"Полдень, XXI век (ноябрь 2010)" - читать интересную книгу автора (Коллектив авторов)

Василий Корнейчук Петля Рассказ

Коридор, по которому меня ведут, спирально уходит под землю. Он поглощает меня, словно бесконечный железный пищевод с гофрированными стенками. Я улыбаюсь, ведь там, внизу, в глубине меня ждет свобода. У меня все получилось, я все сделал правильно. Возвращаться всегда приятно, особенно, если забрел в какое-нибудь отвратительное место...

Этот коридор – целая треть всего того мира, который я видел здесь, в этом времени. Коридор, реабилитационная палата и та маленькая страшная комнатка, из которой меня отправят обратно. Меня депортируют из времени, которого я так и не увидел. Этот коридор связывает между собой реабилитационную палату и комнату отправления – машину времени. Мерзкий, холодный железный коридор. Гулкая спиральная рифленая кишка.

Мои конвоиры молчат. Они волнуются, ведь сейчас они вышибут меня из современной им реальности. Они каждый раз, снова и снова делают это впервые. Каждый раз они осторожничают со мной, потому что я – последняя надежда. А я спокоен. Это просто очередная моя смерть. В мою кровь вольется яд, и колесо Сансары, скрипнув, изымет душу мою из тела моего и провернет время вспять...

Снова и снова просыпаясь в этой палате, я вижу эти озабоченные очкастые рожи над собой. «Уы v poryadke, mister?»…

И каждый раз тело охвачено этим мерзким чувством: одновременно ознобом и жаром, голодом и тошнотой...

Я в порядке...

Они удивительно скучны. Одинаковы. Изучают меня. Смотрят на мои внутренности через свои компьютерные штуки. Высасывают из меня жидкости и утягивают их потом в свои комнатушки для последующего изучения... Эти люди не вызывают ни симпатии, ни желания поговорить. Я ни разу не видел как они едят, зевают или смеются. Или, потягиваясь, стонут, жалуясь о том, как они хотят домой. Не травят анекдотов, не шлепают противоположный пол по задницам... Они только смотрят на меня и пишут. Ученые.

Я иду по этому коридору уже невесть какой раз по счету, но не могу забыть тот день, когда я шел здесь впервые. Трудно забыть то, что постоянно циклически повторяется.

Каждый раз после того, как я просыпаюсь на белой койке реабилитационной палаты, мне дают время на отдых. Вокруг меня тысячи разных датчиков и лампочек. Некоторые из них шумят. Иные что-то шепчут… Иногда мне снится, что это шепот любимой или шелест речных волн. Сон всегда болезненный и от этого очень яркий.

В тот раз, когда я проснулся здесь впервые, я испытал шок. Страх неизвестности. Сейчас мне все равно: эта комната мне как родная. Окон нет, потолок светится белым. Все в комнате тоже белое и матовое. Мерзко.

Потом меня кормят. Мясо, овощи, сыр, фрукты, картофель и чай… Все отдает синтетикой. Теперь я уверен, что это искусственно сделали специально для меня, чтобы еда соответствовала той, которую я ел в своем родном времени. Еду вкатывают на тележке двое в белых халатах. На их лицах озабоченность. Потом мне снова дают отдохнуть. Все вопросы игнорируются, а я слаб даже для того, чтобы дернуть за рукав... Я ем и сплю, пока эти их датчики не покажут им, что я окончательно пришел в себя.

Первый раз я приходил в себя долго. Глупо описывать ощущения человека, проснувшегося после эвтаназии неизвестно где. Когда в голове еще слышно эхо от нежного дыхания смерти. Это теперь мне не страшно, ведь я умирал множество раз. Но тогда-то я умер впервые...

Все карты раскрываются, когда приходит человек в бороде и в очках. Это руководитель проекта. А проект – это я.

Каждый раз этот человек представляется мне Смитом Сандерсом… Мне уже трудно не крикнуть ему: «Привет, Смит!» прежде, чем он представится. Но этого делать нельзя, иначе я выдам себя, и они обо всем догадаются. Поэтому каждый раз я разыгрываю из себя человека, который оказался в этой комнате впервые. Актер из меня препаршивый, но адские ощущения, с которыми я прихожу в себя, делают свое дело, и в результате я похож на новорожденного… Сколько раз я говорил с ним! Я могу повторить его слова с ним в унисон: «Zdravstvui, Daniel» со всеми нюансами его буржуйского акцента, которым он коверкает русский язык.

