"Концентрат сна" - читать интересную книгу автора (Платов Леонид Дмитриевич)

Глава первая

— Гоните его в отпуск, Николай Петрович! Без сожаления гоните! И накричите еще при этом.

Академик Кулябко с сомнением поглядел поверх очков на Федотова.

— Обязательно накричите, — повторил тот, по-владимирски напирая на «о». — Можно ли так работать? На нем лица нет. Обедает на ходу. Отказался от выходных. Он даже ночует, по-моему, в лаборатории…

— Мне говорили о крепком чае, — заметил академик в раздумье. — Кажется, Гонцов пьет чай ночью, чтобы не уснуть.

— Восторженный мальчишка! — отозвался Федотов, который был всего на год старше Гонцова. — Уж я не говорю о самом предмете его опытов. Здесь вы, я знаю, в союзе с ним против меня и всей ортодоксальной физиологии… Молчу, молчу! Итак, мы просим построже с ним, Николай Петрович… Как вы умеете иногда…

Для благополучия упрямца, не желавшего отдыхать, Федотов пустил в ход даже лесть. Добрейший Николай Петрович, подобно многим другим добрякам, любил, чтобы его ассистенты делали вид, что трепещут его директорского гнева, и в этих случаях становился еще более сговорчивым, чем обычно.

— Прекрасно, я поговорю с ним, — сказал он, расправив веером свою пушистую длинную бороду, делавшую его похожим на сказочного Черномора, и снял трубку телефона. — Да, директор института. Лабораторию сна, пожалуйста… Гонцов?

Федотов вышел на цыпочках, озабоченно прикрыв за собой дверь.

Не в первый раз приходилось ему так решительно вмешиваться в дела своего беспечного, поглощенного научной работой друга.

Еще в пору совместного учения в университете, когда завязалась и окрепла их дружба, Федотов понял, что в мире практических вещей Виктор Гонцов — совершенный ребенок и нуждается в поддержке. Как только его увлекала какая-нибудь идея и он самозабвенно отдавался ее разработке, все окружающее переставало для него существовать. Вокруг могли плясать, петь он не замечал ничего. Надо было даже напоминать ему о необходимости сна, о завтраке, обеде и ужине.

— Хорошо еще, — говорил шутливо Федотов, втайне гордясь своей ролью опекуна, — что тебя не надо кормить с ложечки, как Вильяма Гершеля во время его наблюдений у телескопа.

До этого не доходило. Но бывало, что среди ночи Гонцов вдруг будил Федотова (в студенческие годы они жили в одном общежитии), чтобы поделиться с ним новой, только сформировавшейся в мозгу медицинской гипотезой. Под монотонный храп сокомнатников он излагал ее шепотом, а терпеливый слушатель подавал иногда мрачные реплики, звучавшие из-под одеяла глухо, как из суфлерской будки.

В таких спорах Федотов придерживался обычно осторожной, скептической точки зрения, что только раззадоривало Гонцова. На оселке его недоверия он оттачивал свои доводы до блеска.

Со второго или третьего курса, однако, Гонцов стал сдержаннее в своих научных догадках. Он твердо запомнил золотое правило Ивана Петровича Павлова, обращенное к молодежи: «Изучайте, сопоставляйте, накопляйте факты! Как ни совершенно крыло птицы, оно никогда не смогло бы поднять ее ввысь, не опираясь на воздух. Факты — это воздух ученого, без них вы никогда не сможете взлететь».

Да, крылья научной мечты Гонцова были бы бессильны, если бы не опирались на факты, добытые им в результате упорного труда, в итоге бесчисленных экспериментов.

Трудолюбие, терпение и настойчивость молодого ученого стяжали ему в конце концов такое же уважение среди физиологов, как и удивительная сосредоточенность его мысли, возбуждавшая вначале шутки товарищей. Для всех в Институте физиологических проблем было ясно, что перед Гонцовым большое и яркое будущее.

Уже проскользнуло в медицинских журналах скупое сообщение о смелой научной работе, заканчиваемой Гонцовым. Многие сомнительно покачивали головами.

…Весь день после разговора с Кулябко Федотов раздумывал над тем, с какой стороны подойти к Гонцову, чтобы заставить его работать размереннее. Вечером, закончив один сложный, долго не удававшийся ему опыт, он прошел, как был в халате и шапочке оператора, на балкон покурить.

Над кудрявыми кронами Парка культуры уже колебался купол парашюта. Подрагивая зеркальными боками, проплывали мимо переполненные троллейбусы. Солнце зашло, и небо приобрело зеленоватый оттенок. Снизу тянуло жаром, как из печки; остывал разогревшийся за день асфальт.

Кто-то обнял Федотова сзади и легонько встряхнул.

— Так-то ты, друг Саша, — услышал Федотов и по интонациям голоса догадался, что это Гонцов, — нажаловался на меня Николаю Петровичу? Эх, ты, старый ворчун!

