"Друг от друга" - читать интересную книгу автора (Керр Филип)

23

Мы неплохо ладили, Груэн и я. Спустя короткое время он мне даже стал нравиться. Уже много лет у меня не было никаких друзей. Еще и из-за этого я скучал по Кирстен. Она долго была моим лучшим другом, а не только женой и любовницей. До наших бесед с Груэном я даже не понимал, как сильно мне недостает друга. Было что-то в этом человеке, что импонировало мне. Может быть, то, что он, прикованный к инвалидной коляске, все-таки сохранял бодрость духа; бодрее меня, во всяком случае, он был точно. Хотя это в общем-то нетрудно. А может, мне нравилось то, что он всегда находился в хорошем настроении, хотя со здоровьем у него была беда: случались дни, когда ему бывало так худо, что он даже с кровати встать не мог, и тогда я оставался наедине с Энгельбертиной. Изредка, когда он чувствовал себя достаточно хорошо, он ездил с Хенкелем в лабораторию в Партенкирхен. До войны Груэн был врачом, и ему доставляло удовольствие помогать Хенкелю. В таких случаях я тоже оставался вдвоем с Энгельбертиной.

Когда мне стало получше, я начал вывозить Груэна на прогулки: катал его с часок по саду взад-вперед. Хенкель оказался прав: для поправки моего здоровья Мёнх оказался местом лучше некуда. Воздух тут был свеж, как утренняя роса на горечавках, а зрелище, открывавшееся на гору и долину, постепенно размягчало мое сердце. В альпийских лугах жизнь стала представляться мне гораздо приятнее, чем раньше, тем более что и дом, и условия были тут по высшему разряду.

Как-то, когда мы прогуливались по тропинке, отлого спускавшейся по склону горы, я поймал пристальный взгляд Груэна, устремленный на мою руку, лежавшую на подлокотнике его кресла.

— Надо же, а я только сейчас заметил… — проговорил он.

— Что?

— У тебя же нет мизинца.

— Вообще-то один есть, — возразил я. — Но было время, когда имелось два. По одному на каждой руке.

— Еще детектив называется, — проворчал Эрик, подняв левую руку и показывая, что и у него тоже мизинец отсутствует. В точности как у меня. — Вот тебе и твоя наблюдательность. Знаешь, я уже начинаю сомневаться, друг мой, что ты вообще работал детективом. А если ты им и был, то вряд ли таким уж замечательным. Как там говорил Шерлок Холмс доктору Ватсону? Ты смотришь, но не видишь. — Ухмыльнувшись, Груэн подкрутил кончик уса, явно наслаждаясь моим удивлением и минутным замешательством.

— Что за чушь ты несешь! — заспорил я. — Ты сам знаешь, что не прав. Ведь я для того сюда и приехал, чтобы отключиться на какое-то время от прежней жизни. Что я и стараюсь делать.

— Пустые отговорки, Гюнтер. Сейчас ты скажешь, что болен, или еще какую-нибудь чепуховину выдумаешь. Например: ты не заметил, что у меня нет мизинца, оттого что после побоев у тебя отошла сетчатка глаза. И потому же не замечаешь, что Энгельбертина немного влюблена в тебя.

— Что? — Я остановил коляску, стукнув по тормозу, и обошел Груэна спереди.

— Ну да, это же бросается в глаза. — Он улыбнулся. — А еще называешь себя детективом.

— Про что это ты — влюблена?

— Я не говорю — безумно. Я говорю — немного. — Вытащив трубку, Эрик принялся набивать ее. — Нет, ничего такого она не говорила. Но ведь я хорошо ее знаю. Достаточно хорошо, чтобы понимать: влюбиться так, немного — вот и все, на что способна бедная женщина. — Груэн похлопал себя по карманам. — Кажется, забыл спички. У тебя нет с собой?

— Чем докажешь? — Я кинул ему коробок.

