"Гибель синего орла. Приключенческая повесть" - читать интересную книгу автора (Болдырев Виктор Николаевич)

Глава 4. ЗАИМКА БЕЛЯЕВА

После успешной переправы оленей на остров Седова в нашем распоряжении остается свободное время, и я решаю воспользоваться им — исследовать дальние острова Колымской дельты.

Пинэтаун с большой неохотой пускается в это путешествие. Он рвется на поиски Нанги в порт Амбарчик. Однако плыть на факторию за продуктами еще рано: пастухи привезли с собой изрядный запас продовольствия.

На дальние острова меня влечет не простое любопытство. Воображение рисует картину мощного островного хозяйства в дельте Колымы. Освоение дельты может коренным образом решить проблему летних пастбищ оленеводческого совхоза…

Южный ветер пошевеливает алый вымпел на мачте «Витязя». Свежесть золотого утра предсказывает ясную погоду. Вчера после удачной переправы оленей мы перевезли на остров Седова обитателей стойбища, яранги и палатки.

Решаю пересечь остров на вельботе, выйти в широкую внутреннюю протоку и забраться в самое сердце Колымской дельты. Колыма изливается в море тремя протоками: Морской — восточной, Чукочьей — западной и Походской внутренней. Сюда мы хотим пробраться по Глухой виске, пересекающей остров Седова.

Раздвигая веслами тонкие стебли водяной осоки, проникаем на вельботе в Глухую виску. «Витязь» с трудом помещается в узкой протоке, но глубина ее остается необычайной: длинным шестом Пинэтаун по-прежнему не достает дна. Глубокая вода кажется темной, словно чернила. Торфяные берега в зарослях высокой водяной осоки отвесно обрываются в воду.

Лавировать парусами не удается. Протока изгибается крутыми петлями, и попутный ветер часто становится встречным. Приходится садиться на весла. Порой и весла упираются в берега. Берем шесты и, отталкиваясь от торфяных бугров, гоним вельбот дальше.

На карте Седова протока обозначается голубым пунктиром. Положив перед собой компас, веду абрис, рисуя все изгибы Глухой виски. Узкое ее русло постоянно разветвляется, и боковые протоки уходят куда-то в глубь острова. Придерживаюсь западных рукавов — так быстрее пересечем остров и выйдем к дальним, неисследованным островам Колымской дельты.

Но вот протока становится прямее. Вельбот быстро идет под парусами. Издали, вероятно, кажется, что «Витязь» скользит по зеленому океану тундры. Раздутые паруса пугают птиц. Гуси и утки взлетают с воды и улетают прочь. Птицы окрепли после линьки и уже поднялись на крыло.

С любопытством осматриваем берега виски. Плоская, как стол, равнина тянется к дальним горизонтам. Высокий берег Восточной тундры теряется в туманном отдалении. Колымы не видно, кругом блестят озера, извитые плесы висок. Не верится, что находимся в дельте, на острове. Кажется, что континентальная тундра окружает нас.

На Западе, там, где зеленая равнина сливается с бледным небом, одинокой пирамидой выступают скалы; их каменный купол находится в центре дальних островов. Этот купол мы видели с Чукочьего мыса во время плавания к устью реки Белых Гусей, и вот теперь «Витязь» приближается к нему.

Глухая виска, образовав крутую излучину, впадает в широкую протоку. Утренний туман клубится над рекой, открывая вдали низкий берег таинственного Дальнего острова и мрачную скалу каменного купола. Сторожевой башней поднимается эта скала над пустынными островами.

С большим волнением осматриваю в бинокль скалистый остров. Исследователи еще не ступали на эти берега. Неизведанная земля манит нас к себе с необычайной силой.

Походская протока, где мы плывем, в старину называлась Русской. Этой протокой триста лет назад прошли на Колыму первые русские мореходы с устья Алазеи и много лет ходили караваны кочей, освоившие морской ход между Леной и Колымой. В 1649 году Михаил Стадухин с вольницей взбунтовавшихся казаков, бежавших на Колыму из Якутска, громил в Русской протоке, у Дальнего острова, купеческие караваны…

Пристать к Дальнему острову не удается: берег заваливают выбеленные водой бревна плавника. Они громоздятся кучами, словно рассыпанные гигантские спички. Протока подмывает тяжелые бревна, покрытые скользкой тиной, и они нависают над водой, образуя темные ниши и пещеры.

Пинэтаун влезает на мачту и осматривается. Завалы плавника покрывают низкий остров сплошь на многие километры.

