"Сборник "Последний лемур"" - читать интересную книгу автора (Колпаков Александр Лаврентьевич)

В стране тумана и дождя

Туманные пики Тустлы остались позади. Пилот вертолета Демченко, русый блондин с медной бородкой и кирпичным цветом лица, внимательно всматриваясь в раскинувшуюся внизу сельву, увидел впереди болота Табаско. За ними синели воды Мексиканского залива. Болота надвигались, ширились, минут через десять открылся песчаный остров, на нем большая пирамида из сырцовых кирпичей сооружение ольмекских зодчих.

— Пирамида Ла-Венты… — задумчиво протянул Аман, несколько тучный для своих лет доктор археологии. — Не возражаешь, если я взгляну с ее вершины на руины города?

Вопрос в такой форме был задан неспроста: Леонид Демченко был не только вертолетчиком, но и коллегой Амана, он создал новейший прибор, способный просвечивать почти семидесятиметровые толщи породы. Кратко прибор назывался геоскоп. Его с нетерпением ждали в Сан-Лоренсо, где работала экспедиция ЮНЕСКО во главе с корифеем американистики Тирлингом. Экспедиция искала ответы хотя бы на часть загадок ольмекской культуры. Раскопки велись второй год — и никаких обнадеживающих результатов. Теперь все уповали на геоскоп, который покоился пока что у ног Амана.

Демченко сказал с недовольством:

— Остановка нежелательна. Доктор Тирлинг не похвалит нас за это. Ты что, Ла-Венты никогда не видел? Что там интересного? Гораздо перспективнее район Сан-Лоренсо.

— Возможно, — ответил Аман. — Но я прошу по-дружески. Тирлинг как-нибудь переживет небольшое опоздание.

Леонид усмехнулся, раздвинув твердые губы, сбавил обороты двигателя: все-таки Аман был старым товарищем и знатоком доколумбовых цивилизаций Америки. С ним считались ведущие специалисты ЮНЕСКО и Тирлинг тоже. Машина зависла над Ла-Вентой, затем плавно снизилась к подножию пирамиды.

То и дело отирая платком лицо, Аман вскарабкался на плоскую вершину. Передохнув, обвел взглядом руины города ольмеков, покинувших арену истории более чем за полторы тысячи лет до Колумба. «Вот опять я с тобой, Ла-Вента, подумал он. — Здесь начинал путь археолога, но тогда я был молод, а теперь постарел. А ты, Ла-Вента, бессмертна и хранишь свои тайны». Он сел на краю вершины. Сколько труда затрачено на исследование этих руин! Как, впрочем, и на поиски в Чалькацинго, Трес-Сапотес, Сан-Лоренсо. И по-прежнему ольмеки нерешенная проблема американистики. Когда и откуда пришли они к берегам Мексиканского залива, в эти болотистые джунгли? Кто такие ольмеки?.. Они совсем не походили на узкоглазых аборигенов Тамоанчана — Страны тумана и дождя. Аборигены ходили в набедренных повязках, а пришельцы-ольмеки, как свидетельствуют рельефы на стелах, носили плащи с богатым перьевым украшением. Ольмеки высокого роста, мало похожи на типичных монголоидов. Откуда родом их предки?

Руины города молчали. Лишь в болотах дружно квакали лягушки, предвещая дождь, да пересыпал песчинками легкий ветер. Аман отыскал взглядом знаменитый Базальтовый домик, наполовину вросший в землю. Левее высились колонны Ритуального двора, где в древности кипела непонятная жизнь со своими сложностями и противоречиями, но какими именно? Напрягая воображение, Аман пытался мысленно проникнуть в давно минувшее… И вдруг обветшалая пирамида, алтари, храмы меж деревьев заиграли живыми красками былой реальности.

Сердце Амана дрогнуло, часто, гулко забилось. Он увидел процессию ольмеков, в полном молчании направляющуюся к Ритуальному двору. Возглавлял ее жрец с малышом на руках. «Значит, рельефы на стелах не лгут!? И все это было, было!..» Ребенок вырывался из рук жреца, испуганно плакал. «О, темные люди, что вы творите? Такими обрядами надеетесь смягчить бога дождя! Как можно верить, что слезы невинного малыша могут исторгнуть влагу из бесплодных туч?..» Мысли мелькали, обгоняя друг друга.

Возникло пухлое, с вывернутыми губами лицо правителя Ла-Венты. Раскосые большие глаза смотрели не мигая, в них затаилась неземная гордыня. Каменные изваяния с такими лицами во множестве встречаются в джунглях Веракруса. «Так расскажи о себе, надменный повелитель! — мысленно вскрикнул Аман. — Откуда привел ты к Мексиканскому заливу людей в шляпах и длинных плащах, изображенных на стелах трехтысячелетней давности? Есть ли зерно истины в индейских легендах о каком-то народе Змеи, явившемся в Тамоанчан с запада, чтобы поработить народ Ягуара?.. Где прародина твоих предков, ольмек? Может, в Азии? Или они морской народ, приплывший в Америку с Каролин, где найдены следы цивилизации древнее крито-минойской?..» Правитель молчал, гордо смотря вдаль. «И будет молчать до скончания времен, — вздыхал Аман. — Никто никогда не скажет, почему угасла священная для ольмеков Ла-Вента». Затем его мысли обратились к раскопкам в Сан-Лоренсо. «Может, геоскоп Леонида приоткроет завесу прошлого? Может, мы ухватим путеводную нить из клубка легенд аборигенов Тамоанчана?»

До слуха археолога долетел пронзительный свист. У подножия пирамиды создатель геоскопа махал Аману рукой. Пора, мол, в дальнейший путь.

Возле полога висели тучи москитов, норовивших проникнуть за тонкую ткань. Аман и Леонид настраивали геоскоп. А доктор Тирлинг, худощавый, высокий, довольно пожилой мужчина, сидел на раскладушке и с иронической улыбкой следил за их действиями.

Тирлинг не очень-то верил в прибор. По виду обыкновенная алюминиевая труба, подвешенная на цапфах. На конце — куб из пластика. В этом кубе находилось сердце геоскопа — нейтронный излучатель, микроэлектронная схема, преобразователи, дающие на экранчике изображения предметов, скрытых под землей.

— Что нового в Мехико?.. — выжидательно спросил Тирлинг.

