"Друг от друга" - читать интересную книгу автора (Керр Филип)

34

На визитку инспектора Штрауса Исав пялился, мне показалось, вечность, и наконец пригласил меня войти. Протиснувшись мимо, я учуял запах обеда. Пахло не очень хорошо: стряпали на старом затхлом жире. Дверь он закрыл всего за секунду до того, как янки должен был свернуть за поворот на лестнице и увидеть второй этаж. Я тихонько испустил вздох облегчения.

Прихожая в квартире была такой же, как и этажом выше, — огромная, как автобусная станция. У парадной двери лежал серебряный поднос для почты и высилась стойка для зонтов, сделанная из слоновьей ноги. Но с тем же успехом нога могла принадлежать толстухе в фартуке, возникшей на пороге кухни. Ее поддерживали два костыля, нога у нее была только одна.

— Кто это там, Хайни? — окликнула толстуха.

— Это полиция, дорогая.

— Полиция? — удивилась она. — А что им понадобилось?

Значит, я все-таки оказался прав. Эти люди явно не обращались в полицию.

— Извините, что побеспокоил вас, — начал я, — но в квартире наверху произошел несчастный случай.

— Что случилось?

— Боюсь, на этой стадии расследования я не могу сказать вам ничего определенного. Однако позвольте спросить, когда вы в последний раз видели фрау Варцок? И была ли она одна или с кем-то? А может, вы слышали какой-то необычный шум наверху?

— Мы ее уже больше недели не видим. — Хайни рассеянно расчесывал волосы на руке пальцами. — Я подумал, она уехала. Ее почта так и лежит в ящике.

Сложным маневром женщина на костылях подступила ко мне поближе.

— Мы с ней почти не общаемся, — включилась она. — Здрасте, доброе утро — и все. Она замкнутая тихая женщина.

— Даже когда она дома, мы не очень-то много слышим, — подхватил Хайни. — Только ее пианино, да и то летом, когда окно открыто. Она так красиво играет. До войны даже давала концерты. Когда у людей еще были на музыку деньги.

— Теперь к ней в основном приходят дети и их матери, — сказала жена Хайни. — Она дает уроки музыки.

— Неужели больше никто?

Оба помолчали.

— С неделю назад заходил кое-кто, — сказал Хайни. — Один янки.

— В форме?

— Нет, — покачал он головой. — Но их же сразу отличаешь: походка, башмаки, стрижка. Да по всему понятно.

— А какой из себя был этот янки?

— Хорошо одет. В красивой спортивной куртке. Хорошо отглаженные брюки. Не очень высокий, но и не низкий. Среднего, в общем, роста. В очках. Золотые часы на руке. Очень загорелый. Да, и еще, почему я догадался, что он американец: его машина была припаркована у дверей. Американская, зеленая такая, с «белобокими» шинами.

— Спасибо, — поблагодарил я, забирая назад карточку Инспектора. — Вы нам очень помогли.

— Да что случилось-то? — не сдержала любопытства жена Хайни.

— Если кто спросит, я вам ничего не говорил, — предупредил я. — Мне не положено рассказывать. Пока — нет. Но вы такие достойные люди. Я вижу. Не из тех, чтобы болтать направо-налево. Фрау Варцок мертва. Возможно, ее убили.

— Убили! Здесь? — ошеломленно повторила толстуха. — В нашем доме? В этом районе?

— Я и так уже сказал больше, чем следовало. Послушайте, один из моих подчиненных побеседует с вами о подробностях, но позже. Вам лучше сделать вид в разговоре с ним, будто это для вас новость. Договорились? Иначе меня могут уволить.

Я чуть приоткрыл дверь. Шагов не слышно.

— И получше заприте за мной дверь, — посоветовал я и вышел.

На улице уже совсем стемнело и снова сыпал снег.

Выскочив из здания, я зашагал к стоянке такси, где взял машину до своего отеля. Оставаться в отеле, когда я знал, что Эриком Грузном Международная полиция интересуется не меньше, чем Берни Гюнтером, было невозможно. Быстро соберу вещи, съеду из отеля и зарулю в бар, а там попытаюсь сообразить, что же предпринять дальше.