Врачи и ученые, они всегда обращаются сразу на «ты». Это дает почувствовать их власть над тобой. У них, и правда, всегда есть эта власть, потому что мы являемся лишь материалом для их работы. Они проникают в тебя своими инструментами, копошатся там. Разъединяют и соединяют обратно проводки, шестеренки... А потом запускают тебя и смотрят, как ты функционируешь, как шуршат в тебе новые детальки... Эта их власть делает тебя маленьким и нежным, умещающимся в ладони, когда ты просыпаешься на койке после длительного беспамятства, и тебе говорят откуда-то сверху: «Здравствуй, имярек»...

Нет... Со мной не тот случай. Смит Сандерс может улыбаться в дебрях своей бороды сколько угодно и сколько угодно может смотреть на меня глазами, полными отеческой доброты, словно папа Карло, созерцающий своего деревянного голема. Нет. Я не тот случай.

Я стараюсь вести себя как в первый раз: отдаюсь его медицинской власти, изображаю беспомощную жертву и умоляю объяснить мне, где я нахожусь и что случилось...

Смит мягко предупреждает меня о том, что информация, которую мне предстоит услышать, может травмировать меня. Вызвать стресс. Он спрашивает меня: готов ли я это услышать?

Ясен пень, Смитти. Расскажи мне об этом снова.

И он рассказывает.

Смит говорит, что сейчас в этой палате, в железном коридоре и, скорее всего, во всем мире идет 2522 год. Потом Смит делает паузу в ожидании моей реакции. Я делаю вид, что не верю. На самом деле мне плевать. Мне даже не любопытно – какое оно, будущее? Будущее – это комната, в которую все хотят войти, но, войдя, не замечают ничего необычного. Есть только настоящее и предметы в нем. Неизменно повторяющееся настоящее и новые штуки, которым мы не удивляемся. Будущее всегда только в наших головах, это горизонт, которого нам никогда не достигнуть. Мне плевать, какой сейчас год.

Потом Смит напоминает мне, что я завещал свое тело науке. Да, я помню это. Когда я сделал это первый раз, то этим своим решением я обеспечил себе бессмертие. Урвал джекпот.

Смит сказал, что мое тело досталось институту криологии. Этот день трудно забыть. За окном был дождь. Я сидел в пустой квартире, пил пиво и смотрел телевизор. Под дождем от меня уходила моя любимая. В каждой ее руке был чемодан вещей, от которых она освободила квартиру. Мы расстались. Чертов ВИЧ… Я не мог сказать ей, что врачи обнаружили его днем раньше в моем организме, у меня просто не хватило духа сказать ей об этом. Вместо этого я рассказал, что изменил ей. И это тоже было правдой, хотя и не такой важной. Я отпустил ее от себя – такой я слабак... Она уходила под дождем с чемоданами в руках, и в ее крови, скорее всего, тоже был вирус. И скоро он будет у ее последующих любовников. Я не смог посмотреть ей в глаза и сказать, что она скоро умрет. Я не врач и не настолько циничен… Когда она ушла, я достал из холодильника пиво, плюхнулся на диван и включил телевизор. Там шла передача про замораживание тела. Подобное в моем родном времени могло претендовать лишь на роль некой фантастической фишки, не более. Заморозиться сегодня и разморозиться в будущем... То есть в ином настоящем... Это описывалось в фильмах, в книгах, в мультиках... Но оставалось фантастикой, а в действительности такого не было.

Смысл был в том, что у тебя вынимают мозг и кладут его в холодильник. Тело кладут в другой холодильник. А потом, когда наступает необходимость, тебя составляют заново и запускают... Я не очень разбираюсь в тонкостях, но в передаче говорилось примерно об этом.

Потом я бухал. Беднел. Опускался. Такое случается, когда человеку становится все равно. Это такое начало смерти от ВИЧ – я ждал, когда мне станет плохо. Одна измена в командировке, и ты труп... Один перепихон в поезде, и твоя жизнь разваливается. На твоем плече сидит пернатый падальщик с голым черепом и ждет, когда ты предоставишь ему возможность выесть твои глаза. Его зовут СПИД.

Так появилась причина отдать свое тело людям в белом... Ведь так выглядит рай? Много людей в белом?