Колыма ежегодно выносит в море тысячи кубометров древесины. Особенно много плавника величественная река несет в половодье, в годы больших разливов. Морские течения разносят плавник по всему побережью, отлагая его местами в огромном количестве. Дальний остров, очевидно, является одним из таких мест.

Наши надежды не оправдались — выпас оленьих стад на Дальнем острове невозможен: олени не смогли бы пробиться через непроходимые завалы плавника.

Высокий северный мыс Каменного острова разрывает кольцо мертвого плавника там, где внутренняя протока вливается в море. Решаю обогнуть мыс и осмотреть северо-западную часть Дальнего острова, заслоненную скалами.

Подтянув шкоты, с попутным ветром быстро плывем к выходу в море. Остров, погребенный под плавником, остается позади. «Витязь» выносится на простор морского залива. Дельта Колымы оканчивается. Перед нами лениво плещут свободные волны океана. Совсем близко чернеют скалы Каменного острова.

На вершине мыса, высоко над водой, виднеется знак. Гидрографической вышки в этих пустынных водах, вдали от морских путей, быть не может. В бинокль различаю высокий покосившийся столб с массивной перекладиной наверху и косо укрепленной ниже балкой.

Крест!

«Витязь» быстро приближается к черному мысу с крестом и вскоре пристает к узкой галечной отмели у подножия отвесных скал. Наше внезапное появление встревожило обитателей птичьего базара. Тысячи птиц с оглушительными криками поднимаются в воздух. Чайки взлетают ввысь, затем стремительно падают, почти касаясь крыльями парусов.

Высокие стены утесов в белых пятнах птичьего помета служат единственным приютом морским чайкам. На всех выступах, в трещинах и расщелинах скал гнездятся птицы. Одни еще сидят на яйцах, другие кормят рыбой птенцов или дерутся из-за добычи, выхватывая друг у друга куски рыб и жадно проглатывая их. Часто появляются хищные коричневые поморники. Пользуясь суматохой, они налетают на гнезда, оставленные матерями, и схватывают беззащитных птенцов.

Причаливаем.

Пинэтаун остается на вельботе. Захватив бинокль, лезу на вершину крутого мыса. Путь к вершине труден. Приходится карабкаться по гладким плитам базальта, отдыхать в глубоких трещинах и на узких карнизах. Наконец выбираюсь к подножию громадного деревянного креста. Квадратные балки, почерневшие от времени, потрескались. На высоте человеческого роста, у косой перекладины, темнеет выжженная, полустертая надпись:

Вот так находка… Это неизвестный памятный знак русского мореплавателя Дмитрия Лаптева.

Пестрые подушки лишайников украшают куполообразную тундру острова. Повсюду виднеются массивные плиты песчаника.

Глухой гул поднимается снизу. Наклоняюсь над краем скалы.

У подножия утеса кипят волны, плескаясь брызгами. В воде мимо мокрых камней проносятся с удивительной быстротой клочья пены. Погода остается тихой, и ярость волн необъяснима. Сверху кажется, что Каменный остров плывет в океан, крутым утесом рассекая волны. Иллюзия движения столь явственна, что на миг закружилась голова…

Сильный стрекочущий звук заставляет обернуться. В двух шагах, на плоском камне, сидит пушистый зверек грязновато-серого цвета, с большими ушами и длинным хвостом, похожий на крошечную, измазанную в грязи лисичку. Склонив голову набок, он острыми глазами смотрит на меня без тени страха. С минуту мы сидим друг против друга — большой человек и крошечный зверек у подножия черного креста, высоко над морем.

Житель уединенного острова еще не знает опасностей континентальной тундры. Встаю. Малыш следует моему примеру и ковыляет к ближней груде камней. Он идет неторопливо, поминутно оглядываясь, будто приглашая следовать за собой.

Двигаюсь следом и за глыбой песчаника вижу смешную компанию. С десяток маленьких ушастых зверьков сладко дремлют на мягкой подстилке лишайников, нагретых солнцем.

Мой ушастый проводник принимается тормошить братьев и сестер. Он покусывает их за уши, толкает и переворачивает лапами. Но все его попытки оказываются тщетными. Малыши блаженно потягиваются, переворачиваются с боку на бок, но глаз открывать не хотят.

