"Гибель синего орла. Приключенческая повесть" - читать интересную книгу автора (Болдырев Виктор Николаевич)

Глава 2. ПОИСКИ

Очертания Скалистого мыса с каждой минутой становятся яснее. Уже простым глазом можно различить трещины утеса, нагромождения глыб у его подножия и узкий пляж гальки на берегу маленькой бухты под защитой скал. За крутым выступом Скалистого мыса начинается Морская протока и берег Восточной тундры, где мы должны встретить оленье стадо.

Ветерок слегка надувает грот-парус, и «Витязь» идет малым ходом вдоль высокого берега. Редкий лиственничный лес окончился. Холмистая тундра обрывается к воде голыми скалами. Слева широкий плес Колымы играет ослепительной рябью, а вдали желтеют длинные языки песчаных отмелей.

Пинэтаун лежит на баке, раскинув руки, и смотрит в голубую пропасть неба. Такая небесная лазурь бывает лишь в горах Средней Азии. Окраска неба зависит от сухости и чистоты воздуха. В устье Колымы осадков выпадает не более, чем в сухих районах Средней Азии, а северный воздух необыкновенно чист и прозрачен.

— Пинэтаун, смотри, Восточная тундра!

Юноша замечтался; он вскакивает и вглядывается в пустынные берега. Оленье стадо еще не вышло на побережье — не видно дымов стойбища.

Вельбот входит в крошечную бухту. Скалы хорошо защищают ее от морских ветров и волнений. Здесь глубоко, и наше суденышко выскальзывает форштевнем прямо на гальку берега. Лучшей стоянки для «Витязя» не сыщешь у этих берегов. Пинэтаун закрепляет железные лапы якоря среди базальтовых глыб у подножия Скалистого мыса.

Поднимаемся на вершину утеса, и перед нами открывается Морская протока; пугает ширина ее. Остров Седова синеватой тенью едва виднеется на горизонте, и переправа трехтысячного стада полудиких оленей с новорожденными оленятами кажется немыслимой.

Холмистую Восточную тундру покрывают густые заросли карликовых ивнячков. Они подступают к самому краю обрыва. Глянцевитые их листочки похожи на листья лавра, а макушки срезаны, словно бритвой, на одном уровне. Этот уровень соответствует высоте снежного покрова. Свирепые зимние пурги замораживают и срезают побеги кустарников над снегом.

На юге видны пологие уступы близких сопок, сглаженных древними ледниками. По склонам этих сопок оленьи стада совхоза обычно спускаются к берегам океана.

В бинокль хорошо просматривается весь берег Морской протоки. Скалистый его обрыв внезапно прерывается низменностью речной долины. Там, среди полярной тундры, блестит речка. Она вливается в Голубую лагуну, закрытую узкой песчаной стрелкой.

За лагуной, на высоком скалистом берегу, чернеет груда бревен или сруб полуразвалившейся заимки. Протягиваю бинокль Пинэтауну. Он отрицательно качает головой: зрение у молодого чукчи орлиное, и он хорошо видит покосившийся сруб без бинокля.

— Может быть, у этой одинокой заимки останавливался Чандара? Следы хитрого старика нужно искать вдали от поселков.

— Пойдем смотреть заимку… — нетерпеливо предлагает Пинэтаун.

Шагаем по краю каменного обрыва, с любопытством оглядывая морское побережье. Вдали темнеют скалы Чаячьего мыса — там Колыма вливается в море. Спускаемся в долину, переходим через мелководную речку и снова поднимаемся на высокий берег.

Ого, это не заимка, а скорее полуразвалившаяся деревянная башня. Широкое основание еще сохранилось. Тяжелые бревна необыкновенной толщины образовали четырехстенный сруб. Верхние этажи башни обрушились, и почерневшие, отполированные временем балки громоздятся на земле. Некоторые бревна обгорели и обуглились от случайного пожара.

— Не маяк ли это Дмитрия Лаптева?

