"Полдень, XXI век (декабрь 2010)" - читать интересную книгу автора (Коллектив авторов)
Сергей Соловьев Да будет ему прах пухом… Рассказ[5]
Утром в субботу ей позвонил «Алеша Попович».
– Ты знаешь, что М. К. умер? Церемония завтра в 12, в крематории. Придешь? Лучше без В. Ф. Автобус в 10.30 от его лаборатории.
Разговаривать с Алешей приходилось редко, она узнала шершавый, как неструганная доска, голос только в конце последней фразы. Выйдя на пенсию, Алеша с каждым годом все больше пил, это чувствовалось.
– Приду. А что с ним случилось?
– Убили.
Запахнув потуже халат, Татьяна прошла на кухню, поставила кофе. Выглянула в окно. Дождь, желтые листья – даже на подоконнике снаружи.
Сидя с чашкой, Татьяна поглядывала в окно, курила. В.Ф., муж, разумеется, спал. Сегодня и завтра у него никакой работы не предвиделось, и он мог отсыпаться.
Она вспомнила о своих приступах ясновидения двадцатилетней давности – никогда они больше не возвращались к ней с такой яркостью, как во время трехмесячных поисков Гоши. Потом Гоша нашелся – она не сомневалась, что это был он, но можно ли было ему верить, когда он говорил о путешествии во времени? Одно было несомненно – он оказался старше своих родителей.
Намного позднее, где-то в 91-м, вновь объявился профессор, Иван Александрович, И. А., главный виновник всего. Нисколько не постаревший с момента исчезновения – с того самого декабря 75 года.
Она c ним несколько раз виделась, с ним разговаривала в 91-м и позже. Он говорил, что, да, действительно, имело место путешествие во времени, только Гоша отправился в прошлое, а он в будущее. Эксперимент был недостаточно хорошо подготовлен, контроля за результатами почти никакого. Насколько ему известно, эффекты необратимы. Можно ли построить новую машину? Там будет видно, но в индивидуальной судьбе это мало что изменит. Молодым не станет никто.
Сам И. А., покамест, оказался самым молодым из всех, кто был в курсе дела. Ирония состояла в том, что, попытавшись убежать в будущее от КГБ, теперь он довольно быстро согласился вернуться под крыло М. К., своего прежнего куратора от этой организации. Какой еще мог у него быть разумный выход? Прописка его давно пропала, документов он не взял, личность его, приди он с улицы, установить было трудно.
М. К. к этому времени, правда, уже вышел в свободный (или почти свободный) полет. Выступал с сеансами массового гипноза, к нему потоком текли деньги.
Он согласился поселить И. А. у себя – сначала на одной квартире, потом на другой, затем на даче, помог организовать документы…
Но в ее собственной жизни давние проблески ясновидения были единственными прорывами через пространство и время, о которых она что-то достоверно знала.
И что все это значит? Если М. К. умер, его личность, его душа (следует признать, довольно-таки сволочная), его неповторимое «я» тоже умерли, растворились бесследно, – или все это продолжает существовать в какой-то другой вселенной? А может, кто-то (или что-то) существует над нами, все запоминает, все видит, все может уничтожить и заново создать по своей воле, при желании – в другом пространстве или времени?
1. Частная зубная клиника находилась возле метро «Чернышевская». На враче были светло-зеленый халат, полумаска, прикрывавшая нос и рот, и такого же цвета шапочка. Самому М. К. при входе выдали светло-зеленые бахилы.
М. К. откинулся в кресле. Врач отрегулировал спинку, подголовник. Как обычно в зубном деле, голова М. К. оказалась на том же уровне, что и ноги. Между полумаской и шапочкой врача – серые внимательные глаза, пшеничные брови. У лица пациента – сильные, уверенные, тщательно вымытые руки с коротко подстриженными ногтями. Возникло, но быстро рассосалось привычное при встрече с дантистом чувство стеснения в груди.
Еще несколько лет назад М. К. посмеялся бы над мыслью, что лечить зубы может быть приятно. Приятнее всего было то, что он вполне может позволить себе заплатить за качественное лечение и от этого не обеднеет. Когда-то в Канаде, давным-давно, ему приходилось посещать дантистов, работавших по западному стандарту, но проблема свободных денег, денег, за которые не надо отчитываться, в отличие от сегодняшнего дня, стояла тогда перед ним очень остро.
Канада… Именно в Канаде он впервые ненадолго почувствовал себя свободным человеком. Потом – облом, возвращение на родину, растянувшийся почти на тридцать лет процесс выкарабкивания. Как он в те годы ненавидел «совок»… Самое смешное, что сейчас он его больше не ненавидел. Сейчас он смотрел на эти годы совершенно иначе – ведь это были годы его собственного становления.
От достигнутого у него кружилась голова. Он ощущал себя неотъемлемой частью могучего вихря, вихря перемен, ворвавшегося в страну, не какой-нибудь жалкой пылинкой, несущейся куда попало. Все, что казалось долгие годы тусклым, мучительным, ненужным, обрело теперь новый смысл.
Сотни, тысячи лиц, зал, колышащийся перед ним, как пшеничное поле.
Дар власти, нет, не государственной, а власти над душами, непосредственной, как прикосновение. Колышащиеся колосья, синяя гроза, растущая над горизонтом…
– Укольчик?
М. К. кивнул, насколько позволяло положение в кресле.
Когда он ощутил в себе этот дар?
Прямо ответить на этот вопрос было трудно, даже самому себе.
Мешало своеобразие его памяти. Про себя он называл свою память «ситуационной». Он знал, что большинство людей вспоминает прошлое иначе, так сказать, исторически. «Намедни… в прошлом году… до того, как дядя Миша женился…» Ну а он отлично, до мельчайших деталей, помнил давно забытые другими ситуации, но с трудом мог расположить их во временной последовательности, и вообще восстановить, как они были между собою связаны.
Красноватая, похожая на закатное солнце родинка под ключицей у Татьяны. Сумасшедший изобретатель-профессор на фоне крымских гор у похожего на лягушку «Москвича» первой модели.
Эти и другие ситуации способствовали пробуждению его дара, открыли двери чуду. Но – когда, почему? Он очень хорошо помнил, как что-то толкнулось внутри, около сердца, легкий зуд возник в голове, под черепом, возле затылка. Раскрылось окно, в комнату ворвался влажный грозовой ветер.
Он подумал, что мог бы легко, в одно мгновение, загипнотизировать, подчинить себе дантиста. Он чуть растянул уголки широко раскрытого рта – вместо усмешки. Нет уж, пусть врач делает свое дело сам, без гипноза у профессионала получается лучше.
Расплатившись, М. К. вышел на улицу. Любимый «пежо» был припаркован на противоположной стороне, по диагонали от немецкого консульства. Соседство консульства снижало вероятность каких-нибудь глупостей, вроде угона.
У него в гараже имелись и другие машины, но выезжая один, по повседневным делам, он предпочитал свой «пежо». Эту модель, серебристый 306-й, он приобрел год назад, во время последней поездки во Францию. До этого существовали другие, но в душе он оставался верен фирме, приглянувшейся ему еще во время работы в Канаде, хотя, спору нет, для представительства лучше «мерс» или «БМВ», а для поездок по российскому бездорожью – джип.
Все это, впрочем, у него тоже было.
Спешить было некуда, М. К. специально освободил вечер, решив переночевать на городской квартире. О том, где его искать, в кои-то веки никто не знает.
«Пежо» был на месте. Недалеко от машины – полуподвальное кафе. Во рту все еще чувстовался вкус используемых в зубоврачебном деле препаратов, челюсть не до конца отошла от укола. Твердого есть еще нельзя, но чашка кофе не помешает.
Перед тем как спускаться по ступеням, он помедлил, огляделся. Желтые листья на тротуарах, бульвар в мягкой дымке – первые числа сентября, дети уже пошли в школу, еще тепло, но все-таки уже осень. Иногда его узнавали на улице, разумеется, из-за того, что его довольно часто показывали по телевизору, но сейчас никому до него не было дела, – ну и слава Богу.