Хриплый, отрывистый лай мгновенно поднимает зверьков на ноги. Они вскакивают и без оглядки бегут к отверстию норы между двумя плитами песчаника. Появляется мать. Она пришла из тундры и теперь наблюдает за поспешным бегством своих детенышей. Линяющая шерсть грязно-серого цвета свисает на боках клочьями. Зимнюю белую шубу песец надевает после линьки, в октябре.

Настороженная мать не уходит до тех пор, пока опасный гость не скрывается с площадки Скалистого мыса. Видно, непуганый песец не видел людей на необитаемом острове.

Спустившись к вельботу, рассказываю Пинэтауну о странном волнении у подножия скал. Решаем посмотреть, в чем дело, и обогнуть крутой мыс Каменного острова.

Вельбот двигается вдоль скалистого берега. Чайки сопровождают нас с пронзительными воплями. Шум волн усиливается. Вельбот поравнялся с высоким каменным уступом. Пинэтаун готовит паруса к повороту. Но повернуть руль я не успеваю.

Вельбот закрутился в водовороте. Паруса оглушительно хлопают. Сильная струя течения подхватывает «Витязь» и стремительно бросает на мокрые скалы. Высокие черные утесы, окутанные у подножия пеной прибоя, летят навстречу. Спустив шкоты, бросаемся к веслам, пытаясь предотвратить несчастье.

Прыгая на гребнях волн, «Витязь» промчался мимо гибельных утесов, слегка коснувшись килем подводных камней. Сумасшедшее течение, круто огибая мыс, несет вельбот, точно щепку, мимо отвесных западных берегов Каменного острова. Скорость течения все увеличивается. Весла пришлось убрать.

Куда увлекало нас неистовое течение?

Вода несется с такой силой, словно низвергается впереди в бездонную пропасть. Окончательно приводят нас в изумление буквы, выведенные белой масляной краской на каменной стене острова. Читаем на скале:

Перебирая в памяти имена немногочисленных путешественников, посещавших устье Колымы, не могу вспомнить имени, отмеченного на скалах. Кто оставил свое имя на камне пустынного острова? Надпись на скале человек мог сделать только зимой, двигаясь по льду замерзшего моря.

Течение несет вельбот с прежней силой. Впереди появляется утес, причудливо обточенный водой и ветром. Из воды поднимается каменный пьедестал и мощная львиная голова сфинкса. Миновать утес «Витязь» не может. Струя течения разбивается о подножие каменного монумента. Схватив весла, мы снова принимаемся грести изо всех сил, до тех пор пока базальтовый утес не проносится мимо левого борта.

Внезапно скорость движения «Витязя» упала. Перед нами открылась укромная бухта среди зазубренных скал. Струя течения сворачивает в море, и клочья пены теперь проносятся за кормой «Витязя». Вельбот медленно кружится в тихом омуте.

Налегаем на весла и, вырвавшись окончательно из цепких лап течения, входим в тихую заводь случайной бухты. Нас встречает дикий, пустой берег, усыпанный галькой. Иногда галечник прерывается завалами каменных глыб, сорвавшихся сверху. Бухта уходит в глубь острова, образуя скрытую гавань, защищенную от бурь.

Огибая каменные завалы, достигаем дальнего конца бухты. Это самый пустынный ее уголок.

И вдруг у подножия серых скал видим хижину. Рядом чернеет низкий амбар с плоской крышей. Одинокое зимовье ограждает высокий частокол из бревен плавника. У самой воды вверх дном лежит лодка и валяются пустые бочки. Не вьется дымок из трубы. Дверь в хижину отворена, но людей на берегу нет.

Кто поселился в этом тайном убежище, вдали от людей, на уединенном острове Колымской дельты?

Вытащив карабин, стреляю в воздух. Грохот выстрела долго перекатывается в скалах. Никто не выходит из хижины: обитатели жилья словно вымерли или не хотят встречать незваных гостей. Передаю карабин Пинэтауну и гребу к берегу.

Вельбот пристает к галечной отмели. Захватив винтовки, мы с Пинэтауном спрыгиваем на сухую гальку. Перед нами лежит лодка необычного вида. Основу ее составляет днище, искусно выдолбленное из ствола тополя. Бортовые доски, иссохшиеся и потрескавшиеся, скреплены между собой и с выдолбленным днищем сыромятными ремнями.

— Смотри, шитик… — Пинэтаун оглядывает находку с удивлением.

Такие лодки употреблялись колымскими казаками лет двадцать — тридцать назад. В 1909 году Георгий Седов на парусном шитике провел всю съемку фарватера и морского бара — наносной мели — в устье Колымы.

