"Роковой самообман" - читать интересную книгу автора (Городецкий Габриэль)

Глава 4 Путь к операции «Барбаросса»

Визит Молотова в Берлин

Историки все еще спорят по поводу искренности Гитлера на переговорах с Молотовым в Берлине в ноябре, часто проводя параллель со своими взглядами на идеологическую обусловленность гитлеровской политики. Вооруженные знанием событий, произошедших впоследствии, они склонны предполагать, будто Гитлер в лучшем случае использовал переговоры как тактический маневр, чтобы продемонстрировать Турции, Испании, Италии, вишистской Франции и Балканским государствам, что Советский Союз полностью поддерживает его планы господства в Европе, и уменьшить их опасения. Утверждают также, будто Гитлер воспользовался переговорами, чтобы показать своим подчиненным, что русские понимают только язык силы{373}.


Идея Берлинской встречи, так же как пакта Молотова — Риббентропа и неудачных попыток свести Гитлера и Сталина в мае 1941 г., исходила от Шуленбурга во время его краткого визита в Берлин в конце сентября. Шуленбург занимался разработкой четырехстороннего пакта с момента падения Франции. К этому его побуждало осознание того факта, что Советский Союз не уйдет в одностороннем порядке с Балкан. Однако выступить с инициативой его подвигло знакомство в общих чертах с планами «на случай столкновения с Советским Союзом». Узнал он о них от Ханса Херварта, бывшего работника посольства, ставшего впоследствии германским послом в Лондоне. Шуленбург, человек одинокий и бездетный, как бы «усыновил» Херварта и его жену, особенно после того, как Херварт пошел в армию перед французской кампанией. Когда Херварт проводил в Берлине отпуск после падения Франции, его кузен, полковник Генерального штаба, по секрету рассказал ему о гитлеровских планах нападения на Советский Союз. Под предлогом поездки к жене, все еще работавшей в московском посольстве, Херварт получил отпуск из армии, правда, не прежде, чем пообещал своему командиру привезти икры. Шуленбург и Кестринг, военный атташе со стажем, были «ошеломлены» новостью, но не знали, как отнестись к ней: принять за чистую монету или считать план условным, рассчитанным на то, чтобы заставить русских повысить производительность промышленности и увеличить поставки. Тем не менее, некоторые подтверждения были получены в ходе встречи Кестринга с Гальдером и от визитеров из министерства. Однако Шуленбург утверждал, будто Гитлера и его окружение еще можно склонить к расширению соглашения с Советским Союзом, пока претензии русских ограничиваются Турцией и Ираном{374}.

Острая реакция Советов на Венское решение в течение сентября нарушила его планы. Не зная, куда подуют ветры войны из Берлина, Шуленбург продолжал посылать на Вильгельмштрассе весьма неопределенные сообщения о советской реакции, скрывая сомнения Молотова относительно того, что Гитлер действовал без «злого умысла». Молотов фактически вернулся к предложениям, сделанным Маккенсеном, о трехстороннем урегулировании на Балканах. На оправдания Шуленбурга, что без предварительных консультаций в Берлине не смогут как следует уяснить интересы Советского Союза, Молотов язвительно возражал: эти интересы раскрыты на первых страницах всей международной прессы. Невзирая на инструкции из Берлина, Шуленбург предпринял примирительные шаги, которые приведут к берлинской конференции два месяца спустя. Неспособный дольше скрывать свои сомнения по поводу германской позиции, он решил поскорее съездить в Берлин и сгладить противоречия{375}.


Шуленбургу мало помог меморандум, врученный ему Молотовым накануне отъезда и обвинявший немцев в нарушении условий пакта Молотова — Риббентропа. Молотов пытался оказать давление на Берлин, требуя изменения статей пакта, связанных с предварительными консультациями, намекая тем самым на желание Советского Союза развязать себе руки в его делах с турками касательно Проливов. На проведенную в одностороннем порядке германскую акцию он возлагал вину за широкое распространение слухов, будто третейское решение является антисоветским шагом и показывает возрастание напряженности в германо-советских отношениях. Как видно из отчета Шуленбурга об этой встрече, тот усердно защищал германскую позицию, хотя и говорил, что на самом деле «очень сожалеет, что между Советским и Германским правительством возникли эти разногласия», и как раз поэтому едет в Берлин «ликвидировать все эти недоразумения»{376}.


