"Антология мировой фантастики. В 10 томах. Том 9. Альтернативная история" - читать интересную книгу автора2По левую сторону входа Вода остановилась на одной точке и выше не поднимается. Я съел кокетку!… … … 15 числа шестой луны. Вода значительно упала. Несколько горных вершин опять появилось из моря в виде островков… … 19 числа. Море, при ново-северном ветре, вчера покрылось частыми льдинами…. 26 числа. Сегодня окончил я вырезывать кинжалом на стенах этой пещеры историю моих похождений. 28 числа. Кругом образуются ледяные горы… … 30 числа. Стужа усиливается…. … Постскрипт. Я мерзну, умира…" Этими словами прекращается длинная иероглифическая надпись знаменитой пещеры, именуемой Писанною Комнатою, и мы тем кончили наш перевод. Мы трудились над ним шесть дней с утра до вечера, израсходовали пуд свечей и две дести бумаги, выкурили и вынюхали пропасть табаку, измучились, устали, чуть не захворали; но наконец кончили. Я соскочил с лесов, доктор встал из-за столика, и мы сошлись на середине пещеры. Он держал в руках два окаменелые человеческие ребра и звонил в них в знак радости, говоря: – Знаете ли, барон, что мы совершили великий, удивительный подвиг? Мы теперь бессмертны и можем умереть хоть сегодня. Вот и кости предпотопной четы… Эта кость женина: в том нет ни малейшего сомнения. Посмотрите, как она звонка, когда ударишь в нее мужниною костью!.. Почтенный Шпурцманн был в беспредельном восхищении от костей, от пещеры, от надписи и ее перевода. Я одушевлялся тем же чувством, соображая вообще необыкновенную важность открытий, которые судьба позволила нам сделать в самой отдаленной и весьма редко приступной стране Севера; но не совсем был доволен слогом перевода. Я намекнул о необходимости исправить его общими силами в Якутске по правилам риторики профессора Толмачева и подсыпать в него несколько пудов предпотопных местоимений сей и оный, без которых у нас нет ни счастия, ни крючка, ни изящной прозы. – Сохрани бог! - воскликнул доктор, - не надобно переменять ни одной буквы. Это слог настоящий иероглифический, подлинно египетский. – По крайней мере, позвольте прибавить десяток ископаемых, окаменелых прилагательных вышеупомянутый, реченный и так далее: они удивительно облагораживают рассказ и делают его достойным уст думного дьяка. Шпурцманн и на то не согласился. Я принужден был дать ему слово, что без его ведома не коснусь пером ни одной строки этого перевода. – Но что вы думаете о самом содержании надписи? - спросил я. – Я думаю, - отвечал он важно, - что оно драгоценно для науки, для всего просвещенного света. Оно объясняет и доказывает множество любопытных и поныне не решенных вопросов. Во-первых, имеете вы в нем верное, ясное, подлинное, доселе единственное наставление о том, что происходит в потоп, как должно производить его и чего избегать в подобном случае. Теперь мы с вами знаем, что нет ничего опаснее… – Как жениться перед самым потопом! - подхватил я. – Нет! - сказал доктор. - Как быть влюбленным в предпотопную, или ископаемую, жену, uxor fossilis, seu antediluviana. Это удивительный род женщин!.. Какие неслыханные кокетки!.. Признаюсь вам, что по возвращении в Германию я имел намерение жениться на одной молодой, прекрасной девице, которую давно люблю; но теперь - сохрани, господи! - и думать о том не стану. – Чего же вы боитесь? - возразил я. - Нынешние жены совсем непохожи на предпотопных. – Как чего я боюсь?.. - вскричал он. - А если, женившись, я буду влюблен в свою жену, и вдруг комета упадет на землю и произойдет потоп?.. Ведь тогда моя жена, как бы она добродетельна ни была, по необходимости сделается предпотопною? – Правда! - сказал я улыбаясь. Моя проницательность не простиралась так далеко, и я вовсе не предусматривал подобного случая. – А, любезный барон!.. - промолвил мой товарищ. - Ученый человек, то есть ученый муж, должен все предусматривать и всего бояться. Зная зоологию и сравнительную анатомию, я в полной мере постигаю несчастное положение сочинителя этой надписи. Известно, что до потопа все, что существовало на свете, было вдвое, втрое, вдесятеро огромнее нынешнего; на земле водились животные, именно мегатерионы, которых одно ребро было толще и длиннее мачты, что на нашем судне. Возьмите же мегатерионово ребро за основание и представьте себе все прочее в природе по этой пропорции: тогда увидите, какие страшные, колоссальные, исполинские долженствовали быть предпотопные капризы и предпотопные неверности и… и… и все