнулся Камабан, хотя улыбка нисколько не сгладила зловещего выражения его худого лица. Он смыл большую часть золы со своих волос, обмотал их длинными прядями вокруг головы и сколол их длинными костяными шпильками, но на его лице по-прежнему оставались глубокие чёрные полосы татуировок. — Хэрэгг будет главным жрецом, Орэнна будет жрицей, Гундур поведёт наших копьеносцев, а Сабан будет строить храм. Что будешь делать ты, Льюэдд?

Льюэдд взглянул на дымящие остатки пиршественного зала.

— Похороню наших людей, — мрачно сказал он, — и отправлюсь домой.

— В таком случае ты должен забрать это с собой, — сказал Камабан и дал Льюэдду кожаный мешок, в котором оказались золотые ромбики Сэрмэннина. — Трёх не хватает, — пояснил Камабан. — Прошлой ночью я узнал, что их украла Дирэввин, но мы разыщем их и вернём вам, — Камабан наклонился и похлопал Льюэдда по плечу. — Увози свои сокровища домой, — сказал он, — и становись вождём Сэрмэннина. Толстейте, богатейте, умнейте, и не забывайте нас.

Сабан внезапно рассмеялся, и Камабан вопросительно взглянул на него. Сабан пожал плечами.

— Многие годы, — сказал он, — это золото повелевало всем, что мы делали. А теперь всё закончилось.

— Не закончилось, — сказал Камабан, — а только начинается. Золото ослепило нас, и мы искали нашу судьбу в Сэрмэннине, но её никогда там не было. Она в Каталло.

— В Каталло? — Сабан удивился.

— Как я могу построить храм достойный Слаола, если у меня нет камней? — спросил Камабан. — А у кого они есть? У Каталло.

— Каталло даст тебе камни, — сказал Сабан, — или обменяет их.

— Они не сделают этого, — горячо откликнулся Камабан. — Я встречался с Дирэввин этим летом. Ты знаешь, что у неё дочь? Меррель имя этого жалкого ребёнка. Дирэввин лежала с Раллином, потому что она хотела заиметь дочь вождя. Она вырастит её, сказала она мне, такой же колдуньей, как сама. Колдуньей! Она трёт кости друг о друга, бормочет над змеиной кожей, растирает льнянку с маслом в кашицу, разглядывает горшки с мочой, и думает, что она оказывает влияние на богов. Но я всё-таки приходил к ней этим летом. Я приходил тайно тёмной ночью, и я поклонился ей. Я унижался перед ней. Дай мне камни, умолял я её, и я принесу мир между Рэтэррином и Каталло, но она не дала мне даже булыжника, — ему было неприятно это унизительное воспоминание. — Санна когда-то говорила мне, что молится богу волков, когда идёт по волчьим тропам, но зачем? Зачем возносить ему молитвы? Зачем богу волков прислушиваться к ним? Сущность волков убивать, а не оберегать жизнь. Умоляя Дирэввин, я совершал ошибку Санны. Я молился не тому богу.

— Отдай ей голову Ленгара, — предложил Сабан, — и она, возможно, отдаст тебе любые камни Каталло.

— Она ничего не даст нам, — сказал Гундур, на его руках всё ещё была кровь после убийства сыновей Ленгара.

Камабан посмотрел на воина.

— Если я нападу на Каталло завтра, я могу победить?

Гундур заколебался, затем взглянул на Ваккала, военачальника Чужаков, теперь верного Рэтэррину, и они оба пожали плечами.

— Нет, — признался Гундур.

— В таком случае, если мы не можем получить то, чего хотим, войной, мы попытаемся добиться миром, — сказал Камабан. Он повернулся к Сабану. — Отнеси Дирэввин голову нашего брата, и предложи ей мир. Скажи, что всё, чего мы хотим от них, это несколько камней.

— Молитва богу волков? — предположил Хэрэгг.

— Угроза богу волков, — настаивал Камабан. — Скажи ей, что она должна дать нам камни, или я начну такую войну, какой они никогда не видели.

Сабан взял голову своего старшего брата, положил её в мешок, и на следующее утро пошёл на север.

Сабан был безоружным, так как шёл с миром, но всё же нервничал, когда переходил через ручьи Мадэна и поднимался по холмам на отмеченной черепами территории Каталло. Никто не приближался к нему, хотя у него не один раз возникало чувство, что за ним наблюдают, и он вздрагивал от мысли, что стрела пролетит сквозь листву и ударит его в спину.

Вечером он пересёк маленькую реку и поднялся на холм, с которого были видны малый храм и Священная Тропа. Он не отошёл от реки и тридцати шагов, когда дюжина копьеносцев вышли из негустого леса позади него, перебежали через реку и стали молча сопровождать его с двух сторон. Они не только следили за ним в лесу, но, казалось, ожидали его, потому что ни один не удивился его присутствию. Его просто вели между парными камнями Священной Тропы в святилище, где рядом со старой хижиной Санны в сгущающихся сумерках ярко горел костёр, и три человека ожидали его. Это были Раллин, вождь Каталло, с одной стороны от него Дирэввин, а с другой её отец, слепой Мортор. Позади этой группы стояли воины Каталло, разрисованные синими военными узорами и с копьями в руках.

Раллин встал приветствовать Сабана.

— Ты принёс нам новости, — ровно сказал он.

Мортор тоже встал. Его кожа была выбелена мелом, а пустые глазницы обведены красной охрой.

— Это ты, Сабан?

— Да.

Мортор улыбнулся.

— У тебя всё в порядке?

— Он ползает в тени своего брата, как червяк, — сказала Дирэввин, не вставая. Она стала ещё более худой, и её бледная кожа обтягивала скулы, делая её тёмные глаза очень большими. Волосы были собраны у неё на затылке, и Сабан увидел, что она выбросила ожерелье из костей её мёртвого ребёнка. Вероятно потому, что теперь у неё был другой ребёнок, дочь, лежавшая у неё на руках — темноволосая девочка не старше, чем Лэллик.

— Сабан пришёл, отец, — продолжила Дирэввин, — чтобы сказать нам, что Ленгар мёртв, что Камабан теперь вождь, и что Рэтэррин грозит нам войной, если мы смиренно не позволим ему взять камни с наших гор.

— Это правда? — спросил Раллин.

— Конечно, правда! — зашипела Дирэввин. — Я почувствовала смерть Ленгара здесь! — она похлопала себя по животу, заставив Меррель громко закричать. С удивительной нежностью Дирэввин погладила по лбу свою дочь и тихо пропела несколько слов, успокаивая девочку. — Я почувствовала его смерть, когда была разбита скорлупа ореха. Ты принёс мне его голову, Сабан?

Он протянул мешок.

— Вот.

— Подойдёт в пару к голове Джегара, — сказала она, указывая Сабану бросить мешок. Он подчинился, вытряхнув на траву окровавленную голову, затем взглянул на её хижину и увидел, что череп Джегара выставлен на шесте рядом с входом.

Раллин и Мортор присели, и Сабан последовал их примеру.

— Так для чего ты здесь? — спросил Раллин.

— То, что сказала Дирэввин, правда, — сказал Сабан. — Камабан теперь новый вождь Рэтэррина, и он не хочет воевать с вами. Он хочет мира, и желал бы взять камни с ваших холмов. Вот и всё, что я пришёл вам сказать.

— Ленгар правда мёртв? — спросил слепой Мортор.

— Правда, — подтвердил Сабан.

— Лаханна сделала это! — сказал Мортор и поднял свои глазницы к небу. — Если бы я мог плакать, — добавил он, — я бы проливал слёзы радости.

Дирэввин не обратила внимания на радость своего отца.

— А зачем вам нужны камни? — спросила она.

— Мы желаем построить храм, — сказал Сабан. — Это будет грандиозный храм, который принесет нам мир. Это всё, чего мы хотим — мира.

— У нас есть большой храм здесь, — сказал Раллин, — и ваши люди могут приходить и молиться.

— Ваш храм не принёс стране мира, — сказал Сабан.

— А ваш принесёт? — злобно спросила Дирэввин.

— Он принесёт мир и счастье, — сказал Сабан.

— Мир и счастье! — Дирэввин расхохоталась. — Ты разговариваешь как ребёнок, Сабан! А Камабан уже был здесь. Он приполз ко мне летом и умолял о камнях, и я дам тебе тот же ответ, что и ему. Вы сможете взять камни, Сабан из Рэтэррина, когда вернёте предкам душу Санны.

— Душу Санны? — спросил Сабан.

— Кто похитил её последний вздох? — с жаром спросила Дирэввин. — Камабан! И ей нет покоя, пока Камабан удерживает её дыхание в своём животе. Так принеси мне голову Камабана, Сабан, и я обменяю её на камни.

Сабан посмотрел на Раллина в надежде на более благожелательный ответ.

— У нас нет вражды с Каталло, — сказал Сабан.

— Нет вражды! — закричала Дирэввин, снова испугав своего ребёнка. — Рэтэррин привёл Чужаков в центральные земли, и, что ещё хуже, вы привезли храм Чужаков. Когда вы начнёте посылать невест в огонь? И для чего? Для Слаола! Для Слаола, который покинул нас и привёл сброд Чужаков на нашу землю. Который посылает зиму, и который стёр бы нас с лица земли, если бы Лаханна и Гарланна не защищали нас. Нет вражды? У меня есть вражда! — она внезапно передала дочь в руки рабыни, и скинула плащ с плеч, открыв Сабану три ромбика, один большой и два маленьких, подвешенных у неё на груди. — Он обжигает! — сказала она, похлопав по крупному кусочку золота. — Он жжёт меня днём и ночью и напоминает мне о злобе Слаола, — она завыла, раскачиваясь из стороны в сторону. — Но Лаханна пообещала нам победу. Она пообещала, что мы разрушим вас. Мы посадим Слаола в клетку, сожжём ваши тела и наполним его ноздри вашей вонью, — она встала, оставив плащ на земле, и потрясла бедренной костью, когда-то принадлежащей Санне. — Вы не получите камни, — заявила она, — и вы не получите мира.

Сабан предпринял последнюю попытку.

— Я хотел бы, чтобы мои дети выросли на мирной земле.

— Я хочу того же, — ответил Раллин, бросив взгляд на Меррель, лежавшую на руках у рабыни, — но мы не можем заключить мир, пока душа Санны у Камабана.

— Наши предки несчастны, — объяснил Мортор. — Они хотят, чтобы Санна присоединилась к ним. Пришли нам голову Камабана, Сабан, и мы дадим вам камни.

— Или пусть Камабан идёт на нас войной, — насмешливо улыбнулась Дирэввин. — Ты думаешь, он воин? Пусть только приблизится к нашим копьям! И скажи ему, Сабан, что мы будем отрывать по кусочкам его плоть от костей, и мы заставим его кричать три дня и три ночи, а потом я заберу его душу и душу Санны, — она плюнула в огонь и подняла плащ с земли, прикрывая свою наготу. — Спасибо за голову Ленгара, — холодно сказала она, — но мне нечего дать тебе взамен.

Она взяла на руки свою дочь, пошла к хижине и нырнула внутрь. Сабан посмотрел на Раллина.

— Здесь повелевает женщина?

— Лаханна, — резко ответил Раллин. Он встал и поднял на ноги Мортора.

— Теперь ты должен уходить, — велел он Сабану.

— Будет война, если я уйду.

— Война всё равно будет, останешься ли ты или уйдёшь, — сказал Раллин. — Мы ничего не знаем, кроме войны с Рэтэррином, с того времени, как погиб твой отец. Ты думаешь, мы сможем так быстро заключить мир? — Раллин покачал головой. — Уходи, просто уходи.

И Сабан ушёл.

Война продолжалась.

Камабан не выказал ни удивления, ни разочарования оттого, что миссия Сабана потерпела неудачу.

— Они хотят войны, — сказал он. Сабан нашёл его в Храме Неба, где Камабан размышлял, глядя на камни из Сэрмэннина. — Каталло думает, что со смертью Ленгара мы станем лёгкой добычей для их копий. Они думают, что я не смогу повести людей в бой.

— Они так и сказали, — признался Сабан.

— Очень хорошо! — радостно сказал Камабан. — Мне нравится враг, который меня недооценивает, это делает победу над ним намного проще, — он повысил голос, так чтобы его услышали Гундур и Ваккал, находившиеся неподалёку. — Люди думают, что война это использование силы, но это не так. Война — это использование разума. Мысли. И я думаю, что мы должны выступить завтра, прямиком через болота и горы, на Каталло.

Гундур усмехнулся.

— Мы пытались сделать это раньше, — тихо сказал он, — и терпели неудачу.

— Вы терпели неудачу во всём, что вы пытались сделать, — огрызнулся Камабан.

— И мы слышали, что в Каталло полно копьеносцев, — вставил Ваккал. — Они ждут встречи с нашими войсками и людьми Друинны, и поэтому собрали всех своих союзников.

— Но они знают, что Друинна покинула нас, — сказал Камабан, — и вряд ли поверят, что мы осмелимся напасть на них. Разве не лучшее время это сделать?

— Они, возможно, планируют напасть на нас, — угрюмо сказал Гундур.

— Ты всегда думаешь о трудностях! — закричал на них Камабан, обескуражив обоих воинов. — Как вы можете выиграть войну, если думаете только о проигрыше? Вы женщины? — он медленно похромал к воинам. — Мы выступаем завтра утром, мы нападём на рассвете следующего дня, и мы победим. Слаол пообещал это! Поняли? Слаол пообещал это!

Гундур кивнул, хотя был явно расстроен решением Камабана.

— Мы выступим завтра, — неохотно согласился он. Он взял Ваккала за локоть и пошёл обратно к селению, чтобы предупредить своих копьеносцев.

Камабан посмотрел им вслед и рассмеялся.

— Теперь нам надо победить, или эти двое потребуют мою голову.

— Победить будет трудно, — осторожно сказал Сабан, — потому что, кажется, что Каталло знает всё, что мы делаем. У них наверное здесь шпионы, и они узнают о том, что мы идём.

— А какой у меня выбор? — бросил Камабан. — Теперь я должен сражаться, и не только для того, чтобы заполучить камни, а чтобы убедить Гундура и Ваккала не прирезать меня как собаку. Если я должен стать здесь вождём, я должен показать себя более искусным военачальником, чем Ленгар. Легче быть умнее, чем Ленгар, но люди не восхищаются умом. Они восхищаются силой. Поэтому победив Каталло, я добьюсь того, что никогда не получалось у Ленгара. Проблема, конечно, в том, что делать со всеми этими копьеносцами, после того, как мы одержим победу. Воины не любят мир.

— Ты думаешь, что настанет мир?

— Я думаю, брат, что Слаол дарует нам победу, — сказал Камабан. — Я думаю, что ты построишь мне храм, и что первым делом ты вытащишь все эти столбики, — он указал на камни, привезённые из-за моря и вкопанные в дёрн Рэттэрина. — Они так восхитительно выглядели в Сэрмэннине, — продолжил Камабан, нахмурившись. — Ты помнишь? Можно было почувствовать присутствие Слаола. Постоянное. Всегда рядом! Заключённый в камне. Но не здесь, конечно. Пустые, вот какие они здесь, пустые! — он начал толкать камень, пытаясь опрокинуть его, но тот был прочно вкопан в землю. — Их нужно убрать отсюда, все до одного! Сколько людей тебе нужно, чтобы вытащить камни?

— Тридцать? — предположил Сабан. — Сорок?

— Тебе понадобится больше, — уверенно сказал Камабан. — Тебе нужны будут люди и волы, чтобы притащить новые камни из Каталло, — он замолчал, вглядываясь в незаконченный круг камней. — Я хотел бы, чтобы не было сражения, — наконец сказал он и повернулся к брату. — Ты когда-нибудь видел битву между двумя племенами?

— Нет.

— Увидишь. Перед её началом, все герои, но как только начинают летать стрелы, у половины обнаруживается растяжение щиколоток, или расстройство живота, — он улыбнулся. — Я думаю, что ты проявишь героизм.

— Я полагал, что буду строителем?

— Сначала воином, а потом строителем. Я не пойду в поход без тебя, брат.

Сабан давно не видел воинов, подготавливающихся к битве, но на следующее утро он наблюдал, как мужчины раздевались донага и обмазывали свои тела густой кашицей из воды и вайды, затем обмазывали наконечники своих копий и стрел липкой смесью из фекалий и сока растений. Когда солнце поднялось высоко, копьеносцы исполнили танец вокруг храма Эррина и Мэй. Пленника из Каталло, которого держали под стражей со времени последней стычки между племенами, приволокли в храм и умертвили. Камабану был любопытен этот ритуал, о котором ему рассказал Гундур. Каталло убивает пленников перед битвой, и Ленгар в отместку приказал делать то же самое в Рэтэррине. Хэрэгг протестовал против убийства, но Гундур заверил его, что это не жертвоприношение. Главный жрец держал символ племени, а Гундур, обнажённый и вымазанный синим, с растрёпанными развевающимися волосами, взял бронзовый нож, и медленно разрезал человека от промежности до груди. Потом воины Рэтэррина погрузили свои правые руки в кровь жертвы, чей долгий смертельный крик сообщал богам, что племя готовится к сражению. Сабан не окунал руку в кровь и не исполнял танец среди столбов храма, когда барабанщики выбивали быстрый ритм на барабанах из козлиной кожи, натянутой на обручи. Вместо этого он присел рядом с Орэнной, которая неподвижно наблюдала за смертью пленника.

— Вы выиграете эту битву, — сказала она. — Я видела победу во сне.

— Ты видишь много снов в эти дни, — угрюмо сказал он.

— Потому что я здесь, — сказала Орэнна, — а Слаол хочет, чтобы я была в Рэтэррине.

— Я хотел бы, чтобы мы ушли домой вместе с Льюэддом, — сказал Сабан. Он помог Льюэдду вытащить обгорелые и сморщенные тела Керевала и его людей из углей зала. Тела должны были быть захоронены на травянистом склоне над старым храмом Слаола, и Льюэдд потом заберёт золото обратно в Сэрмэннин.

— Теперь мой дом здесь, — сказала Орэнна. Она наблюдала, как воины по одному приседали над распотрошенным телом. — Всё это должно было случиться, — радостно сказала она. Мы не знали, чего желал Слаол, когда прибыли из Сэрмэннина. Мы думали, что мы просто перевозим камни! Но вместо этого он желает, чтобы мы здесь прославили его великолепие.

— Так все последние годы были потрачены зря? — с горечью спросил Сабан. Он потратил свои лучшие годы, доставляя камни из Сэрмэннина, только для того, чтобы выбросить их, как только задача была выполнена.

Орэнна покачала головой.

— Годы не потрачены зря, — успокоила она. — Они отданы Слаолу в доказательство того, что мы способны сделать нечто великое для него, но теперь мы можем сделать ещё больше. Храм Скатэла был местом для убийства, подобно Храму Моря, а наш новый храм должен стать храмом жизни.

Сабан вздрогнул.

— Дирэввин когда-то предсказала, что этот наш храм будет окутан кровью, словно туманом. Она сказала, что невеста солнца умрёт там. Она сказала, что там умрёшь ты.

Орэнна тихо засмеялась.

— Сабан! Сабан! Дирэввин наш враг. Она вряд ли скажет что-то хорошее о том, что мы делаем. Там не будет крови. Хэрэгг ненавидит жертвоприношения! Он испытывает к ним отвращение! — она прикоснулась к его руке. — Поверь нам, — призвала она его. — Слаол внутри нас! Я чувствую его словно ребёнка у себя в животе.

Хэрэгг сопровождал войско. Это был долг главного жреца, но Сабан удивился, что Хэрэгг был так воодушевлён.

— Мне никогда не нравились убийства, — признался суровый главный жрец, — но война, это совсем другое. Если бы ты не предлагал им мир, Сабан, я был бы несчастлив, но им давали шанс и они отказались от него, поэтому мы должны исполнить волю Слаола.

Хэрэгг держал в руках символ племени, который он принёс в храм Эррина и Мэй, где собрались воины. Камабан надел один из старых плащей Ленгара с пришитыми к груди бронзовыми пластинами, а сбоку повесил бронзовый меч Ленгара. Он окунул руку в кровь убитого и вымазал этой кровью своё татуированное лицо. Вместе со своими обвислыми чёрными волосами он выглядел существом из ночного кошмара. Он велел Хэрэггу опустить символ племени, положил окровавленную руку на пожелтевшую макушку черепа и закричал.

— Я клянусь душами наших предков, что мы уничтожим Каталло!

Более двух сотен воинов следили за этой торжественной клятвой. Большинство из них были опытные участники войн Ленгара, некоторые были совсем юными мальчиками, только недавно прошедшими свои испытания на зрелость, но без мужских татуировок, так как они ещё никого не убили в сражениях. Но самыми неистовыми были изгои, пришедшие из леса вместе с Камабаном.

— Мы выступаем сейчас и придём в Каталло завтра на рассвете, — кричал Камабан, — и сразу же нанесём удар. Слаол говорил со мной. Он всегда говорил со мной. Даже когда я был ребёнком, он приходил ко мне, но теперь он говорит всё откровеннее, и он сообщает, что завтра мы одержим великую победу! Мы покорим Каталло! Мы убьём много копьеносцев и захватим множество пленников. Мы навсегда покончим с угрозами Каталло, и ваши дети будут расти на мирной земле!

Воины радостными криками приветствовали его, а женщины племени добавили свои крики одобрения. Затем барабанщики стали бить в барабаны, и весь военный отряд последовал за Камабаном на север. Они шли всю вторую половину дня, и уже почти стемнело, когда они добрались до болот в окрестностях Мадэна. Однако их тропа через топи освещалась высокой белой луной, которая блестела над протоками и сияла на белых черепах, которые Каталло расставило по окраинам лесистых гор, чтобы отпугнуть воинов Рэтэррина. Камабан снял один череп с шеста и бросил его на землю, и весь отряд углубился следом за ним в лес. Изгои Камабана, которые были как дома среди тёмных деревьев, шли впереди как разведчики, но врагов не обнаружили.

Продвижение через лес было очень медленным, так как листья затеняли свет Лаханны, и копьеносцы шли очень осторожно. Они остановились, когда добрались до высоких холмов, и там пережидали холодную ночь. Гундур и Ваккал нервничали, так как Каталло никогда ранее не позволяло воинам Рэтэррина безнаказанно пересекать болота. Сейчас они были в глубине территории врага и опасались засады, но из темноты не прилетело ни копья, ни стрелы. «Раньше, — сказал Гундур, — Каталло вынуждало воинов Рэтэррина с боем пробиваться через эти горы, где они постоянно попадали в засады лучников». Но сейчас леса были пустынны, и все поверили, что в Каталло не знают об их приближении. На рассвете между деревьями начал просачиваться туман. Четыре лисёнка разбежались по опушке, когда отряд двинулся вперёд, и люди приняли присутствие лисят как хороший знак, потому что животные не покинули бы свои норы, если бы воины Каталло прятались среди деревьев. Но потом, как будто духи восстали в надежде на лёгкую победу, ужасный рёв заставил людей припасть к земле, и даже на полосатом лице Камабана отразился страх. В кустарниках раздался топот, не быстрый как у оленя, и не размеренный как у человека, а какой-то ужасный и тяжёлый, эхом раздающийся из тумана и заставивший весь военный отряд задрожать.

Ужасающий звук приближался. Сабан вложил стрелу в тетиву, хотя сомневался, сможет ли кремневое остриё повредить любому колдовству из Каталло. И потом появилось чудовище с крупной головой, увенчанной широкими рогами, изогнутыми вперёд. Сабан натянул тетиву, но стрелу не выпустил. Это было не колдовство, и не чудовище, а самец зубра размером вдвое больше самого большого быка, когда-либо виденного Сабаном — существо с огромными мускулами, чёрной шкурой, острыми рогами и маленькими блестящими глазами. Он остановился, увидев людей, со свистом хлестнул своим покрытым коркой из грязи хвостом, затем ударил по земле крупным копытом и снова издал свой вызывающий рёв. Он поднял голову, и слюна брызнула из пещеристой пасти. Его маленькие глазки казались красными в предрассветных сумерках. Мгновение Сабан думал, что зверь собирается напасть на них, но тот развернулся и затопал к северу.

— Знамение! — сказал Камабан. — Следуем за ним!

Сабан никогда не видел Камабана таким возбуждённым. Обычную злобно насмешливую самоуверенность его брата сменило юношеское вдохновение, порождённое взволнованностью, делавшей его буйным и громким. В этих же обстоятельствах, подозревал Сабан, Ленгар хранил бы молчание, однако воины с готовностью следовали за Камабаном. Он был одет как воин, но копьеносцы верили, что он колдун, который может победить Каталло волшебством скорее, чем копьями, и отсутствие врагов в лесу убеждало их, что его колдовство действует.

Солнце взошло в то время, когда они достигли окраины леса. Туман, окутавший всё вокруг, был белый и сырой. Мужчины, бывшие такими уверенными ночью, теперь были сильно взволнованы. Они никогда так далеко не заходили на территорию Каталло, и это должно было ободрить их, но туман пугал их, так как когда они вышли из леса, казалось, что они двигаются через белую пустоту. Временами солнце показывалось в виде бледного диска в дымке, но потом оно исчезало опять в сгущающемся сыром тумане. Некоторые воины выстреливали в неясные тени в пределах видимости, но в ответ не прилетело ни одной стрелы, и ни один раненый враг не закричал.

— Мы должны идти назад, — сказал Гундур.

— Назад? — спросил Камабан. Кровь на его лице высохла и превратилась в потрескавшуюся корку.

Гундур махнул рукой в туман, предполагая, что безнадёжно продолжать путь, но в этот момент человек слева от разрозненного военного отряда подошёл к древнему могильному кургану, возведённому в виде длинного вала вместо округлого холма. Камабан поднялся на него и собрал своих воинов перед входом в гробницу, окружённом полукругом из крупных камней.

— Я знаю, где мы, — сказал им Камабан. — Каталло там, — он указал пальцем в туман, — и это не далеко.

— В таком тумане слишком далеко, — сказал Гундур, и копьеносцы одобрительно заворчали.

— Тогда пусть туман немного рассеется, — сказал Камабан, — а мы пока ожидаем, повредим врагам.

Он приказал дюжине воинов оттащить в сторону два самых маленьких камня из полукруга больших валунов и, когда камни были отодвинуты, открылся тёмный проход, выложенный камнями. Камабан заполз внутрь, нашёптывая заклинания, чтобы защитить свою душу от мёртвых, а потом начал вышвыривать оттуда кости и черепа. Это были предки Каталло, их души должны были оберегать своих потомков во всех битвах. Камабан распорядился сложить кости в кучу у входа в гробницу, а затем воины один за другим поднимались на вершину вала и мочились на своих врагов. Это восстановило их боевой дух, и они начали смеяться и хвастаться, как делали это предыдущей ночью.

Сабан последним взобрался на могильный холм. Его мочевой пузырь был пуст, и он опасался презрительных насмешек от военного отряда, но потом он взглянул на север и увидел кого-то, возвышающегося из тумана. Силуэт был далеко, и на какое-то мгновение он почувствовал ужас, думая, что это дух, вышедший из тумана, но потом он понял, что это кто-то, только что поднявшийся на молочно белый Священный Холм и вглядывающийся на юг. Фигура смотрела на Сабана, который вглядывался в ответ. Была ли это Дирэввин? Он думал, что это была она, и почувствовал внезапную острую боль оттого, что она была теперь его врагом. Справа от него вдали в тумане виднелись горы, где лежали огромные камни, но здесь были только Дирэввин и Сабан всматривающиеся друг в друга через безмолвную белую долину.

— Что там? — снизу выкрикнул Камабан.

— Иди сюда, — сказал Сабан, и Камабан обошёл гробницу и вскарабкался по крутому покрытому дёрном склону.

Отдалённая фигура скинула свой плащ и начала поднимать и опускать руки.

— Заклинания, — сказал Камабан и плюнул в её сторону.

— Это Дирэввин? — спросил Сабан.

— А кто же ещё? — спросил Камабан. Дирэввин стояла на холме Лаханны, призывая богиню навредить врагам Каталло.

Сабан притронулся к паху.

— Так они знают о нашем приближении?

— Они наслали туман, — сказал Камабан, — надеясь, что мы заблудимся в нём. Но мы не заблудились. Я знаю дорогу отсюда, — он погрозил кулаком далёкой фигуре и стащил Сабана с кургана. — Мы пойдём на север, — сказал он. — Тропа идёт через лес, затем пересекает речку и соединяется со Священной Тропой.

А Священная Тропа приведёт их в храм Каталло.

Осквернение костей восстановило боевой дух войска, и нетерпеливо стремились вслед за Камабаном на север. Он шёл быстро, следуя по утоптанной тропинке на лугу. Тропа плавно спускалась с холма через густые дубы и, когда копьеносцы рассеялись среди деревьев, ветер зашуршал листьями, и тот же самый ветер немного рассеял клубы тумана. Так что впереди идущие воины Рэтэррина увидели Священную Тропу за маленькой долиной, а там, протянувшись в ровную линию вдоль серых валунов, стояла армия Каталло.

Раллин, вождь Каталло, ждал их. Он был готов. Все воины Каталло были здесь, и не только воины Каталло. Но и их союзники, копьеносцы из других племён, ненавидевших Рэтэррин из-за набегов Ленгара. Множество врагов заполнили тропу, и они громко закричали, увидев людей Камабана, выходящих из дубов, а когда туман вновь сгустился, две армии оказались скрыты друг от друга.

— Они численно превосходят нас, — сказал Гундур.

— Они также нервничают, как и мы, — сказал Камабан, — но с нами Слаол.

— Они позволили нам зайти так далеко, потому что они разобьют нас здесь, — объяснил Гундур, — а потом будут преследовать выживших и отступающих обратно через горы и перебьют нас по одному.

— Чего они хотят, — согласился Камабан, — это решающей битвы.

— Да, — сказал Гундур, — и они выиграют её. Мы должны отступить! — он произнёс с жаром, и Ваккал кивнул в знак согласия.

— Слаол не хочет, чтобы мы отступали, — сказал Камабан. Его глаза горели от возбуждения. — Здесь собрались все наши враги, Слаол хочет, чтобы мы уничтожили их.

— Их слишком много, — настаивал Гундур.

— Никогда не бывает слишком много врагов, чтобы их убить, — сказал Камабан. Дух Слаола был в нём, и он был уверен в победе. Он помахал головой на совет Гундура и обнажил свой меч. — Мы будем сражаться, — закричал он, и всё его тело задрожало, словно бог наполнил его силой. — Мы будем сражаться во имя Слаола, — завизжал он, — и мы одержим победу!

Туман рассеивался медленно, клубясь под порывистым ветром и неохотно уступая власти восходящего Слаола. Пара лебедей пролетела над речкой, их крылья издавали неожиданно громкий шум над долиной, окружённой двумя армиями. Зубры давно не было видно, — «Сбежали, — подумал Сабан, — далеко в леса на западе». Он уцепился за мысль, что появление птиц является хорошим предзнаменованием. Сейчас каждый воин из противостоящих армий наблюдал за лебедями, надеясь, что они повернут в их сторону, но птицы пролетели ровно посередине между двумя войсками и скрылись в тумане на востоке.

— Они полетели к восходящему солнцу! — закричал Камабан. — Это означает, что Слаол с нами!

Он мог говорить с самим собой, так как никто на стороне Рэтэррина не отреагировал на его крик. Все смотрели через неглубокую долину на войска Каталло, образовавшие внушительную линию, вооружённую копьями, топорами, луками, булавами, дубинами, тёслами и мечами. Эта войсковая линия начиналась около маленького храма на холме, тянулась вдоль тропы из двойных камней на запад, а потом к Священному Холму. На невысоких холмах позади линии стояли группы женщин и детей, пришедших посмотреть, как их мужчины сокрушат Рэтэррин.

— Четыреста человек? — подсчитал Мерет и тихо сказал Сабану.

— Не все мужчины, — сказал Сабан, — некоторые совсем мальчишки.

— Мальчик может убить стрелой, — пробормотал Мерет. Он был вооружён одним из ценных бронзовых топоров своего отца и выглядел устрашающе, так как он унаследовал от Галета рост и широкие плечи, но Мерет нервничал, так же как и Сабан. Нервничали люди обеих армий, исключая закалённых воинов, которые мечтали о таких мгновениях. Об этих людях слагались песни, о них рассказывались легенды долгими зимними вечерами. Это были герои убийств, воины подобные Ваккалу-Чужаку, который сейчас гордой поступью расхаживал перед войском Камабана и выкрикивал оскорбления через долину. Он обзывал врагов навозными червями, ругал их матерей дурно пахнущими козами, поносил их как детей, мочащихся по ночам в свои шкуры, и пригласил пару из них выйти и сразится с ним на берегу реки. Такие же оскорбления и приглашения выкрикивались и передовыми воинами Каталло. Увешенные перьями и лисьими хвостами, с кожей, густо покрытой татуировками убийства, воины, увешанные бронзой, расхаживали с напыщенным видом. Сабан когда-то мечтал стать таким воином, но он стал созидателем вместо разрушителя, человеком с чувством осторожности, почти страха, перед лицом врагов.

— Расступитесь! — закричал Гундур людям Рэтэррина. Гундур не хотел сражаться сегодня утром, опасаясь, что Каталло и его союзники слишком многочисленны, но Камабан отвёл его в сторону и что-то сказал. Уверенность Гундура чудесным образом восстановилась. И теперь он выстраивал воинов в линию. — Стройтесь в линию! Не сбивайтесь в группы, как дети! Рассредоточьтесь!