Однако Шуленбургу не удавалось обсудить этот вопрос с Риббентропом до 25 сентября. Риббентроп был в Риме на переговорах с Муссолини по созданию Оси, представлявшему потенциально щекотливый момент в германо-советских отношениях. Шуленбурга, конечно, не слишком обнадеживали его коллеги из Министерства иностранных дел. Вайцзеккер, сам ставший сторонником Континентального блока, признавался в дневнике:

«В обществе не ждут скорого мира, а, скорее, предчувствуют конфликт с Россией. Официально это отрицается. Однако я лично верю, что народ прав, хотя и не вижу ни смысла, ни необходимости этой новой войны, если только весной 1941 г. обстоятельства не вынудят нас к такому шагу. Бить Англию в России — не слишком удачная программа»{377}.


Тем не менее Министерство иностранных дел использовало вопросы торговли как повод для созыва политической встречи. Прекращение поставок русскими могло гибельно отразиться на германских военных успехах. Было отмечено, что русские отказываются от долгосрочных проектов, предпочитая краткосрочные поставки в обмен на вооружения и боеприпасы, приносящие им немедленную выгоду{378}.


Гитлер оказался перед дилеммой: то ли попытаться модернизировать пакт Молотова — Риббентропа урегулированием в Юго-Восточной Европе, то ли начать энергично готовиться к войне. В течение лета 1940 г. он, казалось, колебался. Ограничился бы он соглашением, устраняющим Советский Союз из Европы и с Балкан и поворачивающим его на Ближний Восток, — вопрос явно гипотетический, однако нет признаков того, что дипломатические меры принимались не всерьез. Первым шагом в попытке добиться политического решения проблемы было подписание 27 сентября Тройственного пакта. По расчетам, Япония должна была связать Соединенные Штаты на Тихом океане. Италия и, возможно, франкистская Испания, как предполагалось, подорвут господство британского военного флота в Средиземном море, тогда как Советский Союз можно повернуть против британских имперских интересов на Ближнем Востоке. Румынии и Финляндии было предназначено снабжать Германию основными видами сырья и нефтью. То, что планы относительно Советского Союза не отвлекали Гитлера от войны с Англией, ясно видно из его инструкций бросить на Англию люфтваффе как прелюдию к вторжению, данных через день после того, как он сообщил своим генералам о намерении воевать с Советским Союзом. Кроме того, планы увеличения армии до 180 дивизий готовились в контексте второстепенной стратегии и как попытка поддержать боевой дух. Хотя уже разрабатывались предварительные общие планы вторжения в Советский Союз, ОКВ усердно занялось подготовкой операций против Гибралтара и Египта. Гитлер надеялся осуществить новый порядок путем нового передела сфер интересов{379}.


В отличие от русских, Гитлер не составлял конкретную повестку дня встречи. Ожидалось, что переговоры пойдут по хорошо известному образцу. Представление общей идеи «новой Европы» постепенно перейдет в жесткое требование передела сфер интересов, который устранит Советский Союз из Европы и с Балкан и отразит германское военное превосходство. Риббентропу поручались лишь второстепенные вопросы, могущие возникнуть в результате обсуждения «высшей политики» касательно отношения Советского Союза к войне, итало-греческого конфликта, отношения Советского Союза к Оси и Проливам. Проект соглашения о переделе, подготовленный московским посольством, был единственным руководством для германской делегации, но так и не пригодился{380}. Он более или менее совпадал со взглядами русских: Турция должна быть исключена из нового европейского порядка, тогда как Советский Союз получает базы на азиатской стороне Босфора, а Германия — на европейской. Альтернативно предлагался контроль Советского Союза над Босфором, причем дружественное государство, такое как Болгария, будет следить за соблюдением германских интересов в Стамбуле{381}. Вскоре после возвращения из Берлина Шуленбург вместе с Кестрингом и Вальтером, советником посольства, составил меморандум, подробно освещающий опасность нападения на. Советский Союз. Он утверждал, что Советский Союз не способен начать войну, но, если война ему будет навязана, все его население будет стоять насмерть. Возможно, Советский Союз потеряет Украину, Белоруссию и Прибалтийские государства, но для Германии они будут только обузой. Этот документ был передан 2 ноября Гальдеру, сделавшему пометку «Получено», однако неизвестно, ознакомился ли Гитлер с его содержанием{382}. Мнение московского посольства, тем не менее, свободно ходило в высших эшелонах Министерства иностранных дел, лучше всего его выразил Вайцзеккер:

«Утверждают, что без уничтожения России не будет порядка в Европе. Но что плохого, если большевизм будет рядом с нами вариться в собственном соку? Пока ею управляют бюрократы вроде нынешних, этой страны следует бояться не больше, чем в царские времена. Я считаю невыгодным воевать в странах, где большие расстояния будут распылять наши силы. Оккупация России даже не даст нам зерна»{383}.


Последовавшее в конце концов исключение Шуленбурга, архитектора встречи, из переговоров явилось для этой группы плохим знаком{384}.


Общие наметки, сделанные Гитлером к переговорам, сильно отличались от планов русских. Правда, он все еще придерживался идеи Риббентропа о создании «Западного вала», чтобы отделить Англию от ее потенциальных союзников. Но лакмусовой бумажкой, по-видимому, послужила позиция русских по Балканам. С точки зрения немцев, как объяснил Риббентроп Муссолини, «Венское решение ясно показало русским, где проходит граница их экспансии». Континентальный блок, следовательно, являлся мирной и даже предпочтительной альтернативой плану «Барбаросса». Однако необходимым условием для него было признание Советским Союзом германского диктата как результата военного превосходства, достигнутого немцами после их побед в Северной и Западной Европе. Не являлось секретом, что Босфор и Балканы представляли собой точки «опасного пересечения интересов», которого следовало избегать{385}.


Гитлер, по его собственному признанию Муссолини накануне конференции, не собирался оказывать русским услуги, разве что заставить Турцию дать «некоторые» гарантии по Проливам и способствовать урегулированию по безопасности Баку и Батуми. Переговоры явно были обречены на провал, так как Гитлер ожидал, что они закрепят господство Германии в Европе, повернув русских от их «давней цели, Босфора», в сторону Индийского океана. Он твердо решил остановить продвижение Сталина «за некие определенные пределы», и особенно преградить ему «путь к Босфору через Румынию». «Лучше румынская синица в руке, — резюмировал он, — чем русский журавль в небе». Одержимость Сталина Дунаем и Болгарией настроила Гитлера довольно скептически относительно исхода конференции. Однако он все еще верил, что у Сталина «хватит ума» склониться перед превосходством Германии и наступить на горло своим амбициям. Сталин неверно рассчитал, полагал он, ожидая, что затянувшаяся война «обескровит» Европу. Перед лицом сотни свежих дивизий, развернутых на его границе, говорил Гитлер начальнику своего Генерального штаба, Сталину придется смириться с германским присутствием в Финляндии и Румынии, и он «не будет представлять для Германии никаких проблем, даже если произойдет худшее»{386}. В дипломатической колонии в Берлине существовало мнение, будто после того, как не удалось достичь соглашения с Англией, Гитлер на самом деле пошел по стопам Бисмарка в поисках взаимопонимания с Россией, невзирая на идеологические разногласия. Считалось возможным даже, что «политическое сотрудничество может повлиять на большевизм в национал-социалистическом духе…»{387}


Парадоксально, но основание Оси во время пребывания Шуленбурга в Берлине лишь укрепило его мнение. Тройственный союз, очевидно, служил проводником идеи Континентального блока, и первоначально предполагалось включить в него Советский Союз, дав ему «в подходящий момент и самым дружеским образом… карт-бланш на осуществление каких угодно желаний на юге, в направлении Персидского залива или Индии»{388}. На Вильгельмштрассе царило настроение, лучше всего выраженное Вайцзеккером:

«Мы раздосадовали Россию своими гарантиями Румынии… а вчера снова — трехсторонним пактом Германии, Италии и Японии. Необходимо компенсировать России эти неприятные сюрпризы, если мы не хотим изменить ее отношение к нам. Нападения со стороны России бояться не следует, так как ни армия, ни строй ее недостаточно сильны. Но Россия может предоставить свою территорию для английских интриг и, что важнее, прекратить свои поставки нам».


Русских не только заранее поставили в известность об основании Оси, но Вайцзеккер еще и внушал советскому послу, что будут сделаны особые усилия, чтобы примирить Советский Союз и Японию{389}. Подобное сообщение было передано и непосредственно Молотову. Его внимание обращали на статью, гласившую, что соглашение сохраняет в силе особые отношения с Советским Союзом. Чтобы подсластить пилюлю, Риббентроп обещал обратиться лично к Сталину и пригласить его вместо Молотова в Берлин для обсуждения «вопросов, связанных с установлением общих политических целей на будущее»{390}. Риббентроп преуменьшал значение деятельности немцев в Финляндии и повторял, что все подписавшие Тройственный пакт стороны «с самого начала договорились о том, что их согласие ни в коем случае не повредит Советскому Союзу»{391}. Он обещал развить эти идеи в своем письме Сталину. Единственным недостатком было объявление безоговорочного решения Германии выполнить гарантии Румынии и закрепить германское присутствие в этой стране, в чем явно подразумевался фактор сдерживания для Советского Союза. Впрочем, необходимость германского присутствия на Балканах относилась на счет английской угрозы румынским нефтепромыслам. Германским миссиям на Балканах были даны инструкции тщательно избегать любых действий, могущих произвести впечатление антисоветских{392}.


Письмо Риббентропа, желавшего, чтобы Шуленбург передал его Сталину лично, ожидало возвращения посла в Москву. Тот старательно работал над переводом текста, который, как он опасался, мог «вызвать серьезное раздражение у Молотова». В конце концов он был вынужден послать его Молотову 17 октября, к тому времени его содержание уже просочилось в прессу. Письмо, хоть и одобренное лично Гитлером, не раскрывало никаких «свежих идей», обещанных Риббентропом. На первый взгляд, основное место в нем занимало предложение модернизировать пакт Молотова — Риббентропа путем передела «обоюдных сфер интересов», однако, если читать внимательно, можно было увидеть предостережение русским не вступать в сговор с англичанами на Балканах. «Дружеский совет» подкреплялся намеком на превосходство вермахта, чьи войска «громили англичан везде, где последние вступали с нами в бой». Риббентроп задел больное место Кремля, напомнив о недавних планах англичан совершить воздушный налет на Баку и Батуми. Германские посягательства на Балканы оправдывались как необходимая мера, чтобы предупредить «английские, попытки покушений извне или саботажа изнутри», и защита жизненных экономических интересов. Сомнительно, чтобы Сталина успокоила данная Риббентропом оценка третейского разбирательства в Вене как «совершенно импровизированного», организованного «в течение 24 часов» из-за махинаций англичан, не оставивших времени «для каких-либо переговоров или консультаций». Шуленбургу, как сообщалось в советском донесении, пришлось дополнить текст, чтобы тот отвечал советским ожиданиям. Он подчеркнул, что конференция будет лишь предварительной встречей в преддверии собрания четырех сторон. Отсутствие более ясных упоминаний о конференции он объяснял тем, что пока не проконсультировались о ней с Японией и Италией{393}.


Сталин, тем не менее, по-видимому, воспринял приглашение с облегчением. Он готовился поехать в Берлин вместо Молотова в первую неделю ноября и даже сделал несколько жестов доброй воли. Так, он отозвал возражения против участия Италии в Дунайской конференции, подготавливая почву для ее созыва в Бухаресте в конце октября, и одобрил соглашение о компенсациях немцам — гражданам бывших Прибалтийских стран. В своем донесении в Берлин Шуленбург намеренно опустил всякие упоминания явных подозрений Молотова по поводу присутствия германских военных в Румынии, транзита германских войск через Норвегию в Финляндию и якобы имевших место германо-турецких переговоров{394}. От внимания Гитлера не ускользнуло, что ответ Сталина на пламенное письмо Риббентропа был весьма краток, выражая надежду на «дальнейшее улучшение отношений между нашими государствами, опирающиеся на прочную базу разграничения своих интересов на длительный срок». Однако визит Молотова воспринимался лишь как прелюдия к переговорам, которые Риббентроп должен был провести в Москве и результатом которых, предположительно, стал бы второй пакт Молотова — Риббентропа{395}.


48-часовое пребывание Молотова в Берлине прослежено историками буквально по минутам, и нет нужды повторять все это здесь. Однако господствует взгляд на этот визит как на заговор с целью развалить Британскую империю и поделить весь мир. Эта точка зрения не отражает ожесточенного соперничества из-за Балкан, развернувшегося в Берлине. В своем капитальном труде «A World at Arms»{396}, задающем тон исследованиям по Второй мировой войне, Герд Вайнберг остается верен своим прежним тезисам, опровергнутым материалами недавно открывшихся российских архивов{397}, что советская внешняя политика была идеологически ориентированной, экспансионистской и агрессивной по отношению к Британии. Его утверждение, что русские «всегда рады были помочь немцам доставить неприятности англичанам в Азии», естественно ведет его к заключению, будто визит Молотова отражал «продолжительное плодотворное сотрудничество между ними, направленное против Великобритании». Далее он заявляет, что Молотов настаивал на «реальном и немедленном продвижении Советов к Проливам и в итоге к Средиземному морю», хотя, как мы видели, стремление к Проливам ограничивалось Босфором, отражая заботу о контроле над Черным морем, а не интерес к Дарданеллам, который подразумевал бы какие-то амбиции в отношении юга.


Ход переговоров Молотова в Берлине представляет яркий контраст помпезности его отъезда с Белорусского вокзала 11 ноября в сопровождении большой советской делегации. Пасмурное небо и надоедливый мелкий дождь, встретившие Молотова на следующее утро, когда его специальный поезд прибыл на Ангальтский вокзал Берлина, словно знаменовали дальнейшие события. Впрочем, Молотова ждал самый сердечный и вдохновляющий прием. Встречали его Риббентроп и фельдмаршал Кейтель. Вокзал украшали советские и нацистские флаги над широкой цветочной гирляндой, задрапированной розовым.


Снаружи оркестр играл «Deutschland, Deutschland #252;ber Alles»{398}, и впервые после 1933 г. был исполнен «Интернационал». Затем черный лимузин «мерседес» отвез Молотова в претенциозный отель «Бельвю». Времени даром не теряли и вскоре после завтрака отправились на предварительную беседу в Рейхсканцелярию{399}.


В самом начале предварительной встречи с Риббентропом Молотов ясно дал понять, что русские не удовлетворены гитлеровской идеей определения сфер влияния «в широких чертах». Учитывая условия, изложенные в директиве Молотову, вряд ли стоит удивляться, что его нисколько не соблазнило предложение Советскому Союзу искать выход в Персидский залив. Последовала долгая дискуссия по Турции и Проливам (весьма показательно пропущенная в германских протоколах), в ходе которой русским предложили пересмотр конвенции в Монтре, но без всяких дальнейших гарантий{400}. По первому впечатлению, довольно иронически сообщал Молотов в телеграмме Сталину, германские «ответы в разговоре не всегда ясны и требуют дальнейшего выяснения». Риббентроп намеренно избегал четкого определения сфер влияния, предпочитая соглашение в принципе, могущее послужить сиюминутным германским интересам vis-a-vis Англии{401}.


Гитлер встретил Молотова нацистским салютом, «неестественно вывернув ладонь». Он пригласил его в комнату для отдыха, где к ним присоединился Риббентроп. Гитлер был «на удивление приветлив и дружелюбен… стремился завоевать личное расположение Молотова и хотел, чтобы тот разделил его взгляды». Так как Молотов ожидал враждебности, неудивительно, что он вернулся в отель, испытывая, по наблюдениям, «явное облегчение от любезности Гитлера»{402}. И все же негибкая позиция Молотова подтвердила гитлеровские опасения по поводу курса советской внешней политики и поставила под сомнение возможность мирного урегулирования. Между двумя их главными встречами Сталин в телеграмме инструктировал Молотова не отклоняться от директивы, напоминая: «Мирное разрешение не будет реальным без нашей гарантии Болгарии и пропуска наших войск в Болгарию, как средства давления на Турцию»{403}.


В их следующую встречу Гитлер, как телеграфировал Молотов Сталину, был «заметно раздражен», когда Молотов повторил требование, чтобы немцы отозвали свои гарантии Румынии, которые «направлены против интересов Советского Союза». Он практически дословно передал претензии Сталина на гарантии Болгарии «на таких же основаниях, как их дала Германия и Италия Румынии». Обещая невмешательство в ее внутренние дела, он фактически предлагал дать Болгарии в качестве компенсации выход к Эгейскому морю. Подобное решение нарушало планы Гитлера по оккупации Салоник.


Молотов еще больше привел Гитлера в бешенство, когда, упорно стоя на своем, намекнул на пересмотр конвенции в Монтре как гарантии на бумаге, который Советский Союз считал «весьма актуальным». Во второй телеграмме от Сталина, внимательно следившего в Москве за ходом переговоров, он получил инструкцию объяснить Гитлеру, что Советский Союз не заинтересован в доступе к Средиземному морю, он лишь чувствует свою уязвимость для возможного нападения англичан, если их флот сможет беспрепятственно проходить в Черное море. Это положение вновь имело историческую подоплеку. Гитлеру следовало напомнить, что «все события от Крымской войны прошлого века и до высадки иностранных войск в Крым и Одессу в 1918 и 1919 году говорят о том, что безопасность причерноморских районов СССР нельзя считать обеспеченной без урегулирования вопросов о Проливах». Как все еще надеялся Сталин, проект соглашения в этом духе можно было бы подготовить в Берлине, а завершающие штрихи нанести позже в Москве{404}.


Гитлер, которому сообщили о неудачном советском обращении к царю Борису, отнесся к этому предмету снисходительно, не удержавшись от язвительного замечания, что, поскольку это Румыния просила гарантий у Германии и Италии, ему непривычны ответы, подобные тому, какой дали болгары русским. Его не убедили серьезные доводы Молотова против предложения о вступлении СССР в Тройственный союз. Главным условием Молотова была полная перестройка союза, он «не возражал против участия в различных действиях четырех держав, но не в составе Тройственного союза, для которого СССР не более чем объект действия».


Гитлер все больше склонялся к мысли о нападении на Советский Союз, явно вследствие непреклонности русских в определении, как они считали, принципиальных требований их безопасности на Балканах. Однако (как можно видеть из советских, но не из германских материалов) он еще давал Сталину шанс изменить политику. Сталинский подход к решению болгарского вопроса во время конференции, как мы увидим, решил судьбу Советского Союза. В самом деле, Риббентроп и Геринг убедительно засвидетельствовали это на их допросах в Нюрнберге{405}. Гитлер, казалось, потерял всякий интерес к переговорам по этому пункту, указывая, что «не слишком уверен… в осуществимости» совместных планов по расчленению Британской империи{406}. Риббентропу оставалось попытаться связать оборванные концы. Происходило это в сюрреалистической обстановке берлинского бомбоубежища: жестокие бомбежки англичан приблизили реалии войны к Берлину и поставили под вопрос непобедимость немцев. Риббентроп направил свои усилия на примирение Тройственного союза с германо-советским пактом путем определения сфер влияния, о чем, по его признанию, у него пока были лишь «сырые мысли». Он вынул из кармана сложенный листок бумаги и зачитал вслух предполагаемое соглашение. Этот документ носил общий характер, констатировал желание четырех держав определить соответствующие сферы интересов и призывал к постоянным взаимным консультациям. Несколько секретных протоколов устанавливали территориальные устремления каждой из сторон. Как и ожидалось, русских старались повернуть к Индийскому океану, и к их истинным целям имело отношение единственно обещание добиться пересмотра режима Проливов под германским покровительством. Молотов возразил, что соглашение на бумаге «не годится… надо обсудить конкретные формы гарантий… и обеспечения безопасности для черноморских держав и СССР». Гарантии Болгарии фигурировали на первом месте в отчете Молотова и лишь бегло упоминались в отчете немцев, скорее всего, чтобы не разозлить Гитлера еще больше{407}.