Внизу – приглушенный свет ламп, столы темного дерева, тихая музыка, никаких пошлых афиш, календарей – обстановка ему понравилась и он заказал кофе.
Девушка за стойкой была азиатка – киргизка, там, или казашка. Красивая, так и полоснула косыми глазами. М. К. чуть улыбнулся – уголки рта саднило – и добавил к заказу пятьдесят грамм коньяку, но, усевшись за столик, взгляда почти не поднимал – смотрел на свои руки, на черный зрачок кофе, в котором отражалась красноватая лампочка, на золотистый бокал.
2. В кафе он был единственным посетителем. Это создавало приятную напряженность, один полюс – он сам, другой – огненноглазая девушка за баром.
В его методе гипноза главным инструментом были руки. Взгляд, разумеется, необходим, он играет свою роль, но именно движения рук разрушают первую линию психологической защиты гипнотизируемого субъекта. М. К. мысленно называл эти особые жесты иероглифами. Потом наступает очередь взгляда…
Все это, конечно, ни к чему не ведет, если ты не чувствуешь хода мировых линий. Но ход мировых линий он чувствовал очень хорошо, еще со времени опытов с ЛСД в Канаде. Такое не забывается.
Вопрос – надо ли применять свое умение к красавице за стойкой.
Красавица, впрочем, уже сидела рядом – иероглифы, очевидно, подействовали, он все-таки сделал несколько еле заметных движений пальцами, еще до того, как решил, что будет интересно послушать, что она скажет. Забавно, казалось бы, если работаешь в баре, уровень защиты должен быть выше.
– Я здесь работаю всего несколько дней, меня недавно взяли, – сказала девчонка, отвечая на невысказанный вопрос.
Взгляд ее совершенно расфокусировался, губы слегка приоткрылись. – Меня зовут Лена, Лена Ким, я из Караганды. Я учусь в театральном.
– А родители у тебя кто, корейцы?
– Папа кореец, а мамины родители были из Ленинграда. Только они оба уже умерли. Денег мало, комнату снимать надо, вот я и пошла сюда работать, – простодушно добавила Лена.
– А вы кто, доктор? Мне недавно родинку удалили… Вы не знаете, это опасно? – она расстегнула две пуговицы на шелковой кофточке. Кружевной лифчик, смуглая кожа… Сокровище, подумал М. К., что с тобой, сокровищем, делать? Сама идешь в руки, только сегодня не очень-то мне это нужно.
– Берегитесь случайных связей, – произнес он еле слышно. Осторожно провел пальцами по нежной коже легко (слишком легко, никакого интереса) поддающейся гипнозу красавицы. – А теперь – марш на рабочее место!
Лена Ким вернулась за стойку, повела вокруг удивленным взглядом, поменяла кассету в музыкальном комбайне. Из динамиков раздался хриплый баритон Челентано.
Хозяева – бандиты, кто-то из них должен зайти минут через двадцать. Знание пришло к нему мгновенно, вряд ли это было телепатией – просто интегральное восприятие ситуации. М. К. знал, что знает, и все.
Подобные озарения за последние годы стали рутиной и не раз выручали его с тех пор, как он пустился в свободное плавание по мутным водам постперестроечной эпохи. Теоретик бы мог усомниться, но он считал себя практиком – и не собирался ставить на себе рискованные эксперименты.
М. К. допил коньяк, запил кофе, расплатился.
– Всего хорошего, Лена.
3. Около «пежо» – стайка школьников. Когда М. К. сел в машину, дети медленно пошли прочь, оглядываясь и что-то обсуждая. М. К. вставил ключ зажигания, но не стал сразу заводить мотор, задумался. Спешить было некуда.
На всякий случай, из соображений элементарной городской техники безопасности, заблокировал двери – вдруг кому-то внезапно захочется воспользоваться машиной, в которой сидит задумавшийся водитель.
Власть… По-настоящему сладость власти он распробовал только после шестидесяти. Он все еще возглавлял секретную лабораторию, но другая, невидимая иерархия к этому времени заметно расшаталась, контроля было мало.
Голоса прошлого, картинки, ситуационная память:
– Генералом тебе не быть, да на кой хрен тебе это надо, наступает другое время.
– Время полковников.
– Ну, если хочешь, можно сформулировать и так.
Пациент (лично он пациентами до недавнего времени занимался немного, какое, он же не врач), пациент наедине с ним в белом изолированном от внешнего мира боксе, вдобавок еще барьер, прозрачный, с дырочками, между ними. Прочный, на случай, если тот вдруг бросится. У того, за барьером, на голове корона из электродов, а перед М. К. – небольшой пульт с кнопками. По кнопке на электрод. Электроды не простые, как для обыкновенной ЭЭГ, а глубокие – золотые проволочки через микроскопические отверстия в черепе введены прямо в мозг. Взгляд у клиента тусклый, сонливый. При нажатии самой левой кнопки его глаза широко раскрываются. Видно, что глаза – синие, и даже белки кажутся чуть синеватыми. Ярость разгорается в них, как спиртовое пламя.
Можно нажать вторую кнопку, и тогда клиент съеживается и начинает плакать крупными прозрачными слезами.
 |
…Приведя с помощью левой кнопки клиента в состояние бешенства, М. К. сделал жест левой рукой, вот так. Ярость в голубых глазах погасла, сменившись растерянностью. М. К. быстро дополнил первый пальцевый иероглиф серией из трех других. Одновременно он смотрел на экран энцефалографа – зеленые кривые, взметнувшиеся было острыми пиками при нажатии на кнопку, обмякли, опустились. Отличный способ изучать воздействие недавно изобретенных иероглифов на клиента! Он освоил этот метод недавно, но теперь продвигался вперед с головокружительной скоростью. «Они у меня еще попляшут». Кто – они? Он помнил свое тогдашнее состояние, дни, заполненные лихорадочной работой. «Они попляшут» вовсе не было в его мыслях расплывчатой угрозой, выражением бессилия и незнания, он отлично знал, кого имеет в виду, только это знание не нуждалось в словах, поскольку никому передавать его он не собирался.
4. Достаточно быстро он решился применить новое знание на практике. Правильный выбор цели требовал не просто хорошего знания людей, везения, догадливости, всего того, что принято расплывчато называть интуицией, а хирургической четкости понимания, почти ясновидения. Было самое начало перестройки, времена менялись, а вместе с ними и критерии.
«Они» существовали в разных вариантах. Старые зубры, восседающие на высоких партийных должностях, подмявшие под себя, казалось бы, почти всю власть в государстве. Жирные генералы, глушащие в зародыше любую инициативу. Завистливые молодящиеся волки, в основном облюбовавшие комсомол. Забавно, почти все весьма податливы к гипнозу.
Следует признать, были еще и другие, поначалу почти незаметные, но безжалостные и целеустремленные, не попадающие ни в одну из этих категорий, подобно ему самому, но этим не хватало его тайного знания, которое можно было использовать, чтобы оседлать даже их безжалостную энергию.
Прежде чем воздействовать, однако, необходимо было решить – чего добиваться. Он сразу же понял, что материальный успех – не главное. Тяжесть, которая легко утянет на дно, неповоротливая оболочка, которая поможет хищнику прижать тебя лапой. Главное всегда должно быть незримым. Невидимые щупальца власти, невидимый страх, невидимая любовь…
Страха – видимого и невидимого – в начале перестройки у «них» было более чем достаточно. Благодаря умелому использованию этого страха перед М. К. открылись многие двери. Что нужно человеку, охваченному страхом? Надежда. Дай ему надежду, и он сделает для тебя многое. Для людей того типа, который был перед М. К., надежда обыкновенно связывалась со знанием (или иллюзией этого знания): «куда ветер дует». Он мог дать им эту иллюзию.