Осторожно разбирая кучу бревен, находим доску, вырубленную из целого ствола лиственницы. На черной ее поверхности глубоко врезались буквы славянской вязи:

Снимаю кожаный шлем. Лицо Пинэтауна серьезно: он понимает торжественность этой минуты. Скромные пионеры Северного морского пути не вырезали своих имен на памятнике русской славы.

Но историю деревянной башни я знал. По указанию Петра Первого, превращавшего Россию в великую морскую державу, русские люди готовились овладеть Северным морским путем. В 1740 году один из героев Великой северной экспедиции, флотский офицер Дмитрий Лаптев, положил берег Восточной тундры на морскую карту. Близ Чаячьего мыса, у входа в устье Колымы, Лаптев воздвиг деревянную башню маяка — морского знака, отмечавшего фарватер.

Чуть поодаль, у нескольких обуглившихся бревен, сложенных для костра, валяется ржавая железная коробка. Пинэтаун поднимает ее. Лак на коробке давно облупился, английские буквы рекламы с портретом принца Альберта стерлись.

Заржавевшая банка из-под дрянных американских сигарет…

Разные находки лежат перед нами — как непохожи были люди, оставившие их! Одни пришли на это побережье, совершая великий географический подвиг. Они бескорыстно служили родине, закрепляя дальние ее рубежи. Другие проникли в чужую страну, как воры, в бессовестной погоне за наживой.

Банка от американских сигарет могла принадлежать только контрабандисту из Норд-Компании. Шхуны американских пиратов из Сиэтла заходили на побережье Восточно-Сибирского моря к устью Колымы. Контрабандисты меняли залежавшийся товар на драгоценную пушнину, обирая доверчивых жителей тундры. В двадцатых годах представители Камчатского ревкома, прибывшие на побережье Чукотки, конфисковали несколько контрабандистских шхун и вышибли американских пиратов с наших берегов.

Дмитрий Лаптев ставил приметную башню, отмечая глубокий фарватер устья Колымы. Теперь Морская протока у разрушенного маяка обмелела. Широкие отмели и мелководья образовались за двести лет у подножия береговых скал, а фарватер переместился западнее, к острову Седова.

Свежих следов пребывания человека у развалин не видно. Сухая каменистая тундра вокруг изрыта круглыми отверстиями норок. Кучки зернистого помета отмечают жилые норки.

— Что за зверьки поселились так далеко в полярной тундре?

— Евражки, — отвечает Пинэтаун.

Он вытаскивает из замшевого мешочка на поясе катушку черных суровых ниток, скручивает петлю и кладет нехитрую ловушку на отверстие норки. Конец нитки он привязывает к веточке полярной ивы.

Поставив шесть петель, затаиваемся в кустах. Через минуту в одной из петель забился зверек. Спустя немного времени попадаются зверьки и в остальные петли.

Зверьки напоминают пушистых белок с короткими хвостами и обрубленными ушами. Рыжеватый нежный мех покрывает гибкое тело. Светлые крапинки величиной с горошину пестрят спинку и бока. Это колымские суслики, во множестве населяющие горные прибрежные тундры низовьев Колымы и Чукотку. Во всем мире суслики обитают в степях, и только здесь, на берегах Восточно-Сибирского моря, живут в тундре, далеко за Полярным кругом.

Поедая сочные листья и стебли тундровых злаков, эти зверьки успевают накопить в короткое, но светлое полярное лето большой запас жира. Во время девятимесячной зимней спячки жир постепенно усваивается организмом, и подземные обитатели каменистых тундр легко переживают суровую зиму.

Евражки слишком доверчивы, и продолжать легкую охоту не хочется. Сняв шкурки для зоологической коллекции, отправляемся дальше — осматривать берег.

Идем вдоль скалистого берега Морской протоки. Неожиданно Пинэтаун останавливается и указывает вниз. В камнях у воды лежит среди трех базальтовых глыб, как в люльке, бочонок. Увидеть его можно только сверху. Несомненно, бочонок выброшен большой волной во время недавнего тайфуна. Отхлынув, волна оставила его среди камней.