Войско неохотно рассредоточилось вдоль кромки дубов, образовывая линию которая, подобно линии врага, не была протяжённой. Люди стояли рядом со своими родственниками или друзьями, и между группами были широкие прорехи. Жрецы обеих армий вышли на передний план, размахивая костями и выкрикивая проклятия врагам. Хэрэгг нёс символ племени Рэтэррина, чтобы предки могли увидеть, что происходит в рассеивающемся тумане, и Мортор, слепой главный жрец Каталло, держал такой же. Он размахивал им так угрожающе, что череп Каталло слетел со своего шеста, вызвав кучу насмешек со стороны воинов Рэтэррина, которые посчитали падение черепа недобрым предзнаменованием для врага. Дирэввин всё ещё была на Священном Холме, где сопровождаемая шестью копьеносцами, она выкрикивала дополнительные проклятия в адрес Камабана.

— Я хочу, чтобы колдунью убили! — прокричал Камабан своей армии. — Золото в подарок тому, кто принесёт мне голову этой дряни! Я наполню череп золотом и отдам его тому, кто убил её!

— Он думает, что мы победим? — мрачно спросил Мерет.

— С нами Слаол, — сказал Сабан, и солнце действительно пробилось сквозь остатки тумана, осветив зелёную долину и усеивая дрожащими искрами реку, разделяющую две армии.

— Было бы неплохо, если Слаол будет с нами, — пробормотал Мерет. Враги численно превосходили воинов Рэтэррина в два раза.

— Я хочу, чтобы их вождь был мёртв! — взывал Камабан к своим людям. — Он и его дети! Найдите его детей и убейте их! Если его жёны беременны, убейте их тоже! И убейте выродка колдуньи, убейте её! Убейте её, убейте её ребёнка, убивайте всех!

Раллин расхаживал вдоль своего строя, наверняка ободряя своих копьеносцев на то же самое. Жрецы обеих сторон вышли к берегам реки, почти на расстояние плевка друг от друга, и там они шипели оскорбления и выкрикивали проклятия. Они подскакивали и тряслись, как будто захваченные богами, и громко кричали, призывая невидимых духов явиться и распотрошить врага. Хэрэгг один не спустился к реке. Вместо этого он стоял в нескольких шагах от строя войска и держал символ племени, направляя его в сторону солнца.

Самые отважные воины подошли близко к жрецам, добавляя оскорбления, но ни одна из армий не двинулась вперёд. Группы мужчин в неистовстве исполняли танцы, призывая повысить отвагу, другие исполняли гимны или распевали имена своих богов. Туман полностью рассеялся, и заметно потеплело. Мерет отступил обратно в лес, расположенный сразу позади войсковой линии Камабана, и начал собирать чернику, но Камабан, вернувшийся с левого крыла своих сил, вытянул его из кустарника и вернул в строй.

— Все, у кого есть лук, должен вернуться в лес и пробираться к центру строя. Ты слышишь меня? — сказал Камабан. Он продолжал ходить, повторяя инструкции, и лучники скользнули обратно в деревья и невидимые врагом побежали к середине неплотного строя Рэтэррина. Один Сабан не подчинился, не желая покидать компанию Мерета.

Начал бить барабан со стороны линии Каталло, и тяжёлые удары придали людям Раллина смелости и небольшие группы из них вырвались вперёд, дразня силы Камабана. Большинство смельчаков вступили в реку и стояли, похлопывая по своим синим телам, как бы призывая лучников Рэтэррина выпустить свои стрелы. Ваккал и некоторые из его Чужаков копьеносцев выбежали, бросая вызов этим наглецам, которые быстро отступили, вызывая насмешки от людей Рэтэррина. Жрецы стояли в центре этих атак и контратак, игнорируемые и игнорирующие копьеносцев.

Разрозненные лучники выбежали от линии Каталло и пускали стрелы через долину. Большинство не долетало, хотя несколько просвистели над головами, прошуршав через листья в лесу. Мальчишки побежали искать эти стрелы, чтобы отдать их своим лучникам, маленькая группа которых выдвинулась из центра линии, оттесняя стрелков врага назад. Никто ещё не был ни ранен, ни убит, и хотя ещё обильно сыпались оскорбления, ни одна из армий, казалось, не хотела перейти реку и начать кровопролитие. Раллин прохаживался вдоль строя своих войск, выкрикивая призывы, а женщины подносили чаши с хмельным напитком своим мужчинам.

— Мы собираемся позволить им подойти к нам, — Камабан проходил позади строя своих воинов. — Мы остаёмся здесь, — сказал он, — и позволим им напасть на нас. — Его голос был весёлым. — Когда они двинутся вперёд, мы просто будет стоять здесь и ждать их.

Весь строй армии Каталло теперь пел, громкие голоса слились в военной поэме Лаханны.

— Они подбадривают себя, не так ли? — заметил Мерет, его губы были измазаны соком черники.

— Лучше бы я делал лодки в Сэрмэннине, — сказал Сабан.

— Лучше бы я делал лодки где угодно, — сказал Мерет. У него на груди не было даже одной татуировки убийства. — Я рассчитываю, что если они перейдут через реку, я убегу назад, и буду бежать до самого моря.

— Они также боятся нас, — сказал Сабан.

— Может быть, это правда, — заметил Мерет, — но там на каждого из нас, по двое таких же напуганных.

Громкий крик раздался над линией Каталло и Сабан увидел, что большая группа воинов двинулась к реке. Они вышли от центра линии Раллина и выкрикивали имя Лаханны, продвигаясь вперёд. Но после нескольких шагов они посмотрели влево и вправо и увидели, что остальные воины остались на месте. И они тоже остановились, и удовольствовались тем, что стали выкрикивать оскорбления Камабану, который вернулся в центр линии Рэтэррина. Дирэввин, увидел Сабан, спустилась со Священного Холма и теперь ходила широкими шагами вдоль нежелающего двигаться строя войск Каталло. Её длинные чёрные волосы были распущены и развевались на лёгком ветре, так же, как одетый на ней светлый плащ. Сабан догадался, что она бранится на смелость своих людей, оскорбляет Рэтэррин и призывает копьеносцев идти вперёд. Принесли ещё чаши с хмельным напитком. Барабанщики стучали по своим барабанам из козлиной кожи с удвоенной силой, и люди переступали ногами в неуклюжем танце, собираясь с духом. Жрецы с обеих сторон, их горло было уже воспалено от многочисленных криков, собрались в кучу у реки и пили, зачёрпывая воду руками, и переговариваясь друг с другом.

— Ленгар так бы не воевал, — проворчал человек рядом с Сабаном.

— А как бы он это сделал? — спросил Сабан.

— Твой брат всегда нападал первым, — сказал человек. — Никакого выжидания. Громкий крик, и бегом на врага шумной атакой, — он сплюнул. — Они всегда отступали.

Сабану захотелось знать, то же самое ли планировал Гундур, так как он собрал своих лучших воинов в центре линии Рэтэррина рядом с символом племени. Эти воины были самыми лучшими из воинов Ленгара, копьеносцами с множеством татуировок, у которых лисьи хвосты были вплетены в волосы и свисали с рукоятей копий. Гундур с горячностью обращался к ним, но Сабан был слишком далеко, чтобы расслышать то, что он им говорил. Ваккал и его избранные воины присоединились к ним, а позади этой устрашающей группы скрывались многочисленные лучники Камабан.

Солнце поднялось высоко. Раллин и Дирэввин ходили вдоль своего строя, но ни одна из сторон не шла в атаку, хотя некоторые из лучников Каталло осмелели и, перейдя через реку, выпустили несколько стрел. Они попали одному человеку в ногу, и враги радостно приветствовали это ранение, но теперь Камабан послал полдюжины своих лучников вперёд отогнать врага, и настала очередь Рэтэррина насмехаться.

— Может быть, сражения не будет, — с надеждой сказал Мерет. — Может быть, мы простоим здесь целый день, докричимся до хрипоты и разойдёмся по домам. А потом будем хвастаться, какими мы все были отважными. Меня бы это устроило.

— Возможно Раллин ожидал атаки, какие предпринимал Ленгар, — предположил Сабан.

— Он думал, что мы поступим так же?

— Вероятно, — предположил Сабан, — а теперь мы не делаем того, что он ожидал, и ему придётся выступить первым, если хочет победить.

Раллин очевидно пришёл к тому же решению, так как теперь он и Дирэввин призывали свою армию двинуться вперёд, провозглашая, что эти подонки из Рэтэррина слишком робкие, чтобы атаковать и слишком упрямы, чтобы отступить без борьбы, и дожидаются, чтобы их убили. Раллин выкрикивал, что Каталло ожидает слава, и что любой человек убитый в этот день отправится к свету Лаханны на небо. Первые, кто достигнет линии Рэтэррина, смогут забрать у врагов женщин и домашний скот, и это поощрение придало смелости его людям. Хмельной напиток также возымел своё действие, и барабанный бой заполнил всё вокруг, женщины, наблюдающие с холмов, кричали своим мужчинам идти вперёд и убивать. Шум был непрерывным — крики и визг, бой барабанов и вопли, пение и топот. Военачальники Раллина рассредоточились вдоль линии войска и продолжали побуждать людей идти вперёд, и их пример и обещания Раллина наконец возымели действие и вся возбуждённая масса людей пришла в движение.

— Просто стойте и ждите! — закричал Камабан. — Стойте и ждите!

— Да помогут нам боги, — сказал Мерет, притрагиваясь к паху.

Враг наступал медленно. Никому не хотелось быть первым, дошедшим до строя Рэтэррина, и поэтому они двигались, выкриками ободряя друг друга. И только стрелки были единственными, кто вырвался вперёд, но даже они были осторожны, стараясь не зайти слишком далеко. Раллин был в середине своего строя, где он с успехом подгонял своих лучших воинов. Он хотел, чтобы остальное его войско увидело этих героев, прорывающихся через центр войсковой линии Рэтэррина и начавших убийства, которые превратятся в резню, когда воины Камабана сломаются и побегут. Воины выкрикивали боевые кличи, сотрясали копьями, но ни один из воинов Рэтэррина до сих пор не выступил вперёд навстречу атаке.

— Стойте и ждите! — призывал Камабан. — Слаол дарует нам победу!

Лучники врага достигли дальнего берега реки и поколебались какое-то время среди густых зарослей кипрея перед тем, как прыгнуть в воду.

— Осторожно стрелы! — прокричал человек рядом с Сабаном.

Были выпущены первые стрелы, и Сабан увидел их мелькание в небе. Ни одна не приблизилась к нему, хотя в кое-где люди отскакивали в сторону от пикирующих в них стрел. Лучники Каталло рассредоточились вдоль всей линии войска, и их стрел было немного. Однако им удалось поразить нескольких воинов, и эти ранения ободрили копьеносцев, двигающихся позади стрелков. Они с плеском переходили через реку, обходя жрецов, которые всё ещё спокойно переговаривались.

— Ты собираешься воспользоваться своим луком? — спросил Сабана Мерет, и Сабан достал стрелу из колчана и вложил её в тетиву, но не оттянул её. Было время, когда он мечтал стать героем, о котором слагаются песни его племени, но сейчас он не испытывал жажды крови. Он не мог ненавидеть Дирэввин или её людей, и поэтому просто смотрел на приближающегося противника, и ему хотелось знать, как Камабан планировал отразить такой бешеный натиск.

— Дайте им подойти! — призывал Камабан.

Ни один из лучников Рэтэррина не ответил на стрелы, выпускаемые ободрёнными стрелками Раллина, которые подошли ещё ближе и теперь их стрелы летели ровно и быстро — слишком быстро, чтобы увернуться от них. И люди кричали, когда в них попадали, спотыкались и падали на спину, и вид раненых людей спровоцировал группу опытных воинов Раллина побежать вперёд с громкими криками, стремительно поднимаясь вверх по отлогому холму.

— Пора! — прокричал Камабан, и первый ряд его воинов расступился в стороны, позволяя множеству лучников выпустить жалящее облако стрел прямо в лицо отряду Раллина. Дюжина врагов упала, один из них со стрелой в глазу, а оставшиеся копьеносцы Каталло остановились, изумлённые таким внезапным градом стрел с кремневыми наконечниками. Затем в их сторону просвистела ещё одна партия стрел, потом третья, и в этот момент Гундур издал боевой клич Рэтэррина, и его избранные воины с развевающимися лисьими хвостами закричали и начали атаковать. Лучники Камабана теперь расступились, направляясь влево и вправо, и оттесняя лучников врага назад. Люди Рэтэррина казались очень робкими, и их внезапная контратака, молниеносная, как нападение змеи, ошеломила врага.

Гундур и Ваккал повели своих подчинённых прямо в группу раненых людей Раллина. Ваккал, перья лебедя ярко выделялись на его волосах, размахивал своим топором с длинной рукоятью, а Гундур эффективно орудовал своим тяжёлым копьём. Очень быстро центр поля превратился в клубок людей режущих и наносящих удары, но лучники Камабана наносили жестокий удар, и теперь избранные воины Рэтэррина прорвались через центр сил Раллина. Они убили самых великих героев Каталло в реке, где Раллин пытался возобновить борьбу, пока Ваккал не метнул свой топор. Тяжёлое лезвие поразило Раллина в голову, и вождь противника упал среди зарослей кипрея. Гундур издал крик и с плеском ворвался в реку, вонзив своё копье Раллину в грудь. За ним последовал Камабан, широко размахивая своим мечом, что было опасны как для своих, так и для врагов. Дикий вид Камабана, его полосатое лицо, волосы с подвешенными костями и окровавленная кожа повергли в ужас людей Каталло. Они отступали и отступали, а потом побежали ещё быстрее, когда воины с лисьими хвостами ринулись в шумную атаку.

— Пора! — закричал Камабан остаткам своей линии войска. — Идите и убейте их! Их жизни ваши!

И люди Рэтэррина, так же ошеломлённые, как и враги, успехом своих воинов в центре линии, и увидевшие, как люди Каталло охвачены страхом и отступают, издали мощный крик и бросились вперёд к реке.

— Убейте их! — завывал Камабан. — Убейте их!

Его завывания оживили его победоносный центр, и он повёл его в дико кричащее наступление перешедшее в преследование врага, всё ещё численно превосходившего силы Камабана, но охваченного паникой из-за гибели своего вождя. Люди Рэтэррина издавали радостные победные крики, когда поражали в спину убегающего врага. Они убивали с яростью от высвобожденного страха, кричали и кололи кинжалами, резали и били. Паника перешла в полный разгром, когда символ племени Каталло попал в руки Ваккала. Он ударил мечом слепого Мортора, схватил шест и разбил череп своим клинком. И вид разрушения черепа вызвал громкий стон в рядах дезорганизованного врага. Женщины Каталло побежали к своему большому храму, а отступающие копьеносцы в панике последовали за ними. Наступил хаос, а воины Камабана ловили и преследовали убегающие группы людей. Каталло потерпел поражение, Каталло спасалось бегством, а люди Рэтэррина насыщали своё оружие убийством.

Сабан единственный не преследовал врага. Он следил за Дирэввин, которая находилась на западном крае своей линии, когда Гундур и Ваккал одолели людей Раллина, и с ужасом смотрела на катастрофу своего племени. Сабан увидел, как двое воинов Каталло попытались отвести её обратно в селение, но Дирэввин догадалась, куда будет стремиться армия Камабана, и поэтому она отбежала на несколько шагов западнее. А когда она увидела кричащих людей Каталло, пересекающих реку и собирающихся на Священной Тропе, она направилась в лес, расположенный за войсковой линией Камабана. Она думала, что безопасно доберётся до леса, но двое лучников Рэтэррина увидели, как она бежит к югу, и выпустили стрелы. Одна из стрел попала Дирэввин в ногу и она споткнулась, но двое верных копьеносцев подняли её и почти затащили её в деревья, а лучники, жаждущие вознаграждения от Камбана, побежали следом.

Сабан последовал за ними в лес. Он не мог видеть Дирэввин или её преследователей, но потом он услышал звон тетивы и отчаянный крик Дирэввин. Сабан повернул на шум и, пробравшись сквозь густые заросли орешника на маленькую опушку, он увидел, что один из копьеносцев Каталло лежит убитый с чёрно оперённой стрелой в горле. Дирэввин с бледным и искажённым от боли лицом сидела у покрытого мхом ствола дуба, а её единственный оставшийся защитник стоял лицом к лицу с двумя лучниками из Рэтэррина. Они ухмылялись, довольные лёгкостью своей ожидаемой победы, но нахмурились, когда Сабан ворвался на опушку.

— Её поймали мы, — многозначительно сказал один из лучников.

— Конечно, вы, — согласился Сабан, — и вознаграждение будет полностью вашим. Мне его не надо, — он не знал ни одного из этих юношей, которые были совсем мальчиками. Он улыбнулся ближнему из них и вложил стрелу в тетиву. — У вас есть нож? — спросил он у них.

— Нож? — спросил один из них.

— Вы должны отрезать у колдуньи голову, — объяснил Сабан, натягивая тетиву и направляя длинный кремневый наконечник на вражеского копьеносца. — Помните, какая награда за её смерть? Её череп, наполненный золотом, поэтому вы должны принести моему брату её голову, если хотите разбогатеть, — он бросил взгляд на Дирэввин, наблюдающей за этой сценой с непроницаемым лицом. — Но вы знаете, как отвести её предсмертное проклятие?

— Её проклятие? — спросил ближайший лучник обеспокоенным голосом.

— Она колдунья, — многозначительно сказал Сабан.

— А ты знаешь, как? — спросил лучник.

Сабан улыбнулся.

— Тебе надо убить колдунью вот так, — сказал он и быстро повернулся так, что его стрела была направлена на ближнего лучника. Он выпустил её и увидел кровь, брызнувшую струёй на зелёную траву. Он отбросил лук в сторону, схватился за умирающего человека и они повалили второго лучника на заплесневелые опавшие листья. Он ударил его по лицу, выругался, когда его противник ударил кулаком в ответ, и потом увидел, как глаза у того в агонии расширились, и услышал хруст рёбер. Это копьеносец Дирэввин вонзил своё бронзовое копьё в спину лучника.

Сабан встал. Его сердце бешено билось, а льющийся пот разъедал глаза.

— Я думал, что за всю битву я не убью ни одного человека.

Первый лучник, у которого в горле торчала стрела Сабана, приподнялся от боли и потом неподвижно замер.

— Ты не хотел убивать? — презрительно спросила Дирэввин. — Неужели женщина из Чужаков настроила тебя против убийства?

— Я не враждую с тобой, — сказал Сабан. — Я никогда не враждовал с тобой.

Уцелевший копьеносец угрожающе направлял своё копьё, но Дирэввин махнула рукой, чтобы он опустил оружие.

— Он не хочет причинить зла, — сказала она своему защитнику. — Сабан совершает ошибки всю свою жизнь, не желая причинять зла, тем не менее, является причиной очень многих зол. Иди и последи за окраиной леса.

Она проследила, как ушёл копьеносец, и кивком подозвала Сабана. Она согнула ногу и застонала от боли. Стрела прошли прямо через мышцы правого бедра, и её кремневое острие высовывалось с одной стороны, а перья чёрного ворона Рэтэррина были видны с другой. Она сломала оперённый конец стрелы и, скривившись от боли, отломила наконечник. Крови было немного, так как древко закрывало рану.

— Я могу вытащить остаток стрелы, — сказал Сабан.

— Я и сама могу это сделать, — сказала Дирэввин. Она ненадолго прикрыла глаза и прислушалась к слабым крикам, раздающимся с севера. — Спасибо за то, что убил их, — сказала она, показывая на двух мёртвых лучников. — Твой брат, правда, пообещал награду за меня?

— За твой труп, — сказал Сабан.

— Так ты теперь можешь стать богатым, убив меня? — с улыбкой спросила она.

Сабан улыбнулся в ответ.

— Нет, — сказал он, присаживаясь на корточки рядом с ней. — Я хотел бы, чтобы всего этого никогда не случилось, — сказал он. — Я хотел бы, чтобы всё было как раньше.

— Бедный Сабан, — сказала Дирэввин. Она прислонила голову к дереву. — Ты должен был стать вождём Рэтэррина, тогда ничего из всего этого никогда бы не произошло.

— Если ты пойдёшь на юг, — сказал Сабан, — ты будешь там в безопасности.

— Я сомневаюсь, буду ли я в безопасности где-нибудь, — сказала она и начала смеяться. — Мне нужно было отдать Камабану его камни, когда он просил их. Он тайно приходил ко мне ночью прошлым летом и выпрашивал у меня камни, — она усмехнулась. — Ты знаешь, что он мне предложил взамен камней?

— Мир? — предположил Сабан.

— Мир! — Дирэввин фыркнула. — Он предложил мне больше, чем мир, Сабан, он предложил мне себя! Он хотел жениться на мне. Ты и я, говорил он, два великих колдуна, и мы вдвоём будем властвовать над Рэтэррином и Каталло, и заставим богов приплясывать, подобно зайцам в весеннюю пору.

Сабан в изумлении уставился на неё, удивляясь, правду ли она говорит, затем решил, что конечно, правду.

— Как сыновья моего отца любят тебя.

— Ты любил меня, — сказала Дирэввин, — а Ленгар насиловал меня, а Камабан боялся меня.

— Я всё ещё люблю тебя, — выпалил Сабан, и он сам больше удивился своим словам, чем она. Он покраснел, и почувствовал угрызения совести перед Орэнной. Но был уверен, что сказал правду, правду, которую он никогда на самом деле не осознавал все эти годы. Он смотрел на неё и видел не худое измождённое лицо колдуньи Каталло, а весёлую девочку, чей смех приводил в восторг целое племя.

— Бедный Сабан, — сказала Дирэввин и вздрогнула от боли, пронзившей её ногу. — Мы должны были быть вместе, только ты и я. У нас должны были быть дети, мы должны были жить и спокойно умереть, и ничего не должно было измениться. А теперь? — она пожала плечами. — Слаол одерживает победу, и его безжалостность будет выпущена в мир.

— Он не безжалостен.

— Посмотрим, правда? — спросила Дирэввин, затем она распахнула свой плащ, показав Сабану три золотых ромбика, подвешенных на кожаном ремешке на её шее. Она поднесла один из маленьких золотых ромбиков ко рту, перегрызла сухожилие и протянула ромбик Сабану. — Возьми это.

Он улыбнулся.

— Мне это не нужно.

— Возьми это! — настояла она, и дождалась, когда он подчинился. — Сохрани его.

— Я должен вернуть это в Сэрмэннин.

— На этот раз не будь глупым, потому что в своё время тебе понадобится моя помощь. Помнишь остров на реке Мэй?

— Конечно, я помню его.

— Мы лежали там под ивой, — сказала она, — и там есть развилка в стволе выше, чем может человек достать рукой. Оставь этот золотой ромбик в развилке, и я приду тебе на помощь.

— Ты поможешь мне? — спросил Сабан, немного озадаченный, так как в этот день Рэтэррин одержал победу, а Дирэввин теперь всего лишь беглянка.

— Тебе понадобится моя помощь, — сказала она, — и ты получишь её, когда попросишь. Теперь я стану призраком, Сабан, и я буду наведываться в Рэтэррин, — она замолчала. — Я предполагаю, что Камабан требовал убить и мою дочь?

Сабан кивнул.

— Бедняжка Меррель, — сказала Дирэввин. — Камабан не найдёт её, но какую жизнь теперь я могу ей дать? — она умолкла, и Сабан увидел, что она плачет, однако он не мог сказать, плачет ли она от горя или от боли. Он подошёл и обнял руками её голову, и она стала всхлипывать на его плече. — Как я ненавижу твоих братьев, — сказала она через некоторое время, затем глубоко вздохнула и мягко отодвинулась от него. — Я буду жить как изгой, я создам храм Лаханны глубоко в лесу, где Камабан никогда не найдёт его, — она протянула ему руку. — Помоги мне подняться.

Он подтянул её на ноги. Она застонала, когда наступила на раненую ногу, но отмахнулась от помощи Сабана и позвала своего копьеносца. Казалось, она уйдёт, не сказав ни слова на прощание, но потом неожиданно она обернулась и поцеловала Сабана. Она ничего не сказала, просто поцеловала его второй раз и, прихрамывая, медленно пошла на юг в лес.

Сабан провожал её взглядом, пока она не скрылась в деревьях, и закрыл глаза. Он боялся, что зарыдает.

Очень много слёз пролилось в этот день. Священная Тропа была заполнена телами с черепами разбитыми топорами и дубинами, а многие были вообще без голов. Головы забирались в качестве трофеев, но их было так много, что головы от тел отрубать перестали, а некоторые потом даже повыбрасывали. Некоторые из врагов были ещё живы, но серьёзно ранены. Сабан устало брёл по тропе и увидел человека, прислонившегося к каменной колонне. С его волос капала кровь. «Какие песни сложат об этом в Рэтэррине», — с горечью подумал Сабан. Вокруг хлопали крыльями вороны, собаки набежали, чтобы устроить пиршество с человеческой плотью. Два маленьких мальчика, сопровождавших воинов Камабана, пытались отрубить женскую голову. Сабан отогнал их от трупа, но он знал, что они отыщут другой. С камней обрамляющих дорогу, стекала кровь, и он вспомнил пророчество Дирэввин о том, что камни нового храма в Рэтэррине будут сочиться кровью. «Она не права, — убеждал он себя, — не права».

Первые клубы дыма взметнулись от соломенных крыш селения. Это воины Камабана, поживившись всем ценным, что смогли найти внутри хижин, метали горящие головни на кровлю. В то время, когда их жилища уничтожались таким способом, выжившие люди побеждённого племени искали убежища в своём большом храме. Там Сабан и нашёл Камабана. Тот шёл по гребню окружающего земляного вала и методично сбивал ногой в ров охранные черепа.

— Где ты был? — требовательно спросил он.

— Искал Дирэввин, — сказал Сабан.

— Ты нашел её?

— Нет.

— Она наверняка мертва, — мстительно сказал Камабан. — Я молюсь об этом. Однако я всё ещё хочу помочиться на труп этой гадины, — он столкнул волчий череп на дно канавы. На его волосах и привязанных к ним косточках была кровь, но это была не его кровь. Бронзовый меч, свисающий с петли на его поясе, был измазан кровью. — Я надеюсь, что детей Раллина уже нашил, — продолжил он, — потому что хочу, чтобы все они были мертвы.

— Они не опасны для нас, — запротестовал Сабан.

— Они из рода Раллина, а я хочу, чтобы все они были убиты. И выродок Дирэввин вместе с ними, — он пнул очередной череп с насыпи. — Называет себя колдуньей! Ха! Посмотри, куда завело племя её колдовство! — он неожиданно злобно усмехнулся. — Мне нравится война.

— Я ненавижу её.

— Это потому что ты не умеешь воевать, но это не сложно. Гундур хотел отступить, потому что он не думает головой, но я знал, что Раллин поведёт с собой своих лучших воинов, и поэтому было очень легко расставить ему ловушку. И тут, отдадим должное Гундуру, он увидел, как это надо делать. Гундур хорошо сражался. А ты хорошо сражался?

— Я убил одного.

— Всего лишь одного? — Камабан показался приятно удивлённым. — Я завидовал тебе, когда был ребёнком. Ты был такой же, как Ленгар, высокий и сильный, я думал, что ты станешь воином, а я всегда буду калекой. Однако именно калека покорил Каталло. Ни Ленгар, ни ты, а именно я! — он рассмеялся, гордый своей сегодняшней победой, затем обернулся, осмотрев толпу людей Каталло, собравшихся вокруг старой хижины Санны. — Теперь, я думаю, пора их запугать.

Он пошёл к тропинке через ров и направился в центр святилища. В храм пришли не более дюжины копьеносцев Рэтэррина, и Камабан оказался почти без охраны, но он не выказывал страха, когда шёл к центру храма — к участку между двумя кругами камней. Там он поднял руки к небу и удерживал их поднятыми, пока напуганная толпа не затихла.

— Вы знаете меня! — закричал он. — Я Камабан! Камабан скрюченный ребёнок! Камабан калека! Камабан из Рэтэррина! А теперь я Камабан, вождь Каталло! Кто-нибудь оспаривает это? — он осмотрел толпу. Из почти сорока мужчин, большинство из которых были ещё с оружием, ни один не шевельнулся.

— Я больше, чем Камабан, — закричал Камабан, — потому что я приходил сюда ночью много лет назад, и я забрал душу Санны вместе с её последним вздохом! У меня, Камабана, внутри Санна. Я Санна! Я Санна! — он почти провизжал последнее утверждение, а потом неожиданно начал монотонно напевать старческим голосом Санны, точным её голосом, древним и сухим, как старые кости. Если бы Сабан закрыл глаза, он бы подумал, что старая колдунья всё ещё жива. — Я Санна, вернувшаяся на землю, вернувшаяся чтобы спасти вас от наказания!

Он начал корчиться и приплясывать, скакать и кружиться, отчаянно визжа, словно дух старухи боролся с его собственной душой, и это зрелище заставило испуганных детей спрятать свои лица в одеждах матерей.

— Я Санна! — визжал Камабан. — И Слаол покорил меня! Слаол овладел мной! Слаол весь во мне, и я полна им! Но я буду защищать вас! — он снова перешёл на визг и размахивал головой, и его длинные окровавленные волосы хлестали вверх и вниз. — Вы должны повиноваться, вы должны подчиниться, — говорил он всё ещё голосом Санны.

— Убей их… — теперь он говорил своим собственным голосом, и, обнажив свой меч с запекшёйся на нём кровью, он двинулся на толпу, нараспев произнося слова. — Убей их, убей их, убей их.

Толпа попятилась.

— Сделай их рабами! — он снова перешёл к голосу Санны. — Они будут хорошими рабами! Высеки их кнутами, если они не будут послушными! Высеки их! — он опять начал извиваться, завывать, а потом резко замер.

— Голос Слаола звучит во мне, — сказал он своим голосом. — Он говорит со мной и через меня. Великий бог спрашивает меня, почему вы не мертвы. Почему мы не хватаем ваших детей и не разбиваем их головы о камни храма? — при этих словах женщины громко закричали. — Почему не отдаём ваших детей в огонь Слаола? — спросил Камабан. — Почему женщины не изнасилованы, а мужчины не закопаны заживо в выгребных ямах? Почему? — последнее слово было пронзительным визгом.

— Потому что я не допущу этого, — снова звучал голос Санны. — Мои люди покорятся Рэтэррину, они покорятся. На колени, рабы, на колени!

И люди Каталло упали на колени перед Камабаном. Некоторые протянули к нему руки. Женщины вцепились в своих детей и молили сохранить им жизнь. Но Камабан отвернулся, подошёл к ближайшему камню и прислонил к нему голову.

Сабан, даже не осознавая этого, удерживал дыхание, и наконец-то выдохнул. Люди Каталло стояли на коленях с ужасом на лицах, и в этот момент копьеносцы Гундура строем вошли в храм через западный вход. Гундур подошёл к Камабану.

— Убить их?

— Они рабы, — спокойно сказал Камабан. — Мёртвые рабы не смогут работать.

— Тогда убить старых?

— Убить старых, — согласился Камабан, — но остальных отпустить.

Он повернулся и посмотрел на стоящую на коленях толпу.

— Потому что я Слаол, а это рабы, которые построят для меня храм, — он протянул руки к солнцу. — Потому что я — Слаол, — снова прокричал он с триумфом, — а они будут строить мой храм!

Камабан оставил Гундура руководить Каталло. «Сохрани людям жизни, — велел он ему, — потому что весной их труд понадобиться». Гундур также распорядился искать в лесах Дирэввин, чьё тело так и не нашли, и её дочь, которая тоже исчезла. Жён и детей Раллина разыскали, и их тела теперь разлагались в неглубокой могиле. Мортор был похоронен под курганом, и был назначен новый главный жрец, но только после того как он поцеловал уродливую ногу Камабана и поклялся подчиняться ему.

Камабан с триумфом вернулся домой в Рэтэррин, и всю долгую зиму вертел в руках деревянные бруски. Он попросил Сабана сделать их, и настоял на том, чтобы они были в виде колонн прямоугольной формы. Он требовал их всё больше и больше, а потом скрылся в своей хижине, где одержимо расставлял и переставлял бруски. Сначала он расположил их в виде двух кругов, один внутри другого, подобно незаконченному храму, который Сабан уже начал разбирать. Но потом Камабан отказался он двойного круга и вместо него смоделировал храм, подобный уже существующему святилищу Слаола, что стоял у входа в Рэтэррин. Он придумал лес из колонн, но, разглядывая его в течение нескольких дней, он в итоге смахнул его прочь. Он пытался воссоздать рисунок Слаола и Лаханны в камне: двенадцать кругов, установленных в один большой круг, но когда он низко наклонялся, чтобы оглядеть бруски от земли, то видел только беспорядок и путаницу. Так что он отказался и от такого расположения.