Но для себя он хотел только власти… Кстати, стоит добавить эту черточку к его не такому уж простому характеру, хотел не для того, чтобы все время напропалую ею пользоваться. Главное, чтобы она была реальной и чтобы ею
М. К. в достаточной мере обладал способностью взглянуть на себя со стороны, обладал самоиронией, чтобы осознавать некоторую несолидную комичность, легкий оттенок анекдота в своих первых шагах на пути к власти… Попробуй рассказать человеку со стороны… Но рассказывать он не собирался. Самому себе он иногда признавался, что, возможно, глубинным мотивом его в охоте за властью было преодоление трусости. Об этой своей слабости он знал, увы, слишком хорошо. Особенно мучительно было вспоминать некоторые эпизоды из давнего детства. Во взрослом состоянии он научился как-то с нею бороться – но предатель, даже в тюрьме, остается предателем. Убить его невозможно, ведь он – это ты сам. Благодаря своей собственной тайной трусости М. К. хорошо чувствовал скрытую трусость и страх в других.
Генеральского чина, даже при выходе на пенсию, ему так и не дали. Собираясь перейти к опытам над широкой аудиторией, он первым делом пошел на прием к другому, «действующему» полковнику, который в то время курировал массовые мероприятия. Тогда он еще оставался заведующим своей секретной «неврологической» лабораторией – с научных должностей так рано на пенсию не выгоняют – и, по идее, не должен был выступать на публике, разве что изредка с лекциями в обществе «Знание», а не с сеансами массового гипноза.
Он отлично чувствовал исходящие от коллеги страх и желание выдвинуться. Вслух не требовалось говорить ничего особенного – так, политико-научные благоглупости, которые давали бы топливо внутреннему пожару, который М. К. собирался гнать в нужном направлении другими методами.
М. К. говорил о том, что сейчас, в эпоху гласности, давно пора вынести на публику результаты многолетных экспериментов. С другой стороны, эти экспериментальные методы, которые с должной осторожностью можно отнести к области манипуляции сознанием, никто еще не проверял на массовой аудитории, а тем более, с должным научным контролем.
Подразумевалось, что полковник поймет потенциал методов, о которых рассуждал М. К. Что, как не эти методы, понадобится в эпоху кажущейся открытости, когда традиционными силовыми и идеологическими средствами действовать будет трудно? Поймет он также их потенциал для собственного карьерного роста (в случае успеха). С другой стороны, он, разумеется, беспокоился, как бы чего не вышло, но его успокаивали слова о контроле. Однако главным, конечно, были пальцевые иероглифы, которые время от времени, не перебарщивая, демонстрировал М. К., стараясь, чтобы его руки всегда оставались на периферии поля зрения собеседника.
Опыт осуществился блестяще. Полковник обещал позаботиться обо всех необходимых разрешениях.
Удачный эксперимент над коллегой принес ему удовлетворение. Следующие этапы подготовки первого выступления перед массовой аудиторией были после этого детской игрой. Начальственные дамы… Никакого донжуанства, дозированное, по минимуму, использование элементов гипноза – и они с радостью почти всю работу делали сами.
Зал в одном из крупных инженерных институтов М. К. выбрал лично, по старой памяти – когда-то он отучился здесь несколько лет. На всякий случай визиту М. К. предшествовал звонок от коллеги-полковника, но после первых слов и жестов М. К., его трогательного упоминания об alma mater, монументальная женщина-проректор с восторгом, иначе не скажешь, почти что опережая его просьбу, распорядилась подготовить необходимые бумаги и принялась звонить подчиненным, передавая им наведенный энтузиазм. Гипноз, в некотором смысле, тоже может быть заразным, по крайней мере, если говорить о гипнозе массовом… И даже передаваться по телефону…
Размышлять на досуге о природе своей власти было приятно, да и полезно, но все же надо было ехать. М. К. выжал сцепление, повернул ключ зажигания… Если у дорожных ментов появятся какие-нибудь вопросы насчет коньяка, всегда можно будет дать на лапу – или воспользоваться гипнозом.
5. Машина стояла в пробке, техника гипноза в этой ситуации ничем помочь не могла. Алый огонь светофора отражался в рубине массивного кольца на безымянном пальце М. К. Похожий на глаз, он, казалось, выражал неясную угрозу. Сигнал сменился желтым, зеленым… снова стал красным. Пробка не двигалась.
Вообще-то М. К. собирался переночевать сегодня в своей квартире на проспекте Стачек. Пытаясь объехать пробку, он свернул к Пяти углам. По направлению к Техноложке тоже стояла пробка. Пробираясь переулками, он добрался до Обводного.
И там тоже затор – в направлении к Московскому проспекту, Балтийскому вокзалу, проспекту Стачек…
Безуспешные попытки пробиться М. К. надоели. Существовали, конечно, и другие варианты, помимо квартиры на Стачек, – особых причин ночевать именно там у него не имелось. Следовать подсказкам «мировых линий» было вполне в духе его жизненной стратегии. По ближайшему мосту он пересек канал – в противоположном направлении трафик был свободнее.
На Охте у него тоже имелась квартира, куда рано или поздно надо было заехать. Правда, он не был уверен, что захочет в ней ночевать.
6. М. К. поднялся на девятый этаж. Повозился с ключами, открыл стальную дверь. В квартире недавно был сделан евроремонт, иными словами, в ней не было ничего индивидуального, неповторимого, никаких мелких недостатков, взывающих к столь близкой сердцу любого русского сентиментальности. Собственность должна приносить доход, М. К. предназначал ее для сдачи внаем каким-нибудь фирмачам.
Квартира уже была обставлена финской мебелью из некрашеного дерева, постели застелены, в холодильнике – минимальный запас продуктов, в баре набор напитков. М. К. требовал от своей обслуги, чтобы любая из его свободных квартир в любой момент годилась для проживания.
М. К. осмотрел обе комнаты, расположился на кухне. Конечно, переночевать можно было и здесь, но ночевать здесь не хотелось. А до ночи еще было далеко… Он плеснул себе коньяка. Из кухни он позвонил Татьяне.
Старая любовь не стареет… Вот человек, которого он никогда не мог, да и не стал бы гипнотизировать. Но люди стареют, увы… Шестьдесят с лишним, от былой страсти осталось немного, она превратилась в скромную душевную потребность время от времени слышать Танин голос, знать, как там и что происходит в ее жизни, иногда, разумеется, помогать деньгами.
По мелочи Татьяна материальную помощь принимала, но серьезных подарков брать не хотела – никаких автомобилей, квартир, драгоценностей, крупных сумм денег. Единственный аргумент, который на нее действовал: «я хочу помочь тебе вести достойное существование». Все, что сверх, по мнению Татьяны, было от лукавого. М. К. никогда не мог ее убедить, что легкость и свобода – тоже критерий. Втайне он, как и двадцать лет назад, словно мальчишка, робел перед нею.
Она до сих пор жила в старой двухкомнатной квартире на пару со своим мужем!
Ну ничего, ничего, то, что он оставил ей по завещанию, взять ей все же придется.
– Привет, Таня.
– Привет.
– Ну как дела?
– Да как обычно.
М. К. не раз отмечал мысленно, разговаривая по телефону со знакомыми, что невидимый собеседник обычно кажется моложе. Нестареющий, звонкий голос Татьяны мигом возвратил его в прошлое. Ему вспомнились безумные разъезды по ледяному Питеру в поисках её исчезнувшего сына – через мосты, по набережным, вдоль каналов, где в то время не было никаких пробок. Ощущение чуда, ощущение полета… Её широко раскрытые глаза в ту ночь, когда…
– Я тебя люблю.
– Да уж… Я вижу, у тебя тоже ничего нового.
Голос Татьяны звучал насмешливо, но добродушно. М. К. понимал, конечно, что не сможет исправить то, что не сложилось за двадцать лет, несколькими словами. Это не значит, однако, что следует прекратить попытки. Быть может, только благодаря им Татьяна остается для него – вне ненужных сомнений и рассуждений – единственным по-настоящему близким человеком. Вопрос, считает ли так сама Татьяна…
Иллюзия, что она в него влюблена, продержалась недолго. Если смотреть по календарю – то до того дня, как нашелся Гоша.