Да. Я был идеальным вариантом: у меня не осталось родных, единственный человек, который меня любил, больше не хотел меня знать. У меня даже рыбок не было…

Они долго беседовали со мной. Я рассказывал им о своей жизни, писал тесты. Все это время меня преследовало ощущение, что я им не гожусь. Ощущение, похожее на то, когда после долгого собеседования тебе говорят: «Мы вам позвоним, спасибо что пришли». Они так и сказали: «Мы вам позвоним». У меня тогда уже не было телефона, и я просто сказал им, как меня найти.

Нет, я не верил, что у меня что-то могло получиться. Очнуться в будущем и вылечиться от СПИДа – это было бы просто мечтой. Начать новую жизнь, жениться на какой-нибудь зеленой женщине с планеты Нибиру и периодически потрахивать ее после дня какой-нибудь интересной работы и какого-нибудь экзотического ужина, который она бы мне готовила.

Нет. Я не верил во все это. Мне просто нужна была комфортная и качественная эвтаназия. Я хотел уснуть навсегда в белой больничной койке от ласкового яда, а не от гриппа в грязной канаве...

Они нашли меня вопреки моим подозрениям. Я сидел на бетонированном берегу реки и кормил чаек заплесневевшим хлебом. Рядом сел человек в плаще и назвал мое имя. Благой вестник...

Опыты, в результате которых происходит смерть, запрещены официально. Но все официальное – лишь ширма для идиотов-гуманистов, которые всегда и всему мешают. Часто науке необходимо преступить мораль, и она делает это незаметно для общественности, чтобы потом эта общественность купалась в ее достижениях. И, купаясь, требовала прекратить научные исследования, чтобы чувствовать себя хозяевами бытия.

Человек в плаще сказал, что они сделают для меня то, чего я хочу. Это взаимовыгодное сотрудничество. Но я должен понимать, что это скорее эксперимент, нежели сервис.

Все, что сказал мне этот человек, было прекрасно. Смерть переставала выглядеть костлявой старухой с ржавой косой и превращалась в нечто более желанное. В миниатюрную брюнетку в чулочках и пеньюарчике, ожидающую моего появления из ванной. Я ответил этому парню, что понимаю все и что мне больше нужна эвтаназия, чем будущее. Он кивнул, назначил мне дату и время, дал пропуск, карточку с адресом, по которому я должен был прийти, и ушел.

Так совершился мой перелет через время. И так, спустя полтысячелетия, я оказался в палате со светящимся потолком, из которой сейчас меня ведут по скучному железному коридору. Очевидно, у криологов все получилось, и я оказался в будущем, которое умещается в две комнаты и коридор. Мечты редко исполняются, особенно если это не мечта, а надежда. Теперь я точно знаю, что у меня никогда не будет зеленой бабы с планеты Нибиру и копченых марсианских червей на ужин. Я не рассчитывал на это, и этого не произошло. Просто меня откачали, и ко мне пришел Смит Сандерс – бородатый чел в очках и белом халате. Он сказал: «Zdravstvui, Daniel».

Потом Смит много еще чего рассказал. Сейчас я понимаю, что этому не обязательно верить. По словам Смита, прошла глобализация культур, и теперь все говорят на английском языке, и в паспорте у всех отсутствует графа «национальность». Он сказал, что поверхность планеты непригодна для жизни. Человечество немногочисленно и ютится под землей, как крысы в норах. Все, как в смешных фантастических фильмах.

Смит сказал, что я – последняя опора и надежда человечества. Меня заморозили в XXI веке, и опыт удался. Таким образом, я оказался первым, кто осмелился поступить с собой таким образом.

Меня бы не стали возвращать к жизни, если бы не появилась возможность перемещения в прошлое. Кому я тут нужен? Но теперь, в 2522 году, человек может отправиться в прошлое, в свое детство или в свою юность. Он может исправить те или иные свои ошибки. Наука сделала это возможным. Сандерс сказал, что это не сможет повлиять на их 2522 год, на их настоящее, потому что время ветвится. От точки изменения идет новая временная ветка, отходящая от старой, создающая новое настоящее. Поэтому вернуться в обновленное будущее возможно, только дожив до него.

Путешествие в прошлое ограничено рамками жизни путешественника во времени. Если человек родился в 2500 году, то он не может попасть в 2499-й и ранее. Но я жил в самом начале третьего тысячелетия, поэтому появился шанс отправить человека настолько далеко назад, насколько невозможно отправить никого другого. Я мог исправить будущее. Они хотели, чтобы я это сделал.