предпотопное. Но возвратимся к надписи. Во-вторых, эта надпись подтверждает вполне и самым блистательным образом все ныне принятые теории о великих переворотах земного шара. В-третьих, она ясно доказывает, что египетская образованность есть самая древнейшая в мире и некогда распространялась по всей почти земле, в особенности же процветала в Сибири; что многие науки, как то: астрономия, химия, физика и так далее - уже тогда, то есть до потопа, находились в здешних странах на степени совершенства; что предпотопные, или ископаемые, люди были очень умны и учены, но большие плуты, и прочее, и прочее. Все это удивительно как объясняется содержанием этой надписи. Но я не утаю от вас, барон, одного сомнения, которое… – Какого сомнения? - спросил я с беспокойством, полагая, что он сомневается в основательности моих иероглифических познаний. – Того, что это не есть описание всеобщего потопа? – О! в этом я совершенно согласен с вами. – Это, по моему мнению, только история одного из частных потопов, которых, как известно, было несколько в разных частях света. – И я так думаю. – Словом, это история сибирского домашнего потопа. – И я так думаю. – За всем тем, это необыкновенная история!.. – И я так думаю. Мы приказали промышленникам тотчас убирать леса и кости и готовиться к немедленному отплытию в море, ибо у нас все уже было объяснено, решено и кончено. Чтоб не оставить Медвежьего Острова без приятного в будущем времени воспоминания, я велел еще принести в пещеру две последние бутылки шампанского, купленного мною в Якутске, и мы распили их вдвоем в Писанной Комнате. Первый тост был единогласно условлен нами в честь ученых путешествий, которым род человеческий обязан столь многими полезными открытиями. За тем пошли другие. – Теперь выпьем за здоровье ученой, доброй и трудолюбивой Германии, - сказал я моему товарищу, наливая вторую рюмку. – Ну, а теперь за здоровье великой, могущественной, гостеприимной России, - сказал мне вежливый товарищ, опять прибегая к бутылке. – Да здравствуют потопы! - воскликнул я. – Да здравствуют иероглифы! - воскликнул доктор. – Да процветают сравнительная анатомия и все умные теории! - вскричал я. – Да процветают все ученые исследователи, Медвежий Остров и белые медведи! - вскричал доктор. – Многая лета мегалосаурам, мегалониксам, мегалотерионам, всем мегало-скотам и мегало-животным!!. - возопил я при осьмой рюмке. – Всем рыжим мамонтам, мастодонтам, переводчикам и египтологам многая лета!!. - возопил полупьяный натуралист при девятой. – Виват, Шабахубосаар!!! - заревели мы оба вместе. – Виват, прекрасная Саяна!!! – Ура, предпотопные кокетки!!! – Ура, Шимшик!.. Ископаемый философии доктор, ура!., ура!!! Мы поставили порожние бутылки и рюмки посреди пещеры и отправились на берег. Я сполз с горы кое-как, без чужой помощи; Шпурцманна промышленники принесли вместе с шестами. Ученое путешествие совершилось по всем правилам. Мы горели нетерпением как можно скорее прибыть в Европу с нашею надписью, чтоб наслаждаться изумлением ученого света и читать выспренные похвалы нам во всех журналах; но, по несчастию, сильный противный ветер препятствовал выйти из бухты, и мы пробыли в ней еще трое суток, скучая смертельно без дела и без шампанского. На четвертое утро увидели мы судно, плывущее к нам по направлению от Малого Острова. – Не Иван ли Антонович это? - воскликнули мы оба в один голос. - Уж, наверное, он! Какой он любезный!.. – Вот было бы приятно повидаться с ним в этом месте, на поприще наших бессмертных открытий. Не правда ли, доктор? – Ja wohl!1 мы могли бы сообщить ему много полезных для него сведений. 1 Пожалуй! (нем.) Около полудня судно вошло в бухту. В самом деле это был он - Иван Антонович Страбинских с своею пробирною иглою. Как хозяева острова в отсутствии белых медведей, мы встретили его завтраком на берегу. Выпив две предварительных рюмки водки и закусив хлебом, обмакнутым в самом источнике соли - солонке, он спросил нас, довольны ли мы нашею экспедициею на Медвежий Остров? – О! как нельзя более! - воскликнул мой товарищ, Шпурцманн. - Мы собрали обильную жатву самых новых и важных для наук фактов. А вы, Иван Антонович, что хорошего сделали в устье Лены? – Я исполнил мое поручение, - отвечал он скромно, - и надеюсь, что мое благосклонное начальство уважит мои труды. Я обозрел почти всю страну и нашел следы золотого песку… – Я знал еще до прибытия вашего сюда, что вы нашли там золотоносный песок, - сказал доктор с торжественною улыбкою. – Как же вы могли знать это? - спросил Иван Антонович. – Уж это мне известно! - примолвил доктор. - Поищите-ка хорошенько, и вы найдете там еще алмазы, яхонты, изумруды и многие другие диковинки. Я не только знаю, что там есть эти камни и золотой песок, но даже могу сказать вам с достоверностью, кто их положил туда и в котором году. – Ради бога, скажите мне это! - вскричал Иван Антонович с крайним любопытством. - Я сию минуту пошлю рапорт о том по команде. – Извольте! Их навалила туда комета при своем обрушении, - важно объявил мой приятель. – Комета-с?.. - возразил изумленный оберберг-пробирмейстер 7-го класса. - Какая комета? – Да, да! комета! - подтвердил он. - Комета, упавшая на землю с своим ядром и атмосферою в 11879 году, в 17-й день пятой луны, в пятом часу пополудни. – В 11879 году, изволите вы говорить?.. - примолвил чиновник, выпучив огромные глаза. - Какой это эры? сиречь, по какому летосчислению? – Это было еще до потопа, - сказал равнодушно доктор, - эры барабинской. – Эры барабинской! - повторил Иван Антонович в совершенном смятении от такого града ученых фактов. - Да!.. Знаю!.. Это у нас в Сибири называется Барабинскою Степью. Мы захохотали. Торжествующий немецкий Gelehrter1, сжалясь над невежеством почтенного сибиряка, объяснил ему с благосклонною учтивостью, что нынешняя Барабинская Степь, в которой живут буряты и тунгузы, есть, по всей вероятности, только остаток славной, богатой, просвещенной предпотопной империи, называвшейся Барабиею, где люди ездили на мамонтах и мастодонтах, кушали котлеты из аноплотерионов, сосиски из антракотерионов, жаркое из лофиодонтов, с солеными бананами вместо огурцов, и жили по пятисот лет и более. Иван Антонович не мог отвечать на то ни слова и выпил еще раз водки. 1 Ученый (нем.). – Знаете ли, любезный Иван Антонович, - присовокупил Шпурцманн, лукаво посматривая на меня, - что некогда в якутской области по всем канцеляриям писали египетскими иероглифами так же ловко и бойко, как теперь гражданскою грамотою? Вы ничего о том не слыхали?.. – Не случалось! - сказал чиновник. – А мы нашли египетские иероглифы даже на этому острову, - продолжал он. - Все стены Писанной Комнаты покрыты ими сверху донизу. Вы не верите?.. – Верю. – Не угодно ли вам пойти с нами в пещеру полюбоваться на наши прекрасные открытия? – С удовольствием. – Вы, верно, никогда не видали египетских иероглифов!.. – Как-то не приводилось их видеть. – Ну так теперь приведется, и вы удостоверитесь собственными глазами в их существовании в северных странах Сибири. Мы встали и начали сбираться в поход. – Иван Антонович! - воскликнули мы еще оба в одно слово, подтрунивая над его недоверчивостью. - Не забудьте, ради бога, вашего оселка и пробирной иглы!.. – Они у меня всегда с собою, в кармане, - примолвил он спокойно. Мы пошли. Прибыв в пещеру, мы вдвоем остановились на средине ее и пустили его одного осматривать стены. Он обошел всю комнату, придвинул нос к каждой стене, привздернул голову вверх и обозрел со вниманием свод и опять принялся за стены. Мы читали в его лице изумление, соединенное с какою-то минералогическою радостью, и толкали друг друга, с коварным удовольствием наслаждаясь его впечатлениями. Он поправил свечу в фонаре и еще раз обошел кругом комнаты. Мы все молчали. – Да!.. Это очень любопытно!.. - воскликнул наконец почтенный обербергпробирмейстер, колупая пальцем в стене. - Но где же иероглифы?.. – Как где иероглифы?.. - возразили мы с доктором. - Неужели вы их не видите?.. Вот они!.. Вот!.. И вот!.. Все стены исчерчены ими. – Будто это иероглифы!!. - сказал протяжным голосом удивленный Иван Антонович. - Это кристаллизация сталагмита, называемого у нас, по минералогии, "глифическим", или "живописным". – Что?.. Как?.. Сталагмита?.. - вскричали мы с жаром. - Это невозможно!.. – Могу вас уверить, - примолвил он хладнокровно, - что это сталагмит, и сталагмит очень редкий. Он находится только в странах, приближенных к полюсу, и первоначально был открыт в одной пещере на острове Гренландии. Потом нашли его в пещерах Калифорнии. Действием сильного холода, обыкновенно сопровождающего его кристаллизацию, он рисуется по стенам пещер разными странными узорами, являющими подобие крестов, треугольников, полукружий, шаров, линий, звезд, зигзагов и других фантастических фигур, в числе которых, при небольшом пособии воображения, можно даже отличить довольно естественные представления многих предметов домашней утвари, цветов, растений, птиц и животных. В этом состоянии, по словам Гайленда, он действительно напоминает собою египетские иероглифы и потому именно получил от минералогов прозвание "глифического", или "живописного". В Гренландии долго почитали его за рунические надписи, а в Калифорнии туземцы и теперь уверены, что в узорах этого минерала заключаются таинственные заветы их богов. Гилль, путешествовавший в Северной Америке, срисовал целую стену одной пещеры, покрытой узорчатою кристаллизациею сталагмита, чтоб дать читателям понятие об этой удивительной игре природы. Я покажу вам его сочинение, и вы сами убедитесь, что это не что иное, как сталагмит, особенный род капельника, замеченного путешественниками в известной пещере острова Пароса и в египетских гротах Самун. Кристаллизация полярных снегов представляет еще удивительнейшее явление в рассуждении разнообразности фигур и непостижимого искусства их рисунка… Мы были разражены в прах этим нечаянным извержением каменной учености горного чиновника. Мой приятель Шпурцманн слушал его в настоящем остолбенении; и когда Иван Антонович кончил свою жестокую диссертацию, он только произнес длинное в поларшина: Ja!!!1 Я стал насвистывать мою любимую арию: Чем тебя я огорчила?.. Обербергпробирмейстер 7-го класса немедленно вынул из кармана свои инструменты и начал ломать наши иероглифы, говоря, что ему очень приятно найти здесь этот негодный, изменнический, бессовестный минерал, ибо у нас, в России, даже в Петербурге, доселе не было никаких образцов сталагмита живописного, за присылку которых он, несомненно, получит по команде лестную благодарность. Во время этой работы мы с доктором философии Шпурцманном, оба разочарованные очень неприятным образом, стояли в двух противоположных концах пещеры и страшно смотрели в глаза друг другу, не смея взаимно сближаться, чтобы в первом порыве гнева, негодования, досады по неосторожности не проглотить один другого. 1 О да!!! (нем.). – Барон?.. - сказал он. – Что такое?.. - сказал я. – Как же вы переводили эти иероглифы? – Я переводил их по Шампольону: всякий иероглиф есть или буква, или метафорическая фигура, или ни фигура, ни буква, а простое украшение почерка. Ежели смысл не выходит по буквам, то… – И слушать не хочу такой теории чтения!.. - воскликнул натуралист. - Это насмешка над здравым смыслом. Вы меня обманули! – Милостивый государь! не говорите мне этого. Напротив, вы меня обманули. Кто из нас первый сказал, что это иероглифы?.. Кто состряпал теорию для объяснения того, каким образом египетские иероглифы зашли на Медвежий Остров?.. По милости вашей, я даром просидел шесть дней на лесах, потерял время и труд, перевел с таким тщанием то, что не стоило даже внимания… – Я сказал, что это иероглифы потому, что вы вскружили мне голову своим Шампольоном, - возразил доктор. – А я увидел в них полную историю потопа потому, что вы вскружили мне голову своими теориями о великих переворотах земного шара, - возразил я. – Но желал бы я знать, - примолвил он, - каким образом вывели вы смысл, переводя простую игру природы! На что, естественным образом, отвечал я доктору: – Не моя же вина, ежели природа играет так, что из ее глупых шуток выходит, по грамматике Шампольона, очень порядочный смысл! – Так и быть! - воскликнул доктор. - Но я скажу вам откровенно, что, когда вы диктовали мне свой перевод, я не верил вам ни одного слова. Я тотчас приметил, что в вашей сказке кроется пропасть невероятностей, несообразностей… – Однако ж вы восхищались ими, пока они подтверждали вашу теорию, - подхватил я. – Я?.. - вскричал доктор. - Отнюдь нет! – А кто прибавил к тексту моего перевода разные пояснения и выноски?.. - спросил я гневно. - Вы, милостивый государь мой, даже хотели предложить гофрата Шимшика в ископаемые почетные члены Геттингенского университета. – Барон!.. не угодно ли табачку! – Я табаку не нюхаю. – По крайней мере, отдайте мне ваш перевод: он писан весь моею рукою. – Не отдам. Я его напечатаю, и с вашими примечаниями. – Фуй, барон!..- сказал Шпурцманн с неподражаемой важностью.- Подобного рода шутки не водятся между такими известными, как мы, учеными. На другой день мы оставили Медвежий Остров и возвратились в устье Лены, а оттуда в Якутск. Плавание наше было самое несчастливое: мы претерпели сильную бурю и все время бились с льдинами, покрывавшими море и Лену. Я отморозил себе нос. Отделавшись от Шпурцманна, я поклялся не предпринимать более ученых путешествий. |
||
|