Зима была холодная, и было очень голодно. Льюэдд увёз домой золото Эрэка, прихватив с собой дюжину людей Ваккала, которые захотели доживать свои дни в Сэрмэннине. Но в Рэтэррине всё равно осталось много ртов, которые надо было кормить, а Ленгар никогда не был бережливым в запасах еды, как его отец, и ямы с зерном оказались почти пусты. Камабана это не волновало, он мало о чём думал, кроме храма. Он был вождём двух племён, но не интересовался ни одним из дел, которыми занимался его отец. Он позволил кому-то другому руководить военными отрядами, правосудие передал Хэрэггу, и с облегчением позволил Сабану беспокоиться о пополнении запасов провизии, чтобы Рэтэррин мог перезимовать. Камабан не взял жён, не заводил детей, и не накапливал богатства. Хотя он начал облачаться в кое-что из богатых одеяний, обнаруженных в хижине Ленгара. Он прицепил на пояс крупную золотую пряжку, которая была на чужеземце, когда тот пришёл в Старый Храм много лет назад. Плечи он закутывал мантией из волчьих шкур, окаймлённой лисьим мехом. Он носил с собой маленький жезл, отобранный Ленгаром у жреца одного из покорённых племён. Хенгал носил свой жезл как символ власти, и Камабана развлекало подражать своему отцу и насмехаться над памятью о нём. Потому навершием жезла Хенгала был разбивающий кости кусок грубого камня, а жезл Камабана был изящным и ценным. Его деревянная рукоять отделана костяными кольцами, выполненными в форме молнии, а его навершием был превосходно вырезанный и отлично отполированный гладкий овальный камень коричневого цвета с тёмными прожилками. Искусный мастер потратил много дней скрупулёзной работы. Он до блеска отполировал поверхность камня, а потом просверлил круглое отверстие для рукоятки. Когда работа была завершена, получилось оружие, пригодное только для церемоний, потому что небольшая головка жезла была слишком лёгкой, чтобы причинить вред чему-либо, кроме хрупких черепов. Камабан любил демонстрировать жезл как доказательство того, что камень можно так же легко обработать, как дерево.

— У нас не будет грубых валунов как в Каталло, — говорил он Хэрэггу. — Мы придадим им форму. Вырежем их, — он погладил наконечник жезла. — Отполируем их.

Сабан собрал зерно племени в одной хижине, его привезли из Друинны, и распределял его во время холодов. Воины охотились, возвращаясь с олениной, кабанами и волками. Никто не голодал, но многие старики и больные умерли. И всю эту холодную зиму Сабан убирал все тёмные камни, привезённые из Сэрмэннина. Это не было сложной задачей. Камни выкопали, повалили на траву и оттащили в небольшую долину к востоку от храма. Мужчины накопали мелового грунта изо рва и засыпали лунки, и центральная часть храма снова стала ровной и пустой. Остались только лунные камни внутри вала и три колонны за его пределами. Но потом Сабан установил Камень Земли почти в центре храма. Для этого потребовалось шестьдесят человек, тренога из дуба и семь дней. Камень, установили напротив входа в храм так, чтобы в день середины лета восходящее солнце освещало колонну по Священной Тропе. Камень Земли был высокий, намного выше, чем камни из Сэрмэннина, и при низком зимнем солнце его длинная и тёмная тень далеко тянулась по желтоватой траве.

Камабан целые дни проводил в храме, в основном размышляя, и почти не обращая внимания на людей, разбиравших Храм Теней. Чем короче становились дни, а воздух холоднее, тем чаще он стал приходить туда, а через некоторое время он принёс в храм копья, воткнул их острия в твёрдую землю, а потом пристально что-то разглядывал через вершины их рукоятей. Он использовал копья, чтобы определить необходимую высоту каменных колонн. Однако копья не удовлетворили его, и он велел Мерету вырезать для него дюжину шестов подлиннее и попросил Сабана вкопать их в землю. Шесты были длинными, но лёгкими, и работа была выполнена за один день. Камабан проводил день за днём, глядя на шесты и разглядывая рисунки у себя в голове.

В конце концов, осталось только два шеста. Один был высотой в два человеческих роста, а второй в два раза длиннее, и они стояли на одной линии с восходом Летнего Солнца — высокий позади Камня Земли, а второй ближе к входу в храм. А когда зима подходила к середине, Камабан каждый вечер ходил в храм и смотрел на тонкие шесты, казавшиеся дрожащими на ледяном ветре.

Подошла середина зимы. Обычно в это время домашний скот жалобно завывал, приносимый в жертву, чтобы утолить усталое солнце. Но Хэрэгг не желал убийств у себя в храмах, и поэтому племя танцевало и пело, не чувствуя запаха свежей крови. Некоторые ворчали, что боги будут злиться на щепетильность Хэрэгга, заявляя, что жертвоприношение необходимо, чтобы наступающий год не принёс бедствий. Но Камабан поддержал Хэрэгга. Вечером, после того как племя исполнило жалобную песнь угасающему солнцу, Камабан проповедовал, что старые времена были обречены, и что если Рэтэррин сдержит своё слово, новый храм будет гарантировать, что солнце никогда не будет угасать. Они пировали этой ночью олениной и свининой, затем разожгли огромные костры, чтобы вернуть Слаола на рассвете следующего дня.

На рассвете пошёл снег. Он покрыл землю белым покрывалом, на котором Камабан оставил свои следы, когда пошёл в храм. Он настоял, чтобы Сабан сопровождал его, и братья были закутаны в меха, так как было ужасно холодно. Ледяной ветер хлестал со светлого неба, окаймлённого вдоль горизонта тонкими розоватыми облаками. Тяжёлые снеговые облака к полудню рассеялись, и во второй половине дня солнце было низко и отбрасывало тени на снегу от пригорков, образовавшихся в заполненных лунках для камней. Камабан пристально смотрел на свои два шеста, и раздражённо качнул головой, когда Сабан спросил об их назначении. Потом он повернулся посмотреть на четыре лунных камня Гилана — парные колонны и каменные плиты, отмечающие пределы самых дальних блужданий Лаханны.

— Настало время, — сказал Камабан, — простить Лаханну.

— Простить её?

— Мы воевали с Каталло, и сейчас мы можем заключить мир, — сказал Камабан, — и Слаол захочет мира среди богов. Лаханны бунтовала против него, но она проиграла битву. Мы победили. Время простить её, — он пристально посмотрел на дальние леса. — Как ты думаешь, Дирэввин всё ещё жива?

— Ты хочешь простить её?

— Никогда, — резко сказал Камабан.

— Зима погубит её, — сказал Сабан.

— Понадобится не только зима, чтобы уничтожить эту дрянь, — мрачно сказал Камабан. — А пока мы заботимся о мире, она будет молиться Лаханне где-то в потайных местах, а я не хочу, чтобы Лаханна была против нас. Я хочу, чтобы она присоединилась к нам. Пора приблизить её к Слаолу, вот почему мы оставим четыре её камня. Они показывают ей, что она связана со Слаолом.

— Оставим? — спросил Сабан.

Камабан улыбнулся.

— Если ты встанешь у любой из двух колонн, — сказал он, указывая на ближайшую лунную каменную колонну, — и посмотришь на плиту через круг, ты увидишь, куда уходит Лаханна?

— Да, — сказал Сабан, припоминая, как Гилан разместил четыре камня.

— А если ты посмотришь на другую плиту? — спросил Камабан.

Сабан нахмурился, не понимая, и Камабан схватил его за руку и повёл к столбу и указал пальцем на большую плиту, стоящую на дальней стороне круга.

— Эти пути Лаханны, так?

— Да, — согласился Сабан.

Камабан повернул Сабана так, что он теперь смотрел на вторую плиту.

— А что ты увидишь, если посмотришь в этом направлении?

Сабан так замёрз, что ему было трудно думать. Но день уже угасал, и солнце висело низко среди розовых облаков, и он увидел, что Слаол касается горизонта по одной линии с лунными камнями.

— Ты увидишь зимнее угасание Слаола.

— Точно! А если ты посмотришь по-другому? Если ты встанешь у этого столба, — Камабан указал по диагонали через круг, — и посмотришь на другую плиту?

— Летний восход Слаола.

— Да! — прокричал Камабан. — И о чём тебе это говорит? Это говорит тебе, что Слаол и Лаханна связаны друг с другом. Они соединены друг с другом, Сабан, как перо с крылом или как рога на черепе оленя. Лаханна может возмущаться, но она должна вернуться. Все печали мира из-за того, что Слаол и Лаханна разлучены друг с другом, но наш храм соберёт их вместе. Камни говорят нам об этом. Её камни — это его камни, неужели ты этого не понимаешь?

— Да, — сказал Сабан и подумал, почему он никогда не осознавал, что лунные камни могут так же указывать на границы передвижений Слаола, как и Лаханны.

— Что ты сделаешь, Сабан, — с энтузиазмом сказал Камабан, — это выкопаешь мне ров и вал вокруг двух столбов. Это охранные камни. Ты сделаешь мне вокруг них два земляных вала, и жрецы смогут стоять на них и смотреть на Слаола через плиты. Отлично! — он начал проворно двигаться обратно к селению, но остановился около Камня Солнца, самого удалённого от храма. — И ещё один ров и вал вокруг этого камня, — он похлопал по камню. — Три круга вокруг трёх камней. Три места, к которым могут подходить только жрецы. Два места чтобы наблюдать за угасанием солнца и блужданиями Лаханны, и одно место — смотреть, как Слаол восходит в своём наивысшем триумфе. Теперь всё, что нам нужно, это решить, что будет в центре.

— Кроме этого нам нужно решить кое-что ещё, — сказал Сабан.

— Что?

— В Каталло недостаточно еды.

Камабан пожал плечами, как будто это было ничего не значащей мелочью.

— Мёртвые рабы, — Сабан угрюмо повторил собственные слова Камабана, — не могут работать.

— Гундур позаботится о них, — сказал Камабан, раздражённый этим разговором. Ему ни о чём не хотелось думать, кроме храма. — Вот почему я послал Гундура в Каталло. Пусть он накормит их.

— Гундур интересуется только женщинами Каталло, — сказал Сабан. — Он содержит двадцать самых молоденьких в своей хижине, а остальное селение голодает. Ты хочешь, чтобы остатки племени взбунтовались против тебя? Ты хочешь, чтобы они стали изгоями вместо рабов?

— Тогда ты иди и руководи Каталло, — беспечно сказал Камабан, оставляя следы на тонком снегу.

— Как я смогу построить тебе храм, если я буду в Каталло? — закричал Сабан ему вслед.

Камабан отчаянно завыл, потом остановился и посмотрел на темнеющее небо.

— Орэнна, — сказал он.

— Орэнна? — спросил Сабан недоумённо.

Камабан повернулся.

— В Каталло всегда руководили женщины, — сказал он. — Сначала Санна, потом Дирэввин, так почему не Орэнна?

— Они убьют её! — запротестовал Сабан.

— Они полюбят её, брат. Разве она не любима Слаолом? Разве он не сохранил ей жизнь? Ты думаешь, что люди Каталло смогут убить то, что сберёг Слаол? — Камабан сделал несколько неуклюжих танцевальных шагов, шаркая ногами по снегу. — Хэрэгг скажет народу Каталло, что Орэнна была невестой солнца, и в их понимании они будут думать, что она Лаханна.

— Она моя жена, — резко сказал Сабан.

Камабан медленно направился к Сабану.

— У нас нет жён, брат, нет мужей, нет ни сыновей, ни дочерей, у нас ничего нет до тех пор, пока храм не будет построен.

Сабан покачал головой на этот бред.

— Они убьют её! — настаивал он.

— Они полюбят её, — снова сказал Камабан. Он медленно подошёл к Сабану, а потом гротескно упал на колени и умоляюще вытянул руки.

— Позволь своей жене отправиться в Каталло, Сабан. Я умоляю тебя! Разреши ей! Слаол желает этого! — он поднял на Сабана пристальный взгляд. — Пожалуйста!

— Орэнна может не захотеть.

— Слаол желает этого, — повторил Камабан и нахмурился. — Мы пытаемся вернуть мир к его началу. Прекратить зиму. Избавить землю от печали и усталости. Ты знаешь, как это трудно? Один неверный шаг, и мы можем навсегда погрузиться во тьму. Но иногда, абсолютно неожиданно, Слаол говорит мне, что нужно делать. И он велел мне послать Орэнну в Каталло. Я молю тебя, Сабан! Я умоляю тебя! Позволь ей!

— Ты хочешь, чтобы она правила в Каталло?

— Я хочу, чтобы она вернула Лаханну! Орэнна невеста солнца. Чтобы в мире настали счастливые времена, Сабан, мы должны вновь соединить Слаола и Лаханну. Одна Орэнна может сделать это. Слаол сказал мне об этом, и ты, брат мой, должен позволить ей уехать, — он протянул руку, чтобы Сабан помог ему встать. — Пожалуйста, — сказал он.

— Если сама Орэнна захочет уехать, — сказал Сабан, полагая, что у его жены не будет желания так далеко удаляться от нового храма. Но к его удивлению Орэнна не отказалась от этой идеи. Вместо этого она долго проговорила с Камабаном и Хэрэггом, а потом отправилась в старый храм Слаола, где подвергла себя обряду вдовы, срезав свои длинные золотистые волосы бронзовым ножом. Хэрэгг сжёг волосы, пепел положили в горшок, а горшок разбили об один из деревянных столбов.

Сабан с ужасом смотрел, на Орэнну, выходящую из храма. Её когда-то прекрасные волосы, превратились в проплешины, покрытые кровью там, где нож содрал ей кожу. Но на её лице было выражение радости. Она опустилась перед Сабаном на колени.

— Ты позволишь мне уехать? — спросила она.

— Если ты действительно этого хочешь, — неохотно сказал он.

— Я хочу! — с жаром сказала она. — Очень хочу!

— Но почему? И для чего обряд вдовы?

— Моя прошлая жизнь закончилась, — сказала Орэнна, поднимаясь на ноги. — Я была отдана Слаолу, и, несмотря на то, что он отказался от меня, я всегда поклонялась ему. Но с сегодняшнего дня, Сабан, я жрица Лаханны.

— Почему? — опять спросил он с болью в голосе.

Она спокойно улыбнулась ему.

— В Сэрмэннине мы всегда предлагали богу земную невесту каждый год, а через год бог требовал следующую невесту. Одна девушка за другой, Сабан, сжигались и сжигались! Однако девушки не удовлетворяли Слаола. Разве они могли? Он желает невесту навсегда, невесту, которая соответствовала бы его великолепию на небе. А это может быть только Лаханна.

— Чужаки никогда не поклонялись Лаханне, — запротестовал Сабан.

— А мы ошибались, — сказала Орэнна. — Лаханна и Слаол! Они созданы друг для друга так же, как мужчина создан для женщины. Почему Слаол уберёг меня от пламени в Храме Моря? У него была какая-то цель, и теперь я знаю её. Он отказался от земной невесты, потому что он хочет Лаханну, и моя задача будет в том, чтобы привлечь её в его объятия. Я буду делать это молитвами, танцами, добротой, — она улыбнулась Сабану и прикоснулась ладонями к его щекам. — Мы должны сделать нечто великое — ты и я. Мы должны устроить бракосочетание богов. Ты построишь святилище, а я приведу новобрачную к ложу Слаола. Ты не можешь запретить мне это, так ведь?

— Тебя убьют в Каталло, — проворчал Сабан.

Орэнна покачала головой.

— Я буду утешать их, и в своё время они будут поклоняться в нашем новом храме и разделят с нами нашу радость, — она улыбнулась. — Вот для чего я была рождена.

Она ушла на следующий день, забрав с собой Леира и Лэллик. Гундур вернулся в Рэтэррин, но оставил в Каталло двадцать воинов. Орэнна распорядилась, чтобы они добывали в лесу кабанов и оленей, чтобы прокормить людей.

Сабан остался в Рэтэррине. Камабан хотел, чтобы он был здесь, так как был полностью погружен в проект храма и нуждался в советах своего брата. Какого максимального размера камень можно установить в виде колонны? Можно ли камни поставить один на другой? Как передвигать камни? Можно ли камням придать определённую форму? Вопросы не заканчивались, даже если у Сабана не было ответов. Зима закончилась, весна покрыла зеленью деревья, а Камабан всё ещё размышлял.

Но однажды вопросы закончились. Вход в хижину Камабана оставался закрыт занавесом, и никому, даже Сабану или Хэрэггу, не позволялось войти внутрь. Туман опустился над Рэтэррином, закрывая черепа на гребне оградительного вала. Ветра в тот день не было, и всё было белым и безмолвным. Люди чувствовали, что боги где-то рядом и разговаривали тихими голосами.

На рассвете Камабан закричал.

— Я придумал!

И налетевший ветер развеял туман.

Сабан и Хэрэгг были вызваны в хижину Камабана. Там небольшой участок земляного пола был чисто выметен и выровнен. Сабан ожидал увидеть готовый проект, но вместо этого деревянные бруски были сдвинуты в беспорядочную кучу, рядом с которой на корточках сидел Камабан с такими яркими глазами и блестящей от пота кожей, что Сабан подумал, что у его брата лихорадка. Но это было не болезнью, а возбуждением.

— Мы построим храм, — этими словами Камабан встретил Сабана и Хэрэгга, — подобных которому нет и никогда не будет. Боги будут танцевать от радости.

Камабан был обнажён, его кожа казалась красной от очага, обогревающего и освещающего хижину. Он дождался, когда Сабан и Хэрэгг присели, и поставил один деревянный брусок почти в центре расчищенного участка.

— Это Камень Земли, — сказал Камабан, — напоминающий нам, что мы принадлежим земле, и что земля в центре всего, что существует.

Кости, подвешенные на его волосах и бороде, позвякивали, когда он покачивался на пятках.

— А вокруг Камня Земли, — продолжил он, — мы построим Приют Мёртвых, только этот Приют Мёртвых будет и Домом Слаола. Он будет напоминать нам, что смерть это переход к жизни, и мы сделаем Дом Слаола из камней таких же высоких, как деревянные столбы храма, — он взял два самых длинных бруска и поставил их сзади Камня Земли. — Мы прикоснёмся к самому небу, — горячо сказал он, затем взял кусок дерева размером поменьше и положил его поперёк двух вершин столбов, и три камня образовали высокую и очень узкую арку. — Арка Слаола, — благоговейно сказал он, — узкий проход, через который мёртвые смогут отправиться к нему.

Сабан пристально посмотрел на высокую арку.

— Какой высоты будут камни? — спросил он.

— Они будут такой же высоты, как самые высокие два шеста в храме, — ответил Камабан и Сабан содрогнулся, вспомнив высоту тонких шестов, которые его брат воткнул в расчищенном храме. Камабан требовал, чтобы арка была высотой больше чем четыре человеческих роста, выше, чем любые камни, которые Сабан когда-либо видел. Такая высокая, что он не мог представить себе, как такие камни можно установить вертикально и вдобавок уложить на их вершины камни-перекладины. Но он ничего не сказал. Он просто смотрел, как Камабан поставил ещё восемь столбов, расположив их по бокам от первых двух. Не по прямой линии, а резко закруглив вперёд в форме рогов быка и образовав участок, окружающий Камень Земли. Он положил бруски на каждую пару столбов, и Дом Солнца теперь состоял из пяти арок. Центральная арка была самая высокая, но и четыре боковые арки тоже высоко поднимались над землёй.

— Эти арки, — Камабан постучал по четырём менее высоким аркам, — смотрят на лунные камни. Они позволят умершим вырваться из власти Лаханны. Куда бы она не направилась, на юг или север, на восток или запад, умершие найдут проход в Дом Слаола.

— А из Дома Слаола, — сказал Хэрэгг, — мёртвые выскользнут через самую высокую арку?

— И таким образом мы заберём умерших от Лаханны и отдадим их Слаолу, — согласился Камабан, — а именно Слаол даёт жизнь.

— Ворота луны, — одобрительно сказал Хэрэгг, — и арка солнца.

— Это ещё не всё, — сказал Камабан. Он взял тридцать деревянных брусков и поставил их в виде широкого круга вокруг Дома Солнца. Все камни, кроме одного, были одинакового размера — все правильной четырёх угольной формы и пониже центральных арок. Но последний из столбов, хоть и той же высоты, как и остальные, был в два раза меньше в ширину.

— Эти столбы показывают дни луны, — объяснил Камабан и Хэрэгг кивнул, так как он понял, что эти тридцать камней символизируют двадцать девять дней и половину дня, за которые луна проходит от зарождения до полноты. — И Лаханна увидит, что мы признаём её.

— Но Слаол … — начал Хэрэгг, недовольный тем, что Камабан окружил Дом Слаола кольцом, посвящённым луне.

Камабан цыкнул на него, взял ещё тридцать деревянных брусков и положил их один за другим на вершины камней кольца, замкнув круг перекладин.

— Мы сделаем кольцо из камней, — объяснил он, — символизируещее Слаола. Лаханна будет двигаться вдоль кольца и поймёт, что её долг — подчиниться Слаолу.

— Небесный круг, — тихо сказал Сабан. Он не знал, как это можно сделать, но почувствовал прилив душевного волнения, глядя на деревянные бруски. «Это будет великолепно», — подумал он. Потом он понял, что это будет трудно, так как храм будет из камней, а их невозможно так же легко передвигать и обтёсывать, как дерево.

Камабан взял последний брусок и поставил его на удалении от остальных — туда, где на склоне холма была проложена Священная Тропа.

— Это, — сказал он, постучав по последнему бруску, — наш Камень Солнца, и в день Летнего Солнца его тень дотянется в Дом Солнца, а в день Зимнего Солнца луч света пройдёт сквозь самую высокую арку и достигнет камня. И когда Слаол будет очень слабым, его последний луч коснётся камня, отмечающего его самую большую силу.

— И Слаол вспомнит, — сказал Хэрэгг.

— Он вспомнит, — согласился Камабан, — и захочет вновь обрести свою силу. И он будет бороться с зимой, и подойдёт к нам ближе. Ближе и ближе, пока его круг, — он дотронулся до Небесного круга, — не совпадёт с двенадцатью кругами Лаханны. И тогда Слаол и Лаханна вступят в брак, а мы обретём счастье.

Он замолчал, пристально глядя на свой храм из дерева, но внутренним зрением он видел его сделанным из камня на зелёном склоне холма, и окружённым рвом и насыпью из ослепительно белого мела. Меловой круг, кольцо из камней и арки Дома Солнца — они будут призывать далёких богов вернуться к своим истокам.

Сабан пристально смотрел на деревянные бруски. Их тени образовывали сложный тёмный рисунок, освещённый красным светом очага. «Камабан прав, — подумал Сабан. — На всей земле не существует ничего подобного. Ничего подобного этому под небесами и между тёмными морями». Сабан никогда не мечтал о храме таком великолепном, таком совершенном, и таком трудном для создания.

— Это можно сделать? — спросил Камабан со следами беспокойства в голосе.

— Если боги пожелают, — ответил Сабан.

— Слаол желает, чтобы это было сделано, — уверенно ответил Камабан. — Слаол требует, чтобы это было сделано! Он хочет, чтобы это было сделано за три года.

Три года! Сабан скривился от этой мысли.

— Это займёт намного больше времени, — мягко сказал он, ожидая сердитого возражения.

Камабан отмахнулся от этой мысли, покачав головой.

— Требуй всё, — сказал он, — что тебе будет нужно. Люди, брёвна, полозья, быки. Всё, что бы тебе ни захотелось.

— Понадобится много людей, — предупредил Сабан.

— Мы будем использовать рабов, — постановил Камабан. — А когда всё будет сделано, ты воссоединишься с Орэнной.

И Сабан начал работу. Он делал её с радостью, потому что был воодушевлён видением Камабана и страстно стремился к тому дню, когда боги вернутся к своему правильному рисунку, и придёт конец всем несчастьям мира. Он и Мерет собрали команду людей, чтобы валить дубы в лесах вокруг Мадэна. Там дубы будут обтёсаны, разрублены и превращены в салазки. Каждые салазки должны состоять из двух широких полозьев, соединённых тремя массивными брёвнами, на которых будет лежать камень. А четвёртое бревно должно быть впереди, к нему будут запрягать быков. Люди смогли бы тянуть некоторые из самых маленьких камней, но для больших камней — десяти высоких, из которых будет построен Дом Солнца, и тридцати, которые будут удерживать в воздухе Небесный Круг — понадобится много упряжек волов. Надо было просчитать их количество. Для упряжек волов понадобятся верёвки, что означало, что дополнительно будет забито много волов, их шкуры выдублены, затем разрезаны и скручены в крепкие верёвки. В Рэтэррине и Каталло волов было недостаточно, и Гундур и Ваккал повели своих воинов в дальние походы. Сабан делал дополнительные верёвки, размачивая ободранную кору липы в наполненных водой ямах, а когда волокна разделялись, сплетал их в длинные шнуры, которые потом кольцами свернул в кладовой.

Камабан начертил план храма на дёрне, где стояли камни из Сэрмэннина. Он наметил круг на земле плугом-палкой, привязанным верёвкой к колышку в центре храма, и нацарапал кольцо, показывающее, где будут стоять камни Небесного Круга. Он отметил места для поддерживающих его тридцати столбов, потом вбил колышки в землю там, где будет построен Дом Солнца. Центр святилища теперь был свободен от травы, так как множество ног вытаптывали это пространство каждый день, заполняя меловым грунтом старые ямы от камней Сэрмэннина.

Камабан дал Сабану шесть ивовых прутьев точно отмеренной длины, и подробные инструкции, сколько необходимо камней и какой длины. Самый длинный шест был в четыре раза длиннее человеческого роста, и это была всего лишь высота камня над землёй. Сабан знал, что на треть всей длины камень должен быть вкопан в землю, чтобы устоять против непогоды и ветров. Камабану требовались два таких огромных камня, а когда Сабан посетил Каталло, он смог отыскать только один подходящий. Другой был покороче, но если его закопать в землю неглубоко, он смог бы устоять. Отобрать невысокие камни было просто, так как они во множестве были рассеяны на зелёных холмах, но Сабан снова и снова возвращался к громадному камню, которому предстояло стать одной из колонн высокой арки солнца.

Он был действительно исполинским. Это был кусок камня такого гигантского размера, что казался ребром самой земли. Он не был толстым — его покрытая мхом верхушка едва достигала до колена, однако большая часть корпуса камня была в земле. Тем не менее, в своей самой широкой части он был шире четырёх шагов, а в длину — более тринадцати. Тринадцати! «Если будет возможно его установить, — подумал Сабан, — он действительно достанет до неба». Но как установить его? И как поднять его из земли и доставить в Рэтэррин? Он погладил камень рукой, почувствовав тепло от солнца на его покрытой лишайником поверхности. Он мог представить, как камни меньшего размера можно поднять из своих земляных постелей и осторожно уложить на балки дубовых салазок, но сомневался, хватит ли людей на всей земле, чтобы поднять из земли этот большой валун.

Но как бы он ни поднял камень, он знал, что понадобятся салазки в три раза большего размера, чем любые, которые он когда-либо делал. И он решил, что салазки должны быть сделаны в Каталло из дубовых бревён, которые он сложит в длинной и узкой хижине, чтобы древесина смогла высохнуть. Сухой лес был таким же прочным, как и свежий, но весил намного легче, и Сабан признавал, что он должен сделать салазки настолько лёгкими, насколько возможно, если камень должен быть сдвинут с холма. Древесина будет сохнуть в течение года или двух, а он тем временем будет решать проблему, как поднять камень.

Он нашёл Орэнну в храме Каталло. Она была одета в странное платье из оленьей кожи с многочисленными крохотными разрезами, в которые она воткнула перья сойки, и её одеяние при дуновениях лёгкого ветра переливалось голубым и белым цветом.

— Люди ожидают, что жрица должна особенной, — сказала она, объясняя своё одеяние, а Сабан подумал о том, как она прекрасна. Её бледная кожа до сих пор была ничем не испорчена, её взгляд был уверенным и ласковым, а остриженные волосы вновь отросли, и теперь обрамляли её лицо как мягкая золотистая шапочка. Она выглядела счастливой, даже светящейся, и рассмеялась над опасениями Сабана, что покорённые люди Каталло сожгут его сохнущие брёвна.

— Они будут очень стараться, чтобы храм получился, — пообещала Орэнна.

— Будут стараться? — Сабан удивился.

— Когда храм будет закончен, они вновь обретут свободу. Я пообещала им это.

— Ты пообещала им свободу? — спросил Сабан. — А что говорит Камабан?

— Камабан подчинится Слаолу, — сказала Орэнна. Она вела Сабана через селение, и хотя она утверждала, что люди Каталло с радостью верят ей, Сабану они казались угрюмыми и затаившими зло. Их вождь мёртв, их колдунья исчезла, а они живут под страхом копий воинов Рэтэррина, и Сабан опасался, что они попытаются сжечь длинные брёвна. Так же он опасался за жизнь Орэнны и двоих его детей, но Орэнна посмеялась над его страхами. Она объяснила, почему отказалась от защиты воинов Рэтэррина и теперь ходит без охраны в покорённом селении.

— Они любят меня, — просто сказала она и рассказала Сабану, как она боролась против осквернения храма. Хэрэгг хотел повалить все камни и отправить их в Рэтэррин, но Орэнна убедила Камабана не трогать их.

— Наша задача обольстить Лаханну, а не оскорблять её, — сказала она, и таким образом храм остался на месте, а люди Каталло нашли в этом некоторое утешение.

Они, несомненно, находили ещё большее утешение в самой Орэнне. Она провозгласила себя жрицей Лаханны, и хотя по велению Хэрэгга не позволяла приносить в жертву живые существа, она позаботилась выучить все ритуалы племени. Каждую ночь она пела для луны и на каждом рассвете трижды оплакивала постепенно исчезающую Лаханну. Она советовалась со жрецами Каталло, распределяла еду так, что никто не голодал, и самое главное, зарекомендовала себя такой же способной целительницей, как Санна или Дирэввин. На самом деле, она считалась даже лучше, чем Дирэввин, потому что любила всех детей, и когда женщины приводили к ней своих дочерей и сыновей, Орэнна облегчала их страдания добротой и терпением, которые никогда не выказывала Дирэввин. Дюжина маленьких детей теперь жили в хижине Орэнны, все они были сиротами, которых она кормила, одевала и обучала, а её хижина стала местом собраний женщин Каталло.

— Мне нравится здесь, — сказала Орэнна, когда они с Сабаном вернулись обратно к святилищу. — Я счастлива здесь.

— И я буду счастлив с тобой, — радостно сказал Сабан.

— Со мной? — Орэнна выглядела встревоженной.

Сабан улыбнулся. Он не видел свою жену с середины зимы и соскучился по ней.

— Очень скоро мы начнём перевозку камней. Сначала небольшие, потом самые крупные, и я буду проводить здесь много времени.

Орэнна нахмурилась.

— Не здесь, — сказала она, — не в моей хижине.

Ватага детей под предводительством Леира выбежала из хижины. Сабан подхватил своего сына, закружил его и стал подбрасывать в воздух, но Орэнна, когда ноги мальчика оказались на земле, мягко оттолкнула его в сторону и взяла Сабана за руку.

— Мы не можем быть вместе так, как это было раньше. Это неправильно.

— Что неправильно? — проворчал Сабан.

Орэнна сделала несколько шагов, храня молчание. Дети следовали за ними, их маленькие лица с тревогой следили за взрослыми.

— Ты и я стали служителями храма, который ты строишь, — сказала Орэнна, — а храм — это свадебное святилище Лаханны.

— Какое это имеет отношение к тебе и ко мне?

— Лаханна будет противиться браку, — объяснила Орэнна. — Она пыталась соперничать со Слаолом, а теперь мы будем навсегда передавать её в его власть, и она будет сопротивляться этому. Моя задача убедить её. Для этого я была послана сюда, — она замолчала, нахмурившись. — До тебя доходили слухи, что Дирэввин всё ещё жива?

— Я слышал об этом, — буркнул Сабан.

— Она будет подстрекать Лаханну сопротивляться нам, поэтому я должна сопротивляться Дирэввин, — она безмятежно улыбнулась, словно это объяснение должно было успокоить Сабана.

Он вгляделся в затенённый ров, в котором густо цвели розовые и коричневые орхидеи. Дети столпились вокруг Орэнны. Она отламывала кусочки медовых сот и раздавала их в их нетерпеливые ручонки. Сабан обернулся к ней и как всегда поразился её ослепительной пугающей красоте.

— Я могу жить здесь, — сказал он, указывая на старую хижину Санны. — Лучше жить здесь, чем в Рэтэррине, по крайней мере, пока мы перемещаем камни.

— О, Сабан! — она с упрёком улыбнулась. — Ты не понимаешь ничего из того, что я тебе сказала? Я обрезала свои волосы! Я отказалась от прошлой жизни! Теперь я посвящена Лаханне и только Лаханне. Ни Слаолу, ни тебе, ни кому-либо другому, кроме Лаханны! Когда храм будет построен, мы снова будем вместе, потому что в этот знаменательный день Лаханну с помощью лести и уговоров заставят отказаться от своего одиночества. Но до тех пор я должна делить с ней это одиночество.

— Мы муж и жена! — сердито запротестовал Сабан.

— И мы снова будем мужем и женой, — спокойно сказала Орэнна, — но сейчас я жрица Лаханны, и это моё жертвоприношение.

— Камабан приказал тебе это? — с горечью спросил Сабан.

— Я увидела это во сне, — твёрдо сказала Орэнна. — Лаханна приходит ко мне. Она, конечно, сопротивляется, но я терпелива с ней. Я вижу её женщиной, одетой в длинное ослепительно сверкающее платье! Она так прекрасна, Сабан! Такая прекрасная и страдающая. Я вижу её на небе и зову её, и иногда она слышит меня. А когда мы приведём Слаола в храм, она придёт к нам. Я уверена в этом, — она улыбнулась, ожидая, что Сабан разделит её счастье. — Но до этого дня, — продолжила она, — мы должны быть спокойными, послушными и добродетельными, — она повернулась к детям. — Какими мы должны быть?