Я спросил Сандерса о своей миссии, о ее сути. Все оказалось очень глупо и просто. Человечество должно было освоить космос прежде, чем погубит свою планету. Я должен был заставить людей двигаться в этом направлении. Человечество должно было раньше попасть в космос, чем построить адронный коллайдер и изучить какие-то там поля, названия которых я так и смог запомнить. Сандерс говорит, что шансы невероятно малы, но все же они есть, эти шансы. И меня посылают обратно не потому, что они уверены во мне, как будто я Брюс Уиллис, а они – зрители, жрущие попкорн в темноте кинотеатра. Нет. Им не перепадет светлого исправленного мною будущего. Они навсегда уедут по своей временной ветке в ад. Это все делается для того, чтобы человечество могло сказать: «Мы сделали все, что смогли».

Я должен был предсказывать будущее. Ведь я уже прожил жизнь и знаю, что произошло за те полвека, которые были мне отведены. Полвека сбывающихся предсказаний – это должно повлиять на людей. Таким образом моя цель – стать известным и овладеть общественным мнением. Я должен был стать пророком и говорить людям о будущем.

Я дал согласие, ибо не мог этого не сделать. Меня реанимировали именно ради этого, и больше я никому не нужен в 2522 году.

Так я впервые пошел по этому коридору, по которому иду сейчас. В душе бурлила дикая радость... Нет ничего прекраснее того момента, когда явь совпадает с воспоминаниями.

А потом я попал в комнату перемещения во времени, на которой и закончилось мое пространственное перемещение по миру 2522 года. Оттуда началось путешествие временное. Мне сказали, что постараются переместить меня в мой ранний, но сознательный возраст. Еще мне сказали, что невозможно переместить человека в точную дату, потому что дата – это условность. Но можно отправить человека в какой-нибудь его возраст, трудно угадать в какую именно дату я попаду, да и какой именно датой можно ознаменовать начало «раннего, но сознательного возраста»?

Путешествие во времени похоже на эвтаназию: тебя кладут на кровать и делают укол, от которого все темнеет и...

Звенит будильник.

В первый раз я проснулся и нашел себя в своей собственной комнате... В детской комнате. Я снова стал школьником... Потом, когда я поступлю в университет, я потеряю возможность называть комнаты, в которых буду жить, своими: всю оставшуюся жизнь мне придется доживать на съемной жилплощади. В ванной я подошел к зеркалу, увидел себя и заплакал. Вы бы удержались?

Признаюсь, я поступил глупо, когда задал эти вопросы родителям: «Какой сейчас год?»; «В каком я классе?» и т. д. Только потом, в следующие возвращения, я понял, что проще посмотреть на календарь и в дневник...

Пятидесятилетний мальчик...

В школе я чувствовал себя педофилом... Я не был ребенком, а мои сверстники были. При встрече можно было получить чем-нибудь по голове или по заднице, на переменах они прятались, для того чтобы покурить, на уроках боялись взгляда учителя. Очень трудно снова стать ребенком, прожив перед этим полвека.

Ни хрена у меня не получилось. Прости, Смитти. Когда впервые вы отмотали мою жизнь назад, я честно пытался выполнить возложенную на меня миссию… Я попал в восьмой класс и понял, что напрочь забыл, что значит быть восьмиклассником. Это и есть так называемый «ранний, но сознательный возраст», так ведь, Смит?

Они сразу заметили во мне эту перемену. Сразу просекли, что со мной что-то не в порядке. Что я стал каким-то другим. Имея высшее гуманитарное образование, я загонял учителей по литературе и истории в тупики. Точные науки школьного уровня также не были сложны для меня. В моем лексиконе появились слова, которых в то время еще не придумали.

Они очень хотели узнать причину этой перемены, поэтому таскали меня по психологам. Я молчал у психологов. Или пожимал плечами. В правде не было смысла. Правда могла сделать меня сумасшедшим. Я не хотел этого, ведь у меня была миссия. Я обещал 2522 году спасти человечество... Ничего не добившись, ментальные археологи, в конце концов, оставляли меня в покое. В конце концов, про меня просто стали говорить «феноменальный ребенок».