— Теперь уже поздно изображать из себя настоящего детектива! — хохотнул он. — Твоей репутации нанесен непоправимый ущерб. — Он истратил две спички, пока ему удалось раскурить трубку, и он перебросил коробок мне обратно. — Доказательства? Ну, не знаю. То, как она смотрит на тебя. Когда Энгельбертина видит тебя, дружище, ее глаза неотступно следуют за тобой. А когда говорит с тобой, то без конца поправляет волосы. А стоит тебе уйти из комнаты, тут же закусывает губу, как будто ей тебя уже не хватает. Поверь мне, Берни, признаки мне известны. Есть две вещи в жизни, на какие у меня особое чутье. Резиновые шины и любовные романы. Хочешь верь, хочешь нет, но я был великим ходоком. Сейчас я, конечно, в инвалидной коляске, но в женщинах разбираюсь по-прежнему недурно. — Пыхнув трубкой, Эрик ухмыльнулся мне. — Не сомневайся, она немного влюблена в тебя. Изумлен, да? Признаться, я и сам удивляюсь. Удивляюсь и немного, могу признаться, ревную. Но что поделать, ошибка весьма распространенная: всегда предполагаешь, раз девушка хороша собой, то и вкус в выборе мужчин у нее хорош.

Я расхохотался:

— Она, пожалуй, и влюбилась бы в тебя, не красуйся у тебя на физиономии проволочная мочалка.

Эрик смущенно потеребил бороду.

— Считаешь, мне следует избавиться от нее?

— Будь я на твоем месте, то сунул бы ее в мешок, добавил парочку камней поувесистее и поискал хорошую глубокую речку. Чтоб сразу избавить беднягу от мучений.

— Но мне нравится моя борода, — заспорил он. — Я так долго ее отращивал.

— Призовую тыкву выращивать тоже долго. Но ее же не тащат с собой в постель.

— Наверное, ты прав, — как всегда добродушно уступил он. — Хотя могу назвать причины и поважнее, чем борода, отчего Энгельбертина не заинтересовалась мной. В войну я потерял способность пользоваться не только ногами.

— А как все произошло?

— Особо тут рассказывать нечего. Правда. Нужно только знать, как действует бронебойный снаряд. Никаких разрывных зарядов. Он пробивает броню танка, а потом уже прыгает внутри, как резиновый мяч, убивая и калеча все, обо что ударяется, пока не иссякнет энергия. Просто, но очень эффективно. Я единственный, кто выжил в моем танке. Хотя тогда это было трудно заметить. Жизнь мне спас Генрих. Если б он не был врачом, то меня тут не было бы.

— А как вы познакомились?

— Мы знали друг друга еще до войны, — ответил он. — Встретились в медицинском колледже во Франкфурте в тысяча девятьсот двадцать восьмом. Мне полагалось бы учиться в Вене, где я родился, но случилось так, что мне пришлось спешно оттуда уехать. Была одна девушка, я бросил ее в интересном положении. Ну, понимаешь, как это бывает. Эпизод, боюсь, довольно-таки постыдный. Но ведь всякое случается, правда? После окончания колледжа я получил работу в госпитале в Западной Африке, поработал там немного. Потом — Бремен. А когда началась война, нас с Генрихом перестало занимать спасение жизней людей. И мы вступили в Ваффен СС. Генриха интересовали танки — его интересует все, у чего есть мотор. А я увязался за компанию, так сказать. Родители не очень-то обрадовались, что я выбрал военную службу. Им не нравился ни Гитлер, ни нацизм. Сейчас отец уже умер, а мать со мной не разговаривает с самой войны. Ну, в общем, для нас с Генрихом все шло хорошо до тех пор, пока меня не ранило. Вот и вся моя история. Ни медалей у меня, ни славы. Но попрошу без жалости, с твоего позволения. Если честно, досталось мне по заслугам. Однажды я поступил дурно. И я не про девушку. Я про службу в СС, про то, как мы пронеслись через Францию и Голландию, убивая людей, когда нам взбредет в голову.

— Все мы совершали поступки, которыми не можем гордиться, — тихо сказал я.

— Может, и так. Иногда мне даже трудно поверить, что подобное вообще происходило.

— В этом и разница между войной и миром, вот и все. На войне убийства представляются уместными и вполне обычными. А в мирное время все по-другому. В мирное время человек беспокоится, как бы после убийства на ковре не осталось жуткого грязного пятна. Беспокойство из-за грязи на ковре и возможных последствий убийства — и есть единственная реальная разница между войной и миром. — Я схватился за сигарету. — Еще не Толстой, но я буду оттачивать свой афоризм и дальше.

— А мне нравится, — одобрил Эрик. — Хотя бы потому, что гораздо короче, чем у Толстого. Последнее время я засыпаю, если читаю что-то длиннее автобусного билета. Ты мне нравишься, Берни. А потому я даже дам тебе хороший совет насчет Энгельбертины.