— Спокойными, послушными и добродетельными, — хором отозвались они.

Она снова повернулась к Сабану.

— Я не могу помешать тебе приходить в мою хижину, — тихо сказала она, — но если ты сделаешь это, то спугнёшь Лаханну, и храм станет бесполезным и бессмысленным.

По возвращении в Рэтэррин Сабан направился к Хэрэггу и рассказал главному жрецу о том, что говорила Орэнна. Хэрэгг выслушал, подумал некоторое время, затем пожал плечами.

— Это жертва, которую ты приносишь, — сказал он, — и мы все заплатим цену за храм. Твоего брата мучают видения, мне пришлось снова стать жрецом, а ты на некоторое время потеряешь Орэнну. Ничто хорошее не даётся легко.

— Так я не должен настаивать на том, чтобы спать с ней?

— Возьми себе рабыню, — сказал Хэрэгг своим зловещим голосом. — Забудь Орэнну. Сейчас она должна разделить с Лаханной её одиночество, а ты должен строить храм. Поэтому возьми себе рабыню и забудь свою жену. И занимайся строительством, Сабан, только строительством.

До начала строительства Сабану нужно было доставить камни из Каталло. Он понимал, что не сможет воспользоваться прямой дорогой в Рэтэррин, которая пересекала болота Мадэна, и поднималась по крутым холмам к югу от этого поселения — огромные валуны не преодолеют такие препятствия. Поэтому он провёл всё лето в поисках более удобного пути. Он настоял, чтобы его сопровождал Леир, так как, объяснил он Орэнне, мальчику пришло время научиться выживать вдали от любого селения. Они с Леиром бродили на западе от селения в поисках тропы, которая обошла бы заболоченные земли и высокие холмы. Так они провели большую часть второй половины лета, и случайно Сабан обнаружил тропу, по которой можно было вывезти камни из Каталло — сначала в сторону заходящего солнца, затем сделать широкий разворот, и приблизиться к Храму Неба с запада.

Сабан получал удовольствие от компании Леира. Они зорко выслеживали изгоев, но не встретили ни одного, потому что в этом западном краю было много охотившихся воинов Рэтэррина. Сабан научил Леира пользоваться луком, а в последний день, после того как Сабан одной стрелой ранил годовалого оленя, он позволили Леиру добить животное копьём. Мальчик энергично сделал это, но выглядел удивлённым тем, как много силы необходимо, чтобы проткнуть оленью кожу. Он успешно увернулся от молотящих копыт животного и удачно ударил копьём. Так как это было первое убийство, совершённое его сыном, Сабан смазал лицо мальчика кровью оленя.

— Олень вернётся к жизни? — спросил Леир у своего отца.

— Не думаю, — с улыбкой ответил Сабан. Он содрал кожу с брюха животного, затем достал нож, чтобы разрезать мышцы, покрывающие внутренности. — Мы почти полностью съедим его!

— Мама говорит, что мы все вернёмся к жизни, — серьезно сказал Леир.

Сабан встал на ноги. Его ладони и запястья были покрыты кровью.

— Что говорит?

— Она говорит, что могилы опустеют, когда храм будет построен, — серьёзно сказал Леир. — Все, кого мы когда-либо любили, вернутся к жизни. Вот что она говорит.

Сабану стало интересно. Возможно его сын неправильно понял слова Орэнны.

— Как мы их всех прокормим? — шутливо спросил он. — Сложно прокормить ныне живущих, не говоря уже о мёртвых.

— И никто никогда не будет болеть, — продолжил Леир, — и никто не будет несчастным.

— А именно для этого, мы строим храм, — сказал Сабан, снова принимаясь за тёплую тушу, и разрезая ножом мышцы, чтобы выпустить извивающиеся кишки оленя. Он решил, что Леир должно быть просто сбит с толку, так как ни Камабан, ни Хэрэгг никогда не утверждали, что храм победит смерть. И этой ночью, после того как он и Леир принесли тушу оленя в Рэтэррин, он спросил Камабана о словах Орэнны.

— Не будет смерти, вот как? — сказал Камабан. Он и Сабан сидели в старой хижине их отца, где Камабан держал полдюжины рабынь, чтобы они ухаживали за ним. Братья делили трапезу из свинины, и сейчас Камабан обгрызал зубами рёбрышко. — Так говорит Орэнна?

— Так Леир сказал мне.

— А он умный мальчик, — сказал Камабан, мельком бросив взгляд на своего кроваволицего племянника, уснувшего в одном из углов хижины. — Я думаю, что это возможно, — осторожно сказал он.

— Умершие вернутся к жизни? — в изумлении спросил Сабан.

— Кто может поведать о том, что произойдёт, когда боги вновь соединятся? — спросил Камабан, залезая рукой в чашу за ещё одним рёбрышком. — Зима исчезнет, в этом я уверен, и смерть тоже? Почему бы нет? — он нахмурился, обдумывая это. — Для чего мы молимся?

— Чтобы получить обильный урожай, чтобы дети росли здоровыми, — сказал Сабан.

— Мы молимся, — поправил его Камабан, — потому что жизнь — это не конец. Смерть — это не конец. После смерти мы живём, но где? С Лаханной в ночи. Но Лаханна не дарует жизнь. Её даёт Слаол, и наш храм уведёт умерших от Лаханны к Слаолу. Так что вероятно Орэнна права. Возьми ежевики, это первая в этом году и очень вкусная.

Одна из его юных рабынь принесла ягоды и расположилась рядом с Камабаном. Это была худенькая молодая девушка из Каталло с большими тревожными глазами и копной вьющихся тёмных волос. Она склонила голову на плечо Камабану, и он рассеянно скользнул рукой ей под тунику и стал поглаживать грудь.

— Орэнна долго думала обо всём этом, — продолжил Камабан, — пока я был поглощён храмом. Она уверена, что боги вознаградят нас за то, что мы вновь свели их вместе, и наверняка так и будет, правда? А какая лучшая награда, как не прекращение смертей? — он положил ягоду ежевики в рот девушке. — Когда ты будешь готов перемещать камни?

— Как только земля затвердеет от мороза.

— Тебе понадобятся рабы, — сказал Камабан, скармливая девушке ещё одну ягоду. Она игриво прикусила его пальцы, а он ущипнул её, заставив её визгливо засмеяться. — Я буду посылать вооружённые отряды этой зимой для захвата новых рабов.

— Мне нужны не рабы, — рассеянно сказал Сабан. Он испытывал зависть к своему брату из-за девушки. Он не внял совету Хэрэгга, хотя иногда испытывал искушение это сделать. — Мне нужны волы.

— Мы дадим тебе волов, — пообещал Камабан, — но и рабы тебе тоже понадобятся. Тебе нужно сделать камни прямоугольными, помнишь об этом? Волы не смогут это сделать!

— Прямоугольными? — Сабан спросил так громко, что разбудил Леира.

— Конечно! — сказал Камабан. Он показал свободной рукой на деревянные бруски от модели храма. Леир играл ими незадолго до этого. — Камни должны быть ровными и гладкими как эти бруски. Любое племя может воздвигнуть необработанные камни как в Каталло, а наши будут идеальной формы. Они будут прекрасными. Они будут совершенными.

Сабан скривился от беззаботного требования своего брата.

— Ты знаешь, что камни очень твёрдые?

— Я знаю, что камни будут прямоугольными, и что ты сделаешь это, — настаивал Камабан. — И я знаю, что чем больше времени ты проводишь за разговорами об этом, тем дольше всё это продлится.

Сабан и Леир вернулись в Каталло на следующий день. Кровь оленя, высохшая и потрескавшаяся, всё ещё была на лице мальчика, когда он подбежал к своей матери, и Орэнна пришла в ужас. Она плюнула на пальцы и начала стирать кровь, затем начала ругать Сабана.

— Ему не нужно учиться убивать! — заявила она.

— Это самый главный навык, необходимый мужчине, — сказал Сабан. — Не можешь убивать, не можешь кушать.

— Жрецы не ходят на охоту, — сердито сказал Орэнна, — а Леир будет жрецом.

— Он, может быть, не хочет им быть.

— Я видела это во сне! — вызывающе настаивала Орэнна, вновь предъявив аргумент, против которого Сабан не мог возразить. — Так решили боги, — сказала она и увела Леира.

После сбора урожая Сабан начал двигать первый камень со склона холма. Это был один из небольших камней, тем не менее, понадобилось двадцать четыре вола, чтобы стянуть салазки вниз по холму. Быки стояли в три ряда, по восемь в каждом, а позади каждой линии животных, подобно большой планке позади их хвостов, был ствол дерева, к которому была привязана их упряжь. Каждый ствол был привязан к салазкам двумя длинными верёвками из скрученных коровьих шкур. При первых же шагах Сабан обнаружил, что волы сзади падали, перешагивая через волочащиеся верёвки, когда впереди идущие волы запинались. Поэтому камень пока оставили на месте, а в селении собрали дюжину мальчишек и приказали идти между животными и поднимать волочащиеся верёвки, когда они ослабевали. Мальчикам дали заострённые палки — стрекала, чтобы подгонять волов, а ещё дюжина мальчиков и мужчин выстроились в ряд перед камнем, чтобы удалять упавшие ветки или сбивать кочки, мешающие полозьям салазок. Ещё десять волов брели сзади. Некоторые для того, чтобы заменить заболевшее животное в упряжке, а другие везли корм и запас кожаных верёвок.

Целый день ушёл на то, чтобы перетащить камень с холма и через храм Каталло, где, когда волы неуклюже шли мимо, Орэнна собрала хор женщин, исполняющих песни восхваляющие Лаханну. Хэрэгг прибыл из Рэтэррина, и он лучезарно улыбался, когда первый камень прошёл через храм. Он украсил рога волов венками из фиолетовых цветов, а жрецы Каталло бросали на камень цветы таволги. Эти жрецы первыми примирились с победой Рэтэррина, вероятно потому, что Камабан позаботился заплатить им бронзой, янтарём и чёрным агатом.

Упряжью волов были большие хомуты из кожи, но в первый же день хомуты до крови содрали кожу на шее животных, и Сабан велел мальчикам смазать кожу свиным жиром. На следующий день они дотянули камень до места, где Каталло уже не было видно. Большинство мужчин и мальчиков вернулись в селение ужинать и спать, но несколько человек остались с Сабаном охранять камень. Они развели костёр и поели сушёного мяса с грушами и ежевикой, которые нашли в окрестном лесу. Кроме Сабана у костра сидели трое мужчин и четверо мальчиков. Все они были из Каталло, и сначала чувствовали себя скованно рядом с Сабаном, но когда еда была съедена, а костёр искрами устремлялся к звёздам, один из мужчин повернулся к Сабану.

— Ты был другом Дирэввин? — спросил он.

— Да.

— Она всё ещё жива, — с вызовом сказал мужчина. На его лице был шрам от стрелы, ранившей его в щёку в битве, разрушившей Каталло.

— Я надеюсь, что она всё ещё жива, — ответил Сабан.

— Ты на это надеешься? — мужчина недоумевал.

— Как ты сказал, я был её другом. И если она всё ещё жива, — твёрдо сказал Сабан, — тебе лучше помалкивать об этом, если не хочешь, чтобы ещё больше воинов Рэтэррина искали её в лесах.

Другой человек наигрывал короткую мелодию на флейте, сделанной из ноги журавля.

— Они могут искать всё, что угодно, — сказал он, когда закончил, — но её они никогда не найдут. И её ребёнка.

Первый человек, его звали Веннар, поворошил костёр, вызвав множество искр, и искоса взглянул на Сабана.

— Ты не боишься быть здесь с нами?

— Если бы я боялся, — сказал Сабан, — меня бы здесь не было.

— Тебе не нужно бояться, — очень тихо сказал Веннар. — Дирэввин сказала, что ты не должен быть убит.

Сабан улыбнулся. Всё лето он подозревал, что Дирэввин где-то рядом, и что в тайне от завоевателей Каталло она поддерживает связь со своим племенем. И с ним тоже, так как она приказала оберегать его жизнь.

— Но если вы попытаетесь помешать доставить камни в Рэтэррин, — сказал он, — я буду сражаться с вами, и вам придётся меня убить.

Веннар покачал головой.

— Если мы не будем перемещать камни, — сказал он, — это сделает кто-нибудь другой.

— Кроме того, — добавил игрок на флейте, — наши женщины опасаются гнева Лаханны, если ты погибнешь.

— Гнева Лаханны? — недоумённо спросил Сабан. Мести Рэтэррина, возможно, но гнева Лаханны?

Веннар нахмурился.

— Некоторые из наших женщин говорят, что Орэнна — это сама Лаханна.

— Она очень красива, — сказал второй мечтательно.

— А Слаол не забрал её жизнь, — сказал Веннар. — Разве это не правда?

— Она — не Лаханна, — твёрдо сказал Сабан, испугавшийся мести Дирэввин, если она услышит такие разговоры.

— А женщины говорят, что — Лаханна, — настаивал Веннар, а Сабан заключил из его интонации, что Веннар сам не знает, во что верить — он разрывался между преданностью Дирэввин и благоговением перед Орэнной. Сабан сомневался, что сама Орэнна поддерживала эти слухи, но он подумал — не Камабан ли это. Похоже на него. Люди Каталло лишились колдуньи, а что лучше заменит колдунью как не богиня?

— Разве Чужаки не поклонялись ей как богине? — не унимался Веннар.

— Она — женщина, — настаивал Сабан, — просто женщина.

— Как и Санна, — сказал Веннар.

— Твой брат утверждает, что он Слаол, — сказал игрок на флейте, — так почему же Орэнне не быть Лаханной?

Но Сабан больше не хотел говорить на эту тему. Он лёг спать, или вернее, завернулся в плащ и стал смотреть на сверкающие звёзды, густо усеивающие небо над колеблющимся пламенем костра. Он начал думать, что возможно, Орэнна действительно превратилась в богиню. Её красота не увядала, её безмятежность не исчезала, а самоуверенность была непоколебима.

Одиннадцать дней ушло на доставку первого камня в Рэтэррин, и как только он был на месте, Веннар и его люди повели волов и салазки обратно в Каталло за следующим камнем, а Сабан остался в Храме Неба. Первый камень был одним из самых маленьких, предназначенных для одной тридцатой части Небесного Круга, поднятого на колонны. Камабан обозначил кольцо на земле, нацарапав на земле пару окружностей, и теперь настаивал, чтобы камень уложили на эту полосу.

— Камень должен быть такой формы, — сказал Камаабн Сабану, — чтобы его внешний край изгибался по внешнему кругу, а внутренний край — по внутреннему кругу.

Сабан пристально посмотрел на каменную глыбу. Камень был выпуклым и далеко выступал за границы начертанных кругов, но Камабан настаивал, чтобы ему были приданы размеры маленького отрезка широкого кольца.

— Все тридцать камней небесного круга должны быть одинаковой длины, — с энтузиазмом продолжил Камабан, — но не затупляй их края. — Он взял кусок мела и бросил на плоскую поверхность камня. — Один конец должен иметь выступ, а другой — прорезь, чтобы выступ одного камня входил в прорезь следующего по всей длине кольца.

«Человек может с таким же успехом отрезать кусок солнца, — подумал Сабан, — или высушить море пухом от чертополоха, или подсчитать листья в лесу». А нужно было выточить не только тридцать камней небесного круга, но и тридцать камней, которые поднимут его высоко в небо, и пятнадцать огромных камней Дома Солнца, который будет ещё выше. Камабан рассчитал размеры каждого камня и нарезал по ним ивовые прутья. Сабан держал их в своей хижине, которую он построил возле храма. Эта хижина стала его домом. У него были рабы, собиравшие хворост, носившие воду и готовившие еду, и ещё много рабов, чтобы обтачивать первые шесть камней, которые прибыли к середине зимы.

Шесть серых валунов, как и все камни с гор Каталло, были плитами. Их верхняя и нижняя поверхности были параллельными и почти плоскими. И все камни были почти одинаковой толщины, так что, чтобы сделать колонну или перекладину, было необходимо откалывать края до тех пор, пока углы не станут прямоугольной формы, а размеры не будут соответствовать длине ивовых прутьев из хижины Сабана. Но камень был очень твёрдым, намного тверже, чем валуны из Сэрмэннина, и сначала рабы Сабана просто ломали об него свои молотки, так что Сабану пришлось подобрать камни потвёрже. Каменные топоры представляли собой шары размером с череп, и рабы неустанно поднимали и опускали их, поднимали и опускали. Каждый удар рассеивал вокруг облако пыли и каменных осколков. И кусочек за кусочком, осколок за осколком, крупинка за крупинкой, камень приобретал форму. Рабы постепенно совершенствовали свою работу. Было быстрее, обнаружили они, бить по неглубоким канавкам на поверхности камня, а затем сбивать оставшиеся края. На некоторых камнях были лёгкие темноватые линии, едва видимые на их серых поверхностях, и Сабан догадался, что они выдают изъяны в валунах, которые можно использовать, если они проходит там, где нужно отбить часть камня. Дюжина топоров, ударяющих вместе по коричневой линии, иногда могли отделить крупный кусок. А если это не получалось, Сабан разводил костёр вдоль всей линии, подкладывал в него дров, чтобы разгорелся посильнее, и выливал струйкой свиной жир, который разносил жар по поверхности камня. Жир шипел и горел и камень раскалялся почти докрасна, а затем его работники лили холодную воду на огонь, и почти всегда камень трескался по всей линии. Иногда камни были уже треснувшими, и рабы вбивали клинья в щели и разбивали камень на части. А морозными ночами наполняли щель водой, чтобы она замёрзла и духи воды, заключённые во льду, разбили камень на части, чтобы освободиться. Но большинство камней можно было выточить только тяжёлой однообразной работой — постоянным шлифованием, непрерывными ударами. Так что грохот молотков и скрежетание шлифовальных камней никогда не прекращались. Даже во сне Сабану слышались удары, треск и скрежетание камней друг о друга, его кожа стала такой же серой, как валуны, а волосы и борода были наполнены песчаной пылью.

Восемь камней прибыли на следующий год, ещё одиннадцать на третий, и Сабану понадобилось ещё больше работников, чтобы дробить, отбивать, раскалывать и обжигать камни. А большему количеству работников требовалось на столько же больше рабов, чтобы готовить еду и носить воду в храм. Камабан всё чаще посылал военные отряды во все края в поисках пленников. Некоторые из этих отрядов он возглавлял сам. Теперь он носил меч и был одет в рубаху с нашитыми на неё бронзовыми пластинами, на голове у него был облегающий головной убор, сделанный из бронзовых пластин, хитро скованных друг с другом в форме чаши. Люди считали его таким же великим воином, как Ленгар, и более могущественным колдуном, чем Санна, потому что тех, кого копья не могли одолеть, пугали и приводила к покорности его слава.

Но колдовство не могло придавать форму камням, а Камабан в перерывах между своими захватническими набегами становился всё более нетерпеливым. Он услышал, как рабы поют во время работы, и этот звук разозлил его.

— Заставь их работать усерднее!

— Они работают так усердно, как могут, — сказал Сабан.

— В таком случае, откуда у них дыхание, чтобы петь?

— Песня придаёт работе ритм, — объяснил Сабан.

— Кнут придал бы им ритм побыстрее, — проворчал Камабан.

— Кнутов не будет, — сказал Сабан. — Если ты хочешь, чтобы они работали побыстрее, присылай побольше еды. Пришли шкуры для одежды. Они не враги тебе, брат, а люди, которые строят нашу мечту.

Хоть Камабан и был недоволен медленным продвижением в строительстве храма, но это не останавливало его от усложнения работы для строителей. Он захотел, чтобы колонны соединялись с камнями-перемычками, чтобы Небесный Круг никогда не упал. Сабан считал, что достаточно просто положить камни на вершины их опор, но Камабан настаивал, что они должны быть закреплены, и поэтому на каждой колонне должны быть два выступа, выточенных в верхней части. А потом на нижней стороне камней-перекладин будет необходимо выточить выемки для выступов. Но точно знать, где нужно сделать отверстия можно будет только после того, как будут установлены колонны, и Сабан пока этим не занимался.

А Камабан всё усовершенствовал свой храм. Он посещал Каталло и часами разговаривал с Орэнной. Они беседовали так подолгу, что люди начали перешёптываться об их совместном времяпрепровождении. Хэрэгг опровергал все слухи, объясняя, что эти двое ведут разговоры только о храме. Сабана пугали эти разговоры, так как они неизменно порождали новые и практически невыполнимые требования. На четвёртый год работы Камабан спросил Сабана, замечал ли он когда-нибудь, что некоторые деревянные столбы храма в Рэтэррине кажутся одинаковой ширины по всей высоте от земли до неба.

Сабан укладывал полосу хвороста на боковой части валуна. Он выпрямился, нахмурившись.

— Они выглядят ровными и правильными, потому что они так растут.

— Нет, — сказал Камабан. — Орэнна наблюдала за строительством хижины в Каталло, и заметила, что центральный столб был конической формы, но когда его установили, он выглядел прямым. Я сказал об этом Галету, и он сказал мне, что это иллюзия.

— Иллюзия? Ты имеешь в виду колдовство? — спросил Сабан.

— Слаол, избавь меня от дураков! — Камабан схватил кусок мела и смахнул в сторону хворост, который Сабан так старательно уложил. — Стволы дерева на одном конце шире, чем на другом, — сказал он, рисуя преувеличенно конусовидную фигуру на грубой поверхности камня. — Но иногда Галет находил стволы одинаковой ширины по всей длине, и они, говорит он, наверху выглядят шире. Те, у которых вершина сужается, выглядят ровными, а стволы правильной формы выглядят искажёнными. Поэтому я хочу, чтобы ты сузил камни. Сделай их немного зауженными наверху, — Камабан выбросил мел и потёр руки друг и друга. — Не надо сужать их слишком сильно. Скажем, на ладонь с каждой стороны? И они все будут выглядеть правильными.

Месяц спустя Камабан сказал, что Орэнна видела во сне, что поверхность камней отполирована до блеска, и на этот раз Сабан был так ошеломлён безмерной трудностью этой задачи, что смог только кивнуть. Он не пытался рассказать Камабану, каких неимоверных усилий будет стоить отполировать до блеска все четыре стороны камня, вместо этого он просто велел шестерым самым молодым рабам начать полировать уже законченные колонны. Они растирали камень молотками туда-сюда, туда-сюда, и иногда посыпали осколками кремня, песком и каменной крошкой поверхность и втирали эту смесь в камень. Все лето они размахивали молотками вверх и вниз, сдирая свои руки до кровавых полос, когда счищали кремневую пыль. И к концу лета на камне появился гладкий участок размером со шкуру ягнёнка, а когда он был влажным, то блестел.

— Ещё! — требовал Камабан, — ещё! Сделайте его сияющим!

— Ты должен дать мне больше работников, — сказал Сабан.

— Почему бы не подгонять плетьми тех, что у тебя есть? — спросил Камабан.

— Нельзя подгонять их плетьми, — сказал Хэрэгг. Главный жрец теперь хромал, его спина согнулась, а мускулы ослабли, но грубый голос сохранил свою силу. — Нельзя подгонять их плетьми, — хрипло повторил он.

— А почему нет? — захотелось знать Камабану.

— Этот храм для того, чтобы прекратить земные страдания, — сказал Хэрэгг. — Ты хочешь, чтобы он был рождён в крови и боли?

— Я хочу, чтобы он был построен! — пронзительно закричал Камабан. Несколько мгновений казалось, что он разобьёт свой драгоценный жезл об один из валунов, и Сабан отшатнулся в ожидании того, что гладкий наконечник разлетится на тысячи осколков, но Камабан совладал со своим гневом. — Слаол хочет, чтобы он был построен. Он говорит мне, что всё это можно сделать, но ничего продвигается! Ничего!

— Дай Сабану больше работников, — предложил Хэрэгг, и Камабан повёл военные отряды далеко в северные земли. Он вернулся с пленниками, разговаривающими на незнакомых языках, рабами с красными татуировками на лицах. Они поклонялись богам, о которых Сабан никогда не слышал. Но рабов требовалось ещё больше, так как работа была невыносимо тяжёлой и очень медленной. Сабану нужно было доставить хотя бы один из огромных длинных валунов, из которых будут сделаны колонны Дома Солнца в центре храма. Он вырезал и обтесал большие полозья, и эта древесина сушилась в Каталло, но он не осмеливался даже попытаться сдвинуть с места гигантские камни.

Он пошёл к Галету за советом. Его дядя теперь был старым и немощным, редкие волосы поседели, а от бороды остались только клочки. Лидда, его женщина, умерла, а сам он ослеп, но и слепой он смог представить себе и камни, и рычаги, и салазки.

— Перемещение большого камня ничем не отличается от перемещения маленького, — сказал он Сабану. — Просто всё должно быть больше — салазки, балки и стадо волов.

Галет дрожал. Вечер был тёплым, но в его хижине горел большой костёр, а плечи были укутаны медвежьей шкурой.

— Ты болен? — спросил Сабан.

— Лётняя лихорадка, — отмахнулся Галет.

Сабан нахмурился.

— Я могу построить салазки, — сказал он, — и сделать рычаги, но я не знаю, как поднять камни на салазки. Они слишком большие.

— Тогда ты должен построить салазки под камнем, — предложил Галет. Он помолчал, его тело сотрясала дрожь. — Ничего, — сказал он, — ничего, всего лишь летняя лихорадка.

Он дождался, когда пройдёт приступ дрожи, и рассказал, как он сначала выкопал бы канаву вдоль каждого длинного края камня. «Когда канавы углубятся до подстилающей меловой породы, — сказал он, — большие полозья можно будет положить с обеих сторон. Затем камень можно будет приподнять, используя полозья как рычаги».

— Сделай это сначала с одного конца, — советовал Галет, — и подложи балки под камень. Таким способом ты не будешь поднимать камень на салазки, а построишь салазки под камнем.

Сабан обдумал это. «Получится, — решил он, — и получится хорошо. Перед салазками нужно будет сделать уклон, и этот уклон должен быть длинным и неглубоким, чтобы волы смогли вытянуть камень из подстилающего мелового грунта на дёрн». Сколько необходимо волов? Галет не знал этого, но предположил, что Сабану понадобится намного больше животных, чем он когда-либо запрягал в салазки. Ещё больше верёвок, больше балок, чтобы распределить нагрузку, и ещё больше людей, чтобы погонять волов.

— Ты сможешь сделать это, — сказал старик. Он снова задрожал, потом начал стонать.

— Ты болен, дядя.

— Всего лишь лихорадка, — Галет плотнее натянул на плечи медвежью шкуру. — Но я буду рад отправиться в Место Смерти, — сказал он, — и соединиться с моей дорогой Лиддой. Ты отнесёшь меня туда, Сабан?

— Обязательно, — сказал Сабан, — но это произойдёт спустя годы!

— А Камабан говорит мне, что я снова буду жить на земле, — сказал Галет, не обращая внимания на ободрение Сабана, — но я не понимаю, как это может быть.

— Что он говорит?

— Что я вернусь обратно. Что моя душа воспользуется аркой его нового храма, чтобы вернуться на землю, — старик помолчал некоторое время. Языки пламени отбрасывали на его лицо глубокие тени, подобные ножевым порезам. — За свою жизнь я построил двадцать храмов, — сказал он, нарушая тишину, — и понял, что ничто не улучшилось ни от одного из них. Но этот храм будет особенным.

— Этот будет особенным, — согласился Сабан.

— Я надеюсь, — сказал старик, — но я уверен в том, что люди Каталло говорили то же самое, когда строили свой великий храм, — Галет захихикал, и Сабан подумал, что его дядя вовсе не стал таким слабоумным, как о нём думали люди. — Или ты думаешь, — спросил Галет, — что они таскали камни только потому, что не могли найти себе занятие получше? — он подумал об этом, затем протянул руку и дотронулся до мешочка из оленьей кожи, в котором хранил кости Лидды. Он хотел, чтобы его собственные кости были добавлены к её костям перед тем, как будут захоронены. Он снова задрожал и отмахнулся от беспокойства Сабана. — Этот самый длинный камень, — сказал он через некоторое время, — он не толстый?

Сабан отыскал кусок дерева в куче у стены хижины и вложил Галету в руку.

— Как этот, — сказал он.

Галет ощупал длинную тонкую полосу древесины.

— Знаешь, что ты должен сделать?

— Скажи мне.

— Укладывай его в яму боком, — сказал старик, и показал, что он имеет в виду, согнув длинный тонкий кусок дерева. — Длинный плоский камень переломится надвое, когда ты попытаешься поднять его, — объяснил он. Он повернул кусок дерева боком, и никакое усилие не смогло согнуть или сломать его, но когда он снова согнул его плашмя, тот легко сломался. — Укладывай его в яму боком, — повторил старик и отбросил в сторону обломки.

— Хорошо, — пообещал Сабан.

— И отнеси моё тело в Место Смерти. Обещай мне это.

— Я отнесу тебя, дядя, — во второй раз пообещал Сабан.

— А теперь я посплю, — сказал Галет, а Сабан вышел из хижины и пошёл к Камабану сказать, что Галет болен. Камабан пообещал дать настой из трав, но когда Сабан вернулся в хижину своего дяди, он не смог разбудить старика. Галет лежал на спине, его рот был открыт, но волосы его усов не шевелились от дыхания. Сабан легонько похлопал Галета по щекам, но тот был уже не живой. Он умер так же тихо, как падает пёрышко.

Женщины племени обмыли тело Галета, затем Мерет, его сын, и Сабан положили тело на решётку, сплетённую из ивовых ветвей. На следующее утро женщины отпели тело на входе в селение и Мерет с Сабаном понесли его в Место Смерти. Хэрэгг шёл впереди, а младший жрец шёл позади и играл скорбную мелодию на костяной флейте. Тело было покрыто воловьей шкурой, на которую Сабан положил немного плюща. Камабан не пошёл, и единственными скорбящими были два младших сына — сводные братья Мерета.

Место Смерти находилось к югу от Рэтэррина, неподалёку от Храма Неба, но отделялось от него широкой долиной, и было спрятано в зарослях бука и орешника. Место Смерти само было храмом, посвящённым предкам, но оно никогда не использовалось ни для поклонения, ни для танцев быков или свадебных обрядов. Оно принадлежало мёртвым, и поэтому было заброшенным и заросло сорняками. Там отвратительно пахло, особенно летом, и как только запах дошёл до ноздрей похоронной процессии, младший жрец заторопился вперёд, чтобы разогнать духов, которые, как было известно, во множестве толпились вокруг храма. Он дошёл до входа солнца и завизжал на невидимых духов. В ответ хрипло отозвались вороны. Затем птицы неохотно взмахнули крыльями и полетели в ближайший лес, хотя самые смелые из птиц расселись на остатках невысоких деревянных столбов, стоявших внутри низкого вала храма. Лисица зарычала на приближающихся людей из зарослей крапивы во рву и скрылась в деревьях.

— Теперь безопасно, — позвал младший жрец.

Мерет и Сабан пронесли тело через вход, который был направлен в сторону восходящего в середине лета солнца, протиснулись между кольями духов, густо стоявшими по всему храму. Хэрэгг нашёл свободное место и там двое мужчин положили решетку. Мерет стянул тяжёлую воловью шкуру с обнажённого тела, и они с Сабаном переложили Галета на густую траву. Старик лежал на боку, рот был открыт, и Сабан потянул за затвердевшее плечо, чтобы его дядя лежал лицом к покрытому тучами небу. Рабыня Камабана, умершая два дня назад, лежала неподалёку, звери уже разодрали её беременный живот, а вороны обклевали лицо. Ещё дюжина других тел лежала в Месте Смерти, два из них уже почти превратились в скелеты. У одного из них трава проросла сквозь рёбра, и младший жрец потрогал кости, чтобы проверить, пришло ли время убирать их. Души мёртвых задерживались в этом мрачном месте до тех пор, пока не исчезали остатки их плоти, и только потом они возносились в небо, чтобы присоединиться к предкам.

Младшие сыновья Галета принесли заострённый кол и каменный топор, которые они передали Мерету. Он присел на корточки возле тела своего отца и стал вбивать кол в землю, пока тот не дошёл до твёрдого мела, и после этого он сделал три сильных удара, чтобы сообщить Гарланне, что ещё одна душа проходит через её владения. Сабан закрыл глаза и утёр кулаком слёзы.

— Что это? — спросил Хэрэгг, и Сабан повернулся и увидел, что главный жрец нахмурившись смотрит на землю рядом с наполовину разложившимся телом. Сабан перешагнул через тело и увидел, что на желтеющей траве нацарапана ромбовидная фигура.

— Это знак Лаханны, — неодобрительно сказал Хэрэгг.

— Это имеет значение? — спросил Сабан.

— Это не её храм, — сказал Хэрэгг и начал стирать знак ногой, убирая ромбовидную фигуру с земли. — Возможно, это детские проказы, — сказал он. — Дети приходят сюда?

— Им не разрешают, — сказал Сабан, — но они ходят. Я приходил.

— Детские проказы, — отмахнулся Хэрэгг. — Мы закончили?

— Мы закончили, — сказал Сабан.

Мерет последний раз взглянул на своего отца и пошёл прочь из храма, швырнув плющ, покрывавший тело, в глубокую яму, которая вела в обиталище Гарланны. Он и его сводные братья прошли через орешник и буковые деревья, и тут Мерет увидел, что Сабан задержался возле тела.