Да-да... Предсказания. Я должен был привлечь внимание общественности... Первые попытки я начал делать в девятом классе. Все началось с каких-то мелких событий, о которых я помнил, что они произошли в то время. Тогда проблема была в том, что слушателями моими были одноклассники, а их не интересовали глобальные изменения в истории человечества, о которых я знал. Они хотели знать о себе. О том, что ждет их в будущем. А этого я не знал. Мы разбежались после выпускного и, если не считать виртуального общения, больше не встречались. Они все выйдут замуж и женятся – вот и все, что я знал.

Предсказатель – это торговец надеждой. Нет. Это вовсе не человек со знанием будущего. От него, как от ведущего прогноза погоды, ТРЕБУЮТ солнечных дней. Если люди спрашивают о том, что с ними произойдет в будущем, то они просто хотят услышать: «Все будет хорошо». Они хотят услышать, что в будущем их надежды воплотятся в реальность. Что их мечты сбудутся. Это очень по-человечески – жажда спокойствия.

Я оказался хреновым ясновидящим, потому что не мог рассказать ничего толкового этим подросткам, полным надежд. Я не смог пообещать им эстрадной карьеры или места в учебниках по истории. Я ничего не знаю о том, как они умрут или кем будут работать. Да если бы и знал, то что привлекательного я мог им сказать? «Зубной врач, инфаркт», «водитель, отравление», «менеджер по персоналу, автокатастрофа»... Все, что я знал о них и что мог сказать – это то, что они вступят в брак. Вот оно – то главное в наших среднестатистических жизнях, что становится известно окружающим. Все люди рано или поздно вступают в брак. Это закон жизни. Но, несмотря на свою неизбежность, брак считается неким достижением, и об этом принято говорить. На вопрос, как поживает N, нам отвечают, что N женился, если это произошло. Если этого не произошло, нам говорят, что N здоров. Наверное, все оттого, что в нашей жизни, кроме брака, больше ничего не происходит. Или никого больше не волнует ничего, кроме брака. Что касается меня, то в моей жизни не произошло даже этого.

В молодости же люди амбициозны, и, кроме само собой разумеющихся пророчеств о браке, они хотят слышать о том, что в их жизни будет что-нибудь еще. Но я не мог им предложить ничего большего. Поэтому они мне не верили. Считали придурью все мои попытки сказать что-то о событиях в грядущем. Я рассказал им о кризисе, о военных столкновениях государств, я назвал последовательность глав государства, которые сменили друг друга за мою жизнь. Без толку.

Иногда в людях включается некий режим откровений и задушевных бесед. Это бывает вызвано алкоголем или сочетанием каких-то непонятных обстоятельств, в своей совокупности заставляющих одних людей зачем-то раскрывать души другим людям... Однажды, на классном мероприятии в виде похода с ночевкой, ко мне подсел одноклассник и спросил: «Слушай, а почему ты думаешь, что можешь предсказать будущее?». Я в общих чертах рассказал ему действительные причины всего, что со мной творится. О том, что я из будущего, что я уже прожил жизнь и живу ее заново. Он помолчал, а потом спросил меня, занимался ли я оральным сексом, будучи взрослым... Я спросил: «Это действительно все, что тебе нужно знать?». Он сказал, что еще ему интересны летающие машины и виртуальная реальность. А потом снова попросил рассказать про оральный секс. Я превратил свое откровение в шутку, а он разочарованно сказал, что почти поверил в мой бред о госте из будущего...

Следуя сценарию, я поступил в тот же вуз, в который поступал в прошлой жизни. Невероятно хотелось трахаться и бухать. Но главное – хотелось скорее снова встретить ее, ту единственную женщину, которую я любил и которую уничтожил. Я хотел снова встретить ее, снова быть с ней и на этот раз – навсегда. В прошлой жизни мы встретились уже взрослыми людьми. Мне было 32, ей – 28.

Но нет. Она оказалась совсем другой. Легкомысленной малолеткой, не сделавшей в своей жизни достаточного количества ошибок перед тем, как встретить главную ошибку – меня. Мы не смогли заинтересовать друг друга. И в 32 года я не появился в ее жизни, потому что та, которую я любил, ушла в прошлой жизни, и ее больше не будет. Все остальные – не она. Даже при стопроцентном совпадении ДНК и биографии.

