Галина Никулина Трое в одной мастерской

Олег Кочакидзе, Алик Словинский, Юра Чикваидзе и я смотрим на старый город. На противоположном берегу Куры, готовые вот-вот сорваться с кручи в воду, тесно лепятся друг к другу старые дома. Ажурные большие балконы делают их открытыми небу и солнцу. Горы плотно и разновысоко сомкнулись вокруг Тбилиси (глаза потом не скоро привыкнут к равнине). Ни асфальт, ни машины не в состоянии приглушить первозданные краски Грузии, воздух гор и земли…

Олег, Алик и Юра не светской любезности ради, а заинтересованно и преданно показывают мне свой город, смотрят на него глазами художников, старожилов и одновременно — как бы свежим взором заезжего человека. Этот клок земли, похожий на рейнские берега со средневековыми замками, на Венецию, Альпы и вместе с тем ни на что не похожий, неповторимый, лежит на их полотнах, преображенный их видением.

Изредка мои спутники бросают скупые слова.

Широкий, крепкий, энергичный Кочакидзе с лицом удивительно переменчивым — то пасмурным, то освещенным детской, распахнутой радостью, то шквально хохочущим:

— Театр. Не правда? Хорошая декорация.

Словинский — изящный и сдержанный, за сдержанностью его прячется ум живой и непосредственный, в чем, я надеюсь, вы еще убедитесь:

— Старый город…

Чикваидзе — человек мечтательный, с неизменной рассеянной доброжелательнейшей улыбкой:

— Красиво. Всегда торжественно, таинственно.

И обращаясь ко мне:

— Тебе нравится?

Мне очень все нравилось. Это было, пожалуй, сильнее, чем мои воспоминания от юношеских встреч с этими местами. Я испытывала знакомое и странное чувство досады от неумения выразить свои ощущения стихами. И бессильно повторяла про себя удивительное имя грузинской травы — пряной и загадочной: джонджоли, джонджоли…

А потом мы поехали в мастерскую. В просторную, светлую мастерскую на мансарде большого дома. Не дожидаясь моих вопросов, все трое принялись рисовать, не мешая мне смотреть работы, которые приковали меня сразу же. О них я еще скажу, а сейчас пора бы рассказать, как встретились три человека и как они стали «одним художником».

Они были студентами архитектурного факультета Тбилисской Академии художеств. В 1957 году к открытию Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве был объявлен конкурс на плакат. Александр Словинский, Юрий Чикваидзе и Олег Кочакидзе — каждый из них — представили свой вариант. Все три плаката, выдержав испытания, участвовали в фестивале и стали поводом для более внимательного знакомства молодых людей. Это время художники считают не только началом их дружбы, но и моментом зарождения их творческого союза.

Всех троих увлекал театр. Их первой работой был спектакль в Тбилисском театре юного зрителя — «Волшебный платок» (1959 год). Это была сказка о мальчике, который жаждет приключений, включающих весь «набор» пиратских мальчишеских мечтаний. Со сказкой художники не расстаются и по сей день, и не только как сценографы. Грузинским детям хорошо знакомы иллюстрации художников, за последние годы они оформили более 20 книг, и среди них немало популярных народных сказок.

Окончив Академию, Юра, Олег и Алик стали архитекторами. За четыре года они успели сделать несколько проектов, уже тогда они не мыслили своего творческого бытия друг без друга, и потому не только их работа в театре, но их архитектурные проекты были совместными. Настал день, когда они подали заявления в проектном институте, чтобы расстаться с архитектурой. Расставание их с этой старой музой было, правда, частичным. Труд театрального художника очень специфичен и требует в силу синтетической природы своей совмещения многих профессий.

О. Кочакидзе, А. Словинский, Ю. Чикваидзе работают над декорационным решением спектакля во всем его сценическом многообразии. Их работы «перешагивают» и за стены театра: каждый оформленный ими спектакль «снабжен» плакатом, который создают сами художники. Их плакаты точны, изысканны и лаконичны. «Всякое искусство есть умение жертвовать», — так однажды сказал Дега. Именно этим лаконизмом — «родной сестрой таланта» отмечены плакаты. И хотя решены они в разной манере, «рука» художников легко узнаваема, будь то плакат к «Маленькому принцу» Экзюпери (с трогательнейшим и беззащитным барашком, подсказанный самим писателем), илп плакат к спектаклю Д. Флетчера «Укрощение укротителя» — сочный и радостный по цвету, или плакат к «Старым зурначам» М. Элиозишвили с тремя острохарактерными физиономиями. Успех художников в плакатной и книжной графике не случаен, они же и начинали с плаката.

Несколько из 30 спектаклей, оформленных О. Кочакидзе, А. Словинским и Ю. Чикваидзе, — в репертуаре московских театров. Последняя их работа — пьеса О. Иоселиани «Пока арба не перевернулась» (в театре имени Гоголя).

На сцене — причудливое экзотическое дерево хитроумной конструкции. Около него концентрируется действие. Оно будто символ семьи, генеалогического древа (разве это не есть элемент режиссирования, «телесного» воплощения идеи пьесы?). Вообще художники идут oт пьесы, материала, что ничуть не мешает им мыслить оригинально, обогащая спектакль неожиданными выдумками. Им интересно было оформлять яркий, импровизированный спектакль «Чинчрака», щедро предоставивший выход их фантазии, так же как и мюзикл «Робин Гуд». Не менее увлек их когда-то полюсный по эстетике театр Б. Брехта («Что тот солдат, что этот»), давший им возможность предложить свое, очень индивидуальное понимание этого театра. Вместе с тем в спектакле «Старые зурначи» они пошли по иному пути.

Художники прочли «Зурначей» и один раз, и второй, и третий, думали, спорили — решение не приходило. Герои «Зурначей» — три старых человека, музыканта, которые оказались будто анахронизмом в современной жизни. И действие в пьесе развивается медленно: трое стариков выходят во дворик, садятся греться на солнышке… В конце концов о них вспоминают во время свадьбы, их приглашают, и они, играя на своих старых инструментах, сразу обретают радость и цель бытия в служении людям. Ход был найден после очередного чтения пьесы, его подсказал внутренний мир, психология самих героев, которая вызывала неизбежные ассоциации с простодушными, обаятельными и добрыми героями Нико Пиросманишвили.

Художники так и оформили спектакль, создав своего рода монтаж по мотивам Пиросмани.

Странные, точнее, сложные отношения складываются порой между человеком и произведением искусства. Отношения, подобные человеческим: возможно увлечение с первого взгляда, которое перерастает потом в истинное чувство, привязанность или, наоборот, улетучивается. Бывает, то, что поначалу не тронуло тебя, потом заставляет вновь и вновь возвращаться, увлечься и даже полюбить…

В мастерской я впервые увидела живописные работы художников. Я знала, что, кроме театра, графики, монументально-декоративного искусства, их влечет и масляная живопись.

Меня заворожило полотно, которое, как я позже узнала, художник назвал «Борьба в Шиндиси». Работа написана размашисто, широкими мазками. Гармония ее как раз в единстве темы, мысли и манеры исполнения. Вначале поражает интенсивный цвет, вихрь, само движение, темперамент. Позже, очнувшись от первого впечатления, рассматриваешь фигуры борющихся (на переднем плане), головы зрителей (второй план), пейзаж (третий план). Кажется, что работа выполнена стремительно, в едином порыве. Но не простое, «многоярусное» композиционное решение выдает долгую работу мысли художника. В этой картине борьба вырастает в некий символ вечного движения, радости бытия.

Мне кажется, что истинное искусство обладает способностью подчинять властно, рядом с ним не хочется громко разговаривать, размахивать руками. Вопрос о том, как удалось этого достигнуть творцу, вопрос техники, методов вторичен, он может возникнуть позже, во всяком случае, после некоторого ослабления первой эмоциональной реакции. Когда на сцене была Галина Уланова, не только не хотелось считать ее пируэты, о них просто не думалось. То же самое можно сказать о танце Натальи Бессмертновой — не то, чтоб оскорбительно заниматься подсчетом ее пируэтов, — невозможно. Это, наверное, было бы так же нелепо, как, оказавшись рядом с плачущим человеком (вместо сочувствия, помощи или хотя бы деликатного молчания), начать с интересом рассматривать его носовой платок, мокрый от слез.

Автора «Борьбы в Шиндиси» — Олега Кочакидзе влечет прежде всего человек в движении. Он откровенно любуется неожиданностью жеста, позы, сравнивает натуры ищет контрасты. Отсюда понятен его интерес к цирку, театру, спорту миру, который позволяет наиболее остро наблюдать движение, чувствовать ритм («Пантомима», «Цирк», «Танец»…). Его мазки делаются мягче, когда художник любуется женским телом, его пластикой — такова, например, «Серная баня». Его портреты ироничны. Кажется, что художника и в лице человека интересует одна доминирующая мысль, наиболее полно выражающая его суть. И в пейзажах этого художника нет умиротворенности, мягкой гармонии, они тоже в движении — экспрессивны, взволнованны.

Мироощущение Юрия Чикваидзе, проявившееся в его работах, более созерцательно, нет, не спокойно, скорее тревожно, но мягко. Ему прежде всего интересна духовная суть человека. И не случайно он пишет портреты близких людей. Все его работы озарены любовью к предмету изображения, будь то человек или пейзаж. Скованные беспомощным ожиданием печальные женщина и мальчик («Портрет жены и сына»), несколько таинственный, очень южный пейзаж («Старый город» и «Тбилиси вечером»)… Глядя на даты, несложно заметить, что с годами меняется отношение художника и к цвету (он делается более эмоциональным) и к самой манере изображения (ставшей менее плоскостной).

Искания третьего художника — в сфере колористических решений. Очень привлекательна его работа «Продавцы цветов», где в каком-то странном недиссонирующем противоречии — нежные тона и широкий энергичный мазок. Интересны, взволнованны и некоторые его пейзажи. Они с нарочито искаженными вертикалями и горизонталями, с «испорченной» геометрией.

В парке имени Кирова в Тбилиси стоит современное здание, опоясанное галереями. Это шахматный клуб. Интерьер его оформили О. Кочакидзе, А. Словинский и Ю. Чикваидзе. Большие панно — резьба по камню, дереву и инкрустация — являют собой сцены из «жизни» шахматных фигур. Выразительные ферзи и пешки, ладьи и короли веселы, загадочны и галантны. Особенно привлекательны инкрустированные панно — эдакие огромные деревянные гобелены, теплые по фактуре и цвету. Колористическое решение их строится на естественном цветовом контрасте разных пород дерева. 12 таких гобеленов украшают стены фойе и уютного полукруглого зрительного зала — здесь они особенно органично входят в архитектурную плоть здания.

Работа художников в монументально-декоративном искусстве по-своему возобновляет их контакты с архитектурой, они тонко чувствуют проект, стараясь своими декоративными решениями не подавить, а обогатить его. Таковы их работы в Новом Адлере и в известном архитектурном ансамбле в Пицунде.

Самого неразговорчивого человека можно «разговорить», важно только, чтобы человек ощутил твой истинный интерес к его труду и проблемам — не просто «корреспондентский», но и человеческий. Ну, а как быть, когда героев сразу три и заняты они одним делом, и они не любят говорить о себе, и отношения складываются с ними самые товарищеские? Не устраивать же пресс-конференцию («ваши творческие планы?», «ваши идеалы в искусстве?» и т. д.). Я поступила так: написала вопросы и попросила каждого ответить на них (отступая от их творческих законов: самостоятельно, не советуясь друг с другом). Пожалуй, я избрала правильный путь: не только сами ответы, но и то, как мне удалось их заполучить, кое-что сказали о характере моих героев. Юра принес свои записи через день и сказал: «Извини, что задержал, трудно было». Алик отдал ответы за несколько часов до моего отъезда со словами: «Ну и задачу ты задала, проще целую стеку расписать». Олег на вопросы не ответил, недовольно сказав: «Хочешь, картинку нарисую?» Он все-таки прислал ответы (думаю, что Алик и Юра были моими ходатаями) через две недели после того, как я вернулась в Москву.

Вот некоторые вопросы и некоторые ответы на них.

1. Представьте себе немыслимую ситуацию, отвлекитесь от времени и границ: существует одна огромная студия, где работают многие великие мастера прошлого и наших дней. К кому вы бы пошли учиться работать? Почему?

О. КОЧАКИДЗЕ на этот вопрос не ответил.

А. СЛОВИНСКИЙ. Наверное, я бы не захотел оказаться перед таким выбором (несмотря на всю заманчивость предложения). Это скорее сюжет для фантастической литературы с небольшими кошмарчиками: художник (обыкновенный художник, не гений), попавший в грандиозную компанию гениев, теряется перед выбором, мечется от одного к другому и в результате сходит с ума или в крайнем случае переквалифицируется в искусствоведа.

А если серьезно, то я не могу назвать конкретного имени, потому что их много и они очень разные. Ведь нельзя же одновременно учиться у Кранаха и Шагала, Брейгеля и Модильяни, хотя восхищаться ими одновременно можно.

Я имею в виду под словом «ученик» восприятие как образа видения, так и манеры исполнения. Несомненно, мы все подвергались и подвергаемся влиянию и не только признанных мастеров, но и своих коллег также. Это неизбежное явление, хотя часто приводит к противоположному результату, то есть отрицанию и созданию нового. Все дело в дозах. Ученичество — одна степень, влияние — другая. У каждого времени, эпохи свой стиль и свои течения, которые были бы невозможны без влияний. Но это уже азбучные истины, прошу прощения.

А вообще было бы замечательно пройтись по этой студии медленным шагом, посмотреть на всех их вблизи, увидеть, как они кладут краски на холст, как выглядят, как разговаривают, пожать каждому руку и перекинуться парой слов.