— Ты идёшь? — прокричал он назад.

— Я хочу помолиться здесь, — сказал Сабан, — в одиночестве.

Мерет и все остальные ушли, а Сабан остался ждать среди отвратительного запаха. Он знал, кто нацарапал ромбовидную фигуру на гниющей земле Места Смерти, и стоял рядом с бледным телом своего дяди, пока не услышал шорох в деревьях.

— Дирэввин, — позвал он, поворачиваясь на звук и удивляясь нетерпению в своём голосе.

А Дирэввин удивила его улыбкой, с которой она выступила из деревьев, а потом удивила его ещё больше, когда, перейдя через невысокую насыпь и ров, обняла его за плечи и поцеловала.

— Ты выглядишь старше, — сказала она.

— Я постарел, — сказал Сабан.

— Седые волосы, — она прикоснулась к его вискам. Она была ужасающе худой, а её волосы были спутанными и грязными. Она жила в лесу как изгой, гонимая из леса в лес, шкуры её одежды были замызганными от грязи и опавших листьев. Кожа плотно обтягивала её скулы, напомнив Сабану похожее на череп лицо Санны.

— Я выгляжу старше? — спросила она его.

— Ты прекрасна, как всегда.

Она улыбнулась.

— Ты лжёшь, — с нежностью сказала она.

— Тебе нельзя быть здесь, — сказал ей Сабан. — Копьеносцы Камабана ищут тебя.

Слухи о том, что Дирэввин жива, никогда не затихали, и Камабан постоянно направлял отряды воинов с собаками прочёсывать леса.

— Я видела их, — презрительно сказала Дирэввин. — Неуклюжие воины, вслепую пробирающиеся через деревья следом за своими собаками, но ни одна собака не может уловить мой след. Ты знаешь, что Камабан отправлял ко мне посланника?

— Да? — Сабан был удивлен.

— Он послал в леса раба, держащего в голове слова Камабана. «Приходи в Рэтэррин, — сказал он, — и опустись передо мной на колени, и я позволю тебе остаться в живых и поклоняться Лаханне», — Дирэввин засмеялась этому воспоминанию. — Я отослала раба обратно к Камабану. Или, вернее, я оставила его голову с вырезанным языком на валу Рэтэррина. Остальное отдала собакам. Ты хранишь ромбик?

— Конечно, — Сабан дотронулся до мешочка, где хранил частицу золота Сэрмэннина.

— Бережно храни это, — сказала Дирэввин, затем отошла ко рву Места Смерти и стала смотреть на тела. — Я слышала, что твоя жена стала богиней?

— Она никогда не утверждала это, — настаивал Сабан.

— Но она отказывается спать с тобой.

— Ты проделала такой путь, чтобы сказать мне это? — раздражённо спросил Сабан.

Дирэввин засмеялась.

— Ты не знаешь, откуда я пришла. Так же, как не знаешь, что твоя жена спит с Камабаном.

— Это неправда! — сердито огрызнулся Сабан.

— Неправда? — Дирэввин обернулась. — А мужчины говорят, что Камабан это Слаол, а женщины утверждают, что Орэнна это Лаханна. А разве вы не намереваетесь объединить их вместе с помощью своих камней? Священное бракосочетание? Наверное, они репетируют свадьбу, Сабан?

Сабан притронулся к паху, чтобы отвести несчастья.

— Ты рассказываешь небылицы, — с горечью сказал он, — ты всегда рассказывала небылицы.

Дирэввин пожала плечами.

— Если ты так говоришь, Сабан, так оно и есть, — она увидела, как сильно огорчила его, подошла и слегка прикоснулась к его руке. — Я не буду спорить с тобой, — покорно сказала она, — в тот день, когда я пришла молить тебя об одолжении.

— То, что ты сказала, не правда!

— Я действительно рассказываю небылицы, — смиренно сказала Дирэввин, — прости меня.

Сабан глубоко вздохнул.

— Об одолжении? — встревоженно спросил он.

Она сделала резкий взмах рукой в сторону деревьев, и Сабан увидел силуэты шести или семи человек попятившихся в тенистые буки, но только двое выступили из деревьев. Одной из них была высокая светловолосая женщина в оборванной рубахе из оленьей кожи, наполовину прикрытой плащом из овечьей шкуры, а другая была девочка, возрастом как Лэллик, или годом моложе. Это была темноволосая девочка с большими глазами и напуганным лицом. Она уставилась на Сабана, но крепко вцепилась в руку женщины и пыталась спрятаться в складках её плаща из овечьей шкуры.

— Леса не место для ребёнка, — сказала Дирэввин. — Нам живётся тяжело, Сабан. Мы воруем и убиваем за еду, мы пьём из ручьёв, а спим там, где найдём безопасное место. Ребёнок ослабел. С нами был ещё один ребёнок, но он умер прошлой зимой, и я боюсь, что эта девочка тоже умрёт, если останется с нами.

— Ты хочешь, чтобы я вырастил ребёнка? — спросил Сабан.

— Килда вырастит её, — сказала Дирэввин, кивнув в сторону высокой женщины. — Килда была одной из рабынь моего брата, и она знает Меррель с самого рождения. Всё, что я хотела бы от тебя, это безопасное место для Килды и Меррель.

Сабан посмотрел на девочку, хотя ему была видна только часть её лица, так как оно было спрятано в складках одежды рабыни.

— Она твоя дочь.

— Она моя дочь, — призналась Дирэввин, — и Камабан никогда не должен узнать, что она жива, поэтому с сегодняшнего дня у неё будет другое имя, — она повернулась к Меррель. — Ты слышала это? И вытащи палец изо рта!

Девочка немедленно одёрнула руку от лица и печально посмотрела на Дирэввин, которая низко склонилась, приблизив свое лицо к лицу ребёнка.

— Тебя будут звать Ханна, потому что ты дитя Лаханны. Кто ты?

— Ханна, — сказала девочка робким голосом.

— А Килда будет твоей матерью, ты будешь жить в хорошей хижине, Ханна, у тебя будет одежда, еда и друзья. А однажды я вернусь за тобой, — Дирэввин выпрямилась. — Ты сделаешь это ради меня, Сабан?

Сабан кивнул. Он не знал, как он объяснит появление Килды и Ханны, но его это не беспокоило. Он был одинок, работа в храме казалась бесконечной, и он скучал по своей собственной дочери, поэтому был рад ребёнку Дирэввин.

Дирэввин склонилась и крепко обняла свою дочь. Она долго держала её в объятиях, затем выпрямилась, всхлипнула и пошла обратно в деревья.

Сабан остался с Килдой и девочкой. Килда была вся в грязи, волосы у неё скатались в сальный клубок, лицо было широким, высокоскулым и дерзким.

— Пошли, — резко сказал он.

— Что ты будешь с нами делать? — спросила Килда.

— Я отыщу вам место, чтобы жить, — сказал Сабан, выведя их обеих из зарослей на открытую холмистую местность. Через низкую долину ему был виден Храм Неба, где рабы полировали, отбивали и отскрёбали неподдающиеся камни. Поближе, у восточного края Священной Тропы, располагались хижины рабов, откуда поднимались тонкие струйки дыма.

— Ты предлагаешь притвориться, что мы рабыни? — требовательно спросила Килда.

— Все узнают, что вы не мои родственники, — сказал Сабан, — и вы не из нашего племени, так кем вы ещё можете быть в Рэтэррине? Конечно, будете рабынями.

— Но если мы будем рабынями, ваши копьеносцы будут использовать нас.

— Наши рабы находятся под защитой жрецов. Мы строим храм, а когда он будет закончен, все рабы будут освобождены. Здесь нет ни плетей, ни копьеносцев, следящих за работой.

— А ваши рабы не убегают?

— Некоторые, — признался Сабан, — но большинство работают с желанием.

Это было достижением Хэрэгга. Он разговаривал с рабами, вселяя в них энтузиазм назначением храма, и хотя некоторые сбежали в леса, большинству захотелось увидеть храм достроенным. Они будут свободны, когда храм будет закончен, вольны остаться или уйти, и смогут наслаждаться благословением Слаола. Они сами управляли в своём поселении и не имели знаков рабов, таких как отрубленный палец у Сабана.

— А ночью? — спросила Килда. — В хижинах рабов? Ты думаешь, что женщина и девочка будут в безопасности?

Сабан знал, что есть только один безопасный путь сохранить Ханну в безопасности.

— Вы обе будете жить в моей хижине, — сказал он, — а я скажу, что вы мои личные рабыни. Идёмте.

Он повёл их вниз в долину, в которой отвратительно пахло, потому что рабы выкопали здесь сливные ямы, потом они поднялись на меловой круг, где было очень шумно от стука молотков по камням.

Он привёл Килду и Ханну в свою хижину, и этой ночью слушал, как Килда молится Лаханне. Она молилась так, как привыкла делать это в Каталло: чтобы Лаханны защитила своих почитателей от злобы Слаола и от бедствий со стороны Рэтэррина. Если бы Камабан услышал эти молитвы, Килду и Ханну сразу убили бы. Он хотел сказать Килде, чтобы она изменила свои молитвы, но он подумал, что боги достаточно могущественны, чтобы различать молитвы и без его помощи.

На следующий день Камабан пришёл в храм узнать, когда Сабан будет доставлять самые длинные камни из Каталло.

— Скоро, — сказал Сабан.

— Кто это? — Камабан увидел Килду у входа в хижину Сабана.

— Моя рабыня, — кратко сказал Сабан.

— У неё такой вид, словно ты нашёл её в лесу, — ехидно сказал Камабан, потому что Килда всё ещё была грязной, а её волосы растрёпаны. — Но где бы ты ни нашёл её, брат, бери её с собой в Каталло и привези мне большие камни.

Сабан не хотел брать Килду в Каталло. Её там обязательно узнают, и жизнь Ханны будет в опасности, но Килда не осталась без него. Она опасалась Рэтэррина и доверяла только Сабану.

— Дирэввин сказала, что для меня безопасное место — быть рядом с тобой, — настаивала она.

— А безопасное место для Ханны?

— В руках Лаханны, — заявила Килда.

И все трое отправились в Каталло.

— Вам не надо было идти в Каталло, — ворчал Сабан на Килду. Он нёс на руках Ханну, которая вцепилась ему в шею и смотрела на всё широко раскрытыми глазами. — Вас узнают, и эта девочка погибнет.

Килда сплюнула на землю. Она остановилась у ручья, умыла лицо и прополоскала в воде волосы, которые потом стянула на затылке. У неё было строгое, скуластое лицо с большими голубыми глазами и тонким носом. Она была, виновато подумал Сабан, приятной женщиной.

— Ты думаешь, меня узнают в Каталло? — с вызовом спросила Килда. — Ты прав, узнают. Но какое это имеет значение? Ты думаешь, люди Каталло предадут нас? Что ты знаешь о Каталло, Сабан? Ты можешь читать в их сердцах? Люди Каталло вспоминают былые дни, Дирэввин, то время, когда Лаханне поклонялись так, как следует. Они будут рады нам, ни они будут молчать об этом. Девочке так же безопасно в Каталло, как в собственных руках Лаханны.

— Я надеюсь на это, — кисло сказал Сабан, — но ты не можешь этого точно знать.

— Мы бывали в Каталло очень часто, — огрызнулась Килда. — Твой брат искал нас в лесах, но иногда мы даже ночевали в Каталло, и никто не предал нас. Мы знаем, что происходит в Каталло. Однажды ночью я покажу тебе.

— Что покажешь?

— Подожди, — кратко сказала она.

Орэнна встретила их очень тепло. Она мельком оглядела Килду, приласкала Ханну и распорядилась приготовить хижину для Сабана.

— Твоя женщина будет с тобой? — спросила она.

— Она моя рабыня, а не моя женщина.

— А ребёнок?

— Её, — кратко сказал Сабан. — Женщина будет готовить еду для меня, пока я буду работать здесь. Мне понадобится двадцать мужчин через несколько дней, и ещё больше позже.

— После сбора урожая все будут в твоём распоряжении, — сказала Орэнна.

— Двадцати пока достаточно, — сказал Сабан.

Сабан решил, что сначала он будет передвигать самый большой камень. Если этот огромный спрятанный в земле кусок скалы удастся поднять, то другие должны поддаться ещё легче, и он собрал двадцать человек и приказал им обкопать землю вокруг всего валуна. Мужчины работали охотно, однако отказывались верить, что такой камень можно будет поднять. Галет, тем не менее, сказал Сабану, как это сделать. Вдобавок Сабан облегчал задачу отбивая, откалывая и обжигая огромный валун, чтобы уменьшить его ширину и соответственно уменьшить вес. На это ушёл целый месяц, и когда работа была сделана, крупный камень стал походить на высокую колонну, которой и должен был стать.

Леиру нравилось приходить и смотреть, как молотками отбивают камень, а Сабан рад был видеть своего сына, потому что очень редко видел мальчика за последние годы. Пока мужчины начерно придавали камню форму, дети Каталло вскарабкивались на его поверхность, устраивая борьбу за право занять место на его длинной плоской поверхности. Они использовали стрекала в качестве копий, и иногда их шутливые баталии становились очень жаркими, и Сабан с одобрением заметил, что Леир не пожаловался, когда его глубоко ранили в руку, и кровь начала капать с пальцев. Леир только посмеялся над раной, крепче сжал своё копьё и погнался за мальчиком, ранившим его.

Как только вес камня был уменьшен, вдоль его длинных боков выкопали две канавы. На это ушло шесть дней, и ещё два дня ушли на то, чтобы доставить из селения просохшие полозья для салазок. Огромные полозья были уложены в канавы, а потом, используя две дюжины человек и очень длинные рычаги, Сабан поднял один край огромного камня так, что под него стало возможным просунуть балку. На поднятие одного конца ушёл целый день, и ещё один был потрачен на поднятие заднего края камня и подкладывание ещё трёх балок под камень. Сабан привязал балки к полозьям, а затем выкопал в подлегающей меловой породе длинный гладкий уклон.

Теперь нужно было ждать, так шёл сбор урожая, и все люди Каталло были заняты на полях или токах. Но в эти дни урожая Сабан получил возможность проводить время с Леиром. Он учил мальчика пользоваться луком и стрелами, кастрировать телят, добывать с помощью копья рыбу из реки. Свою дочь он видел редко. Лэллик была нервным девочкой, пугающейся пауков, мотыльков и собак, и когда бы Сабан не появлялся, она всегда пряталась за своей матерью.

— Она очень хрупкая, — утверждала Орэнна.

— Больная? — спросил Сабан.

— Нет, просто драгоценная. Хрупкая, — Орэнна нежно погладила Лэллик. Девочка действительно, показалась Сабану очень хрупкой, но она была очень красивой. Кожа у неё была белая и чистая, золотистые ресницы удлинёнными и нежными, а волосы были таким же блестящими, как у матери. — Она избрана, — добавила Орэнна.

— Избрана для чего? — спросил Сабан.

— Она и Леир будут хранителями нового храма, — с гордостью сказала Орэнна. — Он будет жрецом, а она жрицей. Они уже посвящены Слаолу и Лаханне.

Сабан подумал об энтузиазме своего сына в военных играх, в которые играли дети вокруг камня.

— Я думаю, что Леир скорее хочет стать воином.

— Это ты подаешь ему такие идеи, — неодобрительно сказала Орэнна, — но Лаханна избрала его.

— Лаханна? Не Слаол?

— Здесь руководит Лаханна, — сказала Орэнна, — истинная Лаханна, а не та фальшивая богиня, которой здесь когда-то поклонялись.

Когда урожай был убран, люди Каталло исполнили танцы в своём храме, раскачиваясь между валунами и принесли в дар пшеницу, ячмень и фрукты к подножию алтаря. В селении ночью было устроено празднество, и Сабан был заинтригован, увидев, что его дети и все сироты, живущие с Орэнной, пришли на праздник, но сама Орэнна осталась в храме. Лэллик скучала по матери, а когда Сабан приласкал её, казалось, что она сейчас расплачется.

В храме горел костёр, его пламя освещало гребень вала, увенчанный черепами, но когда Сабан направился к валу, его остановил жрец.

— Этой ночью на этом месте заклятие.

— Этой ночью?

— Только этой ночью, — пожал плечами жрец и легонько подтолкнул Сабана обратно в сторону пирующих. — Боги не хотят, чтобы ты был здесь.

Килда увидела возвращающегося Сабана и, оставив Ханну с одной из женщин, подошла и взяла его за руку.

— Я говорила, что покажу тебе кое-что, — сказала она.

— Что покажешь?

— То, что видели я и Дирэввин, — она потянула его в тень и повела на север от селения. — Я говорила тебе, — сказала она, — что никто не предаст нас.

— Но вас узнали?

— Конечно.

— А Ханна? Люди знают, кто она?

— Наверное, — беззаботно сказала Килда, — но она выросла с тех пор, как была здесь, и я говорю людям, что она моя дочь. Они притворяются, что верят мне, — она перепрыгнула через ров и повернула на восток. — Никто не предаст Ханну.

— Ты не из Каталло? — спросил Сабан. Он всё ещё почти ничего не знал о Килде, но её интонация выдавала, что язык Каталло ей не родной. Он знал, что ей меньше двадцати двух лет, но она была незнакомкой для него.

— Меня продали в рабство ребёнком. Моё племя живёт на берегу восточного моря. Жизнь там трудна, а дочерей ценят за то, что их можно продать. Мы поклоняемся богу моря Кромадху, и Кромадх выбирает, какие девочки будут проданы.

— Как?

— Нас уводят далеко по илистому побережью и заставляют убегать от прибывающего прилива. Самые быстрые выходят замуж, а медлительных продают, — она пожала плечами. — Ну а самые медленные тонут.

— Ты была медлительной?

— Я специально бежала медленно, — ровно сказала она, — потому что мой отец избивал меня. Я хотела сбежать от него.

Теперь она направлялась на юг, приближаясь к храму. Ни жрец, ни охранник не видели, как они повернули далеко в полях, и только свет луны освещал стерню.

— Если кто-то увидит нас?

— Тихо, — предостерегла она его, и они вдвоём забрались на крутой меловой склон вала под зловещими взглядами волчьих черепов. Килда первой добралась до вершины и легла на землю. Сабан припал рядом с ней.

Сначала они ничего не увидели в обширном храме. Большой костёр горел возле хижины Орэнны, и его бешеное пламя отбрасывало мерцающие тени валунов через темнеющий ров на внутренний склон мелового вала. Дым от костра клубился и поднимался к звёздам, его нижняя часть освещалась красным от костров в селении.

— Твой брат пришёл в Каталло сегодня вечером, — зашептала Килда в ухо Сабану, затем указала в дальнюю часть храма, где Сабан увидел чёрную тень, отделившуюся от камня.

Он понял, что это Камабан, так как даже с такого расстояния, и хотя человек был закутан в мантию быка-танцора, он увидел, что силуэт слегка прихрамывает. Большая шкура свисала с его плеч, голова быка билась над лицом, а копыта и хвост мёртвого животного волочились по земле. Человек-бык медленно сделал несколько неуклюжих танцевальных движений, переступая из стороны в сторону, замирал, снова начинал танец, и пристально вглядывался вокруг себя. Затем он завыл, и Сабан узнал голос.

— В твоём племени, — зашептала Килда, — бык это Слаол, да?

— Да.

— Значит, мы видим Слаола, — презрительно сказала Килда.

Потом Сабан увидел Орэнну. Или вернее он увидел мерцающую светлую фигуру, вышедшую из тени хижины и быстро побежавшую через храм. Белые искорки колыхались в воздухе позади неё.

— Перья лебедя, — сказала Килда, и Сабан понял, что его жена одета в плащ, подобный её плащу с капюшоном с перьями соек, только этот был унизан перьями лебедя. Он казался сияющим и придавал ей неземной вид. Она в танце удалялась от Камабана, который зарычал в притворной ярости и бросился к ней, но она с лёгкостью увернулась от него и побежала вдоль окружности храма.

Сабан знал, чем заканчивается этот танец, и закрыл лицо руками. Ему захотелось броситься вниз и убить своего брата, но Килда положила руку ему на спину.

— Это их мечта, — спокойно сказала она, — мечта, которая двигает храм, который ты строишь.

— Нет, — сказал Сабан.

— Храм должен воссоединить Слаола и Лаханну, — безжалостно сказала она, — и богам нужно показать, как это должно быть. Лаханна должна научиться своим обязанностям.

Сабан поднял взгляд и увидел, что Камабан прекратил погоню и встал рядом кучей даров возле алтаря. Орэнна смотрела на него, временами делая прыжки по сторонам и робко приближаясь, а потом опять пугливо отбегала в сторону. Тем не менее, неуверенные шаги постоянно приближали её к огромному быку.

Это мечта, понимал Сабан, но в нём кипел гнев. «Если он убьёт Камабана сейчас, — подумал он, — мечта погибнет, так как только Камабан горел желанием построить храм. А храм должен воссоединить Слаола и Лаханну. Он прекратит зиму, изгонит все земные проблемы».

— Дирэввин велела тебе привести меня сюда? — спросил он Килду. — Чтобы я убил своего брата?

— Нет, — она, казалось, удивилась его вопросу. — Я привела тебя сюда, чтобы ты увидел мечту своего брата.

— И мечту моей жены тоже, — с горечью сказал он.

— Она твоя жена? — презрительно спросила Килда. — Мне говорили, что она обрезала свои волосы как вдова.

Сабан снова посмотрел на храм. Орэнна уже была рядом с Камабаном, и всё ещё казалось, что она не хочет подходить к нему. Она сделала несколько быстрых шагов назад и танцуя плавно и грациозно, двинулась в сторону. Потом медленно опустилась на колени, и тёмный силуэт быка бросился вперёд. Сабан закрыл глаза, понимая, что Орэнна покоряется его брату так же, как Лаханна должна покориться Слаолу, когда храм будет закончен. Когда он снова открыл глаза, он увидел плащ с перьями, отброшенный в сторону и обнажённую спину Орэнны — стройную и белую в свете костра. Сабан зарычал, но Килда крепко охватила его рукой.

— Они играют в богов, — сказала она.

— Если я убью их, — сказал Сабан, — храма не будет. Не этого ли хочет Дирэввин?

Килда покачала головой.

— Дирэввин верит, что боги воспользуются храмом так, как захотят, а не так, как хочет твой брат. А чего хочет Дирэввин от тебя — это жизнь её дочери. Вот почему она отдала Ханну тебе. А если ты убьёшь их, не будут ли мстить? Останешься ли ты в живых? Останутся ли в живых твои дети? Останется ли в живых Ханна? Люди думают, что эти двое — боги, — она кивнула в сторону храма, но всё, что Сабан мог теперь видеть, была огромная сгорбленная фигура в плаще быка, и под ним, он знал, соединялись его жена и его брат. Он закрыл глаза и задрожал, а Килда обняла его руками и крепко сжала. — Дирэввин говорила с Лаханной, — зашептала она, — и твоя задача сейчас вырастить Ханну.

Она перекатилась на него, прижав к земле своим телом, и когда он открыл глаза, он увидел, что она улыбается, и увидел, что она красива.

— У меня нет жены.

Она поцеловала его.

— Ты выполняешь работу Лаханны, — тихо сказала она, — вот почему Дирэввин прислала меня.

Наутро в храме остался только пепел, но урожай был убран, и работа над длинными камнями, наконец, возобновилась.

Салазки под самым длинным камнем были сделаны, уклон закончен, кожаные верёвки лежали на траве, и теперь самое многочисленное стадо волов, которое Сабан когда-либо видел, собралось на склоне холма. У него была сотня животных. Ни он, ни один из погонщиков никогда не управлялись с таким многочисленным стадом, и сначала, когда они попытались привязать животных к камню, волы перепутались между собой. Понадобилось три дня, чтобы научиться, как направить верёвки к брёвнам, от которых дополнительные верёвки вели к запряжённым волам.

Камабан ушёл из Каталло так же тайно, как и пришёл, оставив Сабана в смешении гнева и радости. Гнева — потому что Орэнна была его женой, а радости — из-за того, что Килда стала его возлюбленной. А Килда не разговаривала с богами, не поучала Сабана, как тому себя вести, а просто любила его с горячей искренностью, наградившей Сабана за годы одиночества. Тем не менее радость не смогла победить гнев Сабана. Он опять овладел им, когда Сабан увидел Орэнну, поднимающуюся на холм, чтобы посмотреть, как длинный камень будут вытаскивать с его места. Она была одета в свой плащ с перьями соек, переливающийся белым и голубым, и вела за руку Лэллик. Сабан отвернулся от неё, не поприветствовав. Леир стоял рядом с ним со стрекалом в руке и смотрел на Килду и Ханну, которые обе несли в руках узлы.

— Ты собираешься обратно в Рэтэррин? — спросил Леир своего отца.

— Я пойду вместе с камнями, — сказал Сабан, — и не знаю, сколько времени это займёт, но я возвращаюсь в Рэтэррин. — Он приложил ладони ко рту. — Ведите их вперёд! — закричал он погонщикам, и двадцать мужчин и мальчиков начали подгонять животных, которые неуклюже двинулись вперёд, пока постромки туго не натянулись.

— Я не хочу быть жрецом, — выпалил Леир. — Я хочу стать мужчиной.

Несколько мгновений ушло на то, чтобы Сабан осознал, что сказал мальчик. Он был полностью сосредоточен на кожаных верёвках, наблюдая, как они натягиваются всё сильнее, и размышляя, достаточной ли они толщины.

— Ты не хочешь быть жрецом? — спросил он.

— Я хочу быть воином.

Сабан приложил ладони ко рту.

— Пора! — закричал он. — Вперёд!

Палки вонзались, с волов текла кровь, животные били копытами землю, отыскивая себе точку опоры, и постромки начали подрагивать от натяжения.

— Вперёд! — кричал Сабан, — вперёд!

Головы волов опустились, и салазки внезапно сделали резкий нырок. Сабан испугался, что верёвки разорвутся, но камень начал двигаться. Он двигался! Огромный валун вырывался из хватки земли, а наблюдающие люди радостно закричали.

— Я не хочу быть жрецом, — повторил Леир жалобным тихим голосом.

— Ты хочешь стать воином, — сказал Сабан. Салазки поднимались по уклону, оставляя запах раздробленного мела позади своих широких полозьев.

— А моя мать говорит, что я не могу пройти испытания, потому что мне это не нужно, — Леир поднял глаза на своего отца. — Она говорит, что я буду жрецом. Лаханна приказала это.

— Каждый мальчик должен пройти испытания, — сказал Сабан. Салазки дошли до дёрна и теперь медленно двигались по траве и навозу волов.

Сабан пошёл за салазками, а Леир побежал следом со слезами на глазах.

— Я хочу пройти испытания! — плакал он.

— Тогда пойдём в Рэтэррин, — сказал Сабан, — и там ты их пройдёшь.

Леир уставился на своего отца.

— Можно? — недоверчиво спросил он.

— Ты действительно этого хочешь?

— Да!

— Тогда пойдём, — сказал Сабан, поднял своего обрадованного сына и посадил верхом на камень.

Сабан повёл громоздкие салазки на север вокруг храма Каталло, потому что стадо волов было слишком большим, чтобы пройти через проходы вала святилища. Орэнна шагала следом сопровождаемая толпой, и когда камень миновал храм, она крикнула Леиру спрыгнуть с камня и пойти с ней домой. Леир посмотрел на неё, но упрямо остался на месте.

— Леир! — резко позвала Орэнна.

— Леир уходит со мной, — сказал ей Сабан. — Он идёт в Рэтэррин. Он будет жить со мной там.

Орэнна сначала удивилась, потом удивление перешло в гнев.

— Он будет жить с тобой? — её голос был опасным.

— И он будет учиться, а я научу его тому, чему сам обучался ребёнком, — сказал Сабан. — Он научится пользоваться топором, теслом и шилом. Он научится, как сделать лук, как убить оленя, и как владеть копьём. Он станет мужчиной.

Волы мычали, в воздухе пахло их навозом и кровью. Камень двигался медленнее человеческого шага, но он двигался.

— Леир! — кричала Орэнна. — Иди сюда!

— Оставайся на месте, — крикнул Сабан сыну и заторопился вслед за салазками.

— Он будет жрецом, — кричала Орэнна. Она бежала следом за Сабаном, перья соек развевались на её плаще.

— Сначала он станет мужчиной, — сказал Сабан, — и если, после того как он станет мужчиной, он захочет быть жрецом, пусть будет им. Но мой сын станет мужчиной до того, как он станет жрецом, если вообще он им станет.

— Он не может идти с тобой! — визжала Орэнна. Сабан никогда прежде не видел её такой разъярённой, он и не предполагал, что внутри неё могут бушевать такие жаркие страсти, но сейчас она пронзительно кричала на него, её волосы растрепались, а лицо перекосило.

— Как он может жить с тобой? В твоей постели спит рабыня! — она указала на Килду и Ханну, которые шли рядом с салазками вместе с людьми Каталло, с интересом прислушивающимися к ссоре. Леир неподвижно сидел на камне и внимательно следил за родителями, а Лэллик спрятала своё маленькое личико в складках плаща Орэнны. — Ты содержишь шлюху-рабыню и её выродка! — завывала Орэнна.

— По крайней мере, я не надеваю плащ танцующего быка, чтобы покрыть её! — бросил ей Сабан. — Она — моя шлюха, а не Слаола!

Орэнна остановилась, и гнев на её лице сменился холодной яростью. Она замахнулась, чтобы дать пощёчину Сабану, но он перехватил её запястье.

— Ты сама покинула мою постель, женщина, потому что утверждала, что мужчина отпугнет Лаханну. Я выполнил всё, что ты хотела, но я не позволю тебе лишить моего сына мужественности. Он мой сын, и он станет мужчиной.

— Он будет жрецом! — в глазах Орэнны теперь стояли слёзы. — Лаханна требует этого!

Сабан увидел, что ей больно от его хватки, и отпустил запястье.

— Если богиня хочет, чтобы он стал жрецом, — сказал он, — он будет жрецом, но сначала он станет мужчиной. — Он повернулся к погонщикам, которые побросали своих животных, чтобы наблюдать за противостоянием. — Следите за упряжью! — закричал он. — Не позволяйте им замедляться! Леир, слезай и возьми своё стрекало, работай!

Он пошёл прочь от Орэнны, которая стояла неподвижно и плакала. Сабан дрожал, опасаясь ужасных проклятий вслед, но Орэнна просто повернулась и повела Лэллик домой.

— Она будет мстить, — предупредила Килда.

— Она будет пытаться вернуть обратно своего сына, вот и всё. Но он не вернётся. Не вернётся.

Доставка длинного камня в Рэтэррин заняла двадцать три дня, и Сабан оставался рядом с огромными салазками большую часть путешествия. Но когда они были в двух-трёх днях пути от Храма Неба, он заторопился вперёд с Килдой, Ханой и Леиром. Нужно было предупредить, что ход в храм необходимо расширить, чтобы можно было протащить через него камень. Ров рядом у входа нужно засыпать, а обрамляющие камни — убрать, и он хотел, чтобы всё это было сделано до прибытия гигантского валуна.

Камень притащили двумя днями позже, и Сабан поручил сорока рабам придать ему форму колонны. Начерно это было сделано в Каталло, но теперь его нужно было выровнять, отполировать и слегка заузить с одного конца. Дюжина других рабов начали копать яму для камня, глубоко вкапываясь в меловой грунт под почвой.

Сабан не заходил в селение, а Камабан не приходил в храм в первые дни после прибытия длинного камня, но Сабан чувствовал напряжение в воздухе подобно тому, как чувствовал запах из ям дубильщиков кож. Люди, приходившие в храм, избегали Сабана, или принуждали себя вести праздные разговоры и, казалось, не замечали, что Леир теперь живёт со своим отцом. Рабы трудились, Сабан делал вид, что опасности нет, а камень постепенно приобретал гладкую форму.

Ударили первые морозы. Небо было ясным и светлым, и Камабан, наконец, посетил храм. Он пришёл с двумя десятками копьеносцев, одетых в одеяния для битвы, под предводительством Ваккала, копьё которого было украшено скальпами людей, убитых им в битве за Каталло. У Камабана, закутанного в отцовский плащ из медвежьей шкуры, на поясе висел бронзовый меч. Его волосы были лохматыми и растрёпанными, их пряди унизывали детские кости, свисающие также и с его бороды, в которой теперь была белая полоска, как у барсука. Он подал знак воинам ждать возле Камня Солнца и медленно пошёл к Сабану. Только младший жрец пошёл вместе с ним, держа в руках символ племени.

Когда Камабан пересёк проход между двумя колоннами, которые были раздвинуты, чтобы самые длинные камни можно было затащить в храм, наступила тишина. Его лицо было злым. Рабы рядом с Сабаном попятились, оставив его одного рядом с Камнем Земли. Камабан остановился и оглядел храм. Жрец с символом племени встал в двух шагах позади него.

— Ни один камень не установлен, — его голос был спокойным, но на Сабана он смотрел мрачно. — Почему ни один из камней не установлен?

— Сначала им нужно придать форму.

— Эти уже нужной формы, — сказал Камабан, указывая своим жезлом на несколько колонн Небесного круга.

— Если их установить, — сказал Сабан, — они встанут на пути крупных камней. А сначала нужно установить их.

Камабан кивнул.

— А где длинные камни? — он расспрашивал очень спокойно, словно не ссорился с Сабаном, но эта сдержанность только повышала угрозу его присутствия.