Это теперь, задним числом, он мог с уверенностью сказать, что Гоша действительно нашелся, что старик-пенсионер, по паспорту родившийся в далеком 905-м году и носящий другую фамилию, и сын Татьяны, оказывается, были одним и тем же лицом. Смутные подозрения стали уверенностью только после возвращения второго путешественника во времени, изобретателя, сумасшедшего профессора, И. А., Ивана Александровича, которого он сам в интересах науки (или, лучше сказать, сверхнауки, ибо чем, если не ерундой, занимается наука обыкновенная, в том случае, если возможны путешествия во времени) взял под свое крыло.
– А ты-то как? – Татьяна, видимо, решила, что была слишком иронична, и прервала затянувшуюся паузу.
– Да все нормально. Собирался поехать на Стачек, но там пробки, ерунда всякая. Возможно, заночую на Охте.
– Ты бы отдохнул.
– Сама знаешь, в моем деле ни выходных, ни праздников.
– Подумать о себе тоже надо, возраст не маленький.
– Ты думаешь, я не думаю?
На здоровье он не жаловался, но что значит в шестьдесят восемь думать о себе? Мечтать о чуде? Ведь при обычном раскладе впереди ну десять, ну пятнадцать, ну двадцать лет, и только. Однако, когда у тебя в руках гениальный изобретатель, расклад может поменяться. И думать о себе – это значит думать о другом. Ничего особенного, разумный эгоизм, о котором говорили еще в девятнадцатом веке.
– Как там Иван Александрович? – Татьяна знала, что профессор живет у него на даче, но, как всегда, отличалась умением с кинжальной точностью выбрать время для того, чтобы задать вопрос. На мгновение М. К. пожалел, что сообщил ей о местонахождении И. А. С другой стороны, если он кому и позволит разделить с собой плоды профессорских открытий, так это будет Таня. Быть может, в этом – единственная возможность вернуть себе её сердце.
– Навещу его на днях.
От путешествий во времени до бессмертия – один шаг, в этом М. К. был уверен, чтобы там ни говорил профессор. Если мир устроен совсем не так, как кажется, то в этом мире все возможно.
Печаль, тревога, отчаянная надежда – вот что осталось у М. К. от этого разговора. Назвать ли иначе надежду на бессмертие, когда каждый день уносит с собой весьма заметную долю еще оставшейся энергии – и просто оставшейся жизни?
М. К. покачал головой и налил себе еще коньяка.
Каждый раз, когда он произносил – хотя бы мысленно – заветное слово «бессмертие», чувствовалась в этом какая-то ошибка, мистический непрофессионализм. О заветном лучше даже не думать.
Но за профессором, разумеется, нужен глаз да глаз. Необходимо осторожно, чтобы не догадался раньше времени, направлять его на поиск главного и присматривать за ним, чтобы…
Сколько интеллигента ни корми, уважать тебя за это он не будет, а при случае предаст и обманет.
7. Попивая коньяк, М. К. принялся обдумывать планы на ближайшие дни. В пятницу состоится очередное выступление.
Пробуждение целительных сил организма – или надежда умирает последней, что-то в этом роде. Ну, к подобному мероприятию особенно готовиться не надо.
Четверг – важная встреча насчет экспорта редких металлов. Это, конечно, дело серьезное. Тут будут кое-какие «зубры», которых фронтальной атакой не возьмешь. (М. К. достал записную книжку, полистал – на каждого участника в ней имелось несколько строчек.)
Среда… Среду он обычно посвящал близкому общению с женским полом – одной или несколькими молодыми барышнями, которых Татьяна – иногда раздраженно, иногда с юмором – в разговоре обычно называла курицами. Его, конечно, огорчало ее раздражение, но о здоровье тоже необходимо было думать. Общение, необходимое для поддержания нормального жизненного тонуса…
С Татьяной он виделся в субботу (посидели в ресторане) и надеялся увидеться в следующие выходные, – раньше, она сказала, никак не получится.
Таким образом, для визита на дачу к профессору оставался завтрашний день.
8. В безликой квартире почти на окраине города оставаться не хотелось, он подумал, что можно в качестве промежуточной точки перед завтрашней поездкой воспользоваться еще одной квартирой. Да, именно так, не зря же он ее покупал, и в этом выборе будет подходящий к случаю символический смысл. Несколько лет назад он воспользовался подвернувшейся возможностью и за совершенно бросовые деньги купил квартиру на Петроградской, которая в прошлом принадлежала самому профессору.
Расследование двойного исчезновения тогда, в семидесятые, закончилось ничем. М. К. формально не имел к следствию прямого отношения – расследованием занимался доблестный «Алеша Попович», работавший в другом отделе, а он, в своей лаборатории, изучал паранормальные способности, обнаружившиеся у Татьяны после исчезновения сына. Тем не менее, воспользовавшись комитетскими связями, он из любопытства посетил место происшествия.
Собственными глазами видел почти нетронутый контекст, из которого профессор попытался вырваться в вечность, в том числе обгорелую кладовку, в которой в момент наполовину удавшегося эксперимента стояла удивительная машина!
Он видел также мельком, но не смог тогда скопировать, показания Литвина, в которых говорилось об изобретении профессора, но которым «Алеша Попович» из зависти, полагая, что на этом смогут сделать карьеру другие, подлейшим образом не дал хода. Сейчас, говорят, он спился – что ж, поделом.
Тогда, воспользовавшись нежеланием «Алеши» дать ход делу, Татьяна сумела скрыть важную информацию – о том, что ее Гоша нашелся.
Скрыть ее, впрочем, было не так уж и трудно. Показания Литвина казались бредом. Тем более, кто мог подумать всерьез, что семидесятипятилетний старик, скромный лаборант на пенсии, – это постаревший на пятьдесят с лишним лет путешественник во времени.
М. К. узнал об этом (и поверил) намного позже, только после того, как в начале девяностых объявился профессор. Голодный, холодный, с карманами, набитыми потерявшими хождение деньгами, без документов (позабыл в спешке).
Квартира профессора к тому времени превратилась в коммуналку, там жили другие люди.
Профессора привели к Татьяне, а Татьяна привела его к М. К. Тогда-то он все и узнал. Узнал о двойном эксперименте. Трудно сказать, как бы обернулось дело, всплыви правда об эксперименте раньше, в семидесятые годы…
В результате первой попытки (не все шло, как планировалось) Гоша улетел в прошлое – и сумел вернуться, прожив незаметным лаборантом почти все советское время. Вторая попытка удалась лучше – профессор, как того и желал, отправился в будущее, но не предусмотрел, что будущее может оказаться не таким, как он рассчитывал.
Он сумел поговорить и с профессором, и с Гошей, которому было тогда уж никак не меньше девяноста и который вскоре умер.
Услышанного было достаточно, чтобы взять профессора под свое крыло и попытаться обеспечить ему наилучшие условия работы.
Беда в том, что пока не получалось даже воспроизвести как-никак уже дважды удавшийся эксперимент.
Профессор утверждал, что перестал понимать, за счет чего эксперимент удался раньше. Темнил, отделывался загадочными фразами. «Чудес не бывает. Машина времени – это вам не философский камень».
Какие чудеса он имел в виду? Продление жизни, о котором с ним заговорил М. К.? Может, об этом с профессором говорить и не следовало.
Но М. К. слишком давно знал Ивана Александровича, чтобы недооценивать его творческие способности – гениальность, если говорить без обиняков. А также его хитрость и скрытность.
М. К. некоторое время курировал его в качестве представителя «органов» в либеральные хрущевские годы, после того как профессора выпустили из лагеря.
Даже как-то катался с ним летом в Крым – с ним и с еще более скрытным Гошей, безупречно игравшим роль скромного пожилого лаборанта, почти слуги при профессоре. Собственно, он и был этим лаборантом, но умудрялся никак не выдавать своего истинного происхождения.
После этого мало чему приходится удивляться – или, наоборот, надо ко всему быть готовым и удивляться всему, ибо все в этом мире может быть совсем не тем, чем кажется.