— Ты, Эрик, мне тоже нравишься. Но ни к чему советовать мне держаться от нее подальше потому, что ты относишься к ней, как к сестре. Хочешь верь, хочешь нет, но я не из тех, кто пользуется случаем.

— В том-то и дело, — сказал он. — Ты не мог бы использовать Энгельбертину, даже будь твое имя Свенгали,[17] а она рвалась бы петь в отеле «Реджина Палас». Нет, если кто и воспользуется случаем, так это она. Поверь мне. Это тебе следует соблюдать осторожность. Она будет играть на тебе, как на «Стейнвее», стоит тебе пустить ее на краешек вертящегося стула у рояля. Иногда, когда на тебе играют, это даже развлекает. Но только в том случае, если тебе про эту игру известно, и ты ничего не имеешь против. Говорю я тебе все это только затем, чтоб ты не слишком увлекся ею. И запомни: девушка не из тех, на ком женятся. — Эрик вынул изо рта трубку и задумчиво оглядел чашечку. Я опять кинул ему спички. — Энгельбертина уже замужем.

— Уловил. Ее муж сгинул с концами в каком-то лагере.

— Нет. Вовсе нет. Он — американский солдат. Энгельбертина вышла за него замуж, а вскоре он испарился. Скорее всего дезертировал. И от нее, и из армии. Сущее безобразие, если ты допустишь, чтобы она оболванила тебя и навязалась в клиентки, поручив тебе разыскивать ее мужа. Он парень никчемный, и лучше, чтоб так и оставался в пропавших. Лучше для всех.

— Но это уж ее дело, верно? Она большая девочка.

— Да, вижу, это ты заметил, — поддразнил Эрик. — Поступай как знаешь, легавый. Только не жалуйся потом, что я тебя не предупреждал.

Щелчком отбросив сигарету, я ударил по тормозу на коляске.

— Не переживай, — бросил я ему. — Я покончил со всеми блондинками и исчезнувшими мужьями. И мизинец-то свой я потерял из-за розысков пропавшего мужа. А я таким методам обучения поддаюсь легко. Как собака Павлова. Пусть какая-нибудь домохозяйка только намекнет, что ее старик припозднился после карточной игры и не могу ли я отправиться поискать его, как я тут же кинусь надевать железные рукавицы, обряжаться в доспехи. — Я покачал головой. — Я старею, Эрик. И уже не подскакиваю так высоко, как прежде, после того как меня изобьют.

Я покатил Грузна обратно в дом. Он устал и сразу отправился в постель, а я прошел к себе в комнату. Через минуту раздался стук в дверь. Энгельбертина. В руке она держала пистолет. Маузер. Предназначенный для стрельбы по дичи, покрупнее мышей. К счастью, не направленный на меня.

— Подумала, может, ты спрячешь его… — начала она.

— Только не говори, что убила кого-то.

— Нет, но боюсь, что Эрик может убить себя. Понимаешь, это его пистолет. Иногда Эрик впадает в депрессию, и мне кажется, бывает готов покончить с собой. Я решила, лучше спрятать оружие где-нибудь в безопасном месте.

— Большая штуковина. — Я забрал у нее пистолет и проверил, стоит ли он на предохранителе. Нет, не стоит. Я нажал на предохранитель. — Эрик и сам может позаботиться о своем оружии. Да и не производит он впечатление человека, способного на самоубийство.

— Это все напускное! — возразила Энгельбертина. — Вся эта его жизнерадостность. Он совсем не такой. Я хотела выбросить пистолет, но потом подумала, нет, нельзя. Кто-то может найти, и произойдет несчастный случай. И еще подумала, ты ведь детектив и сумеешь разобраться, как поступить правильно. — Она порывисто схватила меня за руку. — Ну пожалуйста! Если ему придется просить пистолет у тебя, то за время вашего разговора может передумать.

— Ладно, — уступил я.

Когда Энгельбертина ушла, я спрятал маузер в ванной, позади сушильного шкафа.

Как обычно, из кухни доносились вкусные запахи. Интересно, что будет на обед, гадал я. А еще гадал, правда ли то, что Груэн сказал про Энгельбертину. Ждать, пока все мои сомнения развеются, мне оставалось недолго.