"Роковой самообман" - читать интересную книгу автора (Городецкий Габриэль)

Банкротство военных

Первоначальное благодушие Кремля после Берлинской конференции скоро было прервано угрозой, замаячившей перед ним, когда обострилась борьба за Балканы. Утром 5 декабря 1940 г. Деканозов, назначенный послом в Берлине, просматривал почту, как делал ежедневно. Внезапно его поразило анонимное письмо, содержащее важную военную информацию о намерении Гитлера напасть на Советский Союз весной 1941 г.^{641}. Неделей позже Сталина ознакомили с содержанием речи генерала Кейтеля в Берлине перед корпусными и дивизионными командирами. Признавая, что Советский Союз сохраняет нейтралитет и, «таким образом, Германии с Востока не угрожает опасность», он подтверждал, однако, что Гитлер раздражен «нежеланием русских вести разговоры о "новом порядке в Европе" и вообще о разделе мира на "сферы влияния"». Далее донесение раскрывало решение Гитлера захватить Салоники и перебросить войска через Болгарию «независимо от согласия или несогласия последней»^{642}. Очевидно, внимание Сталина привлекли и к речи Гитлера перед его Верховным командованием 18 декабря, изобиловавшей антисоветскими инсинуациями и упоминавшей о войне на востоке как заветном стремлении Третьего рейха^{643}.

Самая драматичная часть сведений попала к Сталину во время совещания Верховного командования, собранного им в середине декабря для обсуждения длинного списка недостатков, вскрытых специальной комиссией ЦК. Всего лишь через одиннадцать дней после издания Директивы 21 об операции «Барбаросса» генерал Тупиков, военный атташе, предупредил Москву о ее существовании:

Подтверждение последовало незамедлительно. Генерал Тупиков доверял своим источникам, которые «основывались не на слухах, а на специальной письменной директиве Гитлера, совершенно секретной и известной лишь немногим». Визит Молотова в Берлин привел информаторам на память полковника Бека, польского министра иностранных дел, вызванного в 1939 г. в Берлин для переговоров с Гитлером после того, как уже была завершена разработка планов оккупации Польши. И письмо, и заключение по нему были посланы лично Сталину^{644}. Ему также стали известны данные люфтваффе инструкции приступить к выполнению широкой программы разведывательных полетов над советской территорией в приграничных районах^{645}.

Общая сводка начальников Украинского и Белорусского НКГБ описывала создание управления интендантской службы в Варшаве, массовую переброску войск и превращение гражданских учреждений в казармы, укрепление главных железнодорожных узлов и введение мер противовоздушной обороны. Такое же значение имело резкое увеличение количества пограничных инцидентов с немцами: тогда как в промежутке от подписания соглашений с Германией вплоть до июня 1940 г. было всего 22 незначительных инцидента, быстро разрешавшихся местным командованием, во второй половине 1940 г. их число выросло до 187^{646}. Перехваченная телеграмма из японского посольства содержала информацию от германского посла: «Обстановка вошла в решающую фазу развития. Германия полностью завершила подготовку от Северной Финляндии и до южной части Черного моря и уверена в молниеносной победе. Румыния тоже по мере возможности ведет подготовку к тому, чтобы можно было сразу выступить»^{647}.

Угрозы сопровождались вызывающими тревогу рапортами о неготовности армии к войне. В начале декабря Тимошенко даже жаловался Центральному Комитету, что Наркомат обороны не имеет никакого оперативного плана войны. Кроме того, начальник Генерального штаба не получал сводок о положении на границах. В следующем рапорте Меркулов предупреждал о печальном состоянии войск на восточных границах^{648}. В ответ на все это Сталин созвал чрезвычайное совещание Верховного командования Красной Армии в конце декабря в Москве^{649}. На заседаниях в ходе напряженной работы коснулись всех аспектов реорганизации вооруженных сил: программы обучения, «оперативного искусства», бронированных и моторизованных соединений, военно-воздушных сил и т. д. Хотя в различных докладах проявлялись следы мастерства, достигнутого советскими военными в 1930-е гг., гнетущая атмосфера и инструкции Сталина по поводу необходимости разработать «новую военную идеологию» вызвали в конце концов общее смятение.

Несмотря на табу на имя Тухачевского, Жуков, так же как и Тимошенко, цеплялись за его теории, как за спасательный круг. Они рассчитывали, что Красная Армия будет способна сдержать противника на начальном этапе войны и впоследствии развить успех, нанеся «главный удар». Тем не менее доверие к этой доктрине несколько поколебалось, отчасти из-за страха перед Сталиным, а еще больше в результате зачарованности тактикой блицкрига, применяемой на Западе. А самое худшее заключалось в том, что, с тех пор как были репрессированы большинство создателей новой теории, уменьшилась способность полностью усвоить доктрину и перевести ее на язык практики. Не раньше Курской битвы летом 1943 г. произошло окончательное восстановление ее в полном объеме, подготовившее почву для впечатляющих советских побед^{650}. Соблазн перенести элементы «чудодейственного» германского рецепта в «новую современную войну», как называли ее Сталин и некоторые его генералы, был почти непреодолим. Генералы Романенко, Стерн, Павлов и Жуков теперь чуть ли не фанатически отстаивали наращивание бронетанковых формирований, сетуя на низкие темпы производства^{651}.