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Такую ситуацию представить трудно, так же как и назвать любимого художника. Учиться техническим навыкам и получать академические знания совсем не обязательно у великих художников. Увлечение разными художниками пришло в разные годы. Многие прошли бесследно, а некоторые остались. Это Сезанн, Брейгель, Пиросмани, Гольбейн, Моне, Джотто, Фальк, Шагал, Модильяни, Боттичелли, Гоген. Не сомневаюсь, что со временем в этом списке может что-то измениться.

2. Сколько часов в день вы работаете?

О. КОЧАКИДЗЕ. То много, то меньше.

А. СЛОВИНСКИЙ. Не менее 8–9 часов в сутки.

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. В среднем 7–8 часов в день.

3. Сколько лет вы еще думаете работать вместе?

О. КОЧАКИДЗЕ. Всегда.

А. СЛОВИНСКИЙ. Если позволите, обойдем громкие слова.

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Я думаю, всегда.

4. Что вы больше всего цените в людях?

О. КОЧАКИДЗЕ. Сдержанность, порядочность.

А. СЛОВИНСКИЙ. Интеллигентность в самом широком смысле этого слова (я не имею в виду только образовательный ценз) + чувство юмора + честность + умение включаться «на всю катушку» в любое дело (работа, спорт, развлечение).

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Порядочность, чувство юмора, верность чувству долга, умение ценить дружбу.

5. Как вы проводите свободное время?

О. КОЧАКИДЗЕ. По-разному.

А. СЛОВИНСКИЙ. К сожалению, его не бывает. Неплохо было бы его иметь, чтобы смотреть и самому играть в футбол, ездить в разные города и страны, танцевать с красивыми женщинами, рисовать их и вообще рисовать просто так, без заказа.

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Слушаю музыку, играю сам, читаю, встречаюсь с друзьями, смотрю телевизор. Иногда чиню мебель, водопроводные краны и вставляю выбитые стекла (для дома, для семьи).

О скромном Юрином «играю сам» можно бы немало написать. Он хорошо «играет сам» на фортепьяно. Настолько хорошо, что люди специально приходят его слушать, вообще двери их гостеприимного дома днем и ночью готовы распахнуться перед друзьями.

Но вернемся к вопросам и ответам. Остался один, последний.

6. Как случилось, что вы стали художником?

О. КОЧАКИДЗЕ. Видно, так было надо.

А. СЛОВИНСКИЙ. Как говорится, с детства мечта. И, наверное, потому поступил на архитектурный факультет, так как был преисполнен столь великим благоговением и трепетом перед высоким званием «художник», что испугался. Лишь потом, поняв, что среди них не все гении, можно быть и простым художником, перешел от архитекторов в цех художников, где и пребываю…

(Как-то в разговоре со мной Алик сказал еще определеннее: когда я понял, что моя мечта о карьере пожарника не осуществится, было мне тогда 6 или 7 лет, я уже знал, что стану художником. Мама почувствовала мое влечение и много со мной рисовала.)

Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Много рисовал с детства. Родители поддержали мое увлечение. В десять лет уже был уверен, что стану художником. Перед вступительным экзаменом испугался и подал документы на архитектурный факультет. Я быстро понял, что совершил ошибку. Олег и Алик помогли мне исправить ее.

Ответы я перечитала несколько раз. И как бы в шутку и наспех ни были они написаны, в них ясно просматривается и натура каждого и, главное, духовная, нравственная и эстетическая общность взглядов художников…

Я пишу и вижу всех троих. И боюсь их суда. Они истинно скромны и не терпят громких слов. Им не нужен панегирик. Но панегирика и нет. Мне только хочется добавить штрих к их портрету, точнее, к эскизу. Один из художников был болен. Тяжело. Он перенес операцию на сердце. Оперировали его в Москве. Долго, пока он не мог работать, друзья работали вдвоем. И везде — в театральных афишах и на титульных листах книг — стояли три имени. Они не любят об этом говорить, это я узнала от их близких. Я не вижу в их поступке ничего удивительного. Поступок как поступок, норма человеческого общения, соблюдение закона дружбы, и он для них свят. Только об этом я и хотела сказать.

Когда-то в начале пути художники объявили среди друзей конкурс на псевдоним, предлагая заманчивые награды победителю. Но требовательное трио так и не назвало победителя и осталось при всех трех своих именах. Длинно, конечно. Еще в театральной программе куда ни шло, а вот, когда на одной небольшой детской книжке стоят три имени… Длинно и корреспондентам неудобно. А с другой стороны, я с удовольствием полностью напишу все три имени этих интересных, вдумчивых мастеров, безусловно, талантливых: Олег Кочакидзе, Александр Словинский, Юрий Чикваидзе. Их имена уже давно стоят рядом с именами самых интересных театральных художников, которыми вообще так богата Грузия.