9. Желтенькие, похожие на желуди. Коньяк тоже желтенький… Золотистый. Откуда взялась эта глинистая тоска? Допив коньяк, М. К. собрал маслянистые на ощупь патроны в горсть, затем снова раскатил по столу. Аккуратно вставил их обратно в обойму и одним движением загнал ее в рукоять браунинга.
Усталая интуиция тщетно вглядывалась в стеклянную стену будущего. Иногда ему очень хотелось разбить эту стену – вот так (он нацелил пистолет на темное окно, представил себе пулевые отверстия, соединяющие их трещины, летящие в темноту стекла), чтобы никаких мешающих делу отражений.
Интуиция ясно говорила, что впереди ожидает какая-то опасность. Неясно было одно – какая. Поэтому на всякий случай он решил вооружиться – достал пистолет из потайного ящика в столе, зарядил.
Может быть, спокойнее было все же переночевать здесь, но посещение квартиры профессора перед поездкой на дачу все более наполнялось в его сознании символическим смыслом.
Приняв решение, он оттянул затвор, дослал патрон в патронник, поставил «браунинг» на предохранитель и сунул в карман.
10. Гаишник подстерегал его на углу Каменноостровского, за светофором, – М. К. повернул под желтый. Гаишник вышел из-за телефонной будки (разбитые стекла, обрывки проводов), помахал приглашающе полосатым жезлом. Золотились над будкой листья в свете ближнего фонаря.
Смешной такой лейтенант, толстый, в мешковатом мундире, с бабьим жирным лицом. М. К. плавно затормозил, прижался к тротуару. Лейтенант обошел машину, слегка наклонился. М. К. нажал на кнопку, приоткрыл окно со стороны водителя.
– Документики, пожалуйста.
М. К. всегда, насколько себя помнил, восхищался Вольфом Мессингом. Легкостью и изяществом, с которыми великий Вольф пользовался своим искусством, его умением мгновенно оценить ситуацию, определить, где у субъекта наиболее уязвимые «двери восприятия», выбрать подходящие средства и сразу же применить их, экономя силы и время.
Еле заметно улыбаясь, он посмотрел в свинячьи глаза лейтенанта, окаймленные светлыми ресницами. Эта улыбка, спокойствие водителя, должны были его озадачить, нарушить исполнение привычной программы. Выдержав точно рассчитанную паузу, не дав гаишнику добавить хоть слово, М. К. плавным движением сунул руку во внутренний карман пиджака.
В этот момент гаишник должен был осознать, что он на дороге один, что в наше лихое время это может быть небезопасно, и – слегка испугаться. Он, действительно, слегка отшатнулся, глазки раскрылись чуть шире, расширились зрачки. В поле его зрения должна была попасть левая рука М. К. – стекло опущено, рука лежит спокойно, как на подлокотнике кресла, правда, пальцы сложились в какую-то странную фигуру…
– Лейтенант, лейтенант, капитаном будешь…
Точно ли эти слова он услышал или чуть другие – огненное копье «посыла» должно было пронзить его вялый мозг, в ушах отозваться громом, таков был приказ М. К. Тем временем М. К. спокойно достал из внутреннего кармана права и техпаспорт. Губы милиционера сложились в испуганную и вместе с тем благодарную улыбку. Он на секунду взял документы в руку, мельком взглянул на них и тут же вернул хозяину.
– Спасибо, товарищ полковник, можете ехать. Неуклюже распрямился и неловко козырнул.
– Выношу благодарность за проявленную бдительность, – М. К. произнес эти слова вслух, нейтрально, исключив малейший оттенок издевки, от души смакуя собственные ощущения. «Получается, сверх программы я еще и телепатировал, что я полковник? Интересно…» Он включил сцепление, слегка добавил газу и плавно отъехал от тротуара. Переключил скорость на вторую, на третью…
11. Через десять минут он уже парковал «пежо» во дворе профессорского дома. Заглушил мотор, но ключ оставил в замке зажигания, выбрал кассету с романсами, включил проигрыватель.
«Глядя на луч пурпурного заката…» – пел великий Валерий Агафонов. О этот несравненный голос – сочетание печали, силы, сознания собственной обреченности. Исполнение 80-го года, за два года до смерти. М. К. успел в те годы побывать на нескольких не вполне официальных, но и не совсем запретных концертах. Их организовывали в каких-то захолустных домах культуры, в академических институтах. Когда мог, он приглашал Татьяну…
Между номерами певец иногда криво улыбался. Помнится, у него были не очень хорошие зубы.
Кассету М. К. дослушал до конца – он всегда до боли, до душевной дрожи любил романсы, это удивительное переплетение пошлости и трагедии, облагороженное патиной времени.
 |
Вынул кассету, выключил проигрыватель, прикрыл его пластмассовой крышкой (маскировка от воров), нашел в дипломате ключи от профессорской квартиры…
Пистолет оттягивал карман. Глинистая, ни с чем конкретным не связанная тоска, отступившая было после забавной сценки с милиционером, вернулась.
12. Поднимаясь по лестнице, М. К. вдруг подвергся забавной иллюзии – глянул в окно с лестничной клетки, и ему показалось, что он видит над крышами домов верхушку Эйфелевой башни. «Увидеть Париж и умереть», – пробормотал какой-то внутренний голос. Другой внутренний голос ему возразил: «Видел не раз и не умер». Присмотевшись внимательнее, М. К. понял, что над домами торчит всего лишь родная питерская телебашня. «Не очень-то и похоже». Но квартиру можно будет, отремонтировав, превратить в мини-гостиницу. Иностранцам понравится…
13. Ключей было три – солидных размеров старый, от немецкого замка, и два плоских французских – как говорится в криминалистике, белого и желтого металла. Просовывая немецкий ключ в отверстие замка, он подумал, что дверь в профессорской квартире давно пора заменить на металлическую. Начать с этого, еще до ремонта. Коробка была деревянная, и, несмотря на три замка, створка не слишком плотно примыкала к краю. Взломать такую – раз плюнуть.
В передней было темно, однако в воздухе пахло табачным дымом. Дым, вероятно, натянуло с лестницы, но что-то М. К. в этом воздухе не нравилось, и, поддавшись внезапному страху, он достал из кармана пистолет. Снял пистолет с предохранителя, затем нащупал выключатель, зажег свет. Тусклая, старая лампочка, давно следовало поменять. Как будто все на месте…
В детстве он боялся темноты. Признаться, боялся оставаться один в пустой квартире, и даже не в таком уж и юном возрасте. Страх… Увы, страх пустоты не загипнотизируешь – во всяком случае, иероглифы на него не действуют.
Длинный коридор уходил в глубь квартиры. В конце коридора находилась кухня, через окно падал слабый свет с улицы, в темноте угадывались какие-то контуры. Выставив вперед пистолет, он медленно двинулся по коридору, левой рукой попутно ощупывая стену – где-то слева должен быть еще выключатель.
Он не раз задумывался о своих тайных страхах – особенно после того, как в Канаде когда-то довелось поэкспериментировать с психоделиками. Приподнялся край крышки, которую лучше не подымать, и под ним открылись такие глубины ужаса… Он тогда понял, что можно бояться собственного страха. Что твой страх может прыгнуть на тебя, как дикий зверь, и мир для тебя в одно мгновение станет другим так быстро, что разум не успеет вмешаться, а в этом новом мире – совсем другие законы, где твоя сила может обернуться жалким бессилием, а твой разум станет безумием.
Последний раз М. К. был в квартире с месяц назад. Планировку он помнил – прямой коридор до кухни, слева – дверь в узкую комнату с единственным окном, во времена профессора служившую столовой, перед кухней коридор поворачивает под прямым углом, и из него – по две двери слева и справа и одна в конце. Слева – дверь в «секретную комнату», где профессор соорудил свою машину, а за ней – в профессорскую спальню. Справа – туалет и ванная. В конце коридора – дверь в кабинет. Три комнаты тоже соединены между собой дверями, но когда квартиру превратили в коммуналку, их забили. Расселив коммуналку, он велел эти двери разблокировать. К сожалению, он не настолько хорошо помнил, где здесь выключатели, чтобы с ходу нащупать их в темноте.