— Ничего особенного, — односложно сказал Аман, вертя в пальцах звуковой датчик, не входивший в гнездо.

В Мехико работал симпозиум по доколумбовым цивилизациям Нового Света, и загадки ольмеков вызывали ожесточенные споры. Главным в дискуссии был извечный вопрос: кто родоначальник индейских культур Мексики — майя или ольмеки? Аман выдвинул парадоксальную гипотезу «отсутствия родоначальников». Он пытался доказать, что очаги индейских культур могли возникать одновременно сразу во многих местах: и в Мексике, и в Гватемале, и в Гондурасе. А цивилизация ольмеков, если верить преданиям Тамоанчана, зародилась на Тихоокеанском побережье, затем распространилась на восток. Кто-то задал Аману ехидный вопрос: «Где именно на побережье образовался первый очаг?» Доктор археологии лишь пожал плечами. Большинство американистов разделяли точку зрения Тирлинга: ольмеки — это греки Нового Света, они любимцы истории, поскольку дали толчок развитию всех позднейших культур Месеты. Оспорить аргументы Тирлинга нелегко, он — признанный авторитет, весь мир знает о его открытиях в Трес-Сапотес, Лас-Лимас, Монте-Альбано.

— Я слушал ваш доклад по радио, — сообщил Тирлинг. — Весьма любопытная гипотеза.

— Что вы хотите сказать этим? — спросил Аман.

— Не более того, что говорил всегда, — суховато ответил Тирлинг. Результаты раскопок противоречат вашей гипотезе. Они свидетельствуют о том, что без цивилизации ольмеков не было бы ни городов майя, ни пирамид Теотихуакана.

— Но и греки не были первыми в Ионии! — парировал Аман. — Им предшествовали ахейцы, а тем — минойская культура.

— Ну и что? — пожал плечом Тирлинг, повышая тон. — Мы ведь в Америке и обсуждаем ее собственные проблемы. Впрочем, последнее слово, как известно, за фактами. Добудьте их здесь, в Мексике.

— Вот именно… — спокойно сказал Аман.

Однако под этими фактами каждый понимал свое.

На другой день все трое «просвечивали» прибором наслоения у края плато Сан-Лоренсо.

Леонид, работавший с геоскопом, сидя на корточках, чутко слушал прибор.

— Что-нибудь видите? Какие новости?.. — подошел к нему Аман, размечавший очередной участок поисков.

— Замри!.. — прервал Демченко. — Вот, послушай. Тонкий, ровный гул датчика говорил о каких-то пустотах в толще склона.

— Экран показывает что-нибудь? — насторожился и Тирлинг.

— Пока ничего не разберу, — сказал Леонид. — Хотя, вот. Какая-то ниша или каморка. Может, часть руин постройки?

— А какова глубина залегания?

— Метров сорок.

Педантичный Тирлинг оживился:

— Слой первого тысячелетия до новой эры! Время поздних ольмеков.

— Это-то ясно, — сквозь зубы произнес Демченко. — Неясно, что именно там находится. — Он примостился у прибора удобнее, даже прилег, добиваясь четкости изображения. — Ч-черт!.. Узел развертки барахлит, нужна регулировка.

— Не паникуйте, сэр, — шутливо сказал Аман. — Любое детище вначале несовершенно. Первый блин всегда комом.

— А-а!.. — воскликнул Леонид. — Уже лучше. Гм-м, какие-то фигурки на камне, штрихи, линии. — Он приник к окуляру. — Неужели пиктографы!?

— Наскальная живопись в болотах Табаско? — недоверчиво спросил Тирлинг. Это фантастика.

— При чем тут скалы!? — отрезал Демченко, не приемля юмора. — На каменных пластинках знаки. Вроде табличек. А может, лопатка бизона.

— Разреши и мне взглянуть, — сказал Аман.

Леонид неохотно уступил место у прибора, и Аман принялся разглядывать изображения на отшлифованных табличках из камня.

— Кое в чем Леонид прав, — обратился он к Тирлингу. — Хотите убедиться?

Однако Тирлинг уклонился:

— Как могли сюда попасть пиктографы? Еще одна загадка… — Он помолчал и решительно сказал: — Раскапывать! Потом и я взгляну.

К исходу недели киркомотыга рабочего легонько ударилась о край какого-то твердого предмета. Еще через полчаса открылся вход в продолговатую пещеру, выложенную адобами и базальтовыми плитами, довольно грубо обработанными. У дальней стенки белели человеческие кости. В углу, среди окаменелых клочков кожаной сумки, груда белых с прозеленью табличек. На них были пиктографические знаки.

Аман метнулся к черепу, схватил какой-то предмет — и вдруг сел прямо в пыль, блаженно замерев от счастья. В руках у него оказались желвак кремнистой породы и наконечник дротика из того же кремня.

— Так ведь это же нуклеус!.. — громко шептал он, тиская пальцами продолговатый желвак, одну сторону коего покрывали неглубокие параллельные желобки. — Видишь, Леня, следы снятых ножевидных пластинок?.. Наконечник дротика лежал внутри черепа — значит, индеец был убит наповал.

— Вижу, конечно, вижу, — бесстрастно ответил Демченко. — Ничего сенсационного. Амеромонголоиды составляли из таких пластин двусторонне оббитые лезвия своих орудий. Те же наконечники копий, дротиков, резцы и прочее. Правда, нуклеусы обычны для Северной Америки. Такие же мы нашли во множестве и в Якутии. Помнишь древние стоянки охотников на бизонов, мамонтов, овцебыков, то бишь дюктайцев? Верно я говорю?

Аман досадливо отмахнулся и поглядел на Тирлинга, словно призывая его в свидетели несерьезного отношения Демченко к находке. Корифей американистики неопределенно повел плечом:

— Любопытно, разумеется… Нуклеус в Тамоанчане! Лишний факт в пользу того, что именно сибирские монголоиды заселили обе Америки через Берингию в пору Висконсинского оледенения. Мы же ищем ответа на загадки ольмеков, не так ли?

Солнце скатилось за хребты Тустлы. Над сельвой, далеко расстилавшейся вокруг плато, где находился Аттэхе, побежали к заливу темные тени. Но ремесленники Ольмана так же размеренно стучали молотками; напрягая зрение, трудились в сумерках резчики и скульпторы; мастера по украшениям сверлили бирюзу и нефрит. Рабы-тэнки, возводившие храм, истощили силы за длинный день и несколько замедлили работу. Зло кричали надсмотрщики, бичи и палки гуляли по спинам. И быстрее зашаркали каменные мастерки штукатуров по стенам храма.