Цепляясь за выступы скал, спускаемся по каменному обрыву и вытаскиваем бочонок на берег. Он сделан из толстых дубовых досок. Выпуклые бока его стягивают медные обручи. Медь позеленела, однако не утратила прочности. Морская вода, по-видимому, не успела проникнуть внутрь.

Невольно вспоминаю жюльверновскую бутылку с документами капитана Гранта, потерпевшего кораблекрушение.

Что принесло море в дубовом ларце? Сбивая медные обручи, я не предполагал, что спустя неделю мы с Пинэтауном и в самом деле найдем необыкновенные документы.

Вышибаем днище. Бочонок доверху заполнен корнишонами — мелкими маринованными огурчиками. Морская вода не испортила этот редкий на Севере деликатес. Корнишоны сохранили свой острый и приятный вкус. Позднее Пинэтаун перетащил дар моря в трюм «Витязя». В течение всего плавания у нас была великолепная противоцинготная закуска.

Следы старика пока не обнаружились. Решаем вернуться к Скалистому мысу и разбить бивуак. После ночлега нужно промерить русло Морской протоки и осмотреть до появления табуна остров Седова.

На обратном пути подходим к груде камней, расколотых полярными морозами. Плиты песчаника образуют причудливое возвышение. Оранжевые пятна накипных лишайников прикрывают шероховатую их поверхность, а подушки ягельников закрывают щели между плитами. Эта груда обломков напоминает развалины египетской пирамиды.

Вдруг тонкий свист слышится из камней. Пинэтаун взмахивает ружьем, и мы прячемся за выступами песчаника.

Свист повторяется, и неподалеку на серый камень выскакивает толстый пушистый зверек величиной с небольшую собаку. Он напоминает увеличенного во много раз колымского суслика. Присев на задние лапы, гигантский грызун вытягивается и озирается кругом с большой осторожностью. Серебристый мех его отливает чернью, словно у полярного волка. Шапочка угольно-черного меха покрывает затылок и темя животного.

— Тарбаган… — шепчет Пинэтаун.

Так вот он каков, черношапочный сурок, обитатель горных первобытных тундр!

Географическое расположение этих редких грызунов удивительно. Обитают тарбаганы отдельными, далеко разобщенными колониями в горной прибрежной тундре Крайнего Северо-Востока СССР и в глубине тайги на безлесных плоскогорьях.

После отступания четвертичных ледников и быстрого движения тайги на север тарбаганы отошли на полярное побережье Якутии и на уцелевшие островки высокогорной тундры среди моря тайги.

Любоваться диким зверьком больше нельзя. Тарбаган почуял недоброе, насторожился, повернул голову в профиль. Хорошо виден блестящий коричневый глаз. Дробь не может пробить толстый слой жира, покрывающий тело полярного сурка. Раненный, он быстро скрывается в камнях, и отыскать его невозможно.

Осторожно подтягиваю дробовик, старательно прицеливаюсь в круглый коричневый глаз и стреляю. Тарбаган падает к подножию камня. В коллекции прибавляется еще одна редкая шкурка. Обеспечен и отличный ужин.

Давно пора подумать о ночлеге.

Вернувшись к вельботу, ставим палатку в тундре на пушистый ковер ягельников, нагретых солнцем. Пинэтаун молчаливо разводит большой костер из плавников и принимается готовить ужин. Юноша приуныл: на берегу Восточной тундры мы не обнаружили следов Нанги.

Дым костра синеватыми кольцами высоко поднимается в тихом вечернем воздухе. Полуночное солнце не скрывается за горизонтом, освещая тундру малиновым светом. На костре варится в котелке суп из нежного мяса тарбагана. А на щепочках, воткнутых в землю вокруг костра, Пинэтаун обжаривает шашлык.

— Не унывай, Пинэтаун, отыщем мы твою Нангу.

Фиолетовые острова Колымской дельты скрывают море, виднеется лишь морской залив у Чаячьего мыса, освещенный меркнущим солнцем. Песчаная стрелка Голубой лагуны далеко выдается в Морскую протоку, и мне думается, что переправу оленей на остров Седова нужно начать с конца песчаной стрелки.