"Риск - мое призвание" - читать интересную книгу автора (Фиш Роберт, Марлоу Стивен, Крейг Джонатан)

Глава 4

Рассвет уже брезжил сквозь туман, когда мы подъехали к отелю. Водитель кивнул. Человек, сидевший рядом со мной на заднем сиденье «Мерседеса», перегнулся через мои колени и открыл дверцу. Я вылез с мыслью о том, разыгрывала ли западногерманская служба безопасности со мной эту контрразведывательную пьесу «с листа». Они пришли за мной с «Люгером» наперевес, а домой сопроводили, словно особу королевской крови. По крайней мере, для полицейских такое обхождение можно было считать королевским. Обычно, имея дело с полицией, вы добираетесь до дома самостоятельно.

Я проводил взглядом скрывшийся в тумане черный «Мерседес-Бенц» и вошел в вестибюль через главный вход. «Теперь ты на виду, Чет Драм», — подумал я. Черт возьми, когда выйдут вечерние газеты, я стану героем. Я поднялся по лестнице мимо полной женщины в цветастом халате, теревшей матово поблескивавшие ступени жесткой щеткой с мыльной водой.

В номере я уселся на кровать. Чем больше я думал о последнем разговоре, тем более бессмысленным он мне казался. У меня еще оставалось немного «Мартеля» и пара сигарет, и я знал, что проснусь чертовски голодным. Так. Скинуть обувь. Усталое тело, получившее вчера, как это уже случалось раньше и еще случится в будущем, свою порцию тумаков, вытянулось на кровати. Пришло и для тебя, Драм, время забыться во сне.

Но я еще долго лежал без сна, вперив взор в потолок. У частных сыщиков тоже бывают свои черные дни.

В Бонне выходят две газеты: утренняя и вечерняя. Обе они распространяются также и в Бад-Годесберге, где выходит только еженедельник наподобие «Броукн Тайнз Гэзет» в Небраске. Утреннюю газету я проспал, потому что для меня это было бы слишком рано. Я заказал второй завтрак, к которому по желанию клиента в «Шаумбургере» подавали теплое водянистое пиво. Я заказал завтрак без пива. Позавтракав, я отыскал на улице телефон-автомат и позвонил в «Мелем Ауэ», небольшой schloss[8] на другом берегу Рейна, где несколько помещений занимали ребята из ЦРУ. Я попросил к телефону Эндрю Дайнина и, через несколько мгновений услышав его голос, произнес:

— Это говорят из службы безопасности. Мы здесь как раз собираемся казнить одного парня по фамилии Драм. По какому адресу вам выслать тело?

Энди Дайнин в начале пятидесятых окончил академию ФБР и по истечении первого срока контракта перешел на работу в ЦРУ. Я же после моего первого и последнего контракта с ФБР открыл частную лавочку. Энди захотелось увидеть мир, а я посчитал, что за время войны наслушался достаточно чужих приказов, чтобы тратить на это занятие еще и остаток своей жизни.

— Вашингтон, здание ФБР, — выпалил Энди, не задумываясь. — Чтобы старик Гувер посмеялся и сказал: «Ну, а я что говорил?» Что нового, Чет?

— Коренастый, солидный парень, немец, по-английски шпарит лучше, чем я, бритый череп, примерно равное ему по выразительности лицо и незабываемые брови?

— Служба безопасности? — спросил Энди с трепетом в голосе.

— Ага. Не хотел тебя запугивать.

— Йоахим Ферге, сынок. По известным причинам за глаза его называют «Боннским бульдогом». Надеюсь, что ты не дергал его за хвост или что-нибудь в этом роде, — сказал Энди, добавив, — если ты, конечно, не против таких сравнений.

— Ну да, метафора. Черт, мне показалось, что я пришелся ему по душе. И еще, что он собирается поудить рыбку, а наживкой буду я.

— Тогда, сынок, обрубай концы и уноси ноги, покуда цел.

— Не могу, Энди. А что такого ты знаешь о Ферге?

— Он безжалостен. И имеет бзик по поводу структуры тоталитарной личности и всякого такого. Он великий полицейский, но у него нет и никогда не будет друзей. С Ферге надо всегда держать ухо востро, потому что, если ты как-то не так скажешь ему: «Доброе утро», лет эдак через десять он это припомнит, чтобы доказать тебе то, о существовании чего в себе ты даже и не подозревал.