Жуков и в некоторой степени Тимошенко в заключительном слове ближе всего подошли к полной реабилитации теорий Тухачевского. Жуков не видел замены созданию надлежащей оперативной оборонительной зоны, в которой будет возможность эффективно реорганизовать тыл и набрать войска для оперативных маневров. Маневры должны будут осуществляться на глубину от 8 — 10 км для пехотной дивизии до 80 — 100 км для армии. Поэтому оборону следовало вести поэтапно: сначала сдерживание противника, затем прорыв и уничтожение его обороны и, наконец, расширение прорыва синхронизированными ударами в разных направлениях^{652}.

Закрывая совещание, Тимошенко нисколько не старался преуменьшить прямую угрозу, представляемую для русских «самой мощной» армией мира. Тем не менее, вероятно, страх перед Сталиным заставил его выразить уверенность, передавшуюся всем присутствующим, что, «хотя война с Германией может быть трудной и долгой, наша страна обладает всем необходимым для борьбы до победного конца». Этот вывод в известной степени отвлек внимание от довольно серьезных недостатков, вскрывшихся в ходе совещания, особенно после откровенной критики Жукова в адрес Наркомата обороны^{653}.

Едва закончилось совещание, как командующих неожиданно вызвали в Кремль. Сталин имел мрачный вид; Жуков не мог не заметить, что «это уже был не тот Сталин», с которым он встречался после своей победы в сражении на Халхин-Голе. Присутствовали и члены Политбюро. Сталин довольно зловеще начал с описания бессонной ночи, проведенной им после заключительной речи Тимошенко. Он оборвал Тимошенко, когда тот заметил, что доклад был ему передан заранее: «Я не обязан читать все, что мне посылают». Затем Молотов предложил Тимошенко подготовить новую директиву для Красной Армии. Эта новая директива, созданная под впечатлением военных учений, последовавших вскоре, привела к срочной мобилизации и развертыванию армии на западном фронте накануне войны^{654}.

Из двух военных учений, проведенных в течение двух первых недель января, вторые, о которых стало известно лишь недавно, имели наибольшее значение. На этих учениях, некоторые детали которых будут рассмотрены ниже, Жуков разыгрывал контратаку сил Красных на юго-западном фронте. Такой сценарий больше всего пугал Сталина. Последовавшее в конечном итоге наращивание и развертывание войск явилось результатом данных учений. Если тщательно проштудировать три оперативные директивы, изданные 22–23 июня 1941 г., становится ясно, что они прямо списаны с документов военных учений. И действительно, по признанию известного российского военного историка Анфилова, когда командующий Западным фронтом генерал Павлов подвергся удару немцев, он достал бумаги, относящиеся к учениям 1941 г., и постарался изучить их, подготавливая свои ответные действия^{655}.

Трудно переоценить значение этих учений^{656}. Они опробовали планы, тщательно составлявшиеся ранее, исследуя главные теоретические вопросы наступления и обороны в контексте потенциальной внешней угрозы. Затем, они точно воспроизвели направление советского стратегического мышления накануне войны. Ни одни из двух учений не предполагают агрессии или упреждающего удара Советского Союза. Напротив, «сценарий, созданный для учений, — свидетельствует генерал Захаров, — характеризовался драматичными эпизодами для восточной стороны; он очень походил на события, происходившие на наших границах в июне 1941 г. после вероломного нападения немецко-фашистских войск на Советский Союз»^{657}.

И те, и другие учения поэтому исходили из условия немецкого наступления и исследовали оборонительные ответные действия^{658}. Первые, состоявшиеся 2–6 января, предполагали удар немцев на центральном и северном участках. Главный удар Синих (немцев) осуществлялся силами около 160 дивизий под командованием Жукова к югу от Бреста в направлении на Владимир-Волынский и Тарнополь. На севере проводилась отвлекающая атака силами 60 дивизий с целью оттянуть Красных с главного направления. Войска выступили из Восточной Пруссии на Ригу и Двинск и через Суваки и Брестскую область на Барановичи. Советской обороной командовал Павлов. Хотя немцы глубоко проникли в полосу советской обороны, им не удалось развить успех. Однако Павлов не смог отбросить противника, что было весьма тревожным фактом, и учения закончились неопределенно, причем немцы утвердились внутри полосы советской обороны.

Вторые учения, о которых стало известно совсем недавно, были шире по охвату и проводились 8 — 11 января. Павлов и Жуков поменялись ролями. В то время как первые учения сосредоточивались в узком секторе, включающем Прибалтийские страны, вторые базировались на пересмотренном оперативном плане, предполагающем, что основным театром войны будут юго-западный фронт и Балканы. Боевые порядки были шире, предусматривалось нанесение главного удара на юге, создающего серьезную угрозу тылу. В отличие от Павлова, Жуков осуществлял оборону согласно новой доктрине; сдерживая основную атаку на юге, он нанес свой главный удар по войскам Синих фактически в тылу противника, вклинившись между их главными ударными силами и тылом и создав большой разрыв. Однако ему не удались последующие попытки маневрирования с целью атаковать наступающих Синих с флангов, используя резервные войска, главным образом из-за огромного пространства, которое приходилось прикрывать^{659}.