Уж не посчастливилось ли нам найти никому не известную стоянку отважного русского капитана?!

Но почему же остров с каменным куполом не был положен на карту Седова? Может быть, осенние штормы помешали Седову выполнить съемку Дальнего острова?

Продолжаем осмотр стоянки. На галечной отмели, рядом с разбитым шитиком, лежат пустые, выбеленные временем бочки. Дубовые клепки их прогнили и там, где касаются гальки, покрыты зеленоватой плесенью. К жилью ведет утоптанная дорожка. Однако свежих следов человека на тропинке нет. С любопытством оглядываясь, приближаемся к зимовью.

Чьи-то заботливые руки сложили плавник в высокие кучи. Обитатели стоянки готовились к долгой полярной зимовке.

Ограда из заостренных бревен напоминает палисад маленькой крепости. Очевидно, полярные робинзоны защищали зимой свое жилище от нападения белых медведей.

Калитка, сбитая из корабельных досок, падает от легкого прикосновения: сгнившее дерево не держится на ржавых петлях. Проходим за ограду.

У стены амбара покоится длинная собачья нарта. Полозья ее по-старинному подбиты китовым усом. Дерево нарты побелело, а связывающие ремешки сгнили. Вешала для юколы на плоской крыше амбара развалились, а дверь, запертая деревянным засовом, растрескалась. Печать ветхости и запустения лежит на всех предметах.

Часть подворья занимает квадратный участок с кольями, вбитыми в землю, словно для подвязки виноградных лоз.

На кольях висят обрывки ремней. По-видимому, здесь держали ездовых собак на привязи. Хижина, сложенная из толстых почерневших бревен, напоминает избушку сказочной колдуньи — крутая крыша, квадратные окошечки с мутными стеклами и черная пасть открытой двери.

У порога валяется ржавая консервная банка с полустертыми английскими буквами, пустая зеленая бутылка из-под ямайского рома и сломанный матросский нож.

Снаружи, на стене хижины, на бревне шестого венца острым ножом вырезаны морской якорь и надпись:

Согнувшись в три погибели, переступаю порог избенки и осматриваюсь. Широкий луч света, проникая через квадратное окошечко, освещает в углу белый человеческий скелет, прислоненный к почерневшей стене.

Невольно отступив, зову Пинэтауна. Юноша с ужасом смотрит на печальную картину.

Человек умер, сидя на деревянных нарах. Груда истлевших лохмотьев прикрывает скелет.

На столе, рядом с нарами, валяется опрокинутая чернильница, нераспечатанная проржавевшая банка американских консервов, оловянная ложка и жестяная кружка, перевернутая вверх дном.

У изголовья нар, прислоненный дулом к скелету, стоит ржавый винчестер. Стреляные гильзы устилают пол хижины. Умирая, человек отстреливался. Следы пуль видны на притолоке и на пороге двери.

Посреди горницы, на возвышении, сложенном из камней, чернеет печка, искусно сделанная из железной бочки. Два грубо сколоченных стула и сундук из корабельных досок дополняют убогую обстановку мрачного жилища.

Пинэтаун поднимает тяжелую крышку сундука. В нем в беспорядке хранится зимняя одежда, испорченная сыростью: спальный мешок из шкурок пыжика, оленья куртка, расшитая бисером, меховые брюки и чукотские короткие торбаса.

Выбираемся из хижины, обследуем амбар. Отбросив деревянный засов, раскрываем дверь. Сладковатым запахом гнили пахнуло изнутри. В амбаре лежат истлевшие рыболовные снасти и гнилые веревки, дубовые бочки с тухлым сливочным маслом и синими окороками, ящики с позеленевшими морскими галетами и консервами, мешки гнилой муки, железные бочки с забродившим спиртом, заржавевшие ружья и винчестеры, дырявые цинковые ящики с патронами и отсыревшим порохом, различная посуда и мелкий хозяйственный инвентарь.

Обитатель зимовки, владея этим складом, мог долгие годы жить отшельником в полярной пустыне.

Солнце повисает над горизонтом. Пора отдыхать. Устраиваемся спать на берегу бухты, решив утром предать земле останки Василия Беляева.

Перламутровое море тихо вздыхает и шуршит галькой у наших ног. Медузы качаются в прозрачной зеленоватой воде у берега спящего залива. Закутавшись в спальный мешок, долго не могу уснуть, раздумывая о страшной судьбе человека-отшельника.