Глаза постепенно привыкали – вот пятно выключателя около двери в узкую столовую. Черт, лампочка в коридоре, вероятно, перегорела.
Он дошел до поворота коридора и, прижимаясь к правой стене около кухни, попытался заглянуть в темную глубину за поворотом. Три выключателя – от кухни, туалета и ванной, должны быть у двери в кухню, – вот они. Он хлопнул по клавишам ладонью. Зажегся свет в кухне, в ванне и туалете (под их дверями появились светлые полоски). Стало видно сдвоенный выключатель на противоположной стене. М. К. нажал на две его клавиши тоже. Загорелись лампочки в коридорчике, ведущем к кабинету, и в кладовке – «секретной комнате».
М. К. глубоко вздохнул, выдохнул, позволил себе слегка расслабиться, но все же, соблюдая необходимые предосторожности, заглянул в кухню. Никаких видимых следов постороннего присутствия.
Он зашел в кухню. Достал из стенного шкафчика бутылку коньяку, рюмку. Сел на табуретку лицом к двери, положил пистолет на стол, налил коньяку, выпил. Сигаретным дымом здесь почему-то попахивало тоже.
Зря он все-таки сюда приехал – лучше было остаться на Охте. Проклятое символическое мышление. Теперь, очевидно, впереди беспокойная ночь, но для того, чтобы хоть как-то выспаться, необходимо до конца обследовать квартиру, убедиться, что никто нигде не прячется, успокоить пустые детские страхи.
А что, если… Может быть, лучше все же вернуться назад? Он презрительно поджал губы, отвергая трусливую мысль. Возвращаться было бы совсем глупо. Еще не слишком поздно, чтобы не скучать, можно снова позвонить Татьяне.
Внезапно в глубине квартиры – в кладовке? в одной из комнат? – что-то громко зашипело, щелкнуло – и сразу везде погас свет.
Страх, до этого размытый, нечеткий, мгновенно сжался в кулак, заставив М. К. схватить пистолет и, вскочив, прижаться к стене у двери, уходя с линии огня, если кто-то будет стрелять вдоль коридора.
Конечно, стрелять могли и с улицы, через окно, но темнота в этом случае скорее плюс. Он попытался успокоиться (сумел снизить пульс со 120 до 90) и стал внимательно прислушиваться.
Шорох, стук… Распахнулась дверь, ведущая в коридор из профессорской столовой, затрудняя прорыв к выходу на лестницу. Опасность принимала все более конкретную форму.
Могло ли это быть организованной засадой? Но кто мог отследить, подготовиться? Не профессор же в конце-то концов, желая избавиться от надзора?
Ясно, что действовать лучше быстро, но страх мешал думать. Дурацкое слово – «влип, влип» – возвращалось, долбило, бесполезное, как вспышки проблескового маячка.
А если выстрелить самому, наобум? Но это значит – выдать, что у тебя есть оружие. Серьезного противника стрельба вслепую не остановит, друзей на помощь не позовет. Жильцы соседних квартир, услышав выстрелы, позвонят в милицию? Идея, над которой можно только посмеяться.
М. К. надеялся, что услышит шаги, если кто-то будет подкрадываться по одному из отрезков коридора. С нынешней позиции М. К. видна была только темнота в той его части, которая вела к кабинету профессора.
Хуже всего, что и его можно разглядеть с этой стороны, если у организовавших засаду есть приборы ночного видения.
«Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю». Омерзительно. Ему не хотелось вспоминать никакого Пушкина, хотя ненужные слова и мысли сами некстати лезли в голову.
«Нервничать, Миша, теперь тебе будет вредно», – вспомнились слова врача-эмигранта, который помог ему выкарабкаться когда-то в Канаде. Неприятная была тогда история с ЛСД, еще немного, и М. К. мог бы что-нибудь непоправимое с собой сделать или остаться навсегда в сумасшедшем доме. Врач его подлечил, помог выйти из клинча.
Лучше, конечно, тогда было бы вообще не возвращаться в «совок», но в итоге реализовался тоже не самый худший вариант – когда его отловили «наши» (а вся агентура при посольстве была поставлена на уши), он уже был почти нормальным и смог приемлемым образом выкрутиться.
Но врач говорил еще о флэшбеках. «Нервничать тебе будет вредно: понервничаешь – это может вернуться. Антецедентики у тебя не самые хорошие». (М. К. рассказал ему о многом из того, что никому больше не рассказывал, – например, о том, что именно он видел когда-то в монгольской пустыне, когда их экспедиция встретилась с ламой.)
М. К. так напряженно всматривался в темноту и прислушивался, что перед глазами поплыли зеленоватые пятна. Флэшбеки!
Пятна, однако, так и остались пятнами, никаких пугающих галлюцинаций, зато в одной из комнат раздался грохот – как будто там с силой швырнули на пол и разбили что-то стеклянное. Затем снова наступила тишина.
М. К. продолжал напряженно прислушиваться, но мешал стук собственного сердца, отдававшийся в ушах.
Снова звон бьющегося стекла, затем треск, словно переломили об колено деревянную палку.
В конце короткого коридора загорелся красный огонек. М. К. выбросил вперед руку с пистолетом и выстрелил – одновременно с фотовспышкой, которая на несколько секунд ослепила его. Этих секунд, однако, его противникам вполне хватило.
Он слишком далеко выставил вперед руку – сверху на нее обрушился резкий удар, заставивший М. К. выронить пистолет.
Он инстинктивно попытался закрыться левой рукой, но его ударили в живот. Сгибаясь, он успел подумать, что шум, вероятно, служил прикрытием – один из противников смог незаметно подкрасться по коридору со стороны передней.
Его ударили коленом в лицо и чем-то тяжелым по затылку, после чего он потерял сознание.
14. М. К. стоял на краю отвесного обрыва. Он знал, что это за место – гора Сокол в Крыму. Внизу – четыреста или пятьсот метров гладкой скалы, нагромождение камней у подножья, узкая дорога, затем – море. Когда-то он стоял здесь вместе с профессором, но сейчас он был один. Или нет, не совсем один – краем глаза он уловил какое-то движение.
Обернувшись, он увидел крылатого коня, которого держал под уздцы мальчик, похожий на ангела. Ангельскими были бледное лицо, золотистые волосы, белый балахон до земли, но крыльев у мальчика не было. Он протянул М. К. поводья и показал жестом – прыгай в седло.
М. К. взял поводья и вскочил в седло. Конь взмахнул крыльями и бросился с обрыва. Несколько мгновений перед глазами было только небо, края крыльев, голова коня с бешено косящим глазом. Затем с ним что-то случилось – его перевернуло и бросило в пике. Понеслась мимо отвесная стена с вцепившимися в трещины крошечными кустиками растений.
Затем – снова – ужасный, кости ломающий удар…
М. К. пришел в себя от голосов, раздававшихся где-то справа и сверху. Двое. Разговаривают, сидя за столом. Желтоватый свет лампочки просачивался через закрытые веки.
– Говорил я тебе, ничего, кроме старья, у профессора не будет.
– Ладно, бля, налей, не жидись. (Бульканье.)
– А это кто?
– А хрен его знает.
– Так ты по карманам посмотри. Документики, деньги… Один из сидящих ткнул его носком ноги в лицо, около разбитой челюсти, и М. К. вновь потерял сознание.
Крым. «Поляна сказок». Небольшая красная дверь в скале. Крым – наше все, и рай, и ад, и чистилище. Страх. Говорят, перед смертью время растягивается экспоненциально. А еще говорят: все видения переживших клиническую смерть – это всего лишь утешительный фильм, который включается, когда мозг чувствует приближение конца.
Но все-таки есть надежда на бессмертие. Тому доказательством – путешествия во времени. Но чтобы сохранился шанс – надо выжить. Здесь и теперь. Ни в коем случае не трогай красную дверь!