Дежавю длиною в жизнь продолжилось. За все это время я понял одну интересную вещь: чтобы предсказания стали актуальными, нужно говорить одним людям о будущем других. Так, чтобы твои предречения не стали помехой течению событий. Я делал это незаметно для самого себя. Непроизвольно. В начале обучения я назвал тех, кого отчислят, и сказал, когда это произойдет. Я знал, кто с кем будет встречаться. У кого как изменятся фамилии.

Обо мне поползли слухи, но это не сделало меня оракулом или пророком, за которым бы пошли толпы людей. В каждой компании есть такие парни, которые имеют какие-то выдающиеся способности, отличающие их от остальных. Например, они могут выпить три бутылки водки и не опьянеть... Или не боятся сунуть пальцы в розетку. Этакие «люди Х» местного разлива, которые имеются в каждой компании. Я стал одним из них. Когда со мной знакомили кого-либо, говорили: «Вот, это Данила. Прикинь: все, что ни скажет, так и происходит. Вот такой парень!».

Потом, с окончанием студенческой жизни, кончилась жизнь вообще. Знаете эти блаженные утверждения в начале каждого десятилетия чьей-либо бесполезной жизни? «В тридцать лет жизнь только начинается!» или «Я думал, что жизнь заканчивается на сорока годах, но на самом деле жизнь только начинается именно в сорок!». Ложь. Самообман. Последние попытки наполнить смыслом остатки жизни. Правда в том, что каждые 10 лет жизни ты понимаешь, что на предыдущем десятке лет жизнь действительно еще не заканчивалась, а вот сейчас действительно конец. Каждые новые десять лет наступает неотвратимое понимание того, что предыдущие десять лет безнадежно просраны. Дальше все будет серо, уныло, бессмысленно. И лучшее, что можно сделать, – это завести детей, чтобы не думать об ограниченности доступного времени.

Я писал статьи в разные издания, вел блог. Везде говорил о том, что будет впереди, и о том, что человечество должно быть готово покинуть планету. Меня поддерживало очень много кретинов, которые верили в то, о чем я писал. Это были те, кто играет в постапокалиптические игры, сходит с ума от антиутопий и читает книги с изображенными на обложках суровыми мужиками в противогазах или респираторах. Я просто оказался в модной тенденции – не более того. Но намного больше людей не верили мне. Намного более привлекательной тогда казалась теория о конце света в 2012 году, на котором закончился календарь майя.

2012 год действительно характерен значительными неприятностями. Забавно, но эти неприятности были спровоцированы ожиданием конца света. Популярность этой идеи возрастала тем значительнее, чем ближе был 2012 год. Люди слабеют умом, когда им это позволяют. В 2010–2011 гг. верующие начинают потрошить банки на кредиты. Всем нужно исполнить свои жалкие мечты перед тем, как мир закончит свое существование, и на все эти мечты нужны деньги. Чем ничтожнее мечтенка, тем больше денег она стоит. Банки лопаются один за другим. Наступает банковский кризис, по сравнению с которым кризис 2009-го – невзрачный карандашный набросок действительной катастрофы. Но наступает долгожданный 2012 год, и онтологически ничего не происходит. Денег у людей нет. То бессмыслие, в которое они превратили взятые кредиты, не может называться материальным капиталом. Половина людей, веривших в то, что 2012 год станет последним в летосчислении человечества, прерывают свою жизнь искусственно от невозможности рассчитаться с банками. Остальные понимают, что вместо мозга у них в головах находится что-то вроде кошачьей блевоты, и судьбам их тоже завидовать не следует. Таким образом, жизнь после 2012 года становится некомфортной и трудной, но она не оканчивается.

Мне не суждено было стать оракулом. Я увяз в болоте народного мнения. Создал полемичный образ, который бесполезен для создания какого-либо единого народного течения. Были те, кто верил мне, и были те, кто считал меня фальсификацией.

Я был кем-то вроде фокусника-иллюзиониста: все знают, что чудеса, которые показывает иллюзионист, основаны на законах этого мира, но никто не хочет разбираться в этом, потому что зрелище, которое представляют собой эти фокусы, намного приятнее, чем знание об их сути. Тех тысяч, что действительно верили в меня, было явно недостаточно для создания единого общественного мнения. Остальных же я просто развлекал.