— Первый здесь, — сказал Сабан, указывая на огромный валун, лежавший посреди кучи осколков камня и пыли. — Мерет повёл салазки обратно в Каталло и вернётся со следующим. А этот, — он кивнул в сторону длинного валуна, — будет установлен до Середины зимы.

Камабан снова кивнул, казалось, он был удовлетворён. Но потом он вытащил свой меч, подошёл к длинному камню и начал точить его о край камня.

— Я говорил с Орэнной, — сказал он, его голос был всё так же спокоен, — и она рассказала мне интересную историю.

— Про Леира? — спросил Сабан с вызовом, чтобы скрыть волнение.

— Она конечно же рассказала мне про Леира, — Камабан сделал паузу, чтобы проверить остроту лезвия своего клинка, и снова начал водить мечом по камню. Звук был раздражающий. — А я согласен с тобой относительно Леира, брат, — продолжил он, мельком взглянув на Сабана, — он должен быть мужчиной. Я не вижу в нём жреца. У него нет видений, как у сестры. Он больше похож на тебя. Но я думаю, что он не должен жить с тобой. Ему нужно обучаться в военных походах и на охотничьих тропах. Он может жить у Гундура.

Сабан кивнул. Гундур не был жестоким человеком, а его сыновья выросли честными людьми.

— Пусть живёт в хижине Гундура, — согласился он.

— Нет, — сказал Камабан, нахмурившись, разглядывая маленькую зазубрину на лезвии меча, — интересная история, которую мне рассказала Орэнна, про Дирэввин. — Он поднял взгляд на Сабана. — Она до сих пор жива. Ты знаешь об этом?

— Откуда мне знать?

— Но её дочери с ней нет, — Камабан выпрямился и теперь смотрел Сабану прямо в глаза. — Её дочь, кажется, отослали жить в селение. Дирэввин опасалась, что та будет болеть и умрёт в лесах, и поэтому отослала её. В Каталло, наверное, как ты думаешь? Или может быть сюда? В Рэтэррин? Эту историю рассказывают шёпотом в хижинах Каталло, но Орэнна слышит всё. А ты слышал эту историю, Сабан?

— Нет.

Камабан улыбнулся и указал куда-то мечом. Сабан обернулся и увидел, что два копьеносца нашли Ханну и выводят её из хижины. Килда пронзительно кричала на них, но третий воин преградил ей дорогу, когда испуганного ребёнка привели к Камабану. Сабан рванулся забрать девочку от копьеносцев, но один из них направил оружие на Сабана, а другой передал ребёнка Камабану, который сначала схватил её, а потом приложил свой свеженаточенный меч к её горлу.

— У её матери, если это её мать, — сказал Камабан, — светлые волосы. А у этого ребёнка — чёрные.

Сабан притронулся к своим чёрным волосам. Камабан покачал головой.

— Она слишком большая, чтобы быть твоим ребёнком, Сабан, если ты не встречался с её матерью до того, как мы начали строить храм, — он усилил давление меча, и Ханна начала задыхаться. — Это выродок Дирэввин, Сабан?

— Нет, — сказал Сабан.

Камабан тихо засмеялся.

— Ты когда-то был любовником Дирэввин, — сказал он, — и может быть, ты до сих пор любишь её? Этого достаточно, наверное, для того, чтобы помогать ей?

— А ты когда-то хотел жениться на ней, брат, — зашипел Сабан, — однако это не означает, что ты будешь помогать ей теперь. — Сабан увидел, что Камабан удивился, что он знает о его предложении Дирэввин, и улыбнулся. — Ты хочешь, чтобы я громко прокричал об этом, брат?

Ханна завизжала, когда Камабан передёрнулся от гнева.

— Ты угрожаешь мне, Сабан?

— Я? — Сабан расхохотался. — Угрожаю тебе, колдун? Но как ты построишь этот храм, брат, если убьёшь меня? Ты можешь построить треногу? Ты можешь запрячь волов? Ты знаешь, как естественным образом разломить камень? Ты хвастаешься, что никогда в жизни не держал в руках топора, и ты сможешь построить этот храм?

Камабан рассмеялся этому вопросу.

— Я могу найти сотню людей для установки камней! — презрительно сказал он.

Сабан улыбнулся.

— Так пусть эта сотня людей расскажет тебе, как они поднимут один камень на другой, — он указал на длинный камень. — Когда его установят, брат, он будет в четыре раза выше человеческого роста. В четыре раза! А как ты поднимешь другой камень на его вершину? Ты знаешь? — он посмотрел за спину Камабана и ещё громче прокричал этот вопрос. — Кто-нибудь знает? — он повернулся к копьеносцам. — Ваккал? Гундур? Вы можете мне сказать? Как вы поднимете камень-перекладину на вершину этой колонны? И не одну перекладину, а целый круг из камней! Как вы сделаете это? Ответьте мне!

Никто не произнёс ни слова. Все только смотрели на него. Камабан пожал плечами.

— Земляная насыпь, конечно, — сказал он.

— Земляная насыпь? — Сабан презрительно засмеялся. — Тебе нужно поднять тридцать пять перемычек, брат, и ты сделаешь тридцать пять насыпей? Сколько на это уйдёт времени? И как ты наскребёшь эти насыпи из этой скудной земли? Поднимай камни с помощью земляной насыпи и твои праправнуки не увидят храм достроенным.

— А как ты будешь делать это? — сердито спросил Камабан.

— Как надо, — ответил Сабан.

— Скажи мне! — закричал Камабан.

— Нет, — сказал Сабан, — а без меня, брат, у тебя никогда не будет храма. У тебя будет беспорядочная куча обломков скал. — Он указал на Ханну. — Если ты убьёшь этого ребёнка, я уйду прочь отсюда и ни разу даже не оглянусь, ни разу! Она ребёнок рабыни, но я люблю её. Ты думаешь, что она дочь Дирэввин? — Сабан с презрением плюнул на длинный камень. — Ты думаешь, что Дирэввин послала бы своего ребёнка в племя, где руководишь ты? Обыщи всё, брат, разрушь каждую хижину, но не ищи здесь ребёнка Дирэввин.

Камабан долго смотрел на него.

— Ты клянёшься, что она не дочь Дирэввин?

— Да, — сказал Сабан и почувствовал, как мороз пробежал по коже, потому что лживая клятва не проходит бесследно, но если бы он заколебался, или сказал бы правду, Ханна сразу бы умерла.

Камабан внимательно следил за ним, затем подал знак жрецу выйти вперёд и опустить череп символа племени к Сабану. Он всё ещё прижимал меч к тоненькому горлу Ханны.

— Положи руку на череп, — приказал он Сабану, — и поклянись именем предков, что этот ребёнок не выродок Дирэввин.

Сабан медленно вытянул руку. Это была самая страшная клятва, какую он мог принести, а лгать перед предками было равнозначно предательству своего племени, но он положил пальцы на череп и кивнул.

— Я клянусь.

— Жизнью своей дочери? — продолжал требовать Камабан.

Пот градом катился с Сабана. Весь мир, казалось, пошатнулся перед ним, но на него Ханна смотрела, и он почувствовал, что снова кивнул.

— Жизнью Лэллик, — сказал он, и он осознавал, что произнёс ужасную ложь. Теперь, чтобы Лэллик осталась жива, он должен искупить её, но не знал, как сможет сделать это.

Камабан оттолкнул Ханну, и она подбежала к Сабану и, рыдая, вцепилась в него. Он поднял её на руки и крепко прижал к себе.

— Построй мне храм, брат, — сказал Камабан, заталкивая меч себе за кожаный пояс, — построй мне храм, но торопись! — Он повысил голос. — У тебя всегда много отговорок! Камень твёрдый, земля слишком сырая для салазок, копыта волов повреждены! И ничего не делается! — последние слова он провизжал. Он весь затрясся, и Сабан подумал, что его брат сейчас закатит глаза и с завываниями погрузится в транс, который наполнит храм кровью и страхом, но Камабан только взвизгнул, словно от боли, резко повернулся и пошёл прочь. — Построй мне храм! — прокричал он, а Сабан ещё крепче прижал к себе рыдающую от страха Ханну.

Когда Камабан вышел из храма в сопровождении своих воинов, Сабан опустился на длинный камню и глубоко вздохнул. День был холодным, но с Сабана всё ещё градом катился пот. Килда подбежала к нему и взяла Ханну на руки.

— Я думала, что он убьёт вас обоих! — сказала она.

— Я поклялся жизнью моей дочери за жизнь Ханны, — глухо сказал Сабана. — Он узнал, кто она, а я поклялся, что это не так, — он закрыл глаза, его трясло. — Я принёс лживую клятву.

Килда молчала. Рабы уставились на Сабана.

— Я подверг риску жизнь Лэллик, — слёзы лились по его щекам, оставляя полосы на светлой каменной пыли.

— Что ты будешь делать? — тихо спросила Килда.

— Боги должны простить меня, больше не сможет никто.

— Если ты построишь богам храм, — сказала Килда, — они простят тебя. Построй его, Сабан, построй, — она протянула руку и утёрла слёзы с его лица. — А как ты поднимешь перекладины?

— Я не знаю, — ответил Сабан. — Я, правда, не знаю.

«Но если он придумает это, — подумал он, — тогда вероятно боги смилуются над ним, и Лэллик будет жить». Теперь только храм может спасти её, и он повернулся к рабам.

— Работайте! — приказал он им. — Работайте! Чем скорее всё будет закончено, тем скорее вы все будете свободны!

И они работали. Они били молотками, откалывали куски от камней, долбили камни и землю, и шлифовали поверхность камней. Их руки постоянно ломило от боли, ноздри забивались пылью, и жгло глаза. Самые сильные трудились над длинным камнем, и, как и обещал Сабан, он был готов незадолго до середины зимы. Наступил день, когда был готов и превратился из куска скалы в стройный, изящный, слегка конусовидный монолит. Сабан уже знал, как можно установить его. Он припомнил совет Галета и предложил поднимать камень боком, так как опасался, что узкий камень может переломиться надвое. Но сначала камень нужно было передвинуть к краю его ямы, и на это ушло шесть дней, заполненных работой с рычагами, потом и ругательствами. А потом его нужно было поставить набок, и на это ушёл ещё один целый день. Наконец он стоял на направляющих брёвнах, и Сабан обвязал верёвки по всей длине камня и привязал постромки к шестидесяти волам, которые должны были втянуть камень в яму.

Яма была самой глубокой, какую Сабан когда-либо видел. Её глубина была в два человеческих роста, и он выложил её уклон и противоположную уклону стенку ямы расколотыми надвое брёвнами, смазанными свиным жиром. Верёвки протянулись от камня над ямой, через ров и валы к стаду из шестидесяти волов. Их дыхание образовывало лёгкий туман. Сабан подал сигнал, и погонщики начали колоть стрекалами животных, а скрученные кожаные верёвки поднялись над землёй, выровнялись, задрожали и напряглись, и, наконец, камень медленно двинулся вперёд.

— Теперь медленнее! Медленнее! — кричал Сабан. Он опасался, что камень может опрокинуться, но он достаточно безопасно скользил вперёд, откалывая щепки от бревенчатых роликов. Рабы вытягивали брёвна из-под задней части колонны, а её передний край уже приблизился к уклону. Затем одна из верёвок порвалась, вызвав шквал криков и долгое ожидание, пока не принесли новую верёвку и привязали её к упряжке.

Волов опять начали подгонять, и огромный камень очень медленно скользил вперёд, пока половина его не начала нависать над уклоном, а другая половина всё ещё оставалась на роликах. Затем волы потянули вперёд ещё немного, и Сабан закричал погонщикам остановить животных, потому что камень, наконец, начал качаться. Какое-то мгновение он, казалось, балансировал на краю уклона, а потом его передняя часть рухнула вниз по брёвнам. Земля сотряслась от удара, и огромный валун скользнул вниз по уклону в яму.

На ночь Сабан оставил камень в этом положении. Один конец колонны под углом устремлялся в небо, а выточенный на нём выступ, который будет креплением для перекладины самой высокой арки, застыл под светом зимних звёзд.

На следующий день он приказал рабам принести корзины с меловым гравием и речными камнями к краю ямы и обвязал десять верёвок вокруг наклонённого камня. Он протянул верёвки через верх треноги, которая была в четыре раза выше человеческого роста, и дальше к волам, ожидающим с внешней части рва. Выемка в вершине треноги, через которую скользили верёвки, была гладко отполирована и смазана жиром. Сами верёвки тоже были смазаны жиром. Камабан и Хэрэгг оба пришли посмотреть, и главный жрец не смог сдержать восхищения.

— Я и не предполагал, что такой огромный камень вообще можно поднять! — воскликнул он.

«А если камень сейчас разломится, — подумал Сабан, — храм никогда не будет построен, потому что таких длинных камней, которыми можно заменить этот первый большой камень, больше нет».

Большая часть утра ушла на то, чтобы правильно расставить ряды волов, закрепить основания треноги в небольших углублениях в земле и привязать верёвки, но, наконец, всё было готово, и Сабан махнул погонщикам волов и стал наблюдать, как верёвки оторвались от земли. Тренога врезалась в землю, она скрипела, а верёвки были туго натянуты. Погонщики били волов стрекалами, так что кровь стекала по их задним ногам. Верёвки, казалось, сейчас застрянут на вершине треноги, потому что произошёл резкий толчок, и тренога задрожала, но потом они скользнули, и вдруг образовался маленький зазор между колонной и уклоном. Рабы сразу же начали забивать зазор камнями, принесёнными с реки.

— Подгоняйте их! — закричал Камабан. — Подгоняйте их!

Волы склонили головы, содрогающаяся тренога скрипела. Поднимаясь, передний край камня сдирал древесину брёвен, которыми была вложена глубокая яма, но чем выше поднимался камень, тем легче становилось тянуть, потому что верёвки, проходящие через вершину треноги, теперь натягивались почти под прямым углом к камню. Сабан смотрел, затаив дыхание, а камень поднимался и поднимался, его основание обдирало внутреннюю часть ямы, рабы кидали корзины меловой крошки и камней на уклон, чтобы если камень упал бы назад, то не разрушился.

— Подгоняйте их! Подгоняйте их! — кричал Камабан, и стрекала вонзались, верёвки дрожали, волы истекали кровью, а камень медленно поднимался вверх.

— Теперь медленнее! Медленнее! — предупредил Сабан. Колонна стояла почти вертикально, и если волы сейчас потянут слишком сильно, могла возникнуть опасность, что они опрокинут камень. — Всего один шаг! — кричал Сабан, и стадо волов подогнали в последний раз, камень поднялся ещё немного, и под собственным весом колонна встала прямо, передней стороной с размаху врезавшись с ужасным грохотом в защитные брёвна. Сабан затаил дыхание, но камень стоял на месте. Он закричал рабам заполнить и утрамбовать яму. Камабан неуклюже подпрыгивал вверх-вниз, а Хэрэгг плакал от радости. Первый, самый высокий камень храма, был установлен.

Верёвки убрали, яму заполнили, и Сабан, наконец, смог отойти назад и посмотреть. Он увидел восхитительный камень, который был прекраснее любого камня в Каталло, чудо, подобного которому человек в мире никогда не видел.

Он увидел камень такой высокий, как дерево.

Его сердце, казалось, разорвётся, когда он смотрел на это, и в глазах стояли слёзы. «Он прекрасен», — подумал Сабан. Камень был гладким, правильным и вызывающим восторг. Он внезапно стал доминировать над широким пейзажем. Он возвышался над Камнем Земли, о котором ранее думали, что он самый большой. Этот был необыкновенным.

— Он восхитительный, — сказал Камабан, его глаза были широко раскрыты.

— Это работа Слаола, — глухо сказал Хэрэгг.

Даже на рабов это произвело впечатление. Это был их труд, но они смотрели на камень как на чудо. Ни в одном из своих племен, ни в одном храме, ни в одном краю и ни в одном из своих снов они не видели камня, такого большого, ровного и совершенного. В этот момент Сабан понял, что боги должны признать то, что делал Камабан. Даже на Килду удалось произвести впечатление.

— А ты потом поднимешь камень на вершину этого? — спросила она Сабана этим же вечером.

— Да, — сказал он. — Это только одна из колонн арки.

— Но ты до сих пор не знаешь, как?

— Может быть, боги подскажут мне, — сказал он.

Они стояли одни рядом с огромным камнем. Наступила ночь, и камень из серого стал чёрным. Сабан вгляделся в монолит, и его снова охватило чувство изумления — это он доставил, придал форму и поднял такой камень. И он понял в этот момент, что он сможет достроить этот храм. Есть люди, которые говорили, что это невозможно, и даже Камабан не знал, как этого достичь, но Сабан знал — он сделает это. И он почувствовал внезапную уверенность, что строительством храма он умилостивит богов, и они простят ему лживую клятву жизнью дочери.

— Я иногда думаю, — сказал он Килде, — что никто из нас на самом деле не знает, зачем мы строим этот храм. Камабан говорит, что знает, Орэнна уверена, что храм приведёт богов в брачную постель, но я на самом деле не знаю, чего хотят боги. Знаю только одно — они хотят, чтобы он был построен. Я думаю, что он удивит нас всех, когда будет завершён.

— То же самое всегда говорила Дирэввин, — откликнулась Килда.

Наступила Середина Зимы, и племя разожгло костры и устроило празднество. Рабы кушали в храме, а после Середины Зимы, когда выпал первый снег, они принялись за вторую колонну высокой арки. Эта колонна была вторым самым длинным камнем, но он был намного короче, так как Сабану не удалось найти такой же длинный камень, как первый. Поэтому он намеренно оставил основание второй колонны искривленным и шишковатым, совсем как нога Камабана до того, как Санна сломала и выпрямила её. И он надеялся, что утяжелённое искривленное основание закрепит колонну в земле. Он вкопает её в неглубокую яму, чтобы вторая колонна по высоте соответствовала первой.

Он поднял камень весной. Тренога была установлена, волы запряжены, и когда животные потянули массу камня, Сабан услышал, как колонна с искривлённым основанием скрипит по мелу и дереву. Но, наконец, камень подняли, яму заполнили, и теперь две колонны рядом стояли на земле, настолько близко друг к другу, что между ними едва мог протиснуться котёнок. Но вершины двух колонн были немного заужены и образовывали прорезь, через которую будет сверкать зимнее солнце.

— Когда ты поднимешь камень на вершину этих двух? — спросил Камабан.

— Через год, — сказал Сабан, — или может быть через два.

— Год! — запротестовал Камабан.

— Камни должны устояться. Мы будем утрамбовывать и заполнять ямы весь год.

— Каждый камень должен выстаиваться целый год? — разочарованно спросил Камабан.

— Два года было бы лучше.

Камабан становился всё более нетерпеливым. Он впадал в отчаяние, когда волы упирались или рвались верёвки, или, что случалось дважды, разрушалась тренога. Он ненавидел момент, когда камень наклонно лежал на уклоне, и целый день уходил на то, чтобы поставить его прямо и укрепить основание камнями и грунтом.

Три года ушло на придание формы и установку десяти высоких колонн Дома Солнца. Поднимать камни было самой лёгкой частью работы. Самым тяжёлым было шлифовать и отбивать камень, и это постоянно наполняло храм шумом и пылью. Вырезать выступы, которые будут креплениями для перемычек на вершинах колонн, оказалось самым трудным, так как каждый из них был в две ладони шириной, и чтобы сделать их, рабы должны были стирать остальную часть вершины колонны. Они делали это крупинка за крупинкой.

Леир стал мужчиной в тот год, когда установили последний камень из Дома Солнца, и в этот же год шесть камней из небесного круга были вкопаны в землю. Леир успешно прошёл испытания и с ликованием разбил меловой шарик на мелкие кусочки. Сабан подарил ему бронзовое копьё, и нанёс татуировку мужественности на грудь своего сына.

— Ты пойдёшь показаться своей матери? — спросил он у сына.

— Она не захочет меня видеть.

— Она будет гордиться тобой, — уверенно сказал Сабан, хотя сам сомневался в этом.

Леир скривился.

— Она будет разочарована мною.

— Тогда пойди повидайся с сестрой, — сказал Сабан, — и расскажи ей, что я скучаю по ней.

Он не видел Лэллик ни с тех пор, как увёл Леира от матери, ни с тех пор, как поклялся её жизнью на черепе символа племени.

— Лэллик ни с кем не встречается, — сказал Леир. — Она вечно напугана. Она прячется в хижине и плачет, когда мать покидает её.

Сабан испугался, что его лживая клятва принесла ужасное проклятие на его дочь, и решил, что должен встретиться с Хэрэггом, взять с главного жреца клятву о молчании, рассказать правду, и принять любое наказание, которое прикажет Хэрэгг.

Но этому не суждено было случиться. Потому что в ночь, когда испытания были завершены, до того, как Сабан смог найти его, Хэрэгг издал громкий крик и умер. А Камабан сошёл с ума.

Камабан так же скорбно выл, как тогда, когда умерла его мать. Он громко рыдал от невыносимого горя, утверждая, что Хэрэгг был ему отцом.

— Он был моей матерью и моим отцом, — кричал он, — моей единственной семьёй!

Он выгнал из своей хижины всех рабынь и исполосовал себя кремневыми ножами. Когда он вышел на дневной свет, всё его тело было в кровавых потёках. Он бросился на тело Хэрэгга и стал причитать, что главный жрец вовсе не умер, а уснул. Он попытался оживить своим дыханием тело Хэрэгга, но оно упорно оставалось мёртвым. Камабан повернулся к Сабану.

— Если бы ты закончил храм, брат, он бы не умер! — Камабан дрожал мелкой дрожью, разбрызгивая капли крови на тело Хэрэгга. Затем он схватил пригоршню земли и швырнул её в Сабана.

— Уходи! — закричал он. — Уходи! Ты никогда по-настоящему не любил меня! Ты никогда не любил меня, уходи!

Гундур быстро отвёл Сабана за хижину из поля зрения Камабана.

— Он убьёт тебя, если ты останешься здесь, — воин нахмурился, прислушиваясь к стонам Камабана. — Внутри него боги, — прошептал он.

— Это было бедой Хэрэгга, — сухо сказал Сабан.

— Бедой?

Сабан пожал плечами.

— Хэрэггу нравилось быть торговцем. Он любил этим заниматься. Ему хотелось многое узнать, ты знаешь это, и он бродил по земле в поисках ответов. Когда он встретил Камабана, он поверил в то, что нашёл истину. Но он скучал по жизни торговца. Он не должен был здесь оставаться главным жрецом, потому что после этого он уже никогда не был прежним.

Камабан настоял, чтобы тело Хэрэгга не относили в Место Смерти, и поэтому тело положили на решётку и понесли к месту между Камнем Земли и самыми высокими колоннами, стоящими в ожидании своего камня-перекладины. Его сопровождало всё племя. Камабан рыдал всю дорогу. Он всё ещё был обнажён, его тело было опутано паутиной засохшей крови, и временами он бросался на землю и только Орэнна, пришедшая из Каталло на известие о смерти Хэрэгга, могла убедить его идти дальше. Она была одета в платье из волчьей шкуры, посыпанное золой. Её волосы были растрёпаны. Лэллик, уже почти взрослая, шла рядом с ней. Она была бледной и худенькой девушкой со светлыми глазами и испуганным выражением лица. Она выглядела встревоженной, когда Сабан приблизился к ней.

— Я покажу тебе камни, — сказал он Лэллик, — и как мы придаем им форму.

— Она уже знает, — огрызнулась Орэнна. — Лаханна показывает ей камни в её снах.

— Правда? — спросил Сабан у Лэллик.

— Каждую ночь, — робко ответила девушка.

— Лэллик! — позвала её Орэнна и с ненавистью посмотрела на Сабана. — Одного ребёнка ты отобрал у богини. Ещё одного забрать у тебя не получится.

Рабы целый день оставались в своих хижинах, а женщины племени танцевали вокруг вала и рва храма, исполняя скорбные песни Слаола. Мужчины танцевали внутри храма, тяжёлыми шагами прокладывая себе путь между незаконченными валунами и пустыми салазками. Камабан, одна из его ран открылась и вновь кровоточила, упал на колени рядом с телом и стал пронзительно кричать в небеса, а Орэнна и Лэллик, единственные женщины, которым было дозволено пересечь границу храма, громко плакали по обе стороны от тела.

Сабан был потрясён, когда увидел, что два жреца позже привели в храм тёлку. Хэрэгг ненавидел жертвоприношения всего живого, но Камабан настаивал, что душа умершего требует крови. Животному подрезали сухожилия и приподняли за хвост. Камабан замахнулся бронзовым топором. Но его удар скользнул по одному из рогов и пришёлся животному в шею. Тёлка жалобно замычала, Камабан ударил снова и опять промахнулся, а когда жрец попытался забрать у него топор, он, замахнувшись опять, описал опасный полукруг и, едва не попав по жрецу, с безумной яростью нанёс животному рану. Кровь брызнула во все стороны — на Камень Земли, на тело, на Орэнну, Лэллик и Камабана, и сражённое животное рухнуло на землю, а Камабан глубоко вонзил топор в позвоночник, закончив мучения животного. Он отбросил топор и упал на колени.

— Он будет жить! — закричал он, — он будет жить снова!

— Он будет жить, — эхом отозвалась Орэнна. Она обняла Камабана за плечи и подняла его. — Хэрэгг будет жить, — тихо сказала она, поглаживая Камабана, рыдающего на её плече.

Тёлку утащили, и Сабан сердито стал шаркать ногами, закидывая меловой пылью потёки крови.

— Здесь никогда не должно было быть жертвоприношений, — сказал он Килде.

— Кто говорил это? — спросила она.

— Хэрэгг.

— А теперь Хэрэгг мёртв, — угрюмо сказала она.

Хэрэгг был мёртв, а его тело оставалось в Доме Солнца, где оно медленно разлагалось, и запах умершего жреца постоянно был в ноздрях людей, копающих ямы и обтачивающих камни. Вороны расклевывали тело, а в разлагающейся плоти копошились личинки. Целый год ушёл на то, чтобы от тела остались только кости, но даже тогда Камабан отказывался захоронить его.

— Он останется здесь, — решил он, и кости остались на месте. Некоторые из них растащили звери, но Сабан старался сохранить скелет целым. В течение года разум Камабана восстановился, и он объявил, что займёт место Хэрэгга и будет теперь и вождём, и главным жрецом. Он настаивал, что кости Хэрэгга нуждаются в жертвенной крови, и поэтому приводил овец, коз, коров, свиней и даже птиц в храм, где убивал их прямо над высохшими костями, так что тё стали чёрными от постоянной крови. Рабы обходили кости стороной, а однажды Сабан был потрясён, увидев Ханну, сидевшую на корточках над залитым кровью скелетом.

— Он, правда, будет жить снова? — спросила она Сабана.

— Так говорит Камабан, — ответил Сабан.

Ханна содрогнулась, представив, как на скелете жреца появляются мышцы и кожа, а затем он осторожно встаёт на ноги и, пошатываясь, словно пьяный на негнущихся ногах, бродит среди камней.

— А когда ты умрёшь, — спросила она Сабана, — ты тоже будешь лежать в храме?

— Когда я умру, — сказал ей Сабан, — вы должны похоронить меня там, где вообще нет камней. Совсем нет камней.

Ханна задумалась, а потом неожиданно рассмеялась. Она быстро росла, и через год другой, уже будет считаться женщиной. Она знала, кто её настоящая мать, и также знала, что её жизнь зависит от того, чтобы никогда не признаваться в этом. И она называла Килду матерью, а Сабана отцам. Иногда она спрашивала Сабана, жива ли её настоящая мать, но Сабан мог ответить только то, что он на это надеется, однако на самом деле он опасался обратного. Ханна всё больше и больше становилась похожа на Дирэввин в юности, у неё был такой же темноглазый жизнерадостный взгляд, та же самая энергичность, и молодые люди Рэтэррина уже оценили это. Сабан предполагал, что на следующий год ему, возможно, придётся поместить глиняный символ и череп на крыше своей хижины. Среди поклонников Ханны был и Леир, а она в свою очередь тоже восхищалась сыном Сабана, который превратился в высокого, с чёрными заплетёнными на затылке волосами, спадающими вниз по спине, юношу. У него уже были первые отметки об убийствах на груди. Ходили слухи, что Камабан хочет, чтобы Леир стал следующим вождём, и многие полагали, что это хорошо, потому что Леир уже был известен своей храбростью. Он сражался в отряде Гундура, и постоянно был занят или на защите обширных границ Рэтэррина, или в дальних набегах за эти туманные границы, откуда возвращался с волами или рабами. Сабан гордился своим сыном, хотя видел его очень редко, так как Камабан после смерти Хэрэгга требовал, чтобы работа в храме была ускорена. Было задействовано ещё больше рабов, и чтобы прокормить их и племя, отправлялось ещё больше военных отрядов на поиски свиней, волов и зерна. Храм превратился в огромный рот, который нужно было кормить, а из Каталло всё ещё прибывали камни, которые надо было обрабатывать, оббивать и обжигать, а Камабан всё ещё не унимался.

— Почему всё так долго? — постоянно спрашивал он.

— Потому что камень слишком твёрдый, — так же постоянно отвечал Сабан.

— Бей рабов! — требовал Камабан.

— И всё будет вдвое дольше, — пригрозил Сабан. Камабан начинал злиться и ругался, что Сабан его враг.

Когда половина колонн небесного круга уже стояла на месте, Камабан потребовал нового усовершенствования.

— Небесный круг будет горизонтальным, так ведь? — спросил он у Сабана.

— Горизонтальным?

— Плоским! — сердито сказал Камабан, ровно проведя перед собой рукой. — Плоским, как поверхность озера.

Сабан задумался, нахмурившись.

— Храм плавно опускается, — сказал он, указывая на лёгкий уклон на земле, — и если колонны небесного круга будут все одинаковой высоты, каменное кольцо повторит этот уклон.

— Круг должен быть горизонтальным! — настаивал Камабан. — Он должен быть горизонтальным! — он замолчал, увидев, как Ханна вышла из хижины, и хитрая улыбка мелькнула на его лице. — Она похожа на Дирэввин.

— Она юная и темноволосая, — беззаботно сказал Сабан, — вот и всё.

— Но жизнь твоей дочери доказывает, что она не дочь Дирэввин, — сказал Камабан, всё ещё улыбаясь, — не так ли?

— Ты слышал мою клятву, — сказал Сабан, и для того, чтобы отвлечь Камабана, пообещал сделать небесный круг плоским, хотя понимал, что на это уйдёт ещё больше времени. Он положил лёгкие доски на вершины стоящих рядом колонн, а на каждой из них он сделал глиняные желоба. Когда он наполнил желоба водой, было видно, на одном ли уровне соседние колонны. Некоторые из колонн оказались слишком высокими, и рабы забирались наверх по сколоченным лестницам и молотками сбивали верхнюю часть. После этого, из-за того, что Сабан боялся устанавливать слишком короткий камень, он намеренно оставлял новые колонны немного повыше, так что каждую из них нужно было оббивать и скрести, пока она не становилась одного уровня с соседями.

Один камень едва не разломился, когда его устанавливали. Он скользнул с роликов, ударившись в обкладывающие яму половинки бревён, и на камне появилась большая трещина, наискосок пробежавшая по его поверхности. Сабан всё равно приказал поднимать камень, и каким-то чудом он не разломился, когда, качнувшись, успешно встал на место, хотя трещина всё также была видна.

— Он будет стоять, — сказал Камабан, — он будет стоять.

В течение следующих двух лет из Каталло привезли все остальные камни, и половина небесного круга уже стояла на месте, но до того, как эти колонны будут завершены, Сабан знал, что должен втащить камни-перемычки в центр храма, и сделал это летом. Камни втащило множество рабов, которые маневрировали салазками так, чтобы каждый камень-перекладина встал рядом с парными колоннами, на которые его поднимут.

Сабан днями и ночами думал о том, как поднять эти перекладины. Их было тридцать пять — тридцать из них на Небесный Круг, и пять — на арки дома солнца. В одну из глухих зимних ночей к нему пришёл ответ.

Ответом стало бревно. С помощью множества брёвен, которые необходимо было нарубить в лесах и притащить в храм, а Сабан с шестнадцатью рабами попытается претворить в жизнь свою идею.

Он начал с самой высокой арки. Салазки с камнем-перемычкой арки стояли параллельно парным колоннам в двух шагах от них, и Сабан приказал рабам положить длинные брёвна вокруг салазок так, что когда это было сделано, казалось, что длинный камень лежит на платформе. Теперь рабы с помощью дубовых рычагов приподняли один конец камня, а Сабан просунул длинное бревно под него поперёк брёвен нижнего уровня. Он сделал то же самое и с другого конца камня, и теперь камень-перемычка лежал на двух рядах брёвен на локоть выше длинной платформы.

Принесли ещё много брёвен и уложили вокруг двух слоёв брёвен, пока снова камень не оказался лежащим на платформе. Потом камень снова приподняли с помощью рычагов, и теперь он опирался на два массива брёвен. Следующую платформу выложили вокруг них, брёвна теперь лежали параллельно брёвнам первого слоя. Платформа теперь состояла из трёх уровней и была достаточно широкой и длинной, чтобы люди могли использовать рычаги под камнем при каждом последующем подъёме.