«Будьте прокляты, Длинные Плащи!.. — скрипнул зубами Аттэхе. — Куда вы так спешите?! Впереди целая вечность. Можно построить много-много храмов, но ждет всех нас одно — небытие, хотя ваши жрецы пророчат: «Плащеносные будут вечно жить на небе». Не знаю. Знаю другое: недолго осталось змееликим мучить людей сельвы». И он задумался о прошлом, о годах юности — они проносились перед ним белыми цаплями, неслышно рассекая туман над тропическими болотами. Аттэхе видел себя носильщиком нефрита и, сгибаясь под тяжестью корзины, брел по караванной тропе. Вокруг стеной стояли непроходимые джунгли. Чавкала раскисшая почва, которую усердно месили ноги носильщиков, таких же, как он. Дыхание людей напоминало сдерживаемые рыдания и всхлипы. Глаза Аттэхе заливал липкий пот. Вздувались жилы на шее. «О, добрый Ягуар, пожалей нас! Скоро ли конец дороги?..» — с мольбой вопрошал он сельву. И вздрогнул от нечеловеческого вопля. «Кто-то упал… — подумал он. — А его палкой поднимают на ноги».

Когда и как сумел он дойти до Ольмана, Аттэхе не помнил. Потом был еще более тяжкий труд в каменоломнях, где вырубали глыбы для изваяния статуй правителей. Об этих годах и вспоминать тяжко. Аттэхе посмотрел на белые стены храма, возводимого рабами на плато.

Снизу прилетел тихий свист змеи, вырвав Аттэхе из круга воспоминаний. «Вачинга, наверное, зовет…» По заросшей промоине он спустился вниз, к берегу ручья. За кустом юкки сидел на корточках Вачинга — изгой племени Длинных Плащей. Увидев Аттэхе, он медленно выпрямился. Был он высокого роста, с прямыми широкими плечами, длинными руками. Любой тамоанчанец казался ниже Вачинги на голову, но только не Аттэхе.

— Все собрались? — спросил Аттэхе.

— Давно! И ждем тебя, — голос у изгоя был хриплый. Вскоре послышался звон ручья, на том берегу которого была хижина Совета. Непосвященному трудно было бы ее разыскать.

В дальнем углу хижины мерцал каменный светильник в виде поднятой вверх головы койота. На глиняном полу сидели старейшины охотников сельвы и тэнков. Аттэхе молча прошел в центр круга, степенно сел. Вачинга остался у входа.

— Что узнал ты? Какое решение примем?.. — нарушил молчание изгой.

Аттэхе смотрел на Вачингу и думал: «Что ты за человек? В Ольмане я слышал: ты, Вачинга, был старшим воином, водил караваны с нефритом от гор Тустлы. Больше ничего не узнал… Был ли ты милостив к рабам? Неведомо. Но твое лицо кое о чем говорит». Тусклые зеленые глаза Вачинги не мигали. Лицо как у идола: зубы-клыки, морщины наискось от плоских кошачьих ноздрей до конца массивного подбородка. «Непонятен ты мне, изгой. Лицо твое недоброе, и ты не был милостив к тэнкам. Но ты с нами… А почему ушел от своего племени?» И, медленно подбирая слова, Аттэхе ответил Вачинге:

— Мы живем в сельве с начала времен, когда Длинных Плащей еще не было на свете. Они пришли из-за гор Тустлы, будто упали с неба. И кончились дни нашей свободы, о которых слагают песни. А ныне терпение людей сельвы истощилось. Есть только одна дорога к освобождению — тропа войны! — Он вскочил на ноги, его лицо исказилось гневом. — Ольман, проклятый город, исчезнет! Так говорю я, Аттэхе.

Снова наступила тишина, и члены Совета слушали перекличку воинов Ольмана, охранявших плато. В темном углу хижины кто-то зашевелился. То был сказитель, которого все звали Белым Отцом.

— Длинные Плащи пришли в Тамоанчан двенадцать поколений назад. Люди сельвы восставали не раз, но не смогли победить народ Змеи.

— Это так, — кивнул Аттэхе. — Есть записи на стенах храмов. Но тогда у сынов Угэма были лишь копья и атл-атл. Люди же Змеи много умели и знали. Теперь мы научились у них и тоже делаем мечи, стрелы, луки, дротики. Народ Ягуара одолеет змееликих!

Вачинга чуть растянул в улыбке тонкие губы, сказал с насмешкой:

— Белый Отец сомневается. Но я был одним из Длинных Плащей и знаю: они не те, что были во времена Гремучего Змея, отца ныне живущего Тунгаты. Слабый правитель Тунгата! А ты, Отец, стар и не ходишь по селениям, не видишь, что в сердцах сынов Ягуара проросли семена гнева.

«Слова ты говоришь правильные, Вачинга, — думал Аттэхе. — Однако не от сердца они».

Белый Отец не стал спорить с изгоем, а просто запел — негромко и проникновенно:

«Я живу на свете так давно, что многое и забыл. Но я помню селение, где меня приютили как сына добрые охотники, люди сельвы. О блаженные дни труда и мира! Мы возделывали маис и бобы, растили детей и тыкву, ловили рыб и зверей. Потом пришли змееликие, угнали юношей и мужчин строить дома в Ольмане, создавать насыпные плато, возвышающиеся над сельвой. Почти все старики и дети в селении умерли от голода, ибо некому было рыхлить землю и бить зверей. Когда кончится гнет змееликих? О время голода и болезней смертных, время засух и крови, пройдешь ли ты?! Плачут рабы-люди, рабы-камни, рабы-деревья!»

— Хватит причитать, — грубо сказал Вачинга. — Не для этого мы собрались.

Сказитель презрительно поглядел на изгоя и с достоинством опустился на низкую скамью.

— Белый Отец трижды прав, — сказал Аттэхе, меряя Вачингу тяжелым взглядом. — Чтобы поднялось плато Ольмана, погибли тысячи мирных людей сельвы. Плато стоит на их костях.

— Сельва поглотит злой город!.. — зарычал позади Аттэхе мускулистый голый тэнк по имени Шраморукий. Опаленное зноем лицо, выпирающие от голода ребра и плечи, покрытые рубцами и шрамами, — все выдавало в нем беглого строителя храмов. Рабы убегали ныне толпами не только из Ольмана — отовсюду: из Чалька-цинго, с Острова жертв, из городов на западе. Воины Тунгаты не могли удержать их. И в самых глухих селениях сельвы люди понимали: плохи дела в царстве Длинных Плащей, они слабеют, настала пора возмездия.

Второй день с залива дул шквалистый ветер. Туман и сырая мгла сменялись проливными дождями. Археологи не вылезали из палатки, пытаясь расшифровать пиктографы. Подобно путнику в дремучей чаще, мысль Амана блуждала среди гипотез, догадок, предположений. Смысл рисуночного письма ускользал. Рядом прилежно трудился Тирлинг, на его непроницаемом лице тоже отражались какие-то чувства. Видимо, на сей раз самолюбие корифея было сильно задето.

— В профиле вот этого человечка, — сказал Аман, — угадываются черты жителя островов Тихого океана, то есть океанийского монголоида. Не находите?

— М-мм… сходство есть, — пробормотал Тирлинг. — Нечто вроде древнего айна с Курильской гряды или Хоккайдо.

— А мне видится абориген Охотского побережья, — возразил Демченко. Его загорелое лицо так и светилось от гордости: созданный им геоскоп узрел эти загадочные пиктограммы в толще вековых наслоений.

— Почему именно с Охотского?! — спросил Тирлинг.

— Взгляните сюда: первобытный географ изобразил устье Амура. Оно показано верно, другого с такими характерными очертаниями нет в регионе. А вот линия морского берега, гребни волн и кит, пускающий фонтан.

— Смелое толкование, — покрутил головой Тирлинг. — На чем основываете?

— На факте находки нуклеуса. Такие же найдены в Дюктайских раскопках. Как попали сюда, в Тамоанчан?.. Потомки дюктайцев пришли в Америку 25–30 тысяч лет назад — вслед за мамонтами и бизонами. Среди них, несомненно, были предки тех, кто спустя тысячи лет дошел до Мексики. Логично?

— Что-то мало понимаю тебя, друг-следопыт, — произнес Аман. — При чем тут древние айны?

— Слушай и внимай, — улыбнулся Леонид. — Под натиском племен, идущих из Кореи либо Маньчжурии, протоайны могли откочевать на Алдан и там смешаться с дюктайцами. В конце Висконсинского оледенения последняя волна айно-дюктайцев перебралась в Новый Свет. Затем океан затопил Берингию. Минули века… Новые метизации в прериях Северной Америки… Предки сынов Ягуара прошли пустыни Аризоны, Нью-Мексико и осели в Тамоанчане. Логично я мыслю?

— Почти… — язвительно сказал Тирлинг. — Ну а как насчет ольмеков?

Леонид театрально развел руками:

— Тут пока все не ясно. Я лишь истолковал, как отдаленные потомки этого айна, — он коснулся пиктограммы, — могли достичь Веракруса.

Облака ушли к хребтам Тустлы, и на потемневшем небе зажглись яркие, будто умытые звезды. Аман снова был у входа в пещеру. Свет полной луны осветил ее глубину. Кости «протоайна» лежали там, где их нашли. «Кем был ты? — гадал археолог. — Кто сразил тебя дротиком — ольмек или абориген сельвы? Радиоуглерод показывает время поздних ольмеков, упадка их культуры. Но они не жили в пещерах, значит, ты — потомок айно-дюктайцев, населивших сельву тысячелетий за восемь до ольмеков… А что дает это для проблемы генезиса народа Змеи? Ничего».

— Заснул там, что ли?! — услышал Аман голос Демченко. — Иди-ка в палатку. Ужин готов. Да и спать пора, завтра чуть свет за работу.

— Сейчас, сейчас… — недовольно ответил Аман. Окрик Леонида смешал его мысли.

После ужина он сразу лег спать. Сон не шел, и Аман принялся размышлять все о том же. «Допустим, что отдаленные потомки айно-дюктайцев и есть аборигены сельвы. Ну а ольмеки кто? У них иной расовый тип… Вслед за Тирлингом я могу объяснить многообразие расовых типов и языков индейских племен только тем, что еще задолго до Эрика Рыжего в Новый Свет прибывали случайные путешественники из Океании, например, от берегов Азии. Так могли приплыть в Америку предки ольмеков. Примерно в пятом-шестом тысячелетиях до нашей эры…» Незаметно Аман уснул, однако и во сне его мозг работал в том же напряжении. Ему снилось, будто парит он, как альбатрос, над водами Северной Пацифики. Океан казался огромной холодной темницей, в которой настороженно дремали ветры и угрюмые тучи. Стояла тишина: ни гула ветра, ни плеска волн. Потом из-за гор Аляски вышла луна — океан стал волшебным. Амана охватило неведомое чувство полного слияния с природой. Он вдруг почувствовал, как океан слушает плеск своих волн, а небо всматривается в свою беспредельность… Далеко внизу проплыл айсберг, возле него играл большой кит… С неба посыпались снежинки, мириады их падали на спокойный лик вновь уснувшего океана.

«Скоро Берингов пролив, — подумал он. — Вон за тем мысом откроется». Однако увидел не пролив, а поросший лиственницами перешеек. «Разве я в палеолите!?» — Аман с изумлением приглядывался к группам охотников, двигавшихся по суше с азиатского берега на Аляску. Он различал даже их лица, размытые лунным светом. Впереди, наклонив крупную лохматую голову, шел юный богатырь. «Это, несомненно, первобытный следопыт и вождь племени! Назову-ка его Угэмом. Почему бы нет? И он несет в сумке те самые пиктографы на пластинках — часть огромного наследия предков-художников, живших на Алдане… Потомки айно-дюктайцев, тысячи лет кочуя по северо-западу Америки, потом в прериях и пустынях, донесли эти пластинки сначала до Аризоны, а затем до Тамоанчана. Прежде они, вероятно, обитали в бассейнах Хилы, Колорадо, Рио-Гранде».

Птица-невидимка, несшая Амана на упругих крыльях, повернула на юг, к теплым водам океана. «И я увижу, значит, не менее загадочные, нежели ольмекская, культуры Западной Пацифиды!» — обрадованно подумал он. И действительно, ему открылось нечто: то ли сооружения Нан Мадола, то ли Гавайида. Потом еще какая-то цивилизация на мгновение показала свое лицо. И опять он созерцал прошлое — события палеолита, развертывающиеся на огромных просторах Азии. Аман словно глядел на них из окна машины времени. Его взгляд целостно охватывал весь район миграции первобытных племен — от Монголии и Алтая до Алдана и Камчатки. По нему во всех направлениях катились волны людей. «О, небо!.. — смятенно шептал он. — Какой водоворот событий, племен, народов! Нет ничего сказочного в том, что бородатые, высокие ольмеки стали потомками, скажем, «голубых тюрков», о которых и ныне рассказывают орхоно-енисейские предания. Бируни из Хорезма, опираясь на древнейшие легенды тюрко-скифов, недаром писал: «Есть далеко на востоке, за океаном, материк. Какие-то народы Азии ушли туда». А что?! Даже я могу иметь общих с ольмеками предков, ведь я тюрк. Антропологи утверждают, что «голубые тюрки» свободно кочевали от Семиречья до Якутии. В Маньчжурии и Приморье пратюрки могли смешаться с прачжурчженями, тоже народом тюркоязычным. Вот расовые признаки чжурчженей: высокий рост, голубые или зеленые глаза, белокурые, рыжие волосы. Не исключено, ветвь метисов — отдаленные предки ольмеков — обитала в Приморье, далее мигрировала на Камчатку через Колыму. В то время Берингия была уже затоплена, и сухой дороги в Америку не стало. Эти праольмеки на лодках и плотах могли достичь Алеутских островов или канадского побережья, используя Северотихоокеанское течение… А что дальше? Каким путем праольмеки добрались в Мексику? Ясно, что древнейшей тропой миграции Север — Юг, по которой раньше двигались аборигены Тамоанчана. За тысячи лет предки ольмеков прошли часть Канады, затем Калифорнию, Неваду, Аризону и в конце концов достигли тихоокеанского побережья Мексики. И где-то во втором тысячелетии до нашей эры зажглись первые огоньки цивилизации народа Змеи».

Похожий на застывшего истукана Вачинга недовольно поднял густую бровь и веско возразил:

— Не торопись, Аттэхе… Рано захватывать Ольман.

— Почему?.. — подозрительно глянул на него тот. В душе Аттэхе снова проснулось недоверие к изгою.

— В конце этой луны Тунгату понесут на Остров жертв, — усмехнулся толстыми губами ольмек. — И жрецы возвестят День плача. Ольман же останется без правителя.

Острый взгляд Аттэхе загорелся радостью, но лицо его тут же стало хмурым:

— В День плача принесут в жертву вашему богу детей сельвы.

— Так было и будет, — бесстрастно подтвердил Вачинга. — Нельзя мешать жрецам, иначе бог нашлет на сельву большую засуху. Ты хочешь этого?

Аттэхе молчал, потом угрюмо сказал:

— Ты говоришь верно. Город останется без Тунгаты, на остров уйдут из Ольмана много воинов. Легче будет напасть. Подождем!

Старейшины согласно кивнули. Тут снова запел Белый Отец:

Возбужденные песней-заклинанием, старейшины повторяли слова сказителя, приложив руки к груди. Даже суровый Аттэхе машинально качался из стороны в сторону. В раскосых глазах Вачинги затаилась усмешка. Он мало что понимал в верованиях тэнков и охотников сельвы. «Кто такой Угэм? Праотец людишек болот и джунглей? Мудрый, сильный вожак? Да, да, так говорил жрец Гуаба… Смешно верить сказкам племени Ягуара. Я поклоняюсь лишь Гремучему Змею, богу своего племени. Презренные тэнки! Надеются взять верх с помощью какого-то Угэма, чьи кости давно развеял ветер вечности. Не одолеть никому Длинных Плащей!.. Я обману людишек Ягуара, если… — Вачинга даже затаил дыхание, столь дерзким был его замысел, — если знатные люди Ольмана назовут меня своим правителем».

Все дело заключалось в том, что Тунгата, которому Вачинга хотел жестоко отомстить, приходился ему сводным братом. Всего лун двадцать назад Вачинга был Старшим Воином и водил караваны с драгоценным нефритом от гор Тустлы к побережью. Неимоверно трудны переходы через сельву и болота даже для сильных и сытых воинов. А что говорить о рабах-носильщиках, истощенных недоеданием!.. После тяжелого перехода Вачингу ждала в Ольмане Инчуни с бирюзовыми глазами и светлой кожей. Он отдыхал, сладко ел, предавался любви. Но пока он спал под дождем в сельве и месил в очередной раз болота, его сводный брат Тунгата увел Инчуни во дворец. Вачинга не покорился воле правителя, а совершил неслыханное: ночью с помощью подкупленного им телохранителя проник в дом Тунгаты и бежал с Инчуни в сельву. Взбешенный Тунгата послал в погоню лучших воинов, беглецов настигли на третий день. Инчуни вернули во дворец. Вачингу же, как сводного брата, правитель не решился предать казни, а сослал его надсмотрщиком в копи, где добывали нефрит. Вачинга бежал, много лун скитался по глухим селениям в сельве, потом встретил людей Аттэхе, вождя охотников.

«У-хх, гнусный Тунгата! — сжимал кулаки Вачинга. — Теперь берегись: ты отнял Инчуни, хотел сгноить меня в копях Тустлы и поплатишься за это кровью».

Под шелест мелкого ночного дождя Аттэхе незаметно пробрался в тайное убежище Белого Отца. Пещера была вырыта в толще плато Ольмана, хорошо укреплена адобами и базальтовыми плитами. Пещера была просторной, сухой, вход в нее надежно скрывали густые заросли. Никто не знал о тайном убежище Белого Отца, кроме Аттэхе.

Сказитель сидел у дальней стены, жевал метельчатый шалфей — верное средство от ревматизма и простуды.

— Наступила пора возмездия, Аттэхе. — С кряхтеньем он прилег на травяную циновку, служившую постелью. — Но я не увижу, как падут дома и дворцы змееликих, ибо сильно устал от груза лет. Дрожат руки, подгибаются ноги… Я стар, очень стар! Пора уходить в страну мертвых.

— Живи, Отец… — ободрил его Аттэхе. — Без тебя грустно будет в сельве.