Я занимался одной большой глупостью. У меня была вторая жизнь, которая оказалась такой же бесполезной, как и первая, потому что ее хозяином был бородатый придурок Смит Сандерс. Кто этот Смит? Почему я должен был делать так, как он мне велел? Почему я должен был ему поверить? То, что он мне рассказал, то, чем он мотивировал мое поведение во второй жизни, при более разумном рассмотрении было похоже на явный и незамысловатый бред. У ученых очень плохо с фантазией, иначе они просто не были бы учеными. Эта история про несчастное человечество, роющее норы, годится лишь на роль сценария унылого голливудского блокбастера, который мог быть снят или не снят, что едино.

Кем я был для ученых, которые отправили меня в будущее? Просто живым биоматериалом. Гражданином, исчезновения которого никто не заметит. Человеком, существование которого никого не интересует.

Физические, химические, биологические или медицинские эксперименты с участием людей всегда вызывают общественный резонанс, пропорциональный масштабам и опасности экспериментов. Но такое происходит только в том случае, если об этом кто-нибудь знает. Я был очень ценен для науки тем, что представлял собой объект вида homo sapiens с отсутствием необходимости носить имя. Я социально исчез в XXI веке, что было тождественно физическому исчезновению, потому что мое существование было некому констатировать.

Кем я стал для 2522 года? Никем. Формально меня вообще не было в 2522 году. Биоматериал, хранившийся долгое время и занимавший место. Я исчез в XXI веке, пропал без вести и так же – без вести – появился в XXVI веке. Опыты надо мной и мне подобными, если таковые были, послужили фундаментом для появления нового сервиса – консервации людей. Потом это новое достижение стало доступным к эксплуатации большинством. Оно стало на службу обществу. Это значит, что всех путешественников во времени, которые теперь исчисляются тысячами и тысячами, переписывают, регистрируют, и они гарантированно продолжают жить в новом для них времени, оставаясь гражданами той страны, которая дала им возможность попасть в будущее. Между мной и этими людьми есть колоссальная разница. Разница в причастности к достижению науки. Я был нужен для достижения науки, а все последующие люди были теми, для кого наука чего-то достигала. То есть я – расходный материал. Стружка. Опилок.

Меня можно было бы утилизировать, но выгоднее подождать, пока науке снова понадобятся опыты с участием человека. Если верить тем, кто вернул меня к жизни, это произошло в XXVI веке, когда наука нашла способ проницать время вспять. Для того, чтобы очередное открытие превратилось в общедоступный сервис, понадобился эксперимент над человеком. И я снова в их распоряжении – достаточно достать меня из холодильника, вернуть к жизни и использовать по назначению. Ведь я – точная копия человека. Разница только в необходимости носить имя.

Социальное исчезновение – это потеря настоящего и единение с прошлым, которое становится единственным свидетельством твоего существования во времени. Но то, что я перестал быть сопричастен человечеству, не делает меня слабоумным. Я все понимаю. Можно было честно, глядя прямо в глаза, сказать: «Daniel, tbi nikto. Tebya net. Мы ispolzuem tebya snova, kak ispolzovali tebya kogdato» – я бы согласился, ведь я уже мертв.

Вот где началось бессмертие. Этот мир отслоился от меня, как кожура от апельсина, я стал сторонним наблюдателем. Я позволяю этому миру содержать в себе мою телесную оболочку, обновляемую вновь и вновь. У меня свое время. Я больше не созвучен реальности. Не симфоничен. Я гость.

У меня был второй шанс прожить жизнь. Если бы не моя исполнительность, я мог бы прожить ее счастливо. У меня был шанс не повторить ошибок и вновь достигнуть поставленных в прошлом целей. Я мог умереть с улыбкой, в окружении розовощеких правнуков, внуков и детей, смакующих количество знаков в числах наследственного капитала. Я мог использовать этот второй шанс, но не использовал. И тогда я захотел третий шанс. А потом четвертый. И все последующие.

Я просто снова социально исчез. Пустил в кровь ВИЧ, исчез из поля зрения друзей, ушел с работы... Сделал все, что было в конце первой жизни. И снова отправился в 2522 год.

Все, что нужно, – это вовремя самоуничтожиться. Есть дата начала перехода – тот злополучный день, когда я пришел в криолабораторию и стал биоматериалом. К этой дате я должен стать никем. Лишиться всего. Оставить все в прошлом.

