"Возвышенное и земное" - читать интересную книгу автора (Вейс Дэвид)

17

Графиня ван Эйк умерла хмурым, ненастным днем. Дождь лил все утро, и небо было мрачно-серым. Анна Мария тяжело восприняла ее смерть. Она знала, что графиня обречена, но пришла в отчаяние, когда слуга принес ей эту печальную весть. Леопольд и дети были в театре, репетируя программу первого публичного концерта в Париже, а она готовила дома ужин. От горя у нее руки опустились. Графиня была сама доброта – олицетворение их дома, Зальцбурга. Анна Мария заплакала. Она вспомнила день, когда графиня покидала Зальцбург, чтобы выйти замуж за графа ван Эйка. Даже обычно сдержанный граф Арко выглядел озабоченным, словно предчувствовал, что расстается с дочерью навсегда. Какой страшный удар для него, с грустью думала Анна Мария. В Зальцбурге граф Арко был всесилен, а вот дочь свою спасти не смог.

Будет ли он терзаться оттого, что отпустил своего ребенка, дал ему умереть на чужбине? Л что, если кого-нибудь из ее семьи постигнет та же участь? Анна Мария вздрогнула. В этой мысли было что-то жуткое, нечестивое.

В тот вечер Мама была особенно нежна с Вольфгангом. Она всегда целовала его, когда он возвращался домой, но сейчас не хотела выпускать его из своих объятий. Потом Aннa Мария сказала что-то по секрету Папе. А когда Вольфганг спросил у Мамы:

– Как себя чувствует графиня? – Папа выразительно посмотрел на Маму, и Мама ответила:

– Графиня уехала.

– Куда?

– Потом узнаешь.

Они рано уложили его спать, словно он им мешал. Но Вольфганг не мог заснуть. Наверное, случилось что-то ужасное. Он вышел в коридор и наткнулся на Наннерль. У сестры были заплаканные глаза, и она не стала, как обычно, подшучивать над ним. Вольфганг спросил:

– В чем дело?

Наннерль ответила:

– Ты еще мал, тебе рано знать! – И он почти возненавидел ее. Никогда он не думал, что можно испытывать подобное чувство к сестре, но Наннерль, поглощенная своими мыслями, словно забыла о нем.

На следующий день они покинули дом графини. На новой квартире Вольфганга оставили на попечение Наннерль, а Папа с Мамой куда-то ушли. Наннерль знала куда, но молчала. В ту ночь, после того как родители вернулись домой, Вольфгангу приснилось, будто он потерялся. Не мог найти ни Папу, ни Маму. Вольферль проснулся в холодном поту и увидел у кровати встревоженную Маму: нежным голосом она стала напевать ему колыбельную песенку, и он вскоре уснул.

На следующее утро Вольфганг все спрашивал о графине, и Мама сказала:

– Она отправилась в долгое путешествие.

– Отчего же вы такие печальные? А когда она вернется?

Никто не ответил, все делали вид, будто чем-то заняты.

Вольфганг сидел у окна в их новой квартире поблизости от улицы Сент-Оноре, где им предстояло давать концерт, и все время думал о графине. Он отказался от ужина, что с ним редко случалось, и никто не стал настаивать, даже Папа. Погода окончательно испортилась, бурные потоки воды неслись по улице – пройти было почти невозможно. Двое мужчин, с трудом переставляя ноги, брели по воде, неся в