Слой за слоем камень подняли, и валун достиг самой вершины парных колонн и теперь казался парящим на исполинском штабеле уложенных бревен. Камень поддерживали двадцать пять уровней брёвен, но он всё ещё не мог скользнуть на колонны, так как Сабану нужно было вымерить по два выступа на вершинах колонн и сделать меловые метки на перемычке, где должны быть выдолблены соответствующие углубления. Одиннадцать дней ушло на поднятие камня, и ещё двадцать потребовались, чтобы выбить и отшлифовать выемки. Теперь камень нужно было передвинуть с помощью рычагов. Под него подложили ещё два уровня брёвен, и рабы начали осторожно приподнимать и двигать его. Камень медленно двигали через платформу и два удерживающих бревна, пока выемки не нависли прямо над выступами на вершинах колонн.

Три человека удерживали один край камня-перекладины, Сабан отбросил бревно, поддерживающее камень, а рабы убрали рычаг, и камень с грохотом упал на колонну. Платформа зашаталась, но ни камень, ни колонна не сломались. То же самое повторили с другой стороны, камень вновь упал с грохотом, и первая, самая высокая из пяти огромных арок была закончена.

Платформу разобрали и перенесли к следующей паре колонн, а когда рабы начали выкладывать первый слой брёвен вокруг второго камня-перемычки, Сабан отступил назад и стал смотреть на арку.

Он почувствовал смирение. Он знал, лучше, чем кто-либо, сколько труда, сколько дней шлифовки и взмахов молотками, сколько пота и тяжкого труда ушло на эти три камня. Он знал, что одна из колонн была недостаточно высока и поэтому стояла на неуклюже изогнутом основании в неглубокой яме, но арка получилась восхитительной. От её вида захватывало дыхание. Она парила в воздухе. А её перекладина, валун, который был таким тяжёлым, что понадобилось шестнадцать волов, чтобы притащить его из Каталло, теперь поднялся высоко в небо, и человек не мог дотянуться до него рукой. Это будет стоять здесь навеки, и по телу Сабана пробежала дрожь, когда он спросил себя, сможет ли кто-нибудь когда-либо поднять нечто такое же тяжёлое так высоко в небо. Он обернулся и посмотрел на солнце, садившееся в бледные облака на западе. «Слаол обязательно должен был видеть это, — подумал он. — Слаол обязательно вознаградит за такой труд жизнью Лэллик», — и эта надежда наполнила слезами глаза Сабана, он упал на колени и припал лбом к земле.

— Сколько дней ушло на это? — хотел знать Камабан.

— На несколько дней больше, чем полная Луна, — сказал Сабан, — но с остальными будет быстрее, потому что колонны ниже.

— Тридцать четыре перемычки нужно поднять! — закричал Камабан. — Это три года!

Он завыл от разочарования и обернулся посмотреть на рабов, которые стучали и шлифовали оставшиеся колонны небесного круга.

— Не все камни нужно тщательно отшлифовать, — сказал Камабан. — Если они почти прямоугольные, поднимайте их. Оставьте наружные края, они могут остаться необработанными.

Сабан изумлённо посмотрел на своего брата.

— Что нужно сделать? — спросил он. Годами Камабан требовал совершенства, а теперь хотел, чтобы были установлены наполовину обработанные камни?

— Делай как я сказал! — закричал Камабан и повернулся к прислушивающимся рабам. — Ни один из вас не отправится домой, пока работа не будет закончена, ни один из вас! Так работайте! Работайте! Работайте!

Уже можно было понять, как будет выглядеть законченный храм, последние колонны уже были установлены, и с запада и севера круг колонн уже выглядел завершённым. Дом Солнца был закончен и возвышался над строящимся кольцом камней. Сабан часто отходил на сотню другую шагов и смотрел на то, что он сделал, и чувствовал изумление. Многие годы были потрачены на этот храм, и он был прекрасным. Больше всего ему нравился рисунок теней, отбрасываемый им — чёткий и прямолинейный, не похожий ни на одну из теней, которые он когда-либо видел. И он понимал, как увиденный им когда-то нарушенный рисунок мира, можно исправить, и в эти моменты он чувствовал восхищение мечтой своего брата. Иногда он вставал в центре храма и чувствовал себя съёжившимся среди колонн и угнетённым их тенью. Даже в самые солнечные дни внутри камней царил мрак, который, казалось, нависает над ним, так что он не мог освободиться от чувства страха, что один из камней-перемычек упадёт. Он знал, что этого не случится. В перекладинах были углубления, вершинам колонн была придана выгнутая форма, чтобы твёрдо удерживать перекладины, однако не смотря на это, особенно стоя рядом с костями Хэрэгга в узком пространстве между самой высокой аркой и Камнем Земли, он чувствовал себя раздавленным тёмной тяжестью храма. А когда он выходил из него, пересекал ров и оглядывался назад, темнота отступала.

Этот храм не был незначительным, в отличие от жалких камней из Сэрмэннина. Он занимал достойное его место, и на него не давили небо и обширный травянистый склон холма. Посетители, некоторые из них приходили из неизвестных стран из-за моря, часто падали на колени при виде храма. А рабы начали во время работы разговаривать приглушёнными голосами.

— Он оживает, — однажды сказала Сабану Килда.

Последнюю колонну Небесного Круга, шириной в два раза меньше, чем остальные, потому что она представляла половину дня лунного цикла, установили в день Середины зимы. Она встала с лёгкостью и Камабан, пришедший посмотреть, как её устанавливают, остался в храме до захода солнца. Был прекрасный день, холодный, но ясный, и небо на юго-западе было нежно подёрнуто тонкими облаками, превращающимися из белых в розовые. Стая скворцов, похожих на кремневые наконечники стрел, кружила над храмом. Птицы казались неисчислимыми и чёрными на фоне высокой пустоты неба. Они взлетели все вместе, одновременно сменили направление полёта, и это зрелище вызвало у Камабана улыбку. Очень давно Камабан не улыбался с таким удовольствием.

— Всё соответствует рисунку, — тихо сказал он.

Солнце садилось всё ниже, удлиняя тени храма, и Сабану стало казаться, что камни шевелятся. Теперь они выглядели чёрными. Они с Камабаном стояли рядом с Камнем Солнца на Священной Тропе, а тени незаметно подбиралась к ним. По мере того, как солнце спускалось всё ниже, храм становился всё выше, а его камни становились всё громаднее и чернее. Потом солнце исчезло за перемычкой самой высокой арки, и первая темнота ночи накрыла братьев. Позади них, в Рэтэррине зажглись костры Середины Зимы, и Сабан предполагал, что Камабан вернётся, чтобы возглавить сегодняшний праздник, но вместо этого он чего-то ждал, с нетерпением вглядываясь в затенённые камни.

— Скоро, — шептал он, — очень скоро.

Спустя несколько мгновений нижний край самого высокого камня-перемычки окрасился багрово-красным, а затем солнце блеснуло через щель между самыми высокими колоннами, и Камабан от радости захлопал в ладоши.

— Всё получилось! — закричал он. — Получилось!

Земля вокруг них была полностью погружена во мрак, так как тени колонн Небесного Круга все вместе отбрасывали обширный покров теней на Священную Тропу, но в центре этой огромной тени сиял луч света. Это был свет угасающего солнца, последний луч света в этом году, и он пронзил горизонт над лесами, над лугом и через арку ослепил Камабана, стоящего возле Камня Солнца.

— Сюда! — кричал Камабан, ударяя себя в грудь, словно привлекая внимание Слаола. — Сюда! — снова закричал он, и в состоянии восторга внимательно смотрел, как солнце скользнуло за камни, и тень от камней превратилась в одну обширную темноту, поглотившую луга.

— Ты видел, что мы создали? — возбуждённо спросил Камабан. — Угасающее солнце увидит камень, отмечающий его самую великую силу, и снова затоскует по этой силе, и освободится от своей зимней слабости. Всё получится! Всё получится! — он повернулся и охватил Сабана за плечи. — Я хочу, чтобы он был готов к следующей Середине Зимы ко Дню Зимнего Солнца.

— Он будет готов, — пообещал Сабан.

Камабан посмотрел Сабану в глаза и нахмурился.

— Ты прощаешь меня, брат?

— Что прощаю тебе? — спросил Сабан, прекрасно понимая, о чём спрашивает Камабан.

Камабан скривился.

— Слаол и Лаханна должны быть вместе, — он отпустил плечи Сабана. — Я знаю, что это тяжело для тебя, но боги жестоки к нам. Они жестоки! Иногда ночами я молился, чтобы Слаол выбросил свою плеть, но он заставлял меня истекать кровью. Он заставлял меня истекать кровью.

— А Орэнна дарит тебе радость? — спросил Сабан.

Камабан отшатнулся, потом кивнул.

— Она дарит мне радость, а то, что сделал ты, брат, — он кивнул в сторону храма, — подарит нам всем такую радость. Заканчивай его. Просто заканчивай его.

Он ушёл.

Колонны, обрамляющие вход, принесли к проходу и вернули на свои места, и теперь всё, что необходимо было сделать, это поднять последние камни-перекладины на Небесный круг. Сабана беспокоило, что у последних колонн не будет достаточно времени, чтобы устояться в земле, но Камабан теперь не терпел отсрочек.

— Он должен быть завершён, — настаивал он, — он должен быть готовым.

Готовым для чего? Иногда, когда Сабан долго смотрел на затенённые камни, ему начинало казаться, что у них на самом деле своя собственная жизнь. Когда он был усталым, а освещение тусклым, камни казались двигающимися, словно огромные танцоры, но если он поднимал голову и смотрел прямо на камни, все они были неподвижны. И всё-таки боги ходили среди камней, в этом он был уверен. Храм ещё не был освящён, но боги уже нашли его. Они размышляли над высокими камнями. Иногда по ночам он молился им. Килда нашла его за этим занятием однажды вечером. Она присела и стала дожидаться, когда он закончит, а потом спросила, о чём он молил богов.

— Я постоянно молюсь, чтобы они сохранили жизнь моей дочери.

— Твоя дочь теперь Ханна. И моя тоже.

— Ты думаешь, Дирэввин мертва?

— Я думаю, что она жива, но я думаю, что ты и я всегда будем родителями для Ханны.

Сабан кивнул, но он всё равно молился за Лэллик. Она будет здесь жрицей, а он был строителем этого храма. «В своё время, — решил он, — она перестанет бояться, и будет доверять ему, потому что непременно увидит, какое это прекрасное место — дом для богов, и его построил её отец».

И теперь он почти окончен.

Быки-танцоры скакали в Середине лета. Костры распугивали злобных духов, и на рассвете в самый первый раз восходящее солнце отбросило тень Камня Солнца через кольцо колонн Небесного Круга в сердце храма, где лежали кости Хэрэгга.

Последним камням-перекладинам придали нужную форму. У одного из этих камней углубления оказались слишком близко друг к другу, потому что Камабан настоял, что будет быстрее делать выемки до поднятия камня, и Сабан приказал выдолбить третье углубление. Это будет, молился он, последней задержкой.

Урожай был собран. Женщины танцевали на молотильных участках, а жрецы обмолотили первые зёрна. Рабы больше не ходили в Каталло, так как было мало работы и для работающих в храме, но Камабан всё отказывался освободить их.

— Мы будем кормить их до освящения храма, — сказал он. — Они строили его, они должны увидеть его законченным, а потом они будут свободны.

Наступила зима, и люди надеялись, что это будет самая последняя зима на земле. У Килды был выкидыш, и она рыдала целыми днями.

— Я всегда хотела ребёнка, — сказала она Сабану, — но боги не дают мне его.

— У тебя есть Ханна, — сказал Сабан, пытаясь утешить её, так же как она пыталась утешить его.

— Она почти взрослая, — сказала Килда, — и её судьба уже близко.

— Её судьба?

Килда пожала плечами.

— Она дочь Дирэввин. В ней кровь Санны. У неё есть судьба, Сабан, и она скоро наступит.

Она пришла на следующий день. Был мороз, и камни подёрнулись инеем. Осталось поднять только два камня-перемычки, и Сабан начинал платформу, когда из селения пришёл Леир. Он был одет в убранство воина Рэтэррина с лисьими хвостами, вплетёнными в волосы, его грудь была синей от татуировок. В руках он держал копьё с подвешенными на нём ценными перьями орлана-белохвоста, которые были частью дани, принесённой в Рэтэррин восхищённым вождём с отдалённого побережья. Леир пересёк тропинку через ров и осмотрел камни.

— Храм будет готов в Середине зимы? — спросил он отца.

— Конечно, — сказал Сабан.

Леир криво улыбнулся, потом кивнул в сторону Священной Тропы, предлагая пройти туда. Сабан озадаченно последовал за сыном обратно по ту сторону рва.

— Камабан говорит, что костям Хэрэгга нужна кровь, — решительно начал Леир.

Сабан кивнул.

— Постоянно.

Этим утром Камабан приходил со связанным лебедем, который шипел на камни, пока ему не перерезали шею. Храм пропах кровью, потому что не успевала высохнуть кровь от одного жертвоприношения, как к костям Хэрэгга приносили и убивали другое животное или птицу.

— А когда он будет освящён, — угрюмо продолжил Леир, — нам было обещано, что все умершие, не только Хэрэгг, обретут новую жизнь благодаря камням.

— Нам? — спросил Сабан. Он думал, что мёртвые должны уйти из владений Лаханны и перейти под опеку Слаола. Однако назначение храма было постоянным объектом для слухов и рассказов. В самом деле, чем ближе было освящение храма, тем у всех было меньше уверенности в том, какова цель храма. Все знали, что зима должна быть изгнана, но ожидалось нечто ещё большее. Некоторые говорили, что умершие вернутся, а другие — что только те мёртвецы, которые будут лежать в храме, получат обратно свои жизни.

— А чтобы дать мёртвым жизнь, — продолжил Леир, — Камабан хочет больше крови. — Он остановился рядом с Камнем Солнца и оглянулся. Несколько рабов полировали уже установленные колонны, а около двадцати женщин выдёргивали сорняки изо рва. — Эти рабы не пойдут домой, когда храм будет закончен.

— Некоторые наверняка останутся, — сказал Сабан. — Им всем была обещана свобода, и большинство захочет вернуться домой, если конечно смогут вспомнить, где их дом.

Леир покачал головой.

— Камабан был пьян прошлой ночью, — сказал он, — и сказал Гундуру, что он хочет дорогу из голов, ведущую из селения к храму. Это будет тропа мёртвых, чтобы показать, как мы идём от смерти к жизни, — он посмотрел Сабану в лицо. — Он говорит, что видел это во сне, и что этого требует Слаол. Люди Гундура убьют рабов.

— Нет! — Сабан не мог поверить.

— Они убьют рабов в храме, чтобы их кровь пропитала землю, потом у них отрежут головы и разложат их на валах Тропы, — безжалостно сказал Леир. — Мы — копьеносцы, должны совершить эти убийства.

Сабан вздрогнул. Он посмотрел в сторону хижины, где Килда присматривала за костром, и увидел Ханну, вышедшую через низкий проход с сухими дровами. Девушка увидела Леира, но должно быть почувствовала, что он хочет оставаться вдвоём с отцом, и осталась возле хижины с Килдой.

— А что ты думаешь о желании Камабана?

— Если бы мне это нравилось, отец, разве я пришёл бы к тебе? — Леир замолчал и бросил взгляд на Ханну. — Камабан хочет убить всех рабов, отец, всех до одного.

— И что же я должен сделать?

— Поговорить с Камабаном?

Сабан покачал головой.

— Ты думаешь, он будет слушать меня. С таким же успехом я могу поговорить с разъярённым кабаном, — он ударил по Камню Солнца. «В своё время, — подумал он, — камни потеряют свой серый цвет и станут тёмными из-за лишайника». — Мы можем поговорить с твоей матерью, — предложил он.

— Она не будет говорить со мной, — признался Леир. — Она разговаривает с богами, а не с людьми, — в его голосе слышалась горечь. — А Гундур говорит, что есть ещё один повод убить рабов. Он говорит, что если им разрешат уйти к себе домой, они унесут с собой секреты строительства храма, и тогда другие построят такой же храм, и Слаол придёт не к нам, а к ним.

Сабан посмотрел на серую пыль, густо покрывавшую землю.

— Если я скажу рабам сбежать, — тихо сказал он, — воины просто пригонят их обратно.

— Так ты ничего не можешь сделать? — возмущённо воскликнул Леир.

— Я могу кое-что сделать, — сказал Сабан. Он обернулся и кивнул Ханне, а когда она нетерпеливо побежала в их сторону, она была так похожа на свою мать, что у Сабана перехватило дыхание. Многие копьеносцы просили у Сабана разрешения жениться на Ханне, и отказы Сабана на их просьбы вызывали возмущение. «Ханна, — говорили они, — всего лишь рабыня, а рабыня должна быть польщена расположением воина». Но единственный воин, который нравился Ханне, был Леир. Она смущённо улыбнулась ему, потом послушно взглянула на Сабана и склонила голову, как и полагалось дочери перед своим отцом.

— Я хочу, чтобы ты отвела Леира на остров на реке, — сказал ей Сабан, — тот, который я показывал тебе в прошлом году.

Ханна кивнула, хотя она недоумевала, потому что раньше ей никогда не позволялось уходить в лес с мужчиной. Сабан нащупал свою сумку и вытащил маленький свёрток из старой кожи, в которую был завёрнут золотой ромбик.

— Ты возьмёшь это, — сказал Сабан Леиру, разворачивая ромбик, — и положишь в развилку на иве. Ханна покажет тебе это дерево.

Он положил золото в руку сына.

Леир хмуро посмотрел на блестящий ромбик.

— И чем это поможет?

— Это всё изменит, — сказал Сабан. Он надеялся на это. Он даже не знал, жива ли Дирэввин, тем не менее золото всегда всё меняло. Его появление в Рэтэррине изменило всё, и теперь он хотел, чтобы наполненный солнцем металл снова проявил своё волшебство. — Ханна расскажет тебе, что совершит золото, — сказал Сабан сыну, — так как настало время, чтобы Ханна рассказала тебе всё.

Он поцеловал девушку в лоб, потому что понимал, что с этими словами он освобождает девушку от своей опеки. Он открывает ей и Леиру правду, и он надеялся, что его сын не придёт в ужас, когда Ханна скажет ему, что она дочь злейшего врага Рэтэррина.

— Ханна расскажет тебе всё, — сказал он. — А теперь идите.

Он смотрел, как они направились к реке, и вспомнил, как он шёл этой же самой тропой вместе с Дирэввин так много лет назад. Тогда он думал, что счастье никогда не закончится, а потом был уверен, что счастье никогда не вернётся. Он увидел, как Ханна взяла Леира за руку, и его глаза наполнились слезами. Он обернулся на храм и увидел, как причудливо свет и тени переплелись на парящих камнях, и он понял, что мечта его брата — удивительна, но одновременно — он теперь осознал, что эта возвышенная мечта превратилась в безумие.

Он пошёл обратно к камням. Оставалось поднять только два камня, и храм будет закончен, и только после этого, только после этого, считал Сабан, он узнает, почему боги хотели, чтобы он был построен.

Самый последний камень установили на место за три дня до Дня Зимнего Солнца. Это был камень-перемычка для самой узкой колонны Небесного Круга. Сабана беспокоила эта колонна, так как Камабан настоял, чтобы она была в два раза уже, чем остальные, так как символизировала половину дня пути луны. Кроме того, Камабан потребовал сделать там широкий проход, через который люди могли бы пройти в центр храма. Но площади на его вершине было недостаточно, чтобы сделать пару выступов для двух камней-перемычек, и они, опасался Сабан, будут лежать очень ненадёжно.

Он опасался не того, чего следовало. Это был не недостаточный размер площадки, а сам камень. Потому что когда построили платформу из бревён, подняли последний камень-перемычку уровень за уровнем на нужную высоту, передвинули до места, где его выступ соответствовал прорези в соседней перемычке, и отпустили, чтобы он упал в нужное место — колонна треснула.

Камни-перемычки всегда вставали на место с резким грохотом, и Сабан всегда боялся этого момента, беспокоясь, выдержит ли сама перекладина или колонны под ней такой удар. В твёрдых камнях были дефекты, которые Сабан иногда использовал, чтобы обточить валуны, и он знал, что некоторые из этих изъянов могут быть спрятаны глубоко внутри камня, но до сих пор ни один из них не подводил. Пять камней-перекладин Дома Солнца и двадцать девять камней круга неба были безопасно подняты и установлены, каждый рычагами был передвинут на своё место — чтобы выемки в их нижней части совпадали с выступами на колоннах — и все падали на место с грохотом. Тем не менее, все камни были целыми, пока не упал этот последний камень-перекладина. Он упал не с грохотом, а со слабым треском, гулким эхом отозвавшимся от дальнего края круга.

Сабан замер, опасаясь страшного, но было тихо. Камень-перемычка был в нужном месте, колонна стояла, но когда он спустился вниз по слоям брёвен, он увидел, что на поверхности узкой колонны диагонально пробежала глубокая трещина. Она начиналась на вершине камня и шла до середины боковой части. Раб спрыгнул рядом с Сабаном и потрогал пальцем трещину.

— Если она пойдёт дальше… — начал он, но не закончил.

Если она пойдёт дальше, понимал Сабан, камень-перекладина рухнет на землю.

— Даже не притрагивайся к ней, — велел он рабу, а когда вечером пришёл Камабан, Сабан сообщил ему мрачные новости.

Камабан осмотрел трещину, затем поднял взгляд на перемычку.

— Камень стоит, так ведь? — сказал он.

— Камень стоит, но сколько времени он простоит? — спросил Сабан. — Его нужно заменить.

— Заменить? — в голосе Камабана было изумление.

— Мы должны привезти из Каталло другой камень.

— И сколько на это уйдёт времени?

— Доставить камень? Придать ему форму? Убрать этот? — Сабан раздумывал это несколько мгновений. — Кроме того, нам нужно убрать обе перекладины с узкой колонны, вот почему я оставил платформу на месте, — он пожал плечами. — Это может быть сделано следующим летом.

— Следующим летом? — закричал Камабан. — Мы собираемся освятить храм через три дня! Три дня! Он не может ждать! Он готов, он готов, он готов! Конечно, камень не упадёт!

Он стал бить ладонью по треснувшей колонне, и Сабан инстинктивно отступил назад, но камень не разрушился. Камабан начал колотить по нему своим маленьким жезлом, а после того, как увидел, что Сабан отшатнулся, схватил один из тяжёлых каменных молотков, которыми обрабатывали камни, и начал со всей силы бить им по треснувшей колонне. Он колотил по камню снова и снова, рыча и потея, наполняя храм эхом от каждого удара. Камень оставался целым.

— Ты видищь? — спросил Камабан, опустив молоток, а потом, его гнев вскипал как всегда, когда храм встречал препятствие, он встал между треснувшим камнем и соседней колонной и начал биться всем телом в треснувший камень, раскачиваясь из стороны в сторону между колоннами.

— Ты видишь? — визжал он. Рабы с тревогой глядели на Сабана.

Колонна не разрушилась. Камабан последний раз бросился на камень, потом попытался раскачать его руками.

— Ты видишь? — снова спросил он, натягивая свой плащ. — Он готов. Он закончен.

Камабан попятился от Небесного Круга и посмотрел на его камни-перемычки.

— Он закончен, — он с триумфом прокричал последние слова, затем неожиданно повернулся и обнял Сабана. — Ты всё сделал хорошо, Сабан, ты всё сделал хорошо. Ты построил храм. Он закончен! Он закончен! — он визжал последние слова и прыгал в неуклюжем танце, а потом упал на колени и распростёрся на земле.

Он и правда был закончен. Оставалось только разобрать последнюю платформу и вычистить осколки и мусор, накопившиеся за долгие годы. Камни из Сэрмэннина лежали в низине на востоке от храма, а салазки из брёвен уже были свалены в две большие кучи, которые сожгут в день освящения храма. Эта церемония должна была состояться через три дня, и Камабан, закончив свои молитвы, сказал, что в этот день хижины рабов будут разобраны, а их брёвна и солома добавлены в костры.

— Хижины хорошо горят, — злобно сказал он.

— Если будут разрушены хижины рабов, — спросил Сабан, — то где они будут спать?

— Они будут свободны, конечно, — пренебрежительно сказал Камабан.

— Прямо сейчас?

— Ещё нет, — Камабан нахмурился. — Я хотел бы отблагодарить их. Устроить им праздник?

— Они заслужили его, — сказал Сабан.

— Тогда я распоряжусь об этом, — беззаботно сказал Камабан. — У них будет праздник в канун Дня Зимнего Солнца. Грандиозный праздник! А ты снесёшь хижины рабов утром в день церемонии.

Он ушёл прочь, постоянно оглядываясь, чтобы посмотреть на камни.

Леир и Ханна теперь жили в хижине Сабана. Пара вернулась с острова, где Леир оставил золотой ромбик, однако от Дирэввин ответа не было, и Сабан опасался, что она мертва. Леир, который вовсе не был шокирован происхождением Ханны, казался очень возбуждённым этим, и хотел послушать истории о Каталло и Рэтэррине, о Ленгаре и Хэнгалле, о Дирэввин и Санне.

— Дирэввин жива, — упрямо утверждала Килда в ночь окончания храма. Среди камней было безлюдно, и Сабан и Килда держась за руки прохаживались среди колонн, так освещённых светом луны, что небольшие вкрапления в серых камнях блестели как отражения бесчисленных звёзд. Почему-то ночью камни казались выше — выше и теснее, и когда Сабан и Килда шли между двумя колоннами Дома Солнца, камни словно окружили их. Кости Хэрэгга были скрыты тенью, но кислый запах крови держался в холодном воздухе.

— Изнутри он кажется меньше, — сказала Килда.

— Как гробница, — откликнулся Сабан.

— Может быть, это храм смерти? — предположила Килда.

— Именно этого и хочет Камабан, — раздался хриплый голос из темноты, окружающей разлагающиеся кости Хэрэгга. — Он думает, что храм будет дарить жизнь, но это храм смерти.

Килда охнула, когда голос вмешался в их разговор, а Сабан обнял её за плечи. Они повернулись и увидели фигуру в капюшоне, поднявшуюся от костей и направляющуюся к ним. В первое мгновение Сабан подумал, что это Хэрэгг вернулся к жизни, но потом Килда резко высвободилась из его рук, подбежала к темной фигуре и припала к её ногам.

— Дирэввин! — кричала она. — Дирэввин!

Фигура скинула капюшон, и Сабан увидел, что это действительно Дирэввин. Постаревшая Дирэввин, с седыми волосами и с таким худым и напоминающим череп лицом, что была очень похожа на Санну.

— Ты оставлял ромбик, Сабан? — спросила она.

— Мой сын и твоя дочь оставили его.

Дирэввин улыбнулась. Килда обнимала её ноги, и Дирэввин мягко высвободилась и направилась к Сабану. У неё осталась лёгкая хромота, наследие стрелы, ранившей её в бедро.

— Твой сын и моя дочь, — спросила она, — любовники?

— Да.

— Я слышала, что Леир хороший человек, — сказала Дирэввин. — Так почему ты послал за мной? Потому что твой брат хочет убить всех рабов? Я знаю об этом! Я знаю всё, Сабан. Нет ни одного шёпота в Рэтэррине или Каталло, который я не слышала бы, — она огляделась вокруг себя, посмотрела вверх на высокие камни. — Здесь уже пахнет кровью, но он хочет ещё больше. Он будет пропитывать его кровью, пока не произойдёт его чудо, — она презрительно засмеялась. — Остановить зиму? Остановить даже смерть? Но предположим, что чудо не произойдёт, Сабан, что будет делать твой брат? Построит ещё один храм? Или просто будет этот храм поливать кровью, кровью и кровью, пока сама земля не станет красной?

Сабан ничего не сказал. Дирэввин ударила по боковой части Камня Земли, который отражал свет луны ещё ярче, чем камни из Каталло.

— Или может быть, его чудо произойдёт, — продолжила Дирэввин. — Может быть, мы увидим, как придут умершие. Все умершие, Сабан, с белыми и худыми телами будут выходить из камней, поскрипывая суставами, — она сплюнула. — Вы больше не будете копать могилы в Рэтэррине, да? — она прошла через колонны Небесного круга и стала смотреть на огни костров возле хижин рабов в маленькой долине. — Через два дня, Сабан, твой брат собирается убить всех этих рабов. Он притворится, что устраивает для них празднество, но его воины окружат хижины с копьями и пригонят их в эти камни, чтобы убить. Откуда я это знаю? Я слышала это, Сабан, от женщин Каталло, куда наведывается твой брат, чтобы спать с твоей женой. Они спят вместе, только естественно они это так не называют. Спать вместе — это то, чем мы занимались с тобой, что вы делаете с Килдой, чем, наверное, твой сын занимается с моей дочерью, пока ты стоишь здесь с отвисшей челюстью. Нет, Камабан и Орэнна репетируют бракосочетание Слаола и Лаханны. Это их священная обязанность, — она злобно ухмыльнулась, — но это всё равно спать вместе, как ты ни украшай это молитвами, а когда они заканчивают, они разговаривают, а ты думаешь, женщины Каталло не передают мне каждое подслушанное слово?

— Я послал ромбик, чтобы ты помогла мне. Я хочу, чтобы рабы остались в живых.

— Даже если это будет значить, что чудо Камабана не произойдёт?

Сабан пожал плечами.

— Я думаю, что Камабан сам боится, что оно не произойдёт, именно поэтому он впадает в безумие, — тихо сказал он. — И это безумие не закончится, пока не будет освящён его храм. А может быть Слаол придёт? Хотелось бы.

— А если нет? — спросила Дирэввин.

— Тогда я построил великий храм, — твёрдо сказал Сабан, — и когда безумие пройдёт, мы будем приходить сюда, будем танцевать здесь, будем молиться, а боги воспользуются камнями так, как посчитают нужным.

— И это всё, что ты сделал? — кисло спросила Дирэввин. — Построил храм?

Сабан вспомнил слова Галета, которые тот сказал незадолго перед смертью.

— А во что верили люди Каталло, когда притаскивали с холмов свои огромные валуны? — спросил он Дирэввин. — Какое чудо должны были совершить те камни?

Дирэввин посмотрела на него мгновение, но ничего не ответила. Она повернулась к Килде.

— Завтра, — сказала она, — ты скажешь рабам, что их убьют в канун Дня Зимнего Солнца. Скажи им это от моего имени. И скажи им, что завтра ночью появится тропинка огней, которая отведёт их в безопасное место. А ты, Сабан, — она повернулась и указала на него костлявым пальцем, — завтра ночью будешь спать в Рэтэррине, а Леира и мою дочь отошлёшь обратно на остров. Если Ханна останется в Рэтэррине, она вероятнее всего погибнет, потому что она всё ещё рабыня этого храма, не смотря на то, что спит с твоим сыном.

Сабан нахмурился.

— Я увижу когда-нибудь моего сына?

— Мы вернёмся, — подтвердила Дирэввин. — Мы вернёмся, и я обещаю тебе кое-что своей жизнью. Твой брат прав, Сабан. В то день, когда храм будет освящён, вернётся мертвец. Ты увидишь его. Через три дня, когда на Рэтэррин спустится ночь, мертвец придёт.

Она накинула капюшон на голову и, не оглянувшись, ушла прочь.

Килда не хотела идти с Сабаном в селение.

— Я рабыня, — сказала она ему. — Если я останусь в Рэтэррине, меня убьют.

— Я не позволю это, — сказал Сабан.

— Храм сделал твоего брата безумным, — ответила Килда, — и то, чего ты не будешь позволять, доставит ему удовольствие. Я останусь здесь и уйду по тропинке огней Дирэввин.

Сабан смирился с её выбором, хотя и без особого удовольствия.

— Я старею, мои кости болят. Я не перенесу потери третьей женщины.

— Ты не потеряешь меня. Когда безумие пройдёт, мы опять будем вместе.

— Когда безумие пройдёт, я женюсь на тебе.

С этим обещанием он пошёл в Рэтэррин. Он был сильно взволнован, и, как он обнаружил, и всё селение было наполнено беспокойным предвкушением. Все ждали освящения храма, и все, кроме Камабана, не знали, какие изменения произойдут через два дня, и даже Камабан был немного рассеянным.

— Слаол вернётся в достойное его место, — всё, что он говорил, — и все наши трудности исчезнут вместе с зимой.

Сабан в этот вечер ужинал в хижине Мерета, где собралась дюжина других людей. Они принесли еду, пели и рассказывали старинные предания. Такими вечерами Сабан наслаждался в годы своего детства, но песни этим вечером были вялыми, так как все в хижине думали только о храме.

— Ты можешь сказать нам, что произойдёт, — спросил один человек у Сабана.

— Я не знаю.

— По крайней мере, наши рабы будут счастливы, — сказал другой.

— Счастливы? — спросил Сабан.

— У них будет праздник.

— Праздник с медовым хмельным напитком, — вставил Мерет. — Всем женщинам в селении было приказано сварить по три кувшина, а завтра мы отнесём их в храм как вознаграждение нашим рабам. В Рэтэррине совсем не осталось мёда!

Сабану хотелось бы поверить, что Камабан действительно намеревается устроить празднество для рабов, но он подозревал, что хмельной напиток только для того, чтобы одурманить рабов перед смертью. Он прикрыл глаза, думая о Леире и Ханне, которые в этот момент должны идти на север вдоль реки Мэй. Он обнял их обоих, а потом долго смотрел, как они уходили, унося с собой только оружие Леира. Сабан дождался, когда они скрылись среди зимних деревьев, и подумал о том, какой простой была жизнь, когда его отец поклонялся Мэй, Эррину, Слаолу и Лаханне, и когда боги не выдвигали сумасбродных требований. А потом появилось золото, а вместе с ним желания Камабана изменили всё.

