"Слепая кара" - читать интересную книгу автора (Рокотов Сергей)

Глава 2

Через несколько дней состоялись похороны. Событие такое вообще дело невеселое, но эти оказались тягостнейшими особенно, и в моральном, и в материальном смысле. Люба была уверена, что два братана Николая помогут, надеялась она и на сбережения старухи Пелагеи Васильевны. Ведь ее собственные ресурсы подходили к концу.

Кинулась Люба к загашнику в тумбочке да так и ахнула… Не зря покойник каждый день дома попойки устраивал. Своей сберкнижки у нее не было, она нашла сберкнижку Николая. На его счету было три с половиной тысячи. Не густо, но на похороны бы хватило.

«Вклад завещан», — было написано на сберкнижке.

Люба побежала в сберкассу и обнаружила там удивительную вещь — вклад был действительно завещан, но на имя Фомичевой Пелагеи Васильевны…

Старуха тяжелой поступью вошла в комнату. За ее мощной спиной возвышались головы Ивана и Григория. На физиономиях застыли скорбные гримасы.

«Не уберегли», — произнесла старуха и плюхнулась на стул. И обхватила голову ручищами. Иван и Григорий сели рядом.

Люба накрыла на стол, потом долго рассказывала старухе и братьям о случившемся. Выпили, закусили.

И лишь в конце трапезы Люба решила завести разговор о деньгах.

— Вы понимаете, мамаша, — сказала она. — Николай-то свой вклад вам завещал, там три с половиной тысячи осталось, было больше, но он остальное снял.

А дома, понимаете ли, почти ничего нет, он ведь мало зарабатывал в последнее время.

Старуха при упоминании о деньгах вся напружинилась и уставилась в одну точку. Не произносила ни слова. Братья делали вид, что все это их не касалось.

— Так что же, Пелагея Васильевна, — обратилась Люба к ней по имени-отчеству. — На похороны деньги нужны.

Старуха продолжала молчать.

— Эти деньги Коля мне на старость оставил, — наконец произнесла она. А не потому, что вы кормильца своего похоронить не можете. Совести у вас нет. Извели человека, а теперь со старухи деньги требуете. Ничего я тебе не дам, ни одной копейки, поняла?! — Она властно поглядела в глаза Любе.

— А хоронить-то на что? Знаете, сколько денег нужно? — дрогнувшим голосом произнесла Люба. Ей стало не по себе от бешеной ненависти, звучавшей в голосе злой старухи.

— Это твое дело. Ты вдова, ты и хорони. А мне о боге думать надо.

Люба поглядела на братьев. Те сразу отвернулись.

— Вы-то что? — спросила она.

— А мы что? — отвечал Иван, лысеющий, с бесцветными глазами. — Я зарплату уже полгода не получал, откуда у меня?

— А ты, Гриша?

— Я-то? — засуетился чернявый Григорий, очень похожий на покойного Николая. — Я был дал, да нет ничего. Я шоферюга, мое дело какое? А подкалымишь, все на жисть идет, сами знаете, жисть-то какая поганая. Вот сто рублей есть, хотел в Москве гостинцев детишкам купить, да уж ладно, бери, раз так, ради только братана…

— Да что такое сто рублей? — пожала плечами Люба. — Разве на такие деньги похоронишь?

— Скажи и за это спасибо! — возмутилась старуха. — Это вы за ним жили, вам и хоронить его! Тебя и сына кормил, да еще и дочь твою, он ее вообще кормить не обязан был…

— Она сама работает! — обозлилась Люба. — Не хотите давать — не надо, и нечего мне мораль читать.

Похороним вот Николая, и катитесь вы, мамаша, со своими сыночками отсюда к едреной бабушке в свою Сызрань, мы вас не знаем, вы нас не знаете.

— Ишь ты! — поднялась с места старуха, суча богатырскими кулачищами. Возникла тоже, падла! Мы еще не знаем, кто Кольку нашего ухандокал. Уж не ты ли сама со свой дочкой-шлюхой?

— Старая ведьма! — поднялась и Любка. — Пошли вон отсюда все! Катитесь, катитесь, вот бог, вот порог!

Богатыри сыночки вскочили, как по команде.

— Тихо, Любаха, тихо, — увещевал вертлявый Григорий. — Ты не кипятись, а то хуже будет. Неча на мамашу нашу пошумливать, мы тя быстро прищучим.

— Милицию вызову, — спокойно ответила Люба. — Проверят и вас, может быть, это вы его и убили, приехали с утра и убили; Вот, кстати, идея хорошая, как это я раньше не подумала?! А ну-ка я Гусеву позвоню, скажу, что вы здесь, чтобы вызвал вас.