Когда такси подкатило к отелю, я увидел у входа машину «МП». Меня и так уже поташнивало, а теперь желудок скрутило с новой силой, будто кто-то старательно выжимал его после стирки. Я попросил водителя остановиться на углу. Расплатившись, я с самым безучастным видом, как бы ненароком, замешался в небольшую кучку любопытных зевак, сбившуюся у входа: им явно до смерти хотелось посмотреть, как будут выводить арестованного. Два военных полисмена стояли на страже дверей «Эрцгерцога Райнера», никто не мог ни войти, ни выйти из отеля.

— Что тут за суета? — обратился я к худющему старикану, с любопытством разглядывавшему полицейских.

— Приехали кого-то арестовывать. Но вот кого, не знаю, — с готовностью ответил он.

Я неопределенно покивал и бочком выбрался из толпы, уверенный, что приехали они не иначе как за мной. После случая на кладбище сомневаться не приходилось. Соваться в другой отель я тоже не видел смысла. Если полиция ищет Эрика Грузна, то все отели и пансионы — первое, что они кинутся прочесывать. А потом — железнодорожные вокзалы, автобусные станции, аэропорт. Усиливался ветер, снег сыпал мне в лицо мелкими иголками.

Торопливо шагая по темным улицам, замерзший, преследуемый, уставший, я чувствовал себя маньяком — Питером Лорре в фильме Фрица Ланга «М». Будто действительно это я убил двух женщин. Единственное, что утешало, — у меня есть деньги, и немалые. С деньгами из этой мышеловки еще можно попробовать вывернуться.

На Шварценберген-штрассе я заскочил в венгерский бар «Королева чардаша» продумать следующий ход. В баре играл оркестр с цитрой. Заказав кофе с пирожным, я попытался размышлять под сентиментальную, меланхоличную музыку. Прежде всего требуется подыскать пристанище на ночь, и существует только одно место, где постель можно получить так же легко, как кофе с пирожным, — были бы деньги. Я, конечно, рискую, возвращаясь туда всего лишь через пару лет. Но особого выбора у меня нет. Для меня сейчас риск — нечто неизбежное, как старость — если мне повезет дотянуть до старости, и смерть — если не повезет. И я направился к «Ориенталю» на Петерс-плац.

С его сумеречными кабинками, полураздетыми девицами, иронической пародией на оркестр, сутенерами и проститутками «Ориенталь» весьма напоминал иные из прежних клубов, какие я знавал в Берлине в декадентские застойные времена Веймарской республики. Говорили, что «Ориенталь» был излюбленным местечком венских нацистских бонз — воротил, управлявших городом. Теперь клуб стал излюбленным местом спекулянтов черного рынка и нарождающейся интеллигенции. Из развлечений предлагались тут также кабаре «Египетская ночь» — предлог для многих девушек одеваться, как рабыни, то есть едва прикрываясь лоскутком ткани, — и казино. А где казино, там всегда куча легких денег. А где легкие деньги, там проститутки. Когда я в последний раз заходил в клуб, там толклись непрофессионалки — так, вдовы и сироты, продающиеся за сигареты и шоколад или просто чтобы свести концы с концами. И у меня там случилась интрижка с одной. Имени ее уже не помню. Но с 1947-го все кардинально переменилось. Теперь девушки в «Ориентале» — профи с глазами жесткими и равнодушными, занимает их одно — деньги. Так что теперь подлинно восточными остались только декорации.

По винтовой лестнице я спустился в зал, где оркестр грянул американскую песенку не то «Время для слёз», не то «Мне хочется плакать». Видимо, услышали, что кто-то спускается. Посещать «Ориенталь» американским служащим не разрешалось, но, конечно, если они не в военной форме и с наличными в кармане, их не удержать. Вот почему время от времени в клубе проводились облавы Международного патруля. Но случались они обычно гораздо позднее — к тому времени я уже исчезну. Устроившись в кабинке, я заказал бутылку коньяка, несколько яиц, пачку «Лаки» и, уверенный, что очень скоро найду кровать на ночь, углубился в распутывание клубка событий, произошедших после моего приезда в Вену. И до Вены.

Это было непросто. Насколько я понял, меня подставили — я главный подозреваемый в двух убийствах, — и, по всей видимости, это дело рук ЦРУ. Американцем в зеленой машине мог быть, судя по описанию соседа фрау Варцок, только майор Джейкобс. Но кто такая на самом деле женщина, выступившая под именем фрау Варцок, которая приходила ко мне в Мюнхене в агентство, я понятия не имел. Настоящая фрау Варцок была мертва, убита Джейкобсом или другим агентом ЦРУ. Очень вероятно, что адрес ее мне дали для того, чтобы впутать в убийство. По той же причине Эрик Груэн снабдил меня адресом Веры Мессман. Что означало: все они — Хенкель, Джейкобс и Груэн — действовали заодно. А вот ради какой такой цели, мне пока неведомо.