Они стояли теперь рядом, опираясь локтями на балюстраду: спокойный, неторопливо раскуривавший свою трубку Федотов, почти квадратный в своем топорщившемся халате, и порывистый, смуглый Гонцов, лицо которого от острых скул казалось в сумерках треугольным.

Предчувствуя нагоняй, Федотов возился с трубкой дольше обычного.

— Ну и что из того, что нажаловался? — сказал он воинственно. — Ведь за тобой нужен присмотр. Иначе ты заболеешь, свалишься. Нельзя работать так напряженно и не отдыхать совсем.

— А почему ты думаешь, что я не отдыхаю? — Улыбка на лице Гонцова стала еще шире. — Разве обязательно спать, чтобы прогнать усталость?

— О, снова твои теории! — Федотов скептически сморщился, готовясь к отпору. — Я верю в нормальный жизненный ритм, в установившийся порядок вещей, которые нельзя и незачем менять.

Гонцов помолчал, не отрывая завороженного взгляда от дуговых фонарей, которые зажигались один за другим в неясной перспективе Большой Калужской.

— Незачем? — повторил он медленно. — Как незачем? Установившийся порядок вещей заставляет нас на одну треть укорачивать свою жизнь, — и ты так спокоен? Сочти! Человек в среднем спит восемь часов в сутки. Значит, если он прожил шестьдесят лет, он двадцать из них фактически не жил. Он проспал эти годы, провел их в оцепенении, в глупом бездействии. По-моему, жизнь человеческая слишком коротка, чтобы говорить о таком мотовстве спокойно.

— Но что же делать, если физиология сложилась именно так? — сказал Федотов, направляя спор в хорошо знакомое русло. — Миллионы лет…

Гонцов прервал его.

— Меня удивляет умственная боязливость подобных тебе ученых, — сказал он. — Почему, меняя природу вокруг себя, создавая новые виды животных и растений, вмешиваясь в работу желез внутренней секреции, нельзя поднять руку на сон, цепями которого опутано человечество с начала веков? Разве мы — физиологи-революционеры — не должны совершенствовать природу самого человека?!

— Ты прав отчасти, — заметил Федотов. — Но слабость твоей позиции заметна, как только ты переходишь от общих рассуждений к простым конкретным фактам. Я, например, разрабатываю принципы разумного питания. Значит ли это, что я когда-нибудь дойду до того, что буду отрицать необходимость всякого питания вообще?

— Прекрасная аналогия, — с живостью ответил Гонцов, — ты сам подбрасываешь мне материал для возражений. Итак, ты считаешь, что мы едим неправильно?

— Понятно. Мы неразборчивы в еде, едим слишком много, потому что качество пищи невысоко, — мало калорий, мало витаминов. На переваривание уходит масса энергии, драгоценные жизненные силы…

— Примерно то же мы можем сказать о сне. Мы спим слишком много, беспорядочно и неразумно.

Федотов снисходительно пыхнул трубкой, давая понять, что маневр собеседника ему понятен.

— Ты знаешь, что сон глубже всего, — продолжал Гонцов, — а следовательно, и эффективнее, в первые часы после засыпания. Под утро сон не крепок, его живительная освежающая сила как бы иссякает. Помнишь мои опыты фракционированного сна? Я делил время сна на части, заставлял принимать сон как гомеопатическое лекарство, маленькими дозами. Мои пациенты спали по полтора часа три раза в сутки. В общей сложности это составляло четыре с половиной часа. И что же? Организм освежался вполне, точно человек проспал обычные восемь часов без перерыва. За счет количества я улучшил качество сна.

— Поэтому-то под конец я и признал твою правоту. Но ты ведь не остановился на этом. Ты пошел дальше. Ты стал ломать голову над тем, чем бы тебе заменить сон, чтобы люди не спали вовсе. Ведь это фантазия, Виктор. Мечты, оторванные от земли, от реальных, зримых факторов.

Гонцов искоса поглядел на серьезное, доброе лицо Федотова, осветившееся на мгновение от огонька трубки.

Вокруг было уже темно, и за листвой деревьев, окружавших институт, мелькали смутные силуэты прохожих.

— Факты, Саша, факты! — сказал он как будто с сожалением. — Ты подбираешь их один к одному и любуешься наведенным тобою порядком. Извини меня, друг, ты — архивариус фактов, потому что не даешь себе труда по-настоящему осмыслить их. Вспомни опыт. Человека помещали в абсолютно темную комнату, затыкали ему уши ватой, надежно изолировали его от всяких раздражений извне. Человек засыпал мгновенно и крепко…

— Элементарный опыт, — пробормотал Федотов, стараясь догадаться, куда клонит Гонцов.