Учения пошатнули уверенность, проявленную на совещании, и обнаружили уязвимость и недостатки обороны. Военные посредники на учениях пришли к нелестным выводам о действиях армии:

«Результаты первых учений показали, что оперативно-стратегическое мышление большинства командиров высшего уровня далеко от совершенства и требуются дальнейшие кропотливые и непрестанные усилия по оттачиванию навыков руководства и управления крупными формированиями, полному овладению характером современных операций, их организацией и планированием и затем осуществлением их на практике».

С учетом этого строгого суждения не имеет смысла предполагать, будто Сталин питал надежды на военную авантюру. В лучшем случае ему оставалось только желать, чтобы основные недостатки обороны, вскрытые в ходе учений, могли быть исправлены прежде, чем немцы пойдут в наступление^{660}.

В различной степени и те, и другие учения создавали «драматический момент» для сил Красных, сходный с ситуацией, с которой они в конце концов столкнулись 22 июня 1941 г. Старшие офицеры, участвовавшие в учениях, собирались возвращаться в свои части, когда их вызвали в Кремль 13 января. Снова присутствовали члены Политбюро. Явно потрясенный результатами учений, Мерецков представил путаный, нелогичный и невнятный рапорт. Сталин прервал его на середине, отметив, что «на войне важно не только арифметическое большинство, но и искусство командиров». Попытка Павлова разрядить обстановку шуткой, что Красных постигла неудача «лишь на учениях», заставила Сталина потерять всякий интерес к остальной части рапорта. Он подверг Мерецкова безжалостному разносу. Закончив словами: «Беда в том, что у нас нет подходящего начальника Генерального штаба», — он тут же снял ошеломленного Мерецкова с должности. На следующий день Жукова срочно вызвали в Кремль прямо с учений и сообщили ему о решении Политбюро назначить его начальником Генерального штаба. Он вступил в должность, съездив забрать свои вещи из Киева, 31 января, однако прежде была проведена большая чистка высшего командного состава и различные старшие командиры были удалены с командных постов^{661}. Хотя Жукова ругали на совещании за некритический подход к наступательным теориям, его относительный успех на учениях, особенно на важнейшем юго-западном фланге, вместе с престижем, завоеванным им после Халхин-Гола, по-видимому, заслужили одобрение Сталина. К тому же Жуков, единственный из офицеров, присутствовавших на встрече, попытался извлечь конкретные уроки из учений, возрождая модернизированную оперативную теорию и настаивая на удалении с линии фронта укрепрайонов (УР), что повысило бы маневренность на оперативном уровне и предотвратило статичную оборонительную войну^{662}. Ни учения, ни совещание военных не преуспели в решении насущных стратегических проблем, возникших, когда пришло осознание того, что Советский Союз уже стоит на пороге «периода наибольшей военной угрозы». В частности, продолжали утверждать, будто «оборона будет играть второстепенную вспомогательную роль в достижении поставленных целей». Поэтому недостаточно внимания уделялось возможности ведения боя по выходу из окружения^{663}. Неготовность вооруженных сил, обнаружившаяся на совещании и в ходе военных учений, вкупе с донесениями НКВД о положении на фронтах — важнейшие элементы для понимания отчаянных попыток Сталина отсрочить войну и его осторожных действий по развертыванию войск в месяцы, предшествующие войне^{664}. Точно так же использование дипломатии как лучшего средства переиграть Гитлера становится даже более явной тенденцией после утраты Балкан. Столь же существенным фактором является осознание того, что промышленность не сможет справиться с удовлетворением новых нужд за такой короткий срок. Расследование, проведенное НКВД во время учений, показало большое отставание от генерального плана строительства железных дорог. Не выполнялись и экстренные предписания начальника Генерального штаба Красной Армии: в первые месяцы войны не существовало скоординированного плана для администрации железных дорог. Осуществление плана мобилизации в этом контексте даже не обсуждалось, и железные дороги, ведущие к линии фронта, реально могли совершить не более 30 % планируемых перевозок. В центральном минском секторе, к примеру, было использовано не более 16,7 % бюджетных средств, ассигнованных на улучшение железных дорог. В среднем планы по расширению железнодорожной сети были выполнены менее чем на 12 %. Для перевозки тяжелых танков на фронт требовались 60-тонные платформы; в наличии были лишь 387 таких платформ, и ни одной не построили в 1940 г. Имелось всего около 50 % оборудования, необходимого для создания адекватной транспортной системы для фронта, такого как рельсы, телеграфные столбы, шпалы^{665}. СНК принимал все меры, чтобы повысить «производство продукции для обороны» в течение 1941 г., основное внимание уделяя созданию новых промышленных комплексов, удовлетворяющих новым требованиям^{666}.