Не поможет. Боль… На этот раз он очнулся от боли, когда его грубо перевернули на спину.
– Смотри-ка, жив курилка, дышит.
– Небось, фэйсы наши запомнил.
– Когда бы он успел?
– Да пока мы за столом расслаблялись.
– Он мордой вниз лежал.
– Береженых бог бережет.
– Ну тогда и кончай его сам.
М. К. не хотел открывать глаз, надеялся, обойдется, но теперь положение действительно выглядело отчаянным.
За правую руку его держали. Он резко открыл глаза и сложил из пальцев левой защитный иероглиф.
– Глянь, он распальцовку нам делает.
Кисть левой руки яростно, изо всех сил припечатали каблуком к полу.
Затем по горлу провели, казалось, полосой раскаленного металла, и тело окончательно перестало ему подчиняться.
1. У автобуса она заметила «Алешу Поповича» с черной повязкой на рукаве. Около водительской двери топтался Иван Александрович с сигаретой. Желтые прокуренные пальцы, желтые листья над головой…
«Алеша» кивнул ей и куда-то убежал, она подошла к И. А., поздоровалась.
– Вы знаете, почему отсюда везут? Потому что он здесь работал?
– Думаю, не только поэтому, – И. А. стряхнул пепел, посмотрел в сторону – на желтые корпуса, затем на нее.
– Думаю, потому, что у него самого были кое-какие паранормальные способности. Во всяком случае, я думаю, так
Татьяна тоже закурила. За стеклами автобуса виднелись незнакомые лица.
– Гроб будет закрытый. Говорят, его здорово изуродовали.
– Кто его убил?
– Пока неизвестно. Вряд ли спецслужбы. Может, конкуренты… Вы знали, что у него была доля в мусорном бизнесе? Но вообще-то вряд ли. Похоже на обыкновенных грабителей. Домушников. Представляете, все произошло на моей бывшей квартире, она ведь ему принадлежала. Приехал туда в неподходящий момент. Наследили ужасно. Говорят, какие-то свиньи и варвары. Но свиней и варваров слишком много, так что кто именно – непонятно.
2. Из двухэтажного здания четверо в темных плащах вынесли гроб.
громким шепотом продекламировал И. А.
Вновь появился «Алеша Попович», взял ее под локоть.
Гроб задвинули в черный похоронный автомобиль. «Четыре капитана» сели туда же, остальные провожающие поднялись в автобус.
«Алеша» сел рядом с ней. От него заметно пахло валерьянкой, но из-под этого густого запаха уголком выглядывал запах алкогольного перегара.
– Ритуал, – со вздохом произнес «Алеша», поправляя галстук.
Автобус выехал с территории института, повернул направо, проехав у самой телевизионной башни, поднялся на Кантемировский мост.
– Грустно, – сказал «Алеша». – Как ни крути, а целый этап жизни заканчивается.
Татьяна вынуждена была себе признаться, что думает примерно то же самое, но ей было неприятно слышать эти слова от «Алеши». Другом покойного он не был, а только, насколько она могла судить, по-черному ему завидовал, хотя скрытый конфликт между Алешей и М. К. помог в прошлом ей и ее сыну.
– Что все-таки случилось с М. К.? Как он погиб?
– Ну, что случилось? Судя по всему, обычные мелкие бандиты. Правда, что странно, вошли в квартиру без взлома.
– То есть?
– Ничего удивительного – вы же знаете эту квартиру, она в прошлом профессору принадлежала, – движением головы он указал в сторону И.А., сидевшего по другую сторону прохода. – Там дверь можно было открыть только так, простой отмычкой. М. К. новых дверей поставить не успел, даже замков не поменял. Сейчас разные версии отрабатываются – вплоть до бывших жильцов, он же коммуналку расселил, когда квартиру приобретал. Интересно, что соседи по лестнице слышали выстрел. В коридоре есть след от пули. Тоже, конечно, люди! Могли бы хоть в милицию позвонить. Когда бы она приехала, тоже еще вопрос, но ведь и звонить не стали! А вы, Таня, часом, не знаете, был у М. К. пистолет?
– Вполне возможно, но точно не знаю.
Автобус проехал мимо метро «Лесная». Ей вспомнился старый «пежо» М. К., безумные ночные поездки. Как они колесили по этим кварталам! Короче, погрузившиеся в пучину времени, как Атлантида, семидесятые годы.
«Алеша» тоже замолчал, задумался о своем.
3. Еще ей вспомнилось, как в 91 году, через пару недель после путча, раз в жизни ей довелось побывать в Париже. Это была единственная их совместная туристская поездка с М. К.
Они подали документы в консульство в середине августа. Когда-то, в конце семидесятых, когда М. К. еще уговаривал ее выйти за него замуж, одним из основных аргументов было – попытаться вместе уехать (или бежать) на Запад. В горбачевскую эпоху начала стремительно раскручиваться его карьера модного гипнотизера, и на Запад он больше не рвался – по крайней мере, до начала 91 года.
До него (через
Когда в семьдесят шестом после кратковременного отсутствия нашелся Гоша, он оказался на двадцать лет старше ее и ее мужа. Поначалу необыкновенность ситуации, казалось, с ней примиряла. Но вскоре стало ясно, что от их сына в этом скрытном старике осталось очень мало – в лучшем случае он годился на роль дальнего родственника.
У Гоши, правда, успел родиться сын – он женился на женщине, которая была моложе его матери. Ему очень хотелось продолжить свой род. Но время неумолимо – ребенок родился, но Гоша начал дряхлеть, еще больше замыкаться в себе. Она пыталась сблизиться с внуком – но в 91 году мальчику исполнилось 15 лет. У него начинался
У ее мужа, В. Ф., по-видимому, наступил
Короче говоря, она согласилась поехать с М. К. в Париж.
Французы дали им визу, как только закончился путч. Несколько дней невыносимой тревоги остались позади – и теперь М. К. уже не очень хотел ехать, но все же поехал. Чего он теперь не хотел точно – так это навсегда оставаться за границей.
От этой поездки ее память сохранила не так уж много. Ощущение необычно теплого сентября в огромном, шумном, как ей показалось, очень праздничном городе.
Говорят, из всех столиц, именно у Парижа самый большой городской центр.
Столики бесчисленных кафе под сенью только-только начинающих желтеть платанов, выбегающие к самой кромке тротуаров.
Букинисты у своих зеленых лотков, на ночь запирающихся на ключ, над уютно-неширокой Сеной.
Ощущение бесконечных возможностей, которые не для тебя, возможностей, о которых ты даже не догадываешься, но, странно, не очень завидуешь и не очень об упущенном жалеешь.
Фраза какого-то из этих французов, из этих французских писателей: «Grand Peut-Etre» – «великое может быть». Кто это написал – Флобер, Анатоль Франс? И какой смысл он в это вкладывал?
Город, в котором океан возможностей подступает к самым стенам. Хотелось бы, конечно, подольше пожить на таком берегу.
4. – Интересно, что теперь со всем этим будет? – они пересекали Пискаревский. «Алеша» вновь смотрел на нее.
– С чем с этим?
– Покойник должен был много всего по себе оставить. Недвижимость, капитал. А наследников у него никаких…
– Я об этом мало что знаю. Со мной он ни о чем подобном не разговаривал.
Перед крематорием «Алеша» достал из портфеля фляжку коньяка, предложил Татьяне. Когда она отказалась, в два глотка выпил все сам.
Прошли в траурный зал.
Татьяна далеко не первый раз бывала в крематории. Хотя в их семье покойников чаще закапывали по старинке в землю, провожать в последний путь приходится не только родственников. Но и в крематории, перед тем, как тело отправится в печь, обычно гроб стоит открытым.
Открытым – для последнего прощания. Ты видишь застывшие черты знакомого лица, можешь подойти, прикоснуться.
Здесь все было не так. Закрытый дорогой гроб на подиуме – символ последнего пути в неизвестность. Собственно говоря, ты даже не знаешь, что лежит внутри. Символ неизвестности в квадрате. Отправь то, не знаю что, туда, неизвестно куда…
Стоя в траурном зале, она впервые внимательно оглядела присутствующих. Малый зал, народу не так уж много.
Примерно половина – ничем особо не запоминающиеся товарищи в темных костюмах с галстуками – очевидно, коллеги М. К. по работе в спецслужбах.
Самый заметный здесь – седой краснолицый «Алеша Попович». Длительное пребывание на пенсии плюс пристрастие к выпивке заметно расшатали в нем железную дисциплину.
Несколько человек из института, где М. К. долгое время возглавлял лабораторию. Возможно, кто-то из них участвовал во вскрытии его тела?
Большая часть остальных – сотрудники нескольких фирм, созданных М. К., когда его деловая карьера стремительно пошла вверх в девяностые годы.
Разумеется, пересечение этих трех категорий – не совсем пусто.
Отдельно стоящий интеллигент – И. А. Суетливый распорядитель – от крематория.
У всех в руках цветы, у некоторых даже венки. У нее – купленный возле метро букет хризантем, у И. А. – похоже, просто садовые ромашки, срезанные на даче. «Алеша Попович», по-видимому, достал свой букет из портфеля. Поскольку гроб закрытый, не очень ясно, куда все это класть, – но тут помог распорядитель, сотрудник крематория, предложив цветы и венки сложить на крышку сверху.
Ее удивило количество женщин с заплаканными глазами – три или четыре. Татьяна знала двух из них – постаревшую секретаршу лаборатории, где работал М. К., и молодую бухгалтершу из его экспортно-импортной фирмы. Ну нет, она сама об М. К. плакать не будет.
Все-таки хотелось бы знать, действительно ли М. К. убили случайные бандиты? Кто знает, может быть, в зале находится истинный заказчик преступления или даже кто-нибудь из исполнителей? Кому смерть М. К. была выгодна? Его квартиры, за отсутствием наследников, отойдут государству, но есть же еще недвижимость, принадлежащая фирмам, капиталы, оборотные средства, – вскоре пойдет дележ того, что можно поделить, и о многом, наверное, можно будет догадаться. Только мне это не интересно. С печалью, холодно, отчужденно Татьяна оглядывала лица собравшихся.
Еще одна мелочь привлекла на минуту ее внимание – до этого она ее не заметила, вероятно, из-за цветов. Двое из четырех капитанов (как она продолжала про себя называть молодцев, ранее несших гроб) держали перед собой малиновые подушечки. На одной краснел одиноко какой-то орден, на другой – желтели две медали. М. К. никогда не говорил ей о своих наградах.
С возрастом, увы, начинаешь соображать куда медленнее – с большим запозданием задаешь себе самые очевидные вопросы. Поминки – наверняка ведь они входят в программу. Кто, где, как будет их проводить? Скорей всего, позовут и ее – соглашаться или отказываться? Поминать М. К. в компании его сослуживцев – по КГБ, по секретной лаборатории и по бизнесу – ей совсем не хотелось. А если отказываться – то под каким предлогом? Почему она не подумала об этом раньше? От этих мыслей Татьяна расстроилась еще больше.
5. С помощью дистанционного пульта распорядитель включил ненадолго запись – орган, Бах, небесная трагическая ясность. Затем, заглянув в бумажку, выключил музыку. «С прощальным словом от имени коллег и товарищей покойного выступит Попов Алексей Сергеевич». Краснолицый седовласый «Алеша Попович» тяжело шагнул вперед, откашлялся, обвел взглядом собравшихся в зале.
– Миша! Столько вместе пройдено дорог… Что же с тобой случилось? Ты пал в неравной борьбе с человеческим отребьем, которому не место в нашей жизни. Клянусь, Миша, твои убийцы будут наказаны! Нет, недолго им топтать эту землю! Ты прожил богатую жизнь, в которой было место подвигу! Но ты бы мог прожить еще много лет! Да будет тебе прах… земля… пухом! – «Алеша» заметно смутился, вытер лоб платком и отошел в сторону.
– С прощальным словом выступит представитель медицинского центра «Надежда»! – лоб крематорского распорядителя церемонии, несмотря на густо наложенный грим, был покрыт каплями пота.
Вперед вышел худощавый молодой человек в темно-синем, очень хорошо сшитом костюме. У него были черные бегающие глаза и длинные пальцы музыканта. Возможно, тоже гипнотизер, подобно М. К.? Татьяна его не знала.
– В последние годы Михаил Константинович все силы своей души бросал на служение людям. Поистине неоценим его вклад в борьбу за здоровье народа! Его усилиями в это трудное время был создан ряд центров медицинско-психологической поддержки, наш петербургский центр «Надежда», центры в Москве, Нижнем Новгороде и Самаре, планировалось открытие центра на Дальнем Востоке. Михаил Константинович был также успешным бизнесменом, однако забота о людях всегда была для него главным, благодаря его усилиям наши центры никогда не испытывали недостатка в средствах, что позволяло оказывать бесплатную помощь наиболее обездоленным членам российского общества. Безвременная гибель Михаила Константиновича для нас – тяжелый удар. Но вся ваша жизнь, Михаил Константинович, для нас – пример торжества духа над материей. Слышите ли вы нас? Мы клянемся не жалея себя продолжать ваше святое дело!
Закончив свою речь, молодой человек тоже отошел в сторону.
Распорядитель снова заглянул в бумажку, но, не дожидаясь, пока он объявит следующего выступающего, Татьяна сделала шаг вперед. Заметив это, «Алеша Попович» потянул распорядителя за рукав, а когда тот тоже обратил на нее внимание, что-то прошептал ему на ухо. Распорядитель кивнул и объявил:
– Слово предоставляется близкому другу покойного Татьяне Владимировне Краснопольской.
Татьяна еще раз оглядела зал. Кто из них искренне жалеет об ушедшем? Вероятно, И. А., но только потому, что возможность продолжения его драгоценной работы снова оказывается под вопросом. Возможно, «Алеша» – не слишком-то приятно потерять в таком возрасте привычный повод для зависти и обиды, да и напоминает о близости собственной смерти. Быть может – заплаканные женщины, еще недавно таявшие от взгляда М. К., поддаваясь его обаянию (или гипнозу), хотя они, наверное, скоро утешатся. А она сама? Каковы сейчас ее чувства?
– Я бы хотела сказать совсем немного. Давайте не забывать, что М. К. был человеком. Как во всяком человеке, в нем было хорошее и плохое, но последней правды о нем никто из нас никогда не узнает – как не узнают никогда нашей последней правды другие. Как говорится, знать ее может один только Бог. Перед нами – тайна. Тайна того, кем человек был, тайна того, куда он уходит, – она подошла вплотную к гробу, прикоснулась к его деревянной скорлупе. – Давайте не будем забывать об этой тайне.
Внезапно ей тоже захотелось плакать, она с трудом удержалась.
– Прости нас, Миша, – добавила она совсем тихо.
6. Церемония продолжалась еще около получаса. Потом распорядитель предложил желающим прикоснуться к гробу. Когда все опять встали вдоль стен, он вновь включил запись органной музыки и нажал новую кнопку. Середина подиума плавно пошла вниз.
На выходе из траурного зала к Татьяне подошли «Алеша Попович», крематорский распорядитель и черноглазый молодой человек от центра «Надежда». Не дожидаясь приглашения, Татьяна поспешила объяснить, что на поминки поехать не сможет.
– Понимаете, Татьяна Владимировна, мы вообще-то хотели обратиться к вам с другой просьбой, – сказал распорядитель.
– Как к близкому другу покойного, – добавил молодой человек с руками пианиста.
– Короче, у него ведь нет близких родственников, так? – вмешался «Алеша Попович». – Ну, не могли бы вы получить урну с прахом? Через несколько дней за вами заедут, и состоится захоронение праха в колумбарии.
– Придется подождать часа два, – сказал распорядитель. – Внизу есть зал ожидания.
– Вас будет ждать такси, дорогу мы оплатим, – уточнил черноглазый.
Татьяна согласилась.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |