"Этот бессмертный" - читать интересную книгу автора (Желязны Роджер)

Глава 5

Наша фелука медленно продвигалась по тому ослепительному водному пути, что прокладывает себе река вдоль величественных серых колоннад Луксора. Миштиго сидел спиной ко мне, разглядывая колонны и описывая попутные впечатления.

– Где мы сойдем на берег?

– Примерно в миле отсюда. Так что, может быть, мне лучше все же рассказать вам про боадила.

– Я знаю, что такое боадил. Я же говорил, что изучал ваш мир.

– Хо-хо. Одно дело – читать о нем…

– Но я их и видел. В Земном Саду на Талере их целых четыре штуки. Это совсем другое дело – видеть их в бассейне.

– Имея вас с Хасаном на борту, мы напоминаем настоящий плавучий арсенал. Я насчитал три гранаты у вас на поясе и четыре – у него.

– Вам не удастся воспользоваться гранатой, когда он на вас навалится – иначе придется пожертвовать собой. А если он будет хоть немного дальше, то вы в него не попадете. Они слишком быстро двигаются.

Миштиго наконец повернулся ко мне.

– Так что же вы используете против них?

Я залез в свою галабию (здесь я одевался на местный манер) и вытащил оружие, которое всегда стараюсь иметь под рукой, когда двигаюсь этой дорогой.

Он внимательно осмотрел предмет.

– Как это называется?

– Это автомат. Стреляет мета-цианидными пулями – убойная сила при прямом попадании до тонны. Точность стрельбы не очень высокая, но этого и не требуется. Форма заимствована у автомата «Шмайсер», применявшегося в ХХ веке.

– Он не слишком удобен. И что, с его помощью можно остановить боадила?

– Если повезет. В одном из ящиков у меня есть еще пара автоматов.

Хотите штучку?

– Спасибо, нет. – Он помолчал. – Но можете рассказать мне о боадиле поподробнее. По правде говоря, я тогда едва на них глянул, к тому же они были почти целиком в воде.

– Ну… Голова вроде крокодильей, только больше. Примерно сорок футов в длину. Может скручиваться в большой мяч с зубами. Быстро двигается и в воде, и на суше – и с каждого бока чертова уйма маленьких лап.

– Сколько именно? – прервал он.

– Мм… – я задумался. – Сказать вам честно, я никогда их не считал.

Секундочку.

– Эй, Джордж, – крикнул я в том направлении, где в тени паруса дремал выдающийся главный биолог Земли. – Сколько лап у боадила? Он встал, слегка потянулся и подошел к нам.

– Боадилы, – пробормотал он, задумчиво ковыряя пальцем в ухе – будто роясь во внутренней картотеке. – Они определенно из класса рептилий – в этом мы уверены. Но вот относятся ли они к отряду крокодилов, подотряду себя самих, или же к отряду сквамат, подотряду лацертилий, семейству неопод, на чем не вполне серьезно настаивает мой коллега с Талера, – тут определенного мнения нет. Мне они чем-то напоминают выполненные до Трех Дней предположительные изображения мезозойского фитозавра – плюс еще бесчисленные лапки и повадки боа-констриктора. Так что сам я склонен относить боадила к отряду крокодилов.

Он оперся о бортик и уставился вниз, на поблескивающую воду.

Я понял, что он не собирается продолжать, поэтому повторил вопрос.

– Так сколько же у него лап?

– Что? Лап? Никогда их не считал. Однако, если нам повезет, то такая возможность представится. В этих местах их полно. У меня был один молодой, но он протянул недолго.

– А что с ним случилось? – спросил Миштиго.

– Его сожрал мой мегадоноплат.

– Мегадоноплат?

– Что-то вроде утконоса с зубами, – объяснил я, – и ростом около десяти футов. Только представьте себе. Насколько нам известно, их встречали всего три-четыре раза. В Австралии. Нашего мы заполучили по счастливой случайности. Вероятно, как вид они не выживут – я имею в виду так, как боадилы. Эти мегадоноплаты – яйцекладущие млекопитающие, и их яйца слишком велики, чтобы такой вид – если это действительно вид – смог выжить в нашем голодном мире. Но, может быть, это всего лишь отдельные мутировавшие особи.

– Может быть, – согласился Джордж, умудренно кивая, – но может быть, и нет.

Миштиго, покачав головой, отвернулся.

Хасан наполовину распаковал своего робота-голема и теперь развлекался его настройкой. Эллен наконец бросила краситься и лежала на солнце, равномерно поджариваясь. Рыжая и Дос Сантос на другом конце фелуки плели очередной заговор; эти двое никогда не встречались просто так, они вечно что-то замышляли. Наша фелука медленно продвигалась по тому ослепительному водному пути, что прокладывает себе река вдоль величественных серых колоннад Луксора, и я решил, что пора направить ее к берегу и взглянуть, что новенького среди гробниц и разрушенных храмов.

Следующие шесть дней были одновременно ничем не примечательными и незабываемыми, наполненными чрезвычайной активностью и, можно сказать, уродливо-прекрасными – таким может быть цветок с нетронутыми лепестками и темным пятном гнили в середине. Вот так…

Миштиго, должно быть, проинтервьюировал каждый каменный столб вдоль четырех миль знаменитой дороги в Карнак. И при дневном свете, и ночью при свете фонарика мы лазали по руинам, пугая летучих мышей, крыс, змей и насекомых, а веганец монотонно бормотал в диктофон заметки на своем монотонном языке. По ночам мы становились лагерем в песках, монтировали по периметру двести метров электропровода и выставляли двух часовых. Боадил – холоднокровное животное; ночью температура опускалась, так что опасность, грозившая нам извне, была не слишком велика.

По ночам лагерь освещался огромными кострами, поскольку веганец хотел, чтобы условия были первобытными, – должно быть, для создания нужной атмосферы. Наши скиммеры остались южнее. Мы долетели на них до места, которое я знал, и оставили их там под охраной Управления, а сами наняли фелуку для задуманной экскурсии – мы должны были проплыть из Карнака в Луксор параллельно пути Божественного Царя. Так захотел Миштиго. По ночам Хасан либо практиковался в обращении с ассегаем, который он выменял у одного здоровенного нубийца, либо, голый по пояс, часами боролся со своим неутомимым големом.

Голем был достойным противником. Хасан установил его на силу, вдвое превышающую силу среднестатистического человека, и на пятьдесят процентов увеличил скорость реакции. Память голема хранила сотни борцовских захватов; блок управления теоретически должен был не допустить, чтобы голем убил или покалечил своего противника – все это за счет чувствительных хемоэлектрических нервоаналогов, позволяющих с точностью до унции определить величину усилия, необходимого, чтобы сломать кость или порвать связку. Голем был ростом примерно пять с половиной футов и весил около двухсот пятидесяти фунтов; изготовленный на Бакабе, он стоил очень дорого. Он был воскового цвета, с карикатурными чертами лица, а мозги у него помещались где-то пониже того места, где был бы пупок – если бы у големов были пупки, – чтобы уберечь его мыслительную начинку от приемов классической борьбы. Несмотря на все это, несчастные случаи возможны.

Бывало, что такие големы убивали людей, если из строя выходила какая-нибудь штучка в мозгах или нервоаналогах, либо если человек сам поскальзывался или пробовал резко рвануть назад и тем самым добавлял необходимое лишнее усилие.

Я как-то почти год держал у себя такого голема, запрограммированного на бокс. Вошло в привычку проводить с ним минут пятнадцать каждый вечер, и я уже стал думать о нем почти как о человеке. Но как-то раз он меня рассердил, и я колотил его больше часа и в конце концов напрочь отшиб ему голову. Машинка по-прежнему продолжала боксировать, но с тех пор я перестал думать о нем как о дружественном спарринг-партнере. Боксировать с безголовым големом – в этом есть что-то роковое, правда? Будто просыпаешься после приятного сна, а в ногах кровати взгромоздился кошмар.

Голем на самом деле не видит противника своими псевдоглазами; он просто весь начинен пьезоэлектрическими и радарными датчиками и «смотрит» всей поверхностью тела. Но крушение иллюзий все же оставляет неприятный осадок.

Я выключил своего голема и никогда больше не включал его. Продал торговцу верблюдами за кругленькую сумму. Уж не знаю, приделал ли тот голему голову обратно. Торговец был турок, так что какая разница.

Как бы то ни было, Хасан и Ролем сплетались в тугой клубок, тела обоих поблескивали в свете костра, а мы все сидели на одеялах и наблюдали.

Изредка низко над нами проносились летучие мыши, как стремительные хлопья пепла; редкие облака мутной завесой прикрывали луну и уплывали дальше.

Все было точно так же и на третью ночь, когда я сошел с ума.

Я помню все это, как запоминаешь береговой пейзаж, увиденный поздним летним вечером в бурю, – как отдельные застывшие снимки при вспышках молний…

Проговорив с Кассандрой добрый час, я закончил сеанс связи обещанием взять завтра вечером скиммер и провести следующую ночь на Косе. Помню наши последние слова:

– Будь осторожен, Константин. Мне снились дурные сны.

– Не говори чепухи, Кассандра. Спокойной ночи.

Как знать, быть может, ее сны были вызваны временной ударной волной, распространяющейся в прошлое от землетрясения силой 8,6 по шкале Рихтера.

Дос Сантос с жестоким огнем в глазах зааплодировал, когда Хасан с громоподобным грохотом опрокинул Ролема на землю. Земля все еще сотрясалась, хотя голем давно уже поднялся на ноги и бросился в атаку, протягивая к арабу извивающиеся словно змеи руки. Земля продолжала дрожать.

– Какая мощь! – воскликнул Дос Сантос. – Я до сих пор ее чувствую!

Оле!

– Это сейсмические явления, – сказал Джордж. – Хоть я и не геолог, но…

– Землетрясение! – взвизгнула его жена и выронила немытые финики, которыми кормила Миштиго.

Бежать было незачем, да и некуда. Поблизости не было ничего, что могло бы на нас обвалиться. Местность была ровная и совершенно голая. Так что мы просто сидели на земле, и нас подбрасывало, а пару раз даже опрокинуло навзничь. Костры вытворяли удивительные штуки.

У Ролема закончился завод, и он застыл на месте, а Хасан подошел к нам с Джорджем и уселся рядом. Толчки продолжались добрый час и в ту ночь еще много раз повторялись, уже слабее. Когда первый натиск стихии закончился, мы связались с Порт-о-Пренсом. Приборы показывали, что эпицентр землетрясения располагался на хорошем расстоянии к северу от нас.

На самом деле, на плохом расстоянии.

…В Средиземноморье.

В Эгине, если быть точным.

И тут мне стало плохо.

Я попытался связаться с Косом.

Безрезультатно.

Моя Кассандра, моя прекрасная леди, моя принцесса… Где она? В течение двух часов я пытался это узнать, потом меня вызвал Порт-о-Пренс.

Голос принадлежал не какому-то оператору связи, а самому Лорелу.

– Уфф… Конрад, я не знаю, как тебе сказать о том, что произошло…

– Просто начинай говорить, – сказал я, – а когда закончишь, остановишься.

– Спутник-наблюдатель прошел мимо вас двадцать минут назад. На снимках, которые он передал, некоторых островов Эгейского моря больше не существует…

– Нет, – сказал я.

– Боюсь, что и Кос в их числе.

– Нет, – повторил я.

– Мне очень жаль, – сказал он, – но так видно на снимках. Я не знаю, что еще сказать…

– Этого хватит, – сказал я. – Это конец. Это оно. До свидания.

Поговорим потом. Нет! Я тебе говорю, нет!

– Погоди, Конрад!

И я сошел с ума.

На меня пикировали летучие мыши, вышедшие на ночную охоту. Я выбросил вперед правую руку и убил одну из них, когда она мелькнула рядом со мной.

Потом я схватил двумя руками большой камень и уже собирался разбить им радио, но тут Джордж положил руку мне на плечо. Я выронил камень, отбросил его руку и ударил его наотмашь по лицу тыльной стороной руки. Я не знаю, что с ним потом стало, но когда я снова поднял камень, я услышал позади себя звук шагов. Я упал на одно колено и повернулся на нем, успев подобрать пригоршню песку – бросить кому-нибудь в глаза. Все были тут: Миштиго, Рыжая, Дос Сантос, Рамзес, Эллен, трое местных служащих Управления и Хасан; они приближались ко мне единой группой. Кто-то крикнул: «Разойдитесь!», увидев мое лицо, и они бросились врассыпную.

Теперь это были все, кого я когда-либо ненавидел – я это чувствовал.

Я видел иные лица, слышал иные голоса. Все, кого я когда-либо знал, ненавидел, хотел уничтожить и уничтожил, воскресли и встали на фоне костра. Только зубы белели сквозь тьму, скрывавшую их лица; они улыбались и шли прямо ко мне, и в руках у них были знамения судьбы, а на устах – мягкие вкрадчивые слова, и я швырнул песок в лицо шедшему первым и бросился на него.

Мой апперкот опрокинул его на спину, но тут двое египтян навалились на меня с обеих сторон.

Я сбросил их и углом голубого глаза заметил огромного араба с чем-то вроде черного плода авокадо в руках. Он целился этой штукой в меня, и я припал к земле. Он двигался ко мне, и мне удалось ударить его в живот, так что он резко осел. Тут на меня снова накинулись те двое, которых я сбросил. В отдалении кричала какая-то женщина, но я не мог видеть никаких женщин.

Я высвободил правую руку и кого-то ею ударил – он упал, и другой занял его место. Синий человек прямо напротив меня бросил камень; он попал мне в плечо, но я только еще больше обезумел. Я поднял в воздух брыкающееся тело и бросил его на кого-то, а потом ударил кулаком кого-то еще. Я весь дрожал. Галабия на мне была уже вся рваная и грязная, поэтому я оборвал с себя ее остатки и отбросил их в сторону.

Я оглянулся. Они больше не приближались ко мне, и это было нечестно – останавливаться, когда мне так хотелось все крушить. Я поднял человека, лежащего у моих ног, и снова швырнул его на землю. Потом я поднял его еще раз, и тут кто-то закричал: «Эй, Карагиозис!», – и стал обзывать меня на ломаном греческом. Я уронил человека на землю и обернулся.

Там, перед костром, стояли двое – один высокий, бородатый, другой приземистый, тяжелый, безволосый, как будто сделанный из смеси шпаклевки с землей.

– Слышишь, грек, мой приятель говорит, что одолеет тебя! – крикнул высокий, что-то такое делая за спиной у другого.

Я двинулся к ним, и человек из грязи и шпаклевки бросился на меня.

Он поймал меня врасплох, но я быстро очухался, схватил его под мышки и рванул вбок. Однако он восстановил равновесие почти так же быстро, как я, и обхватил меня одной рукой за шею сзади. Я сделал то же самое, а заодно захватил его локоть, и мы сцепились намертво.

Он был силен.

Поскольку он был так силен, я все время менял захваты, испытывая его.

Кроме того, он очень быстро двигался и приспосабливался к каждому моему движению почти мгновенно, как только я успевал об этом подумать.

Я резко выдернул свои руки и отступил на ту ногу, на которой был ортопедический ботинок. На мгновение освободившись, мы кружили один вокруг другого, и каждый ждал, пока другой откроется.

Из-за его маленького роста я держал руки низко и сильно наклонился вперед. На мгновение мои руки оказались слишком близко к бокам, и он сработал быстро – я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так быстро двигался; он поймал меня в захват с такой силой, что я покрылся каплями пота, а бока обожгла сильнейшая боль.

Его руки все сжимались, и я понял, что он скоро меня раздавит, если я не разорву его захват.

Я сжал пальцы в кулаки, подвел их к его животу и толкнул. Его хватка стала еще крепче. Я отступил назад и навалился всем весом на выставленные вперед руки. Мне удалось поднять кисти повыше между нами и вложить правый кулак в левую ладонь, и я начал сжимать их, поднимая руки. У меня кружилась голова, поясница горела огнем. Я напряг все мускулы в спине и плечах и почувствовал, как сила перетекает через мои руки и концентрируется в сжатых пальцах. Тогда я рванул руками кверху. На пути попалась его челюсть, но это не остановило движения.

Мои руки взлетели над головой, а он упал навзничь.

Я должен был бы сломать ему шею, с такой силой мои руки ударили его в челюсть – он, наверное, смог поглядеть на свои пятки сзади.

Но он мгновенно вскочил на ноги, и я понял, что передо мной не обычный смертный, а одно из этих созданий, рожденных не женщиной. Скорее, как Антей, он вышел из чрева самой Земли.

Я с силой опустил руки ему на плечи, и он упал на колени. Тогда я схватил его за горло, встал от него справа и подвел свое левое колено ему под спину. Я навалился и попытался сломать его, давя на плечи и бедра.

Но мне это не удалось. Он все сгибался и сгибался, пока не коснулся головой земли – дальше гнуть было некуда.

Никто не может так согнуться, не сломав себе при этом спину, но он смог.

Я с усилием приподнял его коленом и отпустил, и он тут же снова на меня напал.

Тогда я попытался его задушить. Руки у меня были гораздо длиннее, чем у него. Я схватил его обеими руками за глотку и стал с силой давить большими пальцами на то место, где должна находиться трахея. Он просунул свои руки под мои у локтевого сгиба и начал тянуть вниз и наружу. Я продолжал жать и ждал, что вот-вот его лицо потемнеет и глаза выкатятся.

Мои руки уже сгибались в локтях под его нажимом.

И тут его руки проскользнули и схватили меня за глотку.

Вот так мы стояли и душили друг друга. Только его нельзя было задушить.

Его пальцы как шипы впивались в мои шейные мышцы. Я чувствовал, что мое лицо наливается кровью, в висках начинало стучать.

Издали послышался крик:

– Останови его, Хасан! Он же не должен этого делать!

Голос был похож на голос Рыжей. Во всяком случае, именно это имя пришло мне в голову: Рыжая. Что означало, что где-то поблизости находится Дональд Дос Сантос. Кроме того, она произнесла «Хасан» – это имя стояло под другой внезапно проявившейся картинкой.

Все это означало, что я – Конрад и нахожусь в Египте, а кружащееся передо мной лишенное выражения лицо – это лицо голема-борца, Ролема, создания, которое может быть установлено на пятикратное превышение человеческой силы, и, вероятно, так и установлено; создания, которому можно передать рефлексы накачанного адреналином кота – и, несомненно, все они были задействованы.

Вот только голем теоретически не мог убить, разве что в результате несчастного случая, а Ролем пытался убить меня.

Это означало, что его блок управления не работает.

Я ослабил хватку на его горле, видя, что это не срабатывает, и подвел ладонь левой руки под его правый локоть. Потом другой рукой я схватил сверху его правую кисть и присел как можно ниже, продолжая давить кверху на его локоть, и тянуть за кисть.

Когда он потерял равновесие и наклонился влево, отпустив мое горло, я продолжал держать его кисть и выкручивать ее так, что локоть повернулся кверху. Я напряг левую руку, перехватил его руку выше локтя у своего уха и дернул книзу, ломая сустав.

Никакого результата. Никакого хруста. Рука просто уступила – согнулась назад под неестественным углом.

Я выпустил его кисть, и он упал на одно колено, но тут же снова вскочил. За это время рука сама собой выпрямилась и снова согнулась в естественном положении.

Если я верно представлял себе Хасана, то таймер Ролема должен был быть установлен на максимум – два часа. А это, с учетом прочих обстоятельств, довольно долго.

Но к этому моменту я уже знал, кто я такой и что я делаю. И я знал, как устроен голем. Голем, с которым я имел дело, был предназначен для борьбы. Значит, боксировать он не мог.

Я бросил быстрый взгляд через плечо на то место, где я стоял, когда все началось, – около радиопалатки. До нее было футов пятьдесят.

Тут он меня почти поймал. За ту долю секунды, пока я переключил внимание назад, он сделал рывок одной рукой схватил меня сзади за шею, а другой – под челюсть.

Он сломал бы мне шею, если бы мог продолжить в том же духе, но в этот момент произошел очередной толчок, и довольно сильный, который швырнул нас обоих на землю – и мне удалось вырваться из этого захвата.

Через секунду я вскочил на ноги, а земля все еще тряслась. Ролем тоже вскочил и снова стоял против меня.

Мы были похожи на двух пьяных матросов, борющихся на палубе раскачиваемого штормом судна.

Он двинулся на меня, и я отступил.

Я пихнул его левой рукой, он вцепился в нее, а я тем временем ударил его кулаком в живот. После этого я еще отступил.

Он снова двинулся на меня, и я осыпал его ударами. Бокс был для него все равно что для меня четвертое измерение – он его просто не видел. Он продолжал надвигаться, стряхивая с себя мои удары, а я продолжал отступать к радиопалатке, а земля продолжала трястись, и где-то кричала женщина, и я услышал крик «Оле!», когда мне удалось достать его правой ниже пояса, чтобы слегка встряхнуть ему мозги.

Мы уже оказались на месте, и я увидел то, что искал, – здоровенный камень, которым я хотел разбить радио. Я нанес отвлекающий удар левой, а потом схватил его за плечо и за бедро и поднял высоко над головой.

Я выгнулся назад, напряг мышцы и обрушил его на камень.

Камень пришелся голему в живот.

Он снова начал подниматься, но медленнее, чем прежде, и я трижды пнул его в живот своим большущим правым ортопедическим ботинком и увидел, как он валится обратно.

Откуда-то из его средней части послышался странный стрекочущий звук.

Земля снова вздрогнула. Ролем рухнул наземь и вытянулся, последние признаки жизни сохранились лишь в пальцах его левой руки. Они продолжали сжиматься и разжиматься, странным образом напомнив мне движения рук Хасана в ту ночь в унфоре.

Потом я медленно обернулся и увидел их всех: Миштиго, и Эллен, и Дос Сантоса с раздутой щекой, Рыжую, Джорджа, Рамзеса и троих обклеенных пластырем египтян. Я сделал шаг по направлению к ним, и они бросились врассыпную, а лица их исказились от страха. Но я тряхнул головой.

– Нет, со мной уже все в порядке, – сказал я, – но оставьте меня одного. Я пойду на реку умыться. – Я сделал семь шагов, а потом как будто кто-то выдернул вилку из розетки – я захрипел, все кругом закружилось, и мир провалился в тартарары.

Дни, которые затем последовали, были из золы, а ночи из железа. Дух, вырванный из моей души, был похоронен глубже, чем любая мумия, истлевающая под этими песками.

Говорят, Кассандра, что мертвые забывают друг друга в царстве Аида, но я надеялся, что это не так. Я делал все, что положено руководителю тура. Лорел предложил мне подыскать себе замену, взять отпуск и уехать.

Я не мог.

Что бы я стал делать?

Сидеть и предаваться печальным размышлениям, выпрашивая выпивку у заезжих туристов? Нет. В такие моменты движение просто необходимо; его форма сама порождает содержание для пустого нутра. Так что я продолжил путешествие и сосредоточил свое внимание на связанных с ним маленьких тайнах.

Я оттащил Ролема в сторонку и обследовал его блок управления. Конечно же, он был сломан – это означало, что либо я его сломал во время драки, либо Хасан сделал это, когда устанавливал его на большую мощность, чтобы побороть меня. Если это сделал Хасан, то он хотел видеть меня не побитым, а именно убитым. Если дело обстояло так, то возникал вопрос – почему? Я мог только гадать, знал ли его наниматель, что я когда-то был Карагиозисом. Если знал, то зачем ему надо было убивать основателя и первого секретаря его собственной партии? Убивать человека, который поклялся, что не даст продать Землю у себя из-под ног и превратить ее в базу отдыха для шайки синих инопланетян – или по крайней мере не даст это сделать без борьбы – и создал вокруг себя подпольную организацию, которая систематически снижала до нуля ценность всей принадлежащей веганцам собственности на Земле и не остановилась даже перед разрушением роскошной талеритской конторы по торговле недвижимостью на Мадагаскаре; человека, чьи идеалы он вроде бы разделял, хотя теперь предпочтение отдавалось более мирному и легальному занятию – защите собственности, – зачем ему было желать смерти такого человека?

Получается, что он либо продал Партию, либо не знал, кто я такой, и имел какую-то иную цель, когда направлял Хасана убить меня.

Либо Хасан действовал по приказу кого-то другого.

Но кто мог быть этот другой? И опять же – почему?

У меня не было ответа, и я решил, что хочу его получить.

Первое соболезнование поступило от Джорджа.

– Мне очень жаль, Конрад, – сказал он, глядя через мое плечо куда-то вниз на песок, а потом быстро посмотрел мне в лицо.

Ему всегда бывает не по себе и хочется уйти, когда приходится говорить обычные человеческие слова. Я знаю, что говорю. Сомнительно, чтобы демонстрация отношений между мною и Эллен, имевшая место прошлым летом, сильно занимала его внимание. Его страсти ограничиваются стенами биологической лаборатории. Я помню, как он проводил вскрытие последнего пса на Земле. Четыре года Джордж чесал его за ухом, выбирал блох из хвоста и слушал его лай. А потом как-то раз подозвал Рольфа к себе. Рольф прибежал рысцой, таща за собой старую кухонную тряпку, с которой они обычно играли в перетягивание каната, и Джордж подтянул его совсем близко, сделал укол под кожу, а потом вскрыл. Он хотел заполучить пса, пока тот был еще в его руках. Скелет до сих пор стоит у него в лаборатории.

Еще он хотел вырастить своих детей – Марка, Дороти и Джима – в скиннеровских боксах, но Эллен каждый раз топала ногами в послеродовом приступе материнства, продолжавшемся не меньше месяца – а этого времени бывало достаточно, чтобы нарушить разработанный Джорджем баланс стимуляторов. Таким образом, мне трудно было признать за ним особенно сильное желание снять с меня мерку для деревянного спального мешка подземного типа. Если бы он захотел меня убить, он, вероятно, нашел бы что-нибудь изощренное, быстрое и экзотическое – вроде яда дивбанского кролика. Но нет, Джорджа все это не настолько задевало, в этом я был уверен.

Сама Эллен, хотя она и способна на сильные чувства, все-таки остается сломанной заводной куклой. Что-то в ней всегда успевает щелкнуть, прежде чем ее чувства перейдут в действия, а на следующий день она будет так же сильно переживать по другому поводу.

Там, в Порт-о-Пренсе, она могла задушить меня насмерть, и подозревать ее значило бы разрабатывать тупиковую версию. Ее соболезнование звучало примерно так:

– Конрад, ты даже не представляешь, как мне жаль! Правда. Хоть я ее никогда и не видела, я знаю, что ты должен чувствовать, – ее голос при этом менял громкость по всему диапазону, и я знал, что она верит тому, что говорит, поэтому поблагодарил ее тоже.

Хасан подошел ко мне, пока я там стоял, глядя куда-то вдаль поверх внезапно вздыбившегося грязного Нила. Мы некоторое время постояли вместе, а потом он сказал:

– Твоя женщина ушла, и на сердце у тебя тяжело. Слова не облегчат эту тяжесть, а что написано – то написано. Но пусть будет записано и то, что я скорблю вместе с тобой.

Мы еще немного постояли, и он ушел.

На его счет я не строил никаких догадок. Он был единственным, кого можно было сразу исключить, хотя это его рука пустила машину в ход. Он никогда не питал недобрых чувств; он никогда не убивал даром. У него не было личных причин убивать меня. Таким образом, его соболезнования были вполне искренними, в этом я был уверен. Попытка убить меня не могла иметь ничего общего с искренностью его чувств в таком вопросе, как этот.

Настоящий профессионал должен соблюдать определенную границу между своей личной жизнью и своей работой.

Миштиго никаких сочувственных слов не говорил. Это было бы чуждо его природе. У веганцев смерть – радостный момент. На духовном уровне она означала «сагл» – «завершение», то есть разделение души на крохотные испытывающие наслаждение частицы, которые рассеиваются повсюду и участвуют во вселенском оргазме. А в материальном плане она выражалась через «ансакундабад'т» – церемонию описи личной собственности покойного с зачтением его пожеланий по ее распределению и разделом его достояния.

Причем все это сопровождается обильной едой, питьем и пением.

Дос Сантос сказал мне:

– То, что случилось с вами, друг мой, очень печально. Когда теряешь свою женщину, то будто кровь вытекает из вен. Ваша печаль велика, и вас невозможно утешить. Это как тлеющий огонь, который никак не хочет погаснуть; это печально и ужасно.

– Смерть жестока и мрачна, – закончил он, и глаза его повлажнели. Для испанца жертва – всегда жертва, даже если речь идет о цыгане, еврее, мавре или о ком угодно еще – это можно понять лишь на одном из тех мистических тайных уровней, которых мне не хватает.

Рыжая подошла ко мне и произнесла:

– Ужасно… Очень жаль. Больше ничего не скажешь и не сделаешь, но мне очень жаль.

– Благодарю, – кивнул я.

– Я кое о чем должна вас спросить. Но не сейчас. Потом.

– Конечно, – сказал я. И они ушли, а я снова стал смотреть на реку. Я думал о последней парочке. В их словах звучало то же сожаление, что и у остальных, но по всему выходило, что они были каким-то образом замешаны в деле с големом.

При всем при том я был уверен, что это Диана закричала, когда Ролем меня душил, – закричала, чтобы Хасан остановил его. Значит, оставался Дон, а у меня к тому моменту возникли сильные сомнения, что он что-либо делает, не спросив предварительно у Дианы.

В результате не осталось никого.

И я не видел никакого реального мотива…

И все это могло вообще оказаться несчастным случаем…

Но…

Но у меня было чувство, что кто-то хочет меня убить. Я знал, что Хасан не откажется взять одновременно две работы у двух различных нанимателей, если только нет взаимоисключающих интересов.

От этой мысли я почувствовал себя счастливым.

Она давала мне цель и какое-то дело.

Чтобы захотеть остаться в живых, нет ничего лучше, чем узнать, что если кто-нибудь хочет твоей смерти. Я должен найти его, выяснить, зачем он этого хочет, и остановить.