— Да ладно тебе, — успокоил Иван. — Побазарили, и будет. Свои как-никак люди, горе общее. Я вот дам денег, есть в загашнике малость, братан ведь. Вот, Любаха, возьми, тут тысяча, больше нет, ей-богу…

«Странно он как-то засуетился, — пришло в голову Любе. — То сидел как сыч, а то встрепенулся весь, лишь только о милиции разговор зашел. Странно…»

Но скандал был замят, снова сели за стол, выпили, закусили…

Денег, однако, было совсем мало. Надо было занимать. Люба была вынуждена обратиться к матери, позвонила ей, попросила приехать.

К вечеру в квартире на улице Бабушкина появилась крохотная старушонка Зинаида Федоровна, озабоченная и суетливая.

— Я, Любаша, деньги-то эти на свои похороны копила, а вот приходится тебя выручать.

— Да отдадим мы, мама, скоро и отдадим, я после похорон сразу работать пойду, надоело уж сидеть дома.

Мать втихомолку передала Любке пачку пятидесятирублевых купюр, вынув ее из платочка, аккуратно перевязанного.

На все это похоронили Николая, справили поминки.

Сидели молча, мрачно, погода в день похорон была ужасная, полил дождь, а потом перешел в мокрый снег, и это в середине апреля! Народу было немного — Люба, мать, Толик, Наташа, мать Николая с сыновьями да Сапелкин. Трыкин получил пятнадцать суток за хулиганство и на похоронах быть не смог.

Люба поглядывала на присутствующих. Вот налегает на яства Толик, клюет как птичка ее мать, смачно жрут Иван и Григорий, горячая слеза течет по щеке круглого Сапелкина, а Наташа…

Люба помнит, как в тот вечер сообщила Наташе о смерти Николая. Наташа ничего не произнесла в ответ, прошла в свою комнату, но Люба заметила, как блеснули глаза Наташи, она прочла такую бешеную радость в этих глазах, что ей стало не по себе. Мысли вихрем пронеслись в голове, Люба заквасила губу, она не в состоянии была думать о том, что происходило между Николаем и Наташей. Она закрывала на это глаза, она старалась думать, что все нормально и ничего этого нет вообще. Удобная политика. Выяснять отношения было опасно. И страшно. И вот теперь…

Николай мертв. А Наташа молчит. Радуется в душе.

И молчит.

Когда Наташа вышла ужинать, Люба посмотрела на нее пристально.

— Чего молчишь-то? Убили, говорю, Николая. Не понимаешь, что ли?

— Слышу. Не глухая, — ответила Наташа и принялась за котлеты с картошкой.

— Ну, слышишь, и чего? Чего?

— Чего? Ничего. Убили Николая. Я поняла. Прими мои соболезнования. Она слегка усмехнулась.

— Ох и стерва же ты! — возмутилась Люба.

— Да уж не хуже твоего покойного мужа, — возразила Наташа. — И не прикидывайся, что горюешь сильно. Собаке собачья смерть, и ты сама это прекрасно понимаешь. Кто его? По пьянке небось? Не Трыкин ли? Вчера они круто побазарили.

— Думала так. Думали — Трыкин, ан нет! Трыкин-то со вчерашнего дня в камере, алиби у него, понимаешь, железное! Так что вопрос большой, кто убил.

Следствие идет.

— Ну и правильно. Так положено. Идет и пусть идет. Нам-то что? — спокойно отвечала Наташа.

Люба уже не знала, что ей и говорить. Пробить олимпийское спокойствие Наташи было невозможно.

— Муж он мне как-никак, кормилец, сына моего отец, — неуверенным голосом проговорила Люба.

— Да? — усмехнулась Наташа. — Я вот о чем тебя попрошу, мама, ты сделай так, чтобы после похорон его мамаша и братья сюда больше не приезжали.

Очень тебя прошу.

— А чего они тебе? — удивилась Люба, хотя и сама терпеть их не могла.

— Так… Воздух чище будет, — с ненавистью произнесла Наташа.

Что-то странное звучало в ее голосе, и тут Люба поняла, что ей уже пришла в голову удивительная и страшная мысль, в которой она боялась себе признаться. При этой мысли она чувствовала, как мурашки ползут у нее по спине, а волосы на голове начинают шевелиться…

…И вот поминки. Жрет семейство Фомичевых, а Наташа ковыряет вилкой поминальный блин на тарелке и поглядывает на Пелагею Васильевну, усердно занятую жрачкой. Люба замечает этот Наташин взгляд, и опять у нее мурашки пробегают по спине, такая ненависть в этом взгляде…

Вера Александровна не пришла на поминки, хоть Люба и приглашала ее сосед как-никак помер.