— А я-то думал, он играл «с листа».

— Если это означает то, что под этим понимаю я, Йоахим Ферге никогда «с листа» не играет. Он, можно сказать, планирует, как планировать свои планы. Он обдумает проблему со всех сторон еще до того, как ты узнаешь о ее существовании. Если ты не уверен, что он на твоей стороне, сынок, то держись от него подальше.

— Он большая шишка?

— Третий сверху в иерархии всей западногерманской службы безопасности. Те двое, что над ним, более искушенные администраторы и политики, но Ферге — полицейский до мозга костей, и они отдают ему должное.

Я присвистнул.

— А что этот Ферге может иметь общего с бывшим нацистом по имени Вильгельм Руст?

— Вот об этом-то я и собирался сказать. Руст сидит у Ферге в кармане. Сейчас, когда Руст закончил свои россказни в бундестаге об условиях содержания в тюрьме для военных преступников, он должен будет поведать Ферге о кое-каких событиях двенадцатилетней давности в Гармиш-Партенкирхене. Тебе что, неинтересно?

— Наоборот, очень интересно. Но ты-то откуда все это знаешь?

— От Сиверинга, сынок. Он уже был здесь. А раз ты его ищешь, то, я так понимаю, он опять в Германии.

Я говорил Энди Дайнину, что веду розыск Сиверинга, потому что туда, куда Энди может сунуть свой нос, меня и близко не подпустят. И еще, он всегда умел держать язык за зубами.

— Руст сейчас не скажет Ферге ничего. Он уже не у него в кармане. Он сейчас или в бегах, или уже покойник.

Я рассказал Энди о том, что произошло прошлой ночью на Рейне, и спросил, что он слышат о «красных».

— Да, черт возьми, «красным» Руст нужен. Если им удастся опять вытащить его в свою зону, то они, вероятно, смогут выбить из него то, что им хотелось бы услышать — к примеру, историю о сотрудничестве американской армии с нацистами в Гармише в 1945 году.

— Боже правый, — сказал я. — Неужели это правда?

— А ты как думал? В голове не укладывается, что Руст исчез.

— Почитай об этом в вечерней газете. Там еще будет кое-что об одном геройском парне по имени Честер Драм. Ладно, спасибо за то, что рассказал о Ферге.

— И он еще благодарит! Да ты мне выдал самую большую сенсацию для этого городишка за последние несколько недель.

— Так уж и сенсацию?

— Вот именно, — вздохнул Энди. — А ты влип в самую ее гущу. Вот это, Чет, мне совсем не нравится.

— Может быть шум по поводу Сиверинга?

— Да нет пока. Но если ты хочешь, чтобы все было тихо, действуй поделикатнее.

Я сказал, что идею уловил. А он ответил, что продолжит работу в этом направлении, добавив, что передаст от меня привет Гуверу, когда ЦРУ отзовет его домой за «халтуру» у частного сыщика, который ошивается здесь в Германии безо всякого дела. Я сопроводил это соответствующим комментарием, мы оба рассмеялись, и я повесил трубку.

Когда я вошел в свой номер, рыцарей плаща и кинжала за дверью не оказалось. Однако на кровати я обнаружил примостившуюся в уголке девушку. Лишь только я открыл дверь, девушка с улыбкой посмотрела на меня и произнесла:

— А, привет. Я сказала консьержу, или как там они называются в Германии, что мы старые друзья.

Я закрыл дверь и сказал:

— Привет, старый друг.

Девушка спрыгнула с кровати и энергично пожала мне руку.

Те, кто знает разницу между светлыми и так называемыми черными ирландцами, поймет меня, если я скажу, что эта девушка была дочерью черного ирландца. Светлые ирландцы — это обычно узкоплечие тонкокостные парни с бледной кожей и рыжеватыми или ярко-рыжими волосами. Они добрые собутыльники для мужчин; женщинам они тоже нравятся, но как братья. Черные же ирландцы широкоплечи, физически сильны и памятливы. Они предпочитают пить в одиночку. Мужчины или боятся их, или отдают за них жизнь, а женщины желают их, хотя понимают, что полностью обладать ими невозможно. Они немногословны. Черные ирландцы — борцы за свободу Ирландии, а в жизни часто становятся моряками. Дружба с ними завязывается трудно, если это вообще возможно, но друзья они, как правило, прекрасные. Но могут быть и грозными врагами.