— Но понял ли ты, что для многих людей такой темной комнатой была их жизнь, скучная, глухая, лишенная ярких событий и солнца? Представь себе какую-нибудь Обломовку или Замоскворечье, прозванное «сонным царством». Люди не знали, как скоротать, убить время. День-деньской их одолевала зевота. После обеда они почивали два-три часа. Это был малый сон, репетиция ночи. После ужина они отправлялись «капитально» спать, а поутру вяло раскрывали «Сонник», чтобы найти с его помощью тайный смысл в привидевшейся им чепухе.

— Ну а бедняки?

— Бедняки? Для них сон был чем-то вроде кратковременного психологического самоубийства. Человек выключал себя на несколько часов из действительности с ее ужасами и страданиями. Житейские бури оставались за его спиной. Он входил в укромную гавань сна и бросал там якорь.

— Сон как болеутоляющее?

— О, не более, чем вино, опиум и другие средства, с помощью которых у людей отшибало память на очень короткое время. Для нас важно другое. Чем печальнее, темнее, глуше была жизнь, тем больше места занимал в ней сон. И, напротив, чем светлее, звонче, ярче жизнь, тем меньше потребность сна у людей. Радость тонизирует, бодрит. Ты — физиолог и понимаешь, что это не парадокс, а вывод из общепринятой теории сна.

— Но уменьшение этой потребности, — вставил Федотов назидательно, имеет какой-то предел, ты не должен забывать об этом. — Вот тут мы физиологи — и должны прийти на помощь человечеству. Мы обязаны помочь ему не спать. Согласись, что жизнь так полна, так богата радостями в наше время, что жаль минуты, потраченной зря. Хочется жить без этих скучных антрактов, не покидая мира счастливой реальности ни на час! Веселиться, творить, действовать, переходя от одного увлекательного дела к другому! Бодрствовать всю жизнь, всю долгую, бессонную человеческую жизнь!

— Прихлебывая при этом твой фантастический концентрат сна?

— Да!

— Поэтично, согласен. И очень заманчиво в целом. Но, извини, Виктор, неправдоподобно. Когда мы в лаборатории эффективного питания изготовляем разнообразные пищевые экстракты и концентраты, это реально, это факт. Вот тяжелая глыба мяса. Рядом маленький кубик, в котором спрессована вся теплотворная энергия этого мяса, тысячи заключенных в нем калорий. Вот пирамида из лимонов. И рядом узкий бокал, наполненный янтарным витаминным соком, равноценным всей пирамиде. А что ты после многих лет работы можешь показать в своей лаборатории сна?

Гонцов выпрямился. Голос его прозвучал необычно резко: — Фома неверный! Ты видишь меня и разговариваешь со мной, — заметна ли во мне усталость, клонит ли меня ко сну?

Пока удивленный Федотов размышлял над этими странными словами, Гонцов пересилил досаду и продолжал совсем тихо, точно стыдясь своей вспышки: Однако пока еще рано говорить об этом. Решающий опыт не закончен, и неосмотрительно было бы сейчас хвалиться и трубить победу… И все же, друг, я уверен, я безусловно уверен в том, что в нашей лаборатории я найду заменитель сна, иное, более выгодное, совершенное и быстродействующее средство обновлять силы организма.

Федотов молчал.

— Ты помнишь, что весной у меня не ладилось с гидратами, — сказал Гонцов. — Формула была неверна, собаки издыхали на середине эксперимента. Недавно я принял решение добавить в формулу соли калия, тонизирующее действие которых известно. Николай Петрович одобрил мою мысль. Суди о результатах. Подопытные «Дэзи» и «Шарик» бодрствуют второй месяц и, повидимому, не ощущают никакой потребности во сне… Итак, может быть, видишь, как я недоверчив, — я стою на пороге небывалого в медицине открытия. Может быть, где-то тут передо мной — пока невидимая заветная дверь, и не сегодня-завтра ключи к ней будут подобраны?

Теперь ты понимаешь мое нетерпение. Я не вижу ничего, кроме этой далекой цели впереди. Поверишь ли, я с радостью отдал бы несколько лет своей жизни, чтобы приблизить час, когда можно будет прокричать на весь мир: «Противоядие против сна найдено!» — И потом, когда ты прокричишь это, шутливо сказал Федотов, — мы, наконец, устроим тебе торжественные проводы в санаторий «Узкое».

— О, я успею еще отдохнуть, — ответил Гонцов, продолжая рассеянно смотреть вдаль, туда, где за балаганами Парка культуры мерцали очертания нового города. — Кстати, не думай, что я устал. Я никогда не чувствовал такого прилива сил и бодрости, как сейчас.

— Ну, ну! Боюсь только, что ты подбадриваешь себя крепким чаем и гирями…

— Честное слово, — сказал Гонцов, и Федотову в темноте показалось, что тот снова улыбается. — Честное слово, забросил все это. Просто не хочется спать, и только…

Трубка Федотова сомнительно пыхнула на прощанье, и они расстались.