Я сделал это, когда понял свою сущность. Избавился от всего, обнажился и остался кристально-чистым никем. Я пришел в криолабораторию в тот же день, когда пришел туда впервые с желанием умереть. Я хотел снова проснуться в белой палате, снова вернуться и прожить жизнь вновь… Так закончилась моя вторая жизнь и началась третья. Я снова выслушал Смита, и он послал меня обратно, в «юный, но сознательный возраст». И я снова жил. Потом снова умер и затем снова возродился. Цикл замкнулся. Петля.

Человек умирает, когда уничтожает все, за счет чего живет. Моя счастливая жизнь временна. Все люди в ней временны. Они умирают впервые для себя и в очередной раз – для меня. Я покидаю их – этого требует жертвенный период. Период превращения человека в биоматериал. Никого нельзя предупреждать о смерти, потому что в конце каждого цикла я должен остаться один. Нужно самоуничтожиться. Лишиться необходимости носить имя. Я хороню родителей, забываю друзей, уничтожаю любовь – так надо. Ко дню перехода в моей крови должен быть ВИЧ. Потом наступает этот день, а чуть позже ко мне подходит человек в плаще и приносит благую весть – ключ от следующего витка. Главное – успеть самоуничтожиться, иначе я умру… совсем.

Потом я просыпаюсь в палате с белым потолком и белыми стенами. И тело беснуется от стресса. Это значит, что все хорошо. Значит, что я успел и буду жить еще раз. Ко мне приходит Смит Сандерс и рассказывает мне свои глупости. Нужно играть свою роль: делать вид, что все впервые. Смит-паромщик. Он делает все, что нужно, и я снова молод. Я в родном времени, и новый цикл запущен.

Каждый мечтает вернуться в прошлое, чтобы исправить ошибки. Я делал это много раз – возвращался в прошлое, исправлял ошибки и делал новые. Мне не скучно. Быть хозяином своей судьбы – весело. Это доставляет удовольствие. Для меня понятие «в следующий раз» означает нечто намного большее, чем для тех, кто живет единожды.

Я был женат на всех тех, на ком хотел. Я был бедным и богатым. Жил в разных странах. Менять судьбы легко, когда жизнь – попытка. Любая мечта исполнима, если для ее исполнения имеется множество попыток.

Теперь я досконально знаю судьбы всех тех, кому не смог описать их в первом моем возвращении. Я проследил их, эти судьбы. Я не просто «слышал голос из прекрасного далека», я знал наизусть его текст и мог подпевать. Но я молчу. Все это бессмысленно. Я просто наслаждаюсь этим знанием и ищу те события, о которых еще не знаю и которые не могу предвидеть. В моем распоряжении полвека, и я жду, когда же они мне наскучат.

Сейчас меня ведут по гулкому коридору с металлическими стенами. Там, в конце коридора, ждет комната. Она с каждым шагом приближается. Комната набита различной электроникой, среди которой находится комфортабельная кушетка с анатомической поверхностью. Меня укладывают на нее. Застегивают на запястьях ремни. Унизывают датчиками и проводами. Это долго и больно, но я спокоен – ничего страшного со мной не будет. Все со мной будет хорошо. Они суетятся вокруг меня, взволнованно говорят на своем языке. Потом Смит наполняет шприц и вонзает его в мою вену. Темнеет. Как будто издалека слышен голос Смита: «Udachi, Daniel, Udachi».

***

Утро. Я открываю глаза и нехотя осматриваюсь. Вслушиваюсь. На кухне звон посуды – мама готовит завтрак. Толстое одеяло удерживает меня в постели и не дает проснуться окончательно. На душе удивительное спокойствие. И очкастый Смит с поднятым опустошенным шприцем, и коридор с рифлеными стенами, и комната с жертвенной кушеткой – все стирается из памяти, уходит, словно обыкновенный будничный сон. Это начало отсчета новой судьбы. Сколько мне сейчас лет? Какой сейчас день? Что запланировал на сегодня я – вчерашний ребенок? Я пока не хочу этого знать... Сейчас, полежу еще немного и узнаю. Как же не хочется вставать! Окна запотели, и от этого сквозь стекло видно одно лишь желтое пятно. Там, за окном, растет лиственница. Желтая – значит осень. В комнату заходит кот. Глупый и невоспитанный, но очень добрый кот Сёма. Он прыгает в мою постель, бесцеремонно забирается мне на грудь и начинает лизать нос...

Надо вставать.