Принесли коньяк и сигареты. Я налил себе и закурил. У барной стойки уже сбилось несколько девушек, посматривающих в мою сторону. Интересно, у них действует закон старшинства, или, как на стоянке такси, клиентов они разбирают в порядке живой очереди? Я чувствовал себя куском рыбьего филе в проулке, кишащем кошками. Оркестр переключился на песенку «Стань клоуном», что тоже вполне подходило к случаю. Не такой уж я великий детектив, ведь им полагается замечать всякие мелочи. А клоунов, наоборот, легко обдурить — они всегда попадаются на удочку — ради смеха публики. Я исполнил эту роль блестяще.

У стойки спорили две проститутки. Скорее всего, предмет спора — я: кому из них достанется сомнительная честь подцепить меня. Я понадеялся, что достанусь рыженькой. В ней играла хоть какая-то жизнь, а жизнь рядом мне была сейчас остро необходима. Потому что чем больше я размышлял о ситуации, тем сильнее мне хотелось вышибить себе мозги. Будь у меня под рукой пистолет, я всерьез задумался бы над таким вариантом. Но пистолета не было, и я опять взялся ломать голову над ловушкой, в которую угодил.

Если фальшивая Бритта Варцок была связана с Хенкелем, Грузном и Джейкобсом с самого начала, то напрашивается версия, что именно они и подстроили, чтобы я лишился мизинца, а потом попал в госпиталь на попечение Хенкеля. Ведь те парни, которые покалечили меня, отвезли прямиком в госпиталь, так? А нашел меня у дверей Хенкель. Платок, которым я останавливал кровь, вдруг оказывается на месте убийства настоящей Бритты Варцок. Заодно с моей визиткой. Красиво обстряпано. И то, что я лишился половины мизинца, оказалось решающим фактором. Теперь я это понимал. Иначе я вряд ли мог сойти за Эрика Груэна. Конечно, физического сходства между собой и Грузном я не разглядел, пока тот не сбрил бороду. Но они-то наверняка об этом сходстве знали. Возможно, с того самого дня, когда Джейкобс объявился в моем отеле в Дахау. Он ведь тогда сказал, что я кого-то ему напоминаю. Может, тогда же его и осенила идея выдать меня за Эрика Груэна, чтобы настоящий Груэн мог сбежать с новым паспортом. И конечно же идея сработает еще эффективнее, если человека, назвавшегося Эриком Грузном, арестуют за военные преступления. Какие он там совершил? Массовое убийство военнопленных? Или чего похуже? Возможно, преступления, связанные с медициной. Нечто такое гнусное, что Джейкобс не сомневался — следователи любых политических взглядов и религиозных верований не успокоятся, пока не засадят доктора под арест. Немудрено, что Бекемайер и прислуга Элизабет Груэн несказанно удивились, увидев меня в Вене.

И подумать только, фактически я добровольно вызвался приехать сюда! Очень остроумный штрих — подтолкнуть меня вызваться на поездку самому. С маленькой помощью Энгельбертины, разумеется. Где уж мне было что-то сообразить: она так старательно припорашивала мне глаза песком. Отвлекала меня своим роскошным телом. Если б я не поймался на подсказку выдать себя за Эрика Груэна, она, очевидно, выдала бы идею прямым текстом. Но как они могли предвидеть смерть матери Груэна? Разве что кто-то помог старушке отправиться в последний путь. Возможно ли, что сам Груэн спланировал смерть матери? А почему бы и нет? Между матерью и сыном никакой любви не было. И Бекемайер, и Медгэсси — оба удивлялись внезапности кончины старухи. Скорее всего, и ее тоже убил Джейкобс. Или нанял кого-то из ЦРУ или «ОДЕССЫ». Но я никак не мог взять в толк: зачем понадобилось убивать Веру Мессман и настоящую Бритту Варцок?

Одно было ясно вполне: я вел себя как последний кретин. Но на какие же хлопоты они пустились! Я чувствовал себя, как миниатюрная картина старого мастера, которую вставили в массивную, позолоченную, в обильных завитушках раму — они предназначены подчеркивать значимость полотна. Я же, заключенный в раму, казался себе каким-то мелким для такого хитроумного, по-византийски коварного заговора, сплетенного вокруг меня.