«Нет, нет», — тихо ответила она и быстро постаралась ускользнуть с кухни, где происходил разговор. «А то зашли бы, блинка бы, рюмочку на помин души», — вдогонку сказала Люба. «Да нет, нет, нет», — забормотала Вера Александровна, словно испугавшись чего-то, и буквально убежала к себе в комнату. Странным показалось Любе поведение старушки. Ей вообще было не по себе — она словно потеряла точку опоры, до смерти Николая было все просто и ясно, хоть и погано, на некоторые вещи она старалась закрывать глаза, а остальное было вполне понятно. Теперь же, выпив пару рюмок за помин души убиенного Николая, она почувствовала, как у нее кружится голова. До нее вдруг дошло, что Николай не просто умер, что его убили, убили здесь, вот на этом самом месте, и убил не Вовка Трыкин, а кто убил, до сих пор неизвестно Ей, в общем-то, не было жалко Николая, теперь, после его гибели, она поняла, что никогда не питала к нему ни малейшей симпатии, больше того — он был ей неприятен, но эта тайна, которая нависла над их домом, над их семьей, была ужасна. Здесь, на этом месте, ножом в грудь, среди бела дня… И это странное поведение Веры Александровны, и этот ненавидящий взгляд Наташи… Боже мой…

— Не ценили, — то и дело бубнила Пелагея Васильевна. — Не уберегли.

— Да ладно вам, мамаша, — бурчал Иван, раскрасневшийся от водки. — Как они могли уберечь? Пил Коляка в последнее время да не поделил что-то с кем-то… Всего и делов-то.

Потом Ивану приспичило по нужде. Он вышел.

А вскоре Люба вынесла грязную посуду. И услышала шепот:

— Смотри, никому не вздумай сказать, что видела меня здесь. Урою, старая курва, — шептал зловеще голос Ивана.

— Я и не собираюсь ничего никому говорить. Это ваши дела, и меня они не касаются И нечего меня запугивать, — отвечал тихий голос Веры Александровны.

«Так, — подумала Люба. — Вот оно что…»

Она вернулась в комнату, надеясь, что Иван не слышал ее шагов в коридоре. Поставила грязную посуду обратно на стол.

— Потом все вместе унесу. Голова что-то кружится, — объяснила матери, глядящей на нее с недоумением.

Вскоре вошел потный, раскрасневшийся Иван.

Сел за стол. Налил себе и брату Григорию водки Потом поглядел на свою мамашу и налил ей тоже.

— Ну, помянем брательника Коляку! — провозгласил он с идиотской улыбкой на лице. — Пусть земля будет ему пухом!

Люба внимательно глядела на него. Заметила, что глазки у него бегают. Да, что-то тут не так…

Закончились поминки. Ушел вдребезги пьяный Сапелкин, уехала и мать. Братья Фомичевы отправились с мамашей спать в Наташину комнату, а Наташа, Толик и Люба легли в большой комнате…

Любе не спалось. Поздно ночью, когда все в доме затихло и из соседней комнаты послышался богатырский храп Пелагеи Васильевны, она на цыпочках прошла туда. Храпели все трое. С колотящимся сердцем нащупала светлый пиджак Ивана, сунула руку в карман, потом — в другой, внутренний. Вот оно… Толстая пачка денег ткнулась ей в руку. Она вышла из комнаты, в руке была пачка сто- и пятидесятирублевых купюр. А между ними было еще что-то. Люба так и ахнула! Это была ручка Николая — неприличная ручка с раздевающейся красавицей. Все ясно. И деньги это его, Николая… Ей с самого начала не верилось, что Николай мог пропить все деньги. Он хоть и пил в последнее время, но головы не терял. Люба пересчитала деньги — пять тысяч. Одну, значит, он на поминки дал. А было шесть. Так… Все ясно. Этот гад утром приехал из Сызрани, убил Николая, родного брата, и взял деньги… Что же ей теперь делать? Что делать? Надо положить деньги на место, тихо, аккуратно, а прямо с раннего утра позвонить следователю Николаеву, Гусев оставил его телефон. Чтобы этот гад не успел и проснуться, как его взяли бы тепленького, с деньгами и ручкой в кармане… Только бы сейчас не проснулся…

Только бы не проснулся…

Нет, вроде бы спят, гады! Ну мамаша, народила сынков, один краше другого. И храпят богатырски… Ну ничего, завтра запоете по-другому, с вас спесь быстро собьют…

Любка тихо положила деньги и ручку во внутренний карман светлого пиджака Ивана и на цыпочках вышла из комнаты. Слава богу, вроде бы никого не потревожила…

Вернулась к себе в комнату и юркнула в постель.

Ей показалось, что Наташа не спит, слишком уж тихо лежит на диване. Не спит, и ладно… Завтра все узнают… Главное, не заснуть, не проспать… А то потом ищи-свищи, хитрющие эти Фомичевы…

Так проворочалась Люба в тревожной полудреме всю ночь. Но не проспала своего времени. Было начало восьмого, когда она тихо выбралась из постели, оделась и выскользнула на улицу — звонить из дома сочла опасным. К счастью, в кармане плаща оказался жетончик. Она набрала домашний номер следователя Николаева.