В общем, эта девушка была дочерью черного ирландца. Невысокого роста, она на первый взгляд такой не казалась благодаря своей манере держаться. У нее была короткая стрижка, и иссиня-черные волосы лежали в милом беспорядке. Она была почти восхитительно красива: синие глаза, небольшой надменно вздернутый носик, крупный рот со слегка припухшей, но не выпяченной нижней губой и маленький упрямый подбородок с ямочкой. В ее глазах, даже когда она улыбалась, таилось гордое, почти болезненное одиночество.

На ней был надет легкий костюм. Жакет подчеркивал плечи, делая их слегка тяжеловатыми для ее фигуры. У нее были точеные, почти мальчишеские бедра, и даже в дорожных туфлях на низком каблуке ноги смотрелись великолепно. Это было верным признаком того, что ножки действительно были, что надо. Лет ей было около двадцати пяти.

— Здравствуйте, мистер Драм, — сказала она, когда я закончил ее рассматривать. — Меня зовут Пэтти Киог.

В том, как она произнесла эти слова, было что-то угрожающее. Она сказала это почти с вызовом, и на какое-то мгновение я увидел, как вспыхнули белки ее чудных синих глаз.

— Зачем же об этом кричать, — заметил я.

— Я не кричу, просто я бешеная.

— Но ведь только что вы улыбались.

— Чисто механическая реакция — говоришь «привет» и улыбаешься.

— Вы что, на меня злитесь?

— На вас, на «красных», на всех, кто не даст Вильгельму Русту возможности высказаться. Черт вас возьми, он уже был готов рассказать все, что знает о десанте в Гармише.

— Не думаю, чтобы вы узнали это от Йоахима Ферге.

— Нет, не от него. От кое-кого из его конторы. Но это не вашего ума дело. Где вы прячете Руста?

— Можете не утруждать себя и не заглядывать в шкаф и под кровать. Руста у меня нет.

— Вам все это, возможно, кажется забавным, но мне — нет. Руст знает, как это было на самом деле, от начала до конца. Он боялся, но собирался заговорить. Он понимал, что, если он сейчас расскажет всю правду, «красные» не будут с таким упорством стараться его похитить. Потому что в этом случае им уже придется выбивать из него признание в том, что все сказанное им до этого — ложь. Где он, черт вас возьми?!

— Не имею ни малейшего понятия.

— Но разве это не вы спасли его прошлой ночью?

— Об этом вам тоже сказали в конторе Ферге?

— Нет, газета.

— Ну, конечно, сегодняшняя вечерняя газета.

— Я уже три месяца в Бонне, мистер Драм, — холодно произнесла Пэтти Киог, — и только с одной целью. Я вышла на людей в полиции и газетчиков. Десять лет я ждала, пока Руст заговорит. Десять лет — все то время, что он сидел в тюрьме. Но вы-то не хотите, чтобы он заговорил?

Есть много способов заставить человека раскрыться, и сделать правильный выбор не всегда просто. Если вы частный сыщик и достаточно часто ошибаетесь в этом выборе, то скоро вам придется подыскивать себе другое занятие. С Пэтти Киог таких проблем не возникало. Мисс Киог была бешеной — в общем-то, достаточно распространенное среди черных ирландцев явление. Я собирался завести ее еще больше.

Я медленно окинул ее взглядом. Хороша! Когда краска начала заливать ее лицо, поднимаясь от воротничка ее костюма с белой блузкой под ним, я, не отводя глаз, произнес:

— В пятницу вы, должно быть, неплохо отблагодарили того парня у Ферге, если он сказал вам такую вещь. Ну что ж, у вас есть, чем благодарить. Ее реакция была мгновенной. Я поймал ее левое запястье уже после того, как ее правая ладонь хлестко ударила по моей щеке. Она вновь замахнулась, на этот раз уже правой рукой, но я схватил и ее, и теперь сжимал оба ее запястья. Задыхаясь, она с яростью смотрела мне в глаза.

Помедлив, она произнесла сдавленным от гнева голосом:

— Я не утверждаю, что вы работаете на «красных». Но утверждаю, что вы не хотите, чтобы Руст заговорил. Так же, как этого не хотел бы Фред Сиверинг. Отпустите мои руки, пожалуйста. Я больше не буду драться.

Я освободил ее запястья и переспросил:

— Сиверинг?

— Лжец. Какой же вы лжец! Но не пытайтесь обмануть меня. Не говорите, будто вы не знаете, что Сиверинг в Германии, и будто вы его не разыскиваете.

— А откуда вам известно, что он в Германии?

— Да я его видела здесь, в Бонне, два дня назад! Я пыталась за ним проследить, но упустила в толкучке на Рыночной площади. Что же касается вас, мистер Драм, то о ваших поисках пропавшего американца будет рассказано в газете. Я не знаю, действительно он пропал или нет, но он должен быть здесь, в Бонне, и если вы на самом деле повязаны с каким-то американцем, то это не кто иной, как Сиверинг.

— Почему вы так думаете?

— Да потому, что вы спасли жизнь Русту, но у вас не хватило порядочности, чтобы передать его службе безопасности.

— Порядочности? — переспросил я. — Единственное, что я сделал, так это столкнул его с моторной лодки, когда он был слишком напуган, чтобы прыгнуть самому. А потом, когда по мне стали стрелять, прыгнул сам.

Она улыбнулась, но ее лицо оставалось бесстрастным:

— Это ваша версия.

Она увязала все и перевернула с ног на голову, следуя своей необъяснимой логике. Я вспомнил, что Йоахим Ферге говорил о правде и законности. Мне стало интересно, была ли эта утечка информации организована с его санкции. Это можно объяснить только тем, что у девушки действительно была причина находиться в Бонне. И здесь меня словно током ударило.

— Пэтти Киог! — воскликнул я. — Вы — его дочь!

— Мне было любопытно знать, когда же вы все-таки откроетесь, что знали это.

А какого черта я должен был это скрывать, даже если я об этом и знал? Я прикурил две сигареты, обдумывая ответ, как вдруг услышал ее голос:

— Сейчас, когда все открылось, вы, может быть, ответите на мой вопрос: почему правительство не желает знать, как на самом деле погиб мой отец?

Я дал ей зажженную сигарету и около минуты мы молча курили, глядя друг на друга.

— Какое правительство?

— Американское, конечно. Вы разве не на правительство работаете?

— В газете обо мне будет несколько иная информация, ведь так?

— О, мистер Драм, не считайте меня за ребенка! У сотрудников государственных спецслужб на лбу не написано, кто они такие. Вы приехали, чтобы меня остановить, верно?

И прежде, чем я успел ответить, она продолжила:

— Но вам меня не остановить. Мой отец погиб в войну в окрестностях Гармиша, мистер Драм. В извещении было сказано, что он погиб в бою, но это неправда. Мой отец был предательски убит. Меня воспитала тетка, которая сочла это своим долгом. В моей жизни было не так уж много событий, но одного этого мне хватит за глаза. И я доподлинно узнаю все, что случилось с моим отцом.

Майор Кевин Киог был командиром десанта Управления стратегических служб, высаженного в тылу противника в последние дни войны, когда армия пыталась сокрушить последние укрепления фашистов в Баварских Альпах неподалеку от австрийской границы. Десанта, в состав которого входил и Фред Сиверинг. По сообщению Альберта Бормана, радиста группы, состоявшей из трех человек, им удалось установить связь с немецкими партизанами. Однако радиосвязь с десантом прервалась, и все пошло не так, как было задумано. Наступление наших войск захлебнулось, и группе в течение нескольких дней пришлось действовать в отрыве от основных сил. Когда же в конце концов десант соединился с одной из частей 4 пехотной дивизии, Фред Сиверинг вышел из этой операции героем, Альберт Борман был представлен к награде, а майор Киог не вышел из нее вовсе.

— Почему вы считаете, что его убили? — спросил я Пэтти.

Она с такой силой вдавила окурок в пепельницу, что папиросная бумага разорвалась, и табак просыпался. Она встала, подошла к окну и, глядя на улицу, произнесла почти шепотом:

— Война почти уже закончилась. Вермахт били и на западе, и на востоке. Немецкий народ об этом знал, но нацисты или не желали признавать поражения, или же просто боялись ответственности за свои преступления. Высоко в Баварских Альпах они создали нечто вроде цитадели. Позднее наши ребята нашли там несколько бункеров, мистер Драм. Имея достаточный запас продовольствия, там можно было продержаться в течение нескольких недель и при этом нанести войскам генерала Паттона огромные потери.

— Однако все это происходило в Баварии, население которой на девяносто процентов состоит из католиков, и которая, не в пример остальной Германии, так и не приняла нацизм до конца. Зная об этом, Управление стратегических служб высадило в тыл вермахта трех человек с двумястами тысячами долларов германским золотом. В этом было нечто символичное: золото было частью конфискованного за рубежом промышленного капитала Германии.

— Так вот, там действовали два отряда баварских партизан. Один из них был сугубо местным, а второй был связан с частями Красной Армии, действовавшими на юго-востоке, на территории Австрии. Мой отец как старший группы должен был определить, какой из отрядов действует наиболее эффективно. Из первых сообщений, переданных радистом, следовало, что отец склонялся в пользу местного отряда. Естественно, что отряду, который он выбрал бы, на закупку стрелкового оружия и других средств на черном рынке в только что освобожденной Австрии было бы передано двести тысяч долларов.

— Однако внезапно радиосвязь прервалась. Через несколько дней поступила единственная радиограмма, в которой говорилось, что майор Киог пропал без вести в стычке с немецким патрулем. Заметьте, мистер Драм, не убит, а пропал без вести. Когда радиомолчание было прервано во второй раз, Борман сообщил, что исполнявший обязанности командира десанта старший лейтенант Фред Сиверинг принял решение в пользу второго отряда партизан, то есть тех, которые сотрудничали с «красными».

— В архиве Пентагона мне смогли сообщить кое-что со ссылкой на русскую разведку. Между двумя партизанскими отрядами разгорелась самая настоящая война, и майор Киог не пропал без вести, а, по данным «красных», был убит в бою. Для уничтожения обоих партизанских отрядов на место была переброшена часть СС под командованием оберштурмбанфюрера Вильгельма Руста. Но, к счастью, Руст умел командовать только концентрационным лагерем и наделал массу ошибок. Части 94 дивизии к тому времени уже штурмовали Гармиш с запада, а с востока подходили русские. Бюро регистрации погибших армии США, выждав, как положено, один год, сообщило нам, что отца следует считать погибшим.

Она умолкла, и в комнате вдруг стало очень тихо. Я посмотрел на нее.

— Так вы сказали, убийство?

— А вы разве сами не видите?! Борман и Сиверинг не согласились с решением отца. Они были еще очень молоды, и «красные» партизаны могли склонить их на свою сторону. Ведь они могли получить санкцию на это от русской армии, части которой были всего в нескольких милях. Вспомните, ведь во время войны мы с Россией были союзниками. И кроме того, Борман еще упоминал о какой-то девушке…

— Вы говорили с Борманом?

— Почти год назад, в Милуоки. Он был ужасно напуган, мистер Драм. Даже возбужден. Он начал рассказывать мне о девушке, а потом вдруг умолк. У меня такое предчувствие, что если найти эту девушку… Ну что, сейчас вам все ясно, мистер Драм? Красивая молодая партизанка платит своим телом, дабы убедить двух молодых американцев в том, что их командир совершает трагическую ошибку… Можно еще сигарету?

Она взяла сигарету и спички. В се руках не было ни малейшей дрожи. Она продолжила:

— Я изучила немецкий язык и говорю на нем, как на родном. И я выяснила все, что можно было выяснить об операции «Айс Скейт», так ее называли. Тетя умерла, оставив мне немного денег. И вот я здесь, мистер Драм, и не уеду до тех пор, пока не узнаю, кто убил моего отца. Я должна это знать. Должна! У вас бывало так, чтобы каждую ночь — один и тот же кошмар?..

Ее речь неожиданно перешла во всхлипывания. Она поглощала сигарету, как лекарство, глубоко затягиваясь дымом, роняя пепел на пол и тут же наступая на него. Я тоже был вроде лекарства. Она уронила голову мне на грудь и зарыдала. Я легонько потрепал ее по волосам, уловил смутный цветочно-мускусный аромат ее духов и стал ждать, когда у нее начнется истерика. Но она меня одурачила.

Она отстранилась от меня, и я прочел досаду в ее глазах. Она сказала:

— И, кроме того, здесь замешаны деньги. Золото.

— И что же?

— Я встречалась с одним русским, сотрудником посольства СССР в Вашингтоне. Вся эта история, по-моему, его позабавила. В составе Красной Армии он был в Австрии, немного южнее Гармиша. Если хоть какая-то часть из этих двухсот тысяч долларов была использована партизанами — неважно, какими, — ему бы обязательно стало об этом известно. По крайней мере, он сказал мне так. Но эти деньги нигде не всплыли.

— Так, — промолвил я. Что я мог сказать еще?

— Именно поэтому Вильгельм Руст должен рассказать все. Он лучше, чем кто-либо другой, знает историю с операцией «Айс Скейт».

— А как вы думаете, что на самом деле произошло?

— Сиверинг и Борман сделали что-то такое, чего не должны были делать. Отец узнал об этом. Он не был кадровым военным, мистер Драм, но он был хорошим солдатом. В гражданской жизни он был юристом. Борман и Сиверинг совершили что-то очень нехорошее, например, передали золото без разрешения. В общем, что-то такое, за что их могли отдать под трибунал. У них не было другого выбора, и они убили отца.

Она опять издала всхлипывающий звук. Я достал из тумбочки бутылку с «Мартелем» и налил ей хорошую дозу.

— В это время дня мне всегда немного не по себе, — призналась она.

— Ни в какое время дня не стоит так реветь. Выпейте-ка.

Она с готовностью, чуть не поперхнувшись, проглотила бренди и со стуком поставила стакан. Ее глаза увлажнились, и она произнесла:

— Да, чуть не забыла. Зигмунд Штрейхер. Я видела, что именно с ним Фред Сиверинг встречался здесь, в Бонне.

— Откуда вы знаете Штрейхера?

— Штрейхер с сестрой были членами ячейки гитлерюгенда в Гармише, но к концу войны ушли к партизанам, которыми руководили «красные». Когда я приехала в Германию, я прямиком направилась в Берлин, чтобы увидеться со Штрейхером, но он не стал со мной говорить. Это был самый большой и мощный мужчина, какого я когда-либо видела, мистер Драм, не считая, конечно, моего отца. А сестра его — ну, вылитая валькирия. Он не произнес ни слова, просто стоял и наблюдал, как она выкинула меня вон.

— Вы, должно быть, выдвинули слишком резкие обвинения?

— А вы как поступили бы на моем месте? Видала я, как вы тут на меня собак вешали, только бы я разговорилась.

— Прошлой ночью Вильгельма Руста пытались похитить именно Штрейхеры. Я видел, как они убили человека, мисс Киог. Не думаю, что вам стоит с ними связываться.

— Я намерена иметь дело с любым, с кем я сочту нужным, — она направилась к кровати, где лежала се сумочка. Приличных размеров сумка из синтетической резины с кожаной лямкой. В такую сумочку свободно вошла бы провизия для пикника на четверых, или полное издание «Заката и падения Римской империи», или же кинокамера. Но всего этого в сумке не было. Там находился внушительных размеров автоматический «Люгер», который она быстро выхватила и наставила на меня.

— С любым, с кем я сочту нужным, — повторила она. — Включая вас, мистер Драм. Ну, сейчас-то вы мне скажете, где находится Вильгельм Руст?

— Вы знаете, что произойдет, если вы попробуете пальнуть из этой штуковины? — сказал я, делая шаг по направлению к ней. — Вы отлетите на полкомнаты, а в потолке будет дырка.

— Вильгельм Руст. И не приближайтесь ко мне.

— Я же вам уже сказал. Я всего лишь столкнул его с лодки. Думаю, что он жив. Йоахим Ферге считает, что он скрывается. А как поступили Штрейхеры, когда вы показали им этот «Люгер»? — моя речь лилась легко и свободно, но ладони стали влажными.

Она усмехнулась, потом, видно, передумала и насупилась:

— Зиглинда Штрейхер отобрала его у меня и вдобавок еще двинула кулаком по носу.

— Я не буду бить вас по носу, — пообещал я, вытянув вперед руку.

Она исследовала мою кисть и вложила в нее «Люгер». Он был тяжелый и заряжен.

— Можно мне остаться с вами до тех пор, пока выйдет вечерняя газета? — спросила она.

«Вот так функционирует детское мышление, — подумал я, — мечется, словно резиновый шарик в настольном бильярде. Или мышление сумасшедшего. Сцена первая: „Люгер“. Занавес. Сцена вторая: новые персонажи в исполнении тех же актеров, а „Люгера“ как и не бывало».

И здесь я вспомнил о Йоахиме Ферге. Его мысль работала таким же образом, однако в Ферге не было ничего ни от ребенка, ни от сумасшедшего. Просто у него была идея фикс. Мания авторитарной личности. Он наскакивал на нее и так, и сяк, пинал, цеплял и заваливал, прыгал на ней вверх и вниз, сидел у нее на голове. У Ферге была своя логика, потому что у него все сфокусировалось на этой мании. А у Пэтти Киог был свой пунктик — гибель се отца.

— Herr Бронфенбреннер готов держать пари, что те, кто пытался похитить или убить Вильгельма Руста, нанесут вам сегодня вечером визит. Если это Штрейхеры, то я хочу быть здесь.

— Кто еще такой этот Herr Бронфенбреннер, черт побери?

— А, извините. Это парень из газеты. Он всячески мне помогает, а если мне становится известно что-нибудь новенькое об операции «Айс Скейт», я сообщаю ему. Как вы думаете, они придут? То есть, Штрейхеры?

— Ага, — сказал я.

— Я могу остаться?

— Нет, — отрезал я.

— Хорошо, я буду ждать на улице. Я узнаю их и…

— И что? Если бы у вас была хоть капля здравого смысла, вы бы уже упаковали свой чемодан, помахали Германии вашим славным хвостиком и первым же самолетом улетели бы в Штаты.

— Вы знаете, что этого не будет. Ну пожалуйста, мистер Драм!

Я чертовски хотел избавиться от нее, потому что чувствовал, что сегодня вечером опять начнут выскакивать всякие сюрпризы, которые, если уж они принялись делать это, вылетают с треском, ну прямо как шутихи в китайский Новый год. Но что, черт возьми, я мог поделать? Без меня она наделала бы еще больших глупостей, чем со мной. По крайней мере, здесь я буду иметь возможность за ней приглядывать.

Я вздохнул и сказал:

— Пэтти, тебе лучше называть меня Четом.

Ее рот растянулся в улыбке, глаза засветились, и она вдруг стала удивительно хорошенькой.

— О, Чет! — воскликнула она. — Дай-ка я тебя поцелую!

В ней было что-то настолько изощренно манящее, что я решился и сказал:

— Ну-ка.

Начало поцелуя было таким же изощренным, как и она сама. Ее руки плотно сплелись вокруг моей шеи, губы покорно раскрылись, и я ощутил их, живые и горячие, под своими губами. Затем она издала тот же всхлипывающий звук, разомкнула объятия, отступила от меня и сделала кое-что. Я никогда в жизни не видел, чтобы так поступала женщина, хотя однажды был свидетелем того, как это сделал мужчина. Его отыскали пьяным и сообщили, что его жена умерла, когда врачи пытались извлечь с помощью кесарева сечения ребенка во время родов.

Пэтти Киог поднесла к лицу свои маленькие твердые кулачки и изо всех сил ударила себя по скулам. Ее глаза наполнились слезами от тумака, которым она себя наградила, а, может быть, и от чего-то еще. Пэтти уселась на кровать, достала из сумочки губную помаду и тщательно подкрасила губы. Приведя себя в порядок, она спросила:

— Может пойдем перекусим, пока газета еще не вышла?