— Нет, Аттэхе. Мне уже виден конец тропы. Жить надо тебе ради людей Ягуара. И жить долго!

«А будет ли такой долгой моя тропа? — думал Аттэхе. — Вряд ли ожидает меня тихая старость на берегу звонкого ручья. Скоро огонь ярости сожжет змееликих, но пламя борьбы может опалить и меня…»

— Все, что здесь есть, оставляю тебе. Вот камень для наконечников, старик коснулся нуклеуса и кожаной сумки в изголовье. — Тут хранятся знаки, которые даровал Угэм. Священные таблички передаются из рода в род с начала времен. Так гласит предание. Так повелел Угэм, и горе тому нерадивому, кто не сохранит их. Проклятье сынов Ягуара падет на него!

— Понял, Отец. Сделаю все как нужно, если не погибну.

— Тебя охраняет мое заклятие, — убежденно сказал Белый Отец. — Есть у тебя хранитель-помощник. Он тоже знает тайну табличек.

— Теперь мне нужно уйти, — поднялся Аттэхе, — ибо ждет у ручья изгой Вачинга.

— Не верь ему, — предостерег Отец. — В его глазах — измена!

— Но он пока нужен, — сказал Аттэхе. — Он знает город и хитрости Плащеносных… И ты прав: он чужой, не наш, ему нельзя верить…

И тут что-то дрогнуло в лице сказителя, он торжественно поднялся со своего ложа.

— Я открою тебе тайну, Аттэхе. Ведь и я родился не в сельве. Я пришел к народу Ягуара юным, когда самые старые из тэнков были еще малышами.

Аттэхе смотрел на сказителя, раскрыв от изумления глаза: да, это так, в облике Отца, в гордой посадке его головы смутно ощущалось чужое. Когда-то, вспомнил Аттэхе, Белый Отец носил ожерелье из клыков неведомого в сельве зверя, курил чудную трубку в виде утки, сидящей на спине рыбы.

— Я пришел с Севера, — продолжал сказитель, — где был следопытом, охотником. Наш край совсем не похож на Тамоанчан. Могучие реки текут там по равнине с высокой травой и светлым лесом — не таким, как влажная, душная сельва. На закате от Большой реки лежит пустыня. Это море песков, красных от зноя, и между ними огромные плоские горы, поросшие деревьями; там скалы меняют свой цвет двенадцать раз в день!.. Люди там орошают речной водой скудную почву, выращивают маис и фасоль, пасут индеек… Я родился и вырос в такой долине. Наше селение стояло на склоне холма, а над ним высились белые хребты. Весной наша долина становится оранжевой от цветения чамисы. Еще красивей цветет чолья, дающая сухие и сладкие плоды.

Околдованный рассказом, Аттэхе прикрыл глаза. Он будто воочию видел эту долину, море красных песков. И здесь тоже жили люди, они кочевали вслед за движением солнца. А на холмах виднелись поселки, как соты, террасами уходящие к небу. Холмы казались громадными островами над океаном песков… Слушая Отца, Аттэхе удивлялся высокой земляной насыпи: у нее была квадратная вершина, куда вела пологая лестница с очень широкими ступенями. Чем-то это сооружение напоминало пирамиду на Острове жертв, лишь раз в сто большую.

— Я ничего не знал о странах Севера, — признался Аттэхе. — И люди сельвы никогда не слыхали о том, что ты говоришь. А почему мы не знаем, Отец, скажи?

Сказитель посмотрел на Аттэхе, и тот уловил во взгляде тень презрения:

— Мое племя не хотело знаться с южными людьми, покорно сгибающимися под гнетом злых господ. Некогда наши деды — великие следопыты — достигли сельвы, увидели издали города змееликих и повернули назад. Вожди племени приказали им молчать о виденном, ибо люди Севера не знают рабства и войн. Зачем искушать рассказами?.. Мои родичи свободны от рождения до смерти, а управляет племенем совет мудрых. Жрецы есть и у нас, они зовутся «палас», это добрые жрецы: они не требуют человеческих жертв. Мы поклоняемся солнцу и природе, злых богов у нас нет. У нас равны все, каждый получает одинаковую долю пищи, и все трудятся на земле.

— Так почему же. Отец, ты покинул свою прекрасную родину?!

— Несчастье это, Аттэхе!.. — с болью ответил сказитель. — До сих пор плачу я о темно-синих долинах и освещенных солнцем пустынях, о холмах, покрытых светлыми лесами. Меня погубила тяга к странствиям. Однажды я дошел до Голубого моря, чьи волны омывают и берег Тамоанчана. В устье Большой реки, где обитали рыболовы, я сдружился с одним человеком. И мы вместе добывали рыбу. Однажды буря понесла лодку к югу… Мой друг утонул, а меня вместе с разбитой лодкой выбросило на берег. Так я оказался в племени, живущем в сельве. Тогда я был молодым, сильным и мог бы вернуться на Север да не знал пути. Люди сельвы приняли меня в свою общину. И я полюбил их, решил остаться… Теперь иди, Аттэхе, я устал.

Знойный день кончился, но и вечер не принес прохлады: духота была такая, что, казалось, сам воздух стал липким. С трудом Вачинга взбирался вверх по склону плато. Наверху его ждал Аттэхе. Изгой задел твердый ком глины, который с шумом покатился вниз. Тут же из ниши Дома правителя вышел рослый воин в длинном плаще. В сиянии ущербной луны блеснуло острие дротика. Ольмек долго вслушивался в ночь. Вот глухо рыкнул в сельве ягуар, испуганно провыл койот — и опять тишина. Страж успокоился, снова исчез во мраке. «Ну, иди, поспи, — насмешливо подумал Аттэхе. — Неведомо тебе, что ожидает змееликих. Жить тебе осталось мало, мои отряды окружают Ольман…»

Словно корабль в лунном море, возвышался Ольман над сельвой и болотами, досматривая сны о былом величии. Никто не подозревал, что на заре пробьет час расплаты.

— Скажи мне, — Аттэхе взглянул на яркие низкие звезды, — сколько воинов в городе, где они спят?

Вачинга кивнул, жестом велел следовать за ним. Бесшумно двигаясь в траве, они достигли каменных хижин ремесленников. Взобравшись на крышу одной из них, Аттэхе огляделся. Перед ним лежала главная площадь, справа был Дом правителя, у его главного входа чадили факелы, вставленные в каменные кольца стены. Багровый свет освещал склоненные головы стражей: они не то дремали, не то о чем-то беседовали. По краям площади темнели исполинские изваяния. Вывороченными толстыми губами загадочно улыбались древние правители Ольмана. Слева, на глиняной платформе, облицованной белой плиткой, стоял большой храм. Аттэхе увидел над его фасадом барельеф — лицо человеко-зверя. «Это бог дождя, пожирающий детей…» — с ненавистью подумал он.

— …А за домом Тунгаты, — говорил тихо Вачинга, — лежит улица Первых Воинов Правителя. За нею тянется улица Простых Воинов. На той платформе — Дом бога. Главная труба воды проходит еще левее.

Зорко вглядываясь в панораму города, Аттэхе спросил:

— Там и дома стражей-телохранителей?

— Нет. Видишь длинные хижины правее дома Тунгаты? Там они живут. Многие из них ушли на Остров плача детей.

— Сколько же осталось?

Вачинга мысленно подсчитывал, закрыв глаза тяжелыми припухшими веками.

— Столько же, сколько зерен маиса в двух горстях.

— О-хэй!.. Это много.

— У тебя больше людей, — странно ухмыльнулся Вачинга.

Тут громко провыл койот — совсем рядом, у основания плато.

— Здесь уже мои отряды, — сказал Аттэхе. — И нам пора идти. Возвращайся к своим людям. Начнешь бой по сигналу.

Глядя вслед изгою, Аттэхе взмолился: «Отец сельвы Угэм! Помоги нам победить сегодня». На мгновение вспомнилось ему прожитое, он как бы попрощался с ним… Больше двухсот раз сменились луны на небе с тех пор, как Аттэхе, сильный юноша, день за днем трудился вместе с другими на плоской, накаленной солнцем вершине Чалькацинго. Мастера ели и спали тут же, в тени обработанных базальтовых валунов. Иногда с равнины на утес поднимались тэнки, они под конвоем змееликих приносили скудную пищу — фасоль, маисовые лепешки, воду, немного плодов. Однажды Аттэхе удалось незаметно смешаться с ними, а потом скрыться в сельве. Обжигающая ненависть к поработителям привела его в стан недовольных. Прошло время, и Аттэхе возглавил их.

Койот провыл вторично, и Аттэхе пополз к отряду, затаившемуся у подножия ольманского плато. Город цепенел в предутреннем сне, не ведая, что стражей на краях плато бесшумно умертвили охотники.

Сжимая в руке боевой топор, Вачинга ждал сигнала к атаке. В его ушах гулко шумела кровь, ибо он понимал: сегодня или никогда! Либо он станет правителем Ольмана, либо бесславно погибнет. Протекли мгновения. На платформе алтаря, замыкающего улицу Первых Воинов, туманным призраком возник Аттэхе и, потрясая обсидиановым мечом, пронзительно крикнул:

— Сэ-лу-гэм! Эй-йо, ту-ук-сэ!..

Ряды людей-ящериц в считанные минуты поднялись на плато и продвинулись к дому Тунгаты, обогнав Аттэхе, бежавшего не так быстро, как юноши-охотники. Обвальный грохот барабанов, крики тэнков, подражающих голосам зверей, вой и стоны первых раненых ударили в стены незаконченного храма. Рабы-строители, вповалку спавшие на земле, очумело вскочили на ноги, не понимая, что случилось. Люди Аттэхе налетели, как ураган, и рабы сразу поняли… Они добивали стражей камнями, душили голыми руками, резали им горло лезвиями из обсидиана. Впервые на их истощенных голодом и работой лицах засветились улыбки, огнем мести загорелись глаза.

Вторая волна атакующих наткнулась на железные ряды Первых Воинов, неожиданно пришедших совсем не с той стороны, как предрекал Вачинга. И воины стали теснить охотников и тэнков.

— Куда пропал изгой?! — закричал Аттэхе. — Где он, лживый? Приведите ко мне!..

Но его никто не слышал в шуме закипевшего боя.

Строители храма довольно скоро одолели своих врагов. Почти все стражники были убиты, лишь один из них — высокий и тучный, как раскормленный индюк, разметал группу изможденных рабов и кинулся на улицу Первых Воинов. Вслед ему Шраморукий — тот, что был на совете в хижине, — метнул лиану. Петля оплела бегущего и швырнула на камни мостовой. Завывая от ярости, Шраморукий всадил в брюхо ольмека копье, для верности повис на древке.

Отборные воины Тунгаты встали стеной вокруг Дома правителя, ощетинившись копьями, дротиками, мечами. Толпа рабов-строителей добежала до их шеренг и отхлынула, теряя бойцов. И опять кинулась в атаку. Каменные плиты площади окрасились кровью, устилая ее телами раненых и убитых. Однако падали и защитники Дома. Потом с обрыва плато набежали сотни юношей-охотников. Карабкаясь друг на друга, как по живой лестнице, они проникли через окна в Дом правителя, поднялись на крышу, и град камней и стрел обрушился на головы ольмеков. Телохранители дрогнули, шеренги заколебались, воины поспешно прикрыли головы щитами. Многие корчились на земле… Из окон здания выплеснулись языки пламени. Распались ряды ольмекских воинов, отступая в глубину улиц. И тут Аттэхе не поверил своим глазам: от длинных казарм Простых Воинов быстрым шагом двинулись к месту сражения свежие отряды ольмеков. Их вел Вачинга.

— О гнусный койот!.. — Аттэхе в ярости выдрал из бороды клок волос. Почему я не послушался голоса сердца? Тот, кто предал свой род, предаст и того, кому поклялся служить… Берегись, Вачинга!

Люди изгоя атаковали рабов, давая возможность Первым Воинам вновь сплотить свои ряды. Опять густо полетели стрелы, над морем голов поднялись утыканные осколками базальта палицы; скрестились дубины и мечи. Вачинга рассчитывал, сокрушив воинов Аттэхе, снискать славу спасителя Ольмана, тогда можно будет проложить дорогу к власти, устранить Тунгату.

Аттэхе удалось с горсткой охотников пробить в рядах людей Вачинга узкий коридор: он жаждал добраться до изгоя. Вот еще несколько шагов, уже близко. Аттэхе ловко уклонился от дротика, пущенного Вачингой, но дротик вонзился в старейшину тэнков, который следовал за Аттэхе. Старейшина упал, захлебываясь кровью.

— Я доберусь до тебя, изго-ой!.. — завыл Аттэхе. — И задушу…

Он ясно различил перекошенное лицо Вачинга, который бесом крутился в водовороте боя, криками подбадривая своих.

Воины теснили восставших к краю обрыва плато, куда Вачинга замыслил сбросить тэнков и охотников. «Где третий отряд из сельвы? — в отчаянии думал Аттэхе. — Неужели конец? Кто же сохранит для племени знаки Угэма!?»

На храмовую площадь вбежал запоздавший отряд охотников, и схватка вспыхнула с новой силой. Люди Аттэхе воспряли духом. Простые Воины повернули назад. «Слава Угэму!.. — мысленно воскликнул Аттэхе. — Он услышал мой призыв». Вачинга успел скрыться в гуще отступавших ольмеков. К тому же облака дыма горевшего Дома заволокли поле боя. Люди сельвы не щадили змееликих. Их ловили сетями из пальмовых волокон, душили лианами, разбивали черепа, пронзали копьями. Хмельная, туманившая разум весть о победе исторгла из тысяч глоток ликующий рев… Тэнки метались по улицам и площадям Ольмана, чего-то искали, горя жаждой действия. Какой-то великан взобрался в проем окна Дома правителя, потряс дубинкой и подал мысль, созвучную желаниям восставших:

— Круши-и лики!.. Си нэ-е гэм-м!

Тэнки, охотники, рабы засвистели от удовольствия. Спустя минуты они уже колотили молотами из базальта и глыбами по изваяниям правителей, особенно Тунгаты, норовя сбить у него толстый нос и глаза из серпентина. Но сверхтвердый базальт едва крошился… Тогда рабы возвели помост, вкатили на него обломки скал и валуны того же базальта и обрушили на изваяние правителя. Брызнула во все стороны черная крошка, поднялась туча пыли. Кое-кто с уханьем и присвистом ломал стены Дома правителя, а с барельефа все так же грозно скалился бог ольмеков с чертами человеко-зверя.

А назавтра Аттэхе готовился идти с отрядами к Острову жертв, чтобы пленить Тунгату и наказать предателя Вачингу: вождь восставших думал, что изгой бежал туда же. Но пришла весть, что восстание перекинулось и туда. Войско правителя рассеяно, а сам он пал в битве.

Аттэхе повернулся лицом к руинам, чтобы перед уходом в сельву насладиться видом поверженного Ольмана, так долго истязавшего сынов Угэма. И вдруг прилетела стрела, она пробила грудь Аттэхе и замерла, упруго подрагивая оперением.

— Су нэ го-о… — изумленно выдохнул Аттэхе, качнулся и стал падать ничком.

Его подхватили Шраморукий и один из охотников.

— Скорей зовите Белого Отца… — цедил Аттэхе из последних сил. — А изгоя ищите в руинах!.. Там он, дважды предавший.

Вачингу притащили пять дюжих тэнков — он не сопротивлялся, лишь с непонятным сожалением смотрел на Аттэхе: тот висел на плечах Шраморукого, отчаянно боролся со смертью. Потом изгой глухо, неразборчиво забормотал, его мертвые глаза ожили, лицо исказила гримаса отчаяния. Никогда не быть ему правителем Ольмана, город поглотит сельва, а сам он исчезнет из памяти людей. Без следа! И, осознав это, Вачинга страшно завыл, раздирая лицо ногтями, потом выхватил из складок плаща обсидиановый нож и всадил себе в сердце.

Аттэхе тоже прощался с ярким солнцем, синим небом, с теми, кого любил. Стрела в его груди торчала, ибо он запретил вытаскивать ее: хотел продлить минуты ясного сознания. «Где ты. Белый Отец, почему не идешь?» Аттэхе мучился, ждал, не зная, что изгой выследил тайное убежище и час назад убил сказителя. Черная мгла застлала глаза вождя охотников сельвы, но на миг Аттэхе снова увидел солнце и лица своих людей. Мощным, как в молодости, голосом (так ему показалось), а на деле чуть слышно произнес:

— Радуйся, Отец! Мы победили змееликих. Я сохраню таблички со знаками… Они перейдут из рода в род… Скажи людям сельвы: «Пусть уходят из проклятого города, пусть он развеется пылью».

Тэнки, положив бездыханное тело Аттэхе на циновки из травы, стали готовить погребальный костер. Шраморукий сидел подле вождя, и вся его поза выражала бесконечное горе.

— Вставай, надо уходить… — коснулся его плеча старейшина. — Аттэхе уже в Стране мертвых и говорит с Угэмом.

Аман смахнул со лба капли пота: день был жаркий. Тирлинг и Демченко молчали, думали. В их сознании жили давно канувшие в Лету люди сельвы: Аман изложил свою гипотезу, навеянную пиктограммами и завораживающими картинами геоскопа.

— Это все? — обронил Тирлинг. Вид у корифея американистики был отрешенный, словно мысли блуждали далеко. — Что могло быть потом? — вслух подумал он. Весьма убедительная фантазия. В живых образах.

— Не знаю, никто не знает, — ответил Аман. — Давайте подумаем, где начать новый раскоп. Может, геоскоп найдет еще что-то?

Влажный ветер с залива ударил Аману в лицо. Археолог глубоко вдохнул его, подошел к обрыву плато. И вдруг Аман почувствовал, что ничто не проходит бесследно, ибо все сущее связано нерасторжимо. И он опять увидел храмы и дворцы ольмеков, лица охотников и тэнков. «Как давно вы жили, но, как и мы, ненавидели угнетателей и рабство. Ваши души и сердца жаждали свободы, братского тепла. И ради этого вы шли на смерть! Ты мой брат, Аттэхе. Через века я кричу тебе: «Мечта о мире без войн, мечта о братстве всех людей не умрет никогда! Факел борьбы не гаснет, он разгорается. Твои потомки здесь — в Гватемале, Никарагуа, Сальвадоре — с оружием в руках и с мечтой о лучшей жизни идут вперед, в будущее. Как и ты, Аттэхе, борцы бессмертны…»

Порыв ветра с залива снова омыл его лицо. Оттуда шли тяжелые, низкие тучи. В тропических болотах вдохновенно пели мириады лягушек, предвещая наступление сезона дождей.