— Ты болен? — спросил Мерет, обеспокоенный бледным и измученным видом Сабана.

— Я устал, — сказал Сабан, — просто устал.

Он прислонился спиной к стене хижины, когда стали исполнять песню о победе Камабана над Раллином. Он послушал песню, потом улыбнулся, когда жена Мерета затянула песню Сэрмэннина. Это было сказание о рыбаке, поймавшем морское чудовище, и боровшемся с ним весь путь на берег по пенным бурным волнам. Это напомнило Сабану годы, когда он жил на берегу реки в Сэрмэннине. Жена Мерета пела на своём родном языке, и люди Рэтэррина слушали скорее из вежливости, чем из интереса. А Сабан вспоминал счастливые дни в Сэрмэннине, когда Орэнна не стремилась быть богиней, а он с радостью строил лодки и перевозил камни. Он вспоминал, как Леир учился плавать, когда внезапный крик раздался из темноты снаружи, и Сабан подбежал к выходу из хижины и увидел копьеносцев, бегущих на юг в сторону огромного зарева на горизонте. Он смотрел на это, и в какой-то безумный момент, он подумал, это яркое сияние означает, что сами камни охвачены огнём. Он закричал Мерету, что что-то странное происходит в храме, и выбрался наружу в темноту ночи.

Дирэввин, это могла быть только она, подожгла большие груды хвороста и деревянных полозьев, ожидавших дня освящения. Она подожгла не только это. Когда Сабан дошёл до Священной Тропы, он увидел, что хижины рабов, и его хижина в том числе, тоже охвачены огнём, и потрескивающее пламя освещает камни, в темноте делая их очень красивыми.

Потом один из воинов прокричал, что все рабы сбежали.

Или почти все. Несколько, слишком напуганные, чтобы убежать, или не поверившие слухам, которые Килда неутомимо распространяла весь день, сбились возле Камня Солнца. Но остальные убежали на юг по тропинке огней, устроенной Дирэввин. Сабан поднялся на холм к югу от храма, и увидел тропу, отмеченную факелами, воткнутыми в землю и подожжёнными, чтобы их огни отмечали дорогу к безопасному месту. Факелы уже догорали. Они змейкой вились между холмов и исчезали между деревьев за Местом Смерти. Тропинка огней была пуста, потому что рабы давно убежали. «А сейчас, — подумал Сабан, — они должны быть глубоко в лесах». Оплывшие факелы уже начали угасать.

Камабан кипел гневом. Он кричал, чтобы принесли воды для тушения огня, но река была слишком далеко, а костры слишком большими.

— Гундур! — кричал он. — Гундур!

Когда воин подошёл к нему, он приказал чтобы все воины и все охотничьи собаки были посланы на поиски беглецов.

— А пока этих отведите в храм и убейте! — он указал своим мечом на группу оставшихся рабов.

— Убить их? — спросил Гундур.

— Убей их! — завизжал Камабан, и подал пример, ударив мечом мужчину, пытавшегося объяснить, что произошло ночью. Мужчина, раб, оставшийся возле храма в ожидании вознаграждения, сначала выглядел удивлённым, затем упал на колени, когда Камабан начал яростно рубить своим мечом. Он был весь забрызган кровью, когда закончил. Его жажда крови осталась неудовлетворённой, и он огляделся в поисках следующей жертвы, и увидел Сабана.

— Где ты был? — спросил Камабан.

— В селении, — сказал Сабан, глядя на свою пылающую хижину. Всё его имущество осталось там — оружие, одежда и горшки. — Не надо убивать рабов.

— Я решил, что надо! — Камабан визжал. Он замахнулся своим окровавленным мечом. — Что здесь произошло? Что здесь произошло?

Сабан проигнорировал угрожающий меч.

— Ты мне скажи, — холодно сказал он.

— Я тебе скажу? — меч Камабана оставался поднятым. — Откуда я знаю?

— Здесь ничего не происходит, брат, без твоего разрешения. Это твой храм, твоя мечта, твоих рук дело, — Сабан боролся с закипающим гневом. Он посмотрел на поблёскивающие красные языки пламени, освещавшие храм и наполнявшие храм подрагивающим узлом переплетённых теней. — Это всё твоих рук дело, брат, — сказал он с горечью, — а я не делал ничего, кроме того, что ты велел.

Камабан пристально посмотрел на него, и Сабан подумал, что меч сейчас нанесёт удар. В освещённых огнём глазах его брата было ужасное безумие, но совершенно неожиданно, Камабан начал плакать.

— Здесь должна быть кровь! — всхлипывал он. — Ни один из вас этого не понимает! Даже Хэрэгг не понимал! Здесь должна быть кровь!

— Храм сочится кровью, — сказал Сабан. — Зачем нужно ещё больше?

— Должна быть кровь. Если не будет крови, бог не придёт. Он не придёт! — Камабан снова визжал. Люди смотрели на него с побледневшими лицами, так как он согнулся, словно от резкой боли в животе. — Я не хочу, чтобы здесь была смерть, — кричал он, — но этого хотят боги. Мы должны дать им кровь, или они не дадут нам ничего! Ничего! А ни один из вас не понимает этого!

Сабан направил меч вниз и охватил брата за плечи.

— Когда ты впервые увидел в мечтах этот храм, — тихо сказал он, — ты не видел кровь. Кровь не нужна. Храм уже ожил.

Камабан взглянул на него с недоумением на полосатом лице.

— Правда?

— Я почувствовал это, — сказал Сабан. — Он живёт. А боги вознаградят тебя, если ты отпустишь рабов.

— Правда? — как-то испуганно спросил Камабан.

— Правда, — сказал Сабан. — Я обещаю это.

Камабан прислонился к Сабану и рыдал на его плече как ребёнок. Сабан утешал его, пока тот наконец не выпрямился.

— И всё будет хорошо? — спросил он, вытирая кулаком слезы.

— Всё будет хорошо, — подтвердил Сабан.

Камабан кивнул, осмотрелся, словно хотел что-то сказать, но вместо этого пошёл прочь. Сабан смотрел ему вслед, глубоко вздохнул и пошёл в храм. Он приказал Гундуру оставить рабов в живых.

— Но бегите отсюда, — сказал он рабам, — бегите прямо сейчас и как можно дальше!

Гундур плюнул в сторону тени камней.

— Он сумасшедший, — сказал он.

— Он всегда был сумасшедшим, — сказал Сабан, — с того дня, когда родился скрюченным, он был сумасшедшим. А мы заразились его безумием.

— Но что произойдёт, когда храм будет освящён? — спросил Гундур. — Куда направится его безумие?

— Эта мысль делает безумие ещё страшнее, — сказал Сабан. — Но мы зашли уже так далеко, что можем посвятить ему следующие две ночи.

— Если умершие не вернутся, — угрюмо сказал Гундур, — другие племена набросятся на нас как волки.

— Поэтому держи свои копья острыми, — посоветовал Сабан.

Ночью ветер изменил направление и отнёс клубы дыма на север. Он принёс проливной дождь, затушивший костры и смывший последнюю каменную пыль с камней. Когда небо прояснилось перед рассветом, люди видели сову, кружившую над храмом, а потом полетевшую навстречу восходящему солнцу. Лучшего знамения и быть не могло.

Храм был готов, и боги были рядом. Мечта воплотилась в камне.

Орэнна пришла в Рэтэррин утром, приведя с собой Лэллик и дюжину рабов. Она направилась в хижину Камабана и осталась там. День был удивительно тёплым, и мужчины и женщины ходили без плащей, и поражались новому южному ветру, который принёс такую погоду. Слаол уже смягчил зиму, говорили они, и это тепло убедило людей, что храм действительно имеет силу.

В Рэтэррине было много чужестранцев. Никого не приглашали, но все пришли из любопытства. Они прибывали в течение многих дней. Большинство были из соседних племён — из Друинны и племён вдоль южного побережья, но некоторые пришли издалека с севера, а другие отважились на морское путешествие, чтобы увидеть чудо камней. Многие из посетителей были из племён, жестоко страдающих от набегов Рэтэррина за рабами, но они пришли с миром и принесли с собой свою собственную еду, и поэтому им было позволено построить шалаши среди богатых ягодами кустарников в близлежащих лесах. На следующий день после побега рабов прибыл Льюэдд из Сэрмэннина с дюжиной копьеносцев. Сабан обнял своего старого друга и устроил его в хижине Мерета.

Льюэдд теперь стал вождём Сэрмэннина, его борода поседела, а на покрытом серыми татуировками лице появились две новых.

— Когда погиб Керевал, — рассказал он Сабану, — наши соседи решили, что нас легко можно завоевать. Я провёл в сражениях много лет.

— Выиграл их?

— Большую часть, — кратко ответил Льюэдд. Потом он расспросил о Хэрэгге и Орэнне, Леире и Лэллик, и покачал головой, выслушав все новости Сабана. — Тебе нужно было вернуться в Сэрмэннин.

— Я всегда хотел этого.

— Но ты остался и строил храм?

— Это был мой долг, — сказал Сабан. — Для этого боги послали меня на землю, и я счастлив, что занимался этим. Никто не будет помнить битвы Ленгара, могут забыть даже поражение Каталло, но люди всегда будут видеть мой храм.

Льюэдд улыбнулся.

— Ты построил хорошо. Я нигде не видел ничего подобного, — он протянул руки к очагу. — Так что произойдёт завтра?

— Ты должен спросить Камабана. Если он захочет говорить с тобой.

— Он не разговаривает с тобой?

Сабан пожал плечами.

— Он ни с кем не говорит, кроме Орэнны.

— Люди говорят, что Эрэк придёт на землю, — предположил Льюэдд.

— Люди многое говорят, — сказал Сабан. — Они говорят, что мы станем богами, что мёртвые вернутся, а зима исчезнет, но я действительно не знаю, что произойдёт.

— Очень скоро мы об этом узнаем, — утешил Льюэдд.

Весь день женщины готовили еду. Камабан не открывал планов по освящению храма, но День Зимнего Солнца всегда был праздником, и поэтому женщины жарили, варили и перемешивали, и весь огромный заградительный вал был заполнен запахами еды. Камабан оставался в своей хижине, и Сабан был рад этому, так как опасался, что его брат хватится Леира, и будет расспрашивать, где он, но ни Камабан, ни Орэнна не заметили его отсутствия.

Немногие крепко спали в эту ночь в Рэтэррине, все были охвачены предвкушением. Леса светились от костров гостей, на западе висел молодой месяц. На рассвете он скрылся в тумане, а люди Рэтэррина надели свои лучшие одежды. Они причесали волосы и повесили на шеи ожерелья из костей, гагата, морских ракушек и янтаря. Погода была необычно тёплой. Туман рассеялся, и внезапный дождь загнал людей в хижины, но когда дождь окончился, в западной части неба появилась великолепная радуга. Один конец этой радуги опускался в храм, и люди забирались на оградительный вал, чтобы подивиться на это хорошее знамение.

Облака медленно плыли на север, оставляя небо чистым и светлым. В полдень уже сотни людей из десятка племён собрались на лугах вокруг храма. И хотя было выпито множество чаш с хмельным напитком, никто не был пьян. Кто-то танцевал, кто-то пел, дети играли, однако никто не осмелился пересечь ров и валы, кроме дюжины мужчин, которые выгнали из храма коров и убрали навоз внутри священного круга. Люди стояли рядом с низким внешним валом и смотрели на камни, которые выглядели великолепными, чистыми, спокойными и наполненными тайной. Люди хвалили Сабана, и он снова и снова рассказывал истории строительства храма: как некоторые колонны оказались слишком короткими, как он поднимал камни-перемычки, сколько тяжёлого труда было потрачено на каждый камень.

Ветер стих, и стало удивительно тепло, что только обостряло настроение ожидания. Солнце клонилось к юго-западу, но процессия ещё не вышла из Рэтэррина. Люди говорили, что видели танцоров и музыкантов, собирающихся возле храма Эррина и Мэй. Сабан провёл Льюэдда через Вход Солнца и рассказал ему, как укреплял камни в земле и поднимал на высоту. Он погладил Камень Земли, единственный камень из Сэрмэннина, оставшийся в круге, затем подобрал несколько обломков камней, всё ещё лежавших в траве возле костей Хэрэгга. Дождь смыл кровь последнего жертвоприношения, и в храме пахло свежестью. Льюэдд поднял глаза на арки Дома Солнца и, казалось, потерял дар речи.

— Это… — начал он, но не смог закончить.

— Это прекрасно, — сказал Сабан. Он знал каждый камень. Он знал — какие камни было трудно установить, а какие легко встали в свои лунки. Он помнил, где раб упал с платформы и сломал ногу, где другого раба раздавило камнем, который переворачивали для обтачивания, и ему очень хотелось надеяться, что все тяготы жизни закончатся сегодня, когда Слаол огнём войдёт в свой новый Дом.

Тут кто-то закричал, что идут жрецы, и Сабан поторопил Льюэдда к выходу, оставив храм пустым. Они протолкнулись сквозь толпу и увидели, что процессия, наконец, вышла из селения.

Дюжина танцующих женщин вышла первыми, подметая землю голыми ветками ясеня, следом за ними шли барабанщики и другие танцоры. Потом шли жрецы, чьи обнажённые тела были в меловых узорчатых рисунках, а на головах были надеты рога оленей и баранов. Последними шла большая группа воинов, все с лисьими хвостами, вплетёнными в волосы и подвешенными на копьях. Сабан никогда не видел, чтобы оружие вносили в храм в день освящения, но предположил, что в этот день ничто не будет как обычно, потому что искривлённый ребёнок будет выпрямлять мир.

У одного из приближающихся жрецов в руках был символ племени, и Сабан видел, как белый череп останавливался и вновь продолжал движение после того, жрецы умиротворяли духов. Они помолились в том месте, где один человек упал замертво, вознесли молитвы богу медведей там, где до смерти был растёрзан ребёнок, потом остановились у гробниц, чтобы рассказать предкам, какое великое событие происходит в Рэтэррине в этот день. Вид черепа напомнил Сабану о его лживой клятве, и он притронулся к паху и стал молить богов о прощении. Позади приближающихся жрецов дым в селении вертикально устремлялся в небо, которое всё ещё было безоблачным, хотя первая слабая тень ночи уже темнела на севере.

Процессия вновь продолжила движение, спустилась в долину, затем поднялась через валы Священной Тропы. Толпа начала танцевать при приближении ударов барабанов, шаркая ногами влево и вправо, выступая вперёд и отступая. Шаги не прекращались до тех пор, пока барабаны не затихли.

Камабан и Орэнна не пришли вместе с процессией. Жрецы встали вокруг храмового рва, а танцоры обмели ветками из ясеня всё вокруг мелового круга, чтобы изгнать злобных духов. Воины, как только меловой круг был выметен, встали в защитное кольцо вокруг мелового рва.

Женщины Рэтэррина запели свадебную песню Слаола. Они танцевали под звуки своих голосов, останавливаясь, когда песня прекращалась, и снова начиная двигаться, когда прекрасная мелодичная песнь возобновлялась. Мелодия была такой протяжной и красивой, что у Сабана выступили слёзы на глазах, и он почувствовал воодушевление. Вся многочисленная толпа вокруг него раскачивалась и передвигалась, голоса повышались и останавливались, понижались и пели. Солнце уже стояло низко, но было всё ещё ярким и не подёрнутым кроваво-красным цветом своего зимнего угасания.

Приглушённый звук голосов раздался позади толпы, и Сабан обернувшись увидел три фигуры, вышедшие из Рэтэррина. Одна была вся в чёрном, другая в белом, третья одета в рубаху из оленьей кожи. В рубахе была Лэллик, она шла между Камабаном и Орэнной, которые были облачены в украшенные перьями плащи. Плащ Камабана был покрыт перьями лебедя, а Орэнна — её волосы так же блестели, как в тот день, когда Сабан впервые увидел её — была окутана перьями ворона. Белое и чёрное, Слаол и Лаханна, и лицо Орэнны светилось от восторженной радости. Она казалась отрешённой от ожидающей толпы, от молчавших жрецов, и даже от возвышающихся камней, потому что её душа уже была в новом мире, который должны возродить камни.

Камабан приказал сложить две новых кучи дров с обеих сторон храма, но подальше от камней, и сотня людей весь предшествующий день восстанавливала то, что сожгла Дирэввин. Теперь всё это подожгли. Пламя сердито поднялось по высоким кучам, в которых были сложены целые брёвна деревьев, чтобы костры могли гореть всю долгую зимнюю ночь. Пламя шипело и потрескивало, и это был самый громкий звук этого вечера, так как бой барабанов, пение и танцы прекратились, когда три фигуры поднялись на Священную Тропу.

Камабан остановился возле Камня Солнца, а Лэллик, послушная его тихому приказанию, встала перед камнем лицом к храму.

— Твоя дочь? — шёпотом спросил Льюэдд.

— Моя дочь, — признал Сабан. — Она будет здесь жрицей.

Он захотел подойти ближе к Лэллик, но ему моментально преградили дорогу двое копьеносцев.

— Не двигайся, — сказал один из них и направил своё копьё в грудь Сабану. — Камабан настаивал, что мы все должны стоять и не шевелиться, — пояснил воин.

Орэнна продолжала идти к длинным теням камней и скрылась в самом храме.

Толпа ждала. Солнце было уже низко, но тень храма ещё не дотянулась до камня солнца. Небо слегка розовело, и камни с южной стороны окрасились этим же цветом, но внутри храма было уже темно. Тень от камней постепенно удлинялась, и рисунок теней становился всё более чётким, и в этот момент из темноты храма Орэнна начала петь.

Она пела долго, и толпа вытягивала шеи, чтобы послушать, так как её голос был тихим и заглушался высокими камнями. Но те, кто стояли ближе всех к копьеносцам, могли услышать слова, и они шёпотом передавали их стоящим сзади.

«Слаол создал мир, — пела Орэнна, — и создал богов, чтобы они оберегали его. Он создал людей, чтобы они населяли этот мир, создал растения и животных, чтобы они кормили и давали приют людям. В начале, когда всё это было создано, существовали только любовь и радость, потому что люди были спутниками богов. Но некоторые из богов завидовали Слаолу, потому что ни один из них не был таким ярким и сильным, как их создатель, а Лаханна завидовала сильнее всех и попыталась затемнить яркость Слаола, проскальзывая перед его лицом. А когда она потерпела неудачу, то убедила всех людей, что может изгнать смерть, если они будут поклоняться ей вместо Слаола. И с этого, — пела Орэнна, — начались страдания людей. Невзгоды, болезни, тяжкий труд, боль и смерть не были побеждены, потому что Лаханна лгала, а Слаол отдалился от мира и чтобы люди смогли осознать его силу, позволил зиме опустошать землю».

«Но сейчас, — пела Орэнна, — мир должен вернуться к своему началу. Лаханна поклонится Слаолу и он вернётся, а на земле закончатся страдания. Больше не будет зимы, не будет горестей, потому что Слаол займёт достойное его место, а умершие уйдут к Слаолу вместо Лаханны, и будут блаженствовать в его бесконечном сиянии. — Голос Орэнны был слабым и пришёптывающим, и казался исходящим из камней от неземного существа. — Мы будем жить в сиянии Слаола, — пела она, — и пользоваться его покровительством». При этих словах тень самой высокой арки дотянулась до Камня Солнца. А Слаол, ослепительный, устрашающий и огромный, висел прямо над своим храмом. Становилось прохладно, и первые дуновения ночного ветра относили в сторону дым от костров.

«Слаол даритель жизни, — пела Орэнна, — единственный даритель жизни, и он вернёт нам жизнь, если мы отдадим жизнь ему». Тень поползла вверх по Камню Солнца. Вся земля между этим камнем и храмом теперь была погружена в темноту, а остальная часть холма зеленела под последним светом уходящего года. «Сегодня вечером, — пела Орэнна, — мы отдадим Слаолу земную невесту, и он вернёт её нам».

Сабан не сразу осознал смысл этих слов и понял назначение Лэллик. То же самое назначение, которое Орэнна избежала в Храме Моря в Сэрмэннине, и он понял, что его клятва возвращена ему таким кровавым образом.

— Нет! — закричал Сабан, нарушив торжественно мрачное безмолвие. Один из копьеносцев ударил его по голове древком копья. Он повалил Сабана на землю, а другой прижал свой клинок к шее Сабана. Камабан даже не обернулся на шум, не пошевелилась и Лэллик. Орэнна спокойно продолжала.

«Мы отдадим невесту солнцу, — пела Орэнна, — и мы увидим, что она возвращается к нам живой, и мы узнаем, что бог услышал нас, что он любит нас, и что отныне всё будет хорошо. — Мёртвые вернутся, — пела Орэнна, — мёртвые будут танцевать, а когда невеста вернётся к жизни, больше не будет слёз по ночам, не будет горестных рыданий, потому что люди будут жить вместе с богами и станут похожими на них». Сабан боролся, пытаясь подняться, но оба копьеносца крепко удерживали его. Он увидел, что солнце уже спряталось за самой высокой аркой и ярко освещает всю внешнюю часть храма.

Камабан повернулся к Лэллик. Он улыбнулся ей. Он вытащил руки из-под своего плаща с белыми перьями и нежно развязал тесьму на горловине её рубахи. Она подрагивала, и тихонько хныкала.

— Ты отправишься в путешествие, — успокоил её Камабан, — но это будет не долгое путешествие. Ты поприветствуешь Слаола лицом к лицу и принесёшь его приветствие обратно к нам.

Она кивнула, и Камабан стянул рубаху с её плеч и уронил на землю. Её белое обнажённое тело трепетало на фоне серого Камня Солнца.

— Он приближается, — прошептал Камабан, и вытащил из-под своего плаща бронзовый нож с деревянной рукоятью, украшенной множеством мелких золотых гвоздиков. — Он приближается, — повторил Камабан и вполоборота повернулся к камням, и в это мгновение солнце пронзило самую высокую арку храма, направив остриё блестящего света на камень солнца. Луч света — узкий, сильный и яркий — скользнул над камнем-перекладиной дальнего края Небесного Круга, прошёл сквозь самую высокую арку и под ближайшей перекладиной, и упал на Лэллик, дрожащую под занесённым над ней ножом. Бронзовый клинок блеснул на солнце.

— Нет! — снова закричал Сабан, но копьеносцы ещё крепче прижали копья к его шее. Толпа затаила дыхание.

Однако нож не двигался.

Толпа ждала. Луч света не будет длиться долго. Он уже уменьшался, когда солнце садилось за горизонт позади храма, но клинок всё ещё оставался наверху, и Сабан увидел, что он дрожит. Лэллик тряслась от страха, и кто-то зашептал Камабану ударить клинком до того, как солнце зайдёт. Но так же, как когда-то Хирэк был парализован золотом на языке Камабана, так и сам Камабан неподвижно застыл.

Потому что по Священной Тропе шел мертвец.

Мертвец вернулся, как и обещала Дирэввин.

В конце Священной Тропы стояла небольшая группа людей. Никто не обратил на них внимания, полагая, что это опоздавшие на церемонию, и они оставались в низине, когда Орэнна пела историю о создании мира. А теперь одинокая фигура отделилась от группы и поднялась на Священную Тропу между белыми меловыми рвами. Она шла медленно, прихрамывая, и именно её появление заставило замереть руку Камабана. Он всё ещё не мог пошевелиться, только изумлённо смотрел на женщину, приближавшуюся к длинной тени храма. Она была укутана в плащ из шкуры барсука, шерстяная шаль покрывала её длинные седые волосы, а глаза, пристально смотревшие из-под капюшона, были безжалостными, умными и пугающими. Это была Санна, и она пришла, чтобы забрать свою душу, а Камабан внезапно закричал, чтобы она уходила.

— Пора! — из храма закричала Орэнна. — Приди! Приди!

Но Камабан не пошевелился. Он неподвижно смотрел на Санну, подошедшую к Камню Солнца. Она улыбнулась ему, и всего один зуб блеснул у неё во рту.

— Ты сохранил мою душу? — спросила она у него голосом, иссохшим как кости, покоящиеся многие века в тёмных глубинах могильных курганов. — Моя душа цела и невредима, Камабан?

— Н-н-не уб-б-бивай меня, п-п-пожалуйста, н-н-не убивай меня, — умолял Камабан. Старуха улыбнулась, обняла его руками за шею и поцеловала в рот. Толпа изумлённо наблюдала. Многие узнали её, и начали притрагиваться к паху, дрожа от страха. В это время Льюэдд растолкал в стороны испугавшихся воинов, прижимающих Сабана к земле. Сабан вскочил на ноги, схватил копьё одного из стражников и побежал к Камню Солнца, на котором угасал последний луч Слаола.

— Приди! — снова закричала Орэнна, а толпа стонала и рыдала от страха перед мёртвой колдуньей в чёрно-белом плаще. Копьеносцы не осмелились вмешаться, потому что видели ужас Камабана, поразивший и их тоже.

Санна оторвала рот от губ Камабана.

— Лаханна! — взмолилась она скрипучим голосом, — Отдай мне его последний вздох, — и снова поцеловала его.

Сабан со всей силы вонзил копьё в спину брата. Он не минуты не колебался, потому что именно его собственная клятва подвергла опасности жизнь дочери, и он один мог спасти её. Он ударил Камабана в спину, и тяжёлое остриё копья пробило рёбра, войдя прямо в сердце. Сабан кричал, нанося удар, и сила этого смертельного удара отбросила Камабана вперёд. Он упал с поцелуем женщины у себя на губах.

Санна крепко вцепилась в Камабана, когда они упали. Затем подождала, и, убедившись, что её враг действительно мёртв, откинула капюшон. Сабан увидел, что это Дирэввин, как и должно было быть. Они смотрели друг на друга, на кровь на траве между ними, и на луч света, исчезающий с Камня Солнца.

— Я забрала его душу, — прошептала Сабану Дирэввин. Её волосы были выбелены пеплом, а дёсны всё ещё кровоточили там, где она повыдергивала все зубы. — Я забрала его душу, — ликовала Дирэввин.

В этот момент Орэнна с криком выбежала из храма. Когда она пробегала мимо Сабана, она вытащила бронзовый кинжал из-под плаща, покрытого перьями воронов. На лице Лэллик всё ещё сиял луч солнца. Свет освещал невесту солнца и камень у неё за спиной. Камень, отмечающий летний восход Слаола и служащий напоминанием богу солнца о его силе. Слаол увидит камень, вспомнит о своём могуществе, и, увидев, какой подарок принесли к камню, узнает, чего хотят любящие его люди. И несомненно подарит им это. С этой уверенностью Орэнна полоснула зеленоватым лезвием по горлу своей дочери. Кровь брызнула во все стороны, окрасив алым белоснежное одеяние Камабана.

— Нет! — закричал Сабан. Слишком поздно.

— Приди! — Орэнна повернулась к солнцу. — Приди!

Сабан был в ужасе. Он думал, что Орэнна бежала, чтобы спасти Лэллик, а не убивать её, но девушка рухнула к подножию камня, а её худенькое белое тело было залито кровью. Несколько мгновений она задыхалась, её глаза смотрели на Сабана, но потом умерла. Орэнна отбросила нож и опять пронзительно закричала Слаолу.

— Приди! Приди!

Лэллик не двигалась.

— Приди! — Орэнна взвыла. В её глазах стояли слёзы. — Ты обещал! Ты обещал! — она, пошатываясь, пошла к храму, её волосы растрепались, глаза были широко раскрыты, а руки залиты кровью собственной дочери. — Эрэк! — визжала она. — Эрэк! Приди! Приди!

Сабан повернулся, чтобы пойти вслед за ней, но Дирэввин удержала его за руку.

— Пусть она узнает правду, — всё ещё голосом Санны сказала она.

— Приди! — Орэнна завывала. — Ты же обещал нам! Пожалуйста! — она плакала, сотрясаемая громкими рыданиями. — Пожалуйста!

Она вернулась к камням, а луч света исчез, и храм полностью погрузился в темноту, но был обрамлён светом заходящего солнца. Рыдающая и стонущая Орэнна обернулась и, увидев, что её дочь всё так же мертва, побежала через камни, петляя между колоннами к входу на южной стороне Небесного Круга. Там она упала на колени и снова громко завыла на огромное красное солнце, безразлично опускающееся за горизонт.

— Ты обещал! Ты обещал!

Сабан не видел этого. Он услышал. Он услышал треск, скрежет и грохот, от которого содрогнулась земля. Он понял, что последняя колонна круга Лаханны разломилась, и камень-перекладина рухнул на землю. Крик Орэнны мгновенно затих.

Слаол скользнул за горизонт.

Стояла мёртвая тишина.

Сабан не хотел быть вождём Рэтэррина, но люди выбрали его и не позволили отказать им. Он упрашивал их, говоря, что Леир моложе, а Гундур более опытный воин, но люди Рэтэррина устали быть под властью воинов или мечтателей. Они хотели Сабана. Они хотели, чтобы он был похож на своего отца, и Сабан стал управлять Рэтэррином так же, как когда-то управлял Хенгалл. Он вершил правосудие, запасал зерно, выслушивал жрецов, рассказывающих ему о знаках, открывающих пожелания богов.

Дирэввин ушла в Каталло и назначила там вождя. Но Леир и Ханна остались в Рэтэррине, а Килда стала женой Сабана. Храм Слаола, находившийся у входа в Рэтэррин, был отдан Лаханне.

Мир остался таким же, каким был всегда. Зима была холодной. Падал снег. Старые, больные и слабые умирали. Сабан распределял зерно, посылал охотников в леса, и оберегал ценности племени. Некоторые старики говорили, что как будто Хенгал вовсе не умер, а возродился в Сабане.

Однако на холме стоял сломанный круг камней внутри мелового кольца.

Тела Камабана, Орэнны и Лэллик были уложены в Приюте Мёртвых, и там в тени Камня Земли вороны расклевывали их плоть, пока поздней весной на траве не остались только белые кости. Кости Хэрэгга уже давно захоронили.

Храм не был покинут. Даже в самую первую суровую зиму люди приходили к камням. Они приносили свои болезни для излечения, мечты для исполнения, и дары для благоденствия Рэтэррина. Сабан был удивлён, так как полагал, что после смерти Камабана и падения камня, храм будет заброшен. Слаол не пришёл на землю, и зима по-прежнему сковывала льдом реку. Но люди, приходившие в храм, верили, что камни сотворили чудо.

— И они действительно сотворили чудо, — сказала Дирэввин Сабану в первую весну после смерти Камабана.

— Какое чудо? — спросил Сабан.

Дирэввин скривилась.

— Твой брат верил, что камни будут управлять богами. Он думал, что он сам бог, и что Орэнна — богиня, и что произошло?

— Они умерли, — кратко сказал Сабан.

— Камни убили их, — сказала Дирэввин. — Боги действительно приходили в храм той ночью, и они убили мужчину, утверждавшего, что он бог, и раздавили женщину, считавшую себя богиней. — Она посмотрела на храм. — Это место богов, Сабан. На самом деле.

— Они убили и мою дочь, — с горечью сказал Сабан.

— Боги требуют жертвоприношений, — голос Дирэввин был жестким. — Всегда требовали. Всегда будут требовать.

Орэнну и Лэллик положили в одну могилу, и Сабан возвёл над ними курган. Другую могилу он приготовил для Камабана, и именно это привело Дирэввин в Рэтэррин. Она смотрела, как кости Камабана укладывают в расположенную в центре яму.

— Ты не заберёшь его нижнюю челюсть? — спросила она у Сабана.

— Пусть разговаривает с богами, как он всегда делал, — Сабан положил маленький жезл рядом с телом своего брата, потом добавил нож с покрытой золотом рукояткой, медный нож, большую золотую застёжку, и, наконец, бронзовый топор.

— В последующей жизни, — объяснил Сабан, — он может поработать. Он всегда хвастался, что никогда не держал в руках топора, так пусть подержит хоть один. Он может валить деревья, как это делал я.

— И в итоге он отправляется к Лаханне! — сказала Дирэввин с беззубой улыбкой.

— Кажется так, — сказал Сабан.

— Тогда пусть передаст ей подарок от меня, — Дирэввин спустилась в яму и положила три золотых ромбика Камабану на грудь — большой ромб в центре, а два маленьких — по бокам. На край ямы села малиновка, и Сабан увидел в этом знак того, что боги одобрили этот дар.

Сабан помог Дирэввин выбраться из могилы. Он последний раз взглянул на кости своего брата и отвернулся.

— Засыпайте, — приказал он ожидающим мужчинам, и те стали наскребать землю и мел на тело Камабана, создавая курган, который будет стоять вместе с могилами предков на заросших травой холмах вокруг храма.

Сабан пошёл домой.

Был вечер, и тень от камней протянулась далеко в сторону Рэтэррина. Камни стояли серые и высокие, разрушенные и устрашающие, не похожие ни на что на земле, но Сабан не оглядывался. Он знал, что он построил необыкновенный храм, и люди будут поклоняться здесь до скончания времён, но он не оглядывался. Он взял Дирэввин за руку, и они пошли прочь, пока не вышли из тени храма.

Нужно было чинить ловушки для рыбы, пахать землю, сеять зерно и разрешать споры.

Позади Сабана и Дирэввин заходящее солнце осветило главную арку храма. Оно полыхало какое-то мгновение, окаймляя камни ослепительным светом, а потом зашло за горизонт. В сумерках храм стал тёмным, как сама ночь. Темнота поглотила день, и камни перешли во власть духов.

И они хранят его до сих пор.