Я чувствовал себя марионеткой, жалким клоуном, который только и заслуживает, чтобы его били по лицу, снова и снова.

— Можно присесть?

Подняв глаза, я увидел — победила рыжая. Лицо у нее раскраснелось, словно победа в состязании за удовольствие оказаться в моей компании далась ей нелегко. Чуть привстав, я улыбнулся и указал на стул напротив:

— Пожалуйста, будьте моей гостьей.

— Для того я и здесь. — Рыженькая, плавно изогнувшись, скользнула на стул. Изгибалась она гораздо красивее, чем те, что давали представление на сцене пагоды в «Ориентале». — Меня зовут Лили. А вас?

Я чуть не расхохотался. Моя личная Лили Марлей, мечта солдата! Очень типично для проститутки взять себе имя покрасивее.

— Эрик, — отрекомендовался я. — Желаешь выпить, Лили? — Я знаком подозвал официанта. У него были усы Гинденбурга, голубые глаза Гитлера и манеры Аденауэра. Точно тебя обслуживают пятьдесят лет германской истории. Лили взглянула на официанта надменно.

— Он ведь уже взял бутылку, так? — Официант кивнул. — Тогда принеси только еще бокал. И кофе с молоком. Да, кофе. — Официант кивнул и без слова удалился.

— Ты пьешь кофе? — спросил я.

— Я могла бы заказать рюмку коньяку, но раз ты уже заказал бутылку, то я вольна пить, чего захочу, — объяснила она. — Таково правило. — Рыженькая улыбнулась. — Не возражаешь? Сэкономим тебе немного денег. Да и день у меня сегодня был трудный — днем я работаю в обувном магазине.

— В каком?

— Этого я тебе сказать не могу. Не то еще зайдешь и подведешь меня.

— Но тогда я и себя подведу.

— И то правда, — согласилась девушка. — Но все-таки лучше, чтоб ты не знал. Представь, какой шок, если ты увидишь меня настоящую, как я приношу туфли и помогаю покупателям натягивать их на ноги.

Она угостилась моей сигареткой, и, поднося девушке спичку, я получше рассмотрел ее. Зеленые, алчно поблескивавшие глаза, очень белые меленькие зубы, чуть выдающаяся вперед нижняя челюсть. У остренького носа — легкая россыпь веснушек. Из-за этого девушка казалась проницательной и смекалистой, может, такой она и была.

Яйца мне принесли вместе с ее кофе, наполовину разбавленным молоком. Пока я ел, девушка болтала о себе и курила, прихлебывая кофе и запивая его капелькой коньяку.

— А я тебя раньше тут не видела, — заметила она.

— Да, я давненько сюда не заглядывал, — покивал я. — Сейчас я живу в Мюнхене.

— Мне бы тоже хотелось жить в Мюнхене. Где-нибудь подальше от Вены, во всяком случае. Там, где рядом нет Иванов.

— Ты думаешь, янки лучше?

— А ты так не считаешь?

Я отмолчался. Ее вовсе не интересовало мое мнение об американцах.

— Как насчет того, чтобы поехать к тебе?

— Эй, прекрати красть мои реплики! — воскликнула рыженькая. — Это мне полагается пригласить тебя.

— Извини.

— И вообще, чего ты так спешишь?

— Я весь день на ногах провел. А ты сама знаешь, каково это.

Она постучала по бутылке ногтем, длиннющим, как нож для разрезания бумаги.

— Эрик, ты ведь не травяной чаек попиваешь, — строго сказала она. — Он скорее уложит тебя, чем ты подцепишь меня.

Я протянул руку через стол, чуть приподняв — давая ей увидеть стошиллинговую купюру у меня в ладони.

— Мне требуется немножко заботы, и все. Никаких изысков. Это будет самая легкая сотня, какую ты сунешь себе в бюстгальтер.

Рыженькая рассматривала сотенную, точно предложение каннибала насчет бесплатного ланча.

— Тебе нужен отель, мистер, — заключила она. — Не девушка.

— Мне не нравятся отели. Люди сидят в одиночестве у себя в номере, в ожидании, пока нужно будет собирать вещи. А мне так не хочется.

— Какого черта! — Она прикрыла мою ладонь своей. — Я тоже не прочь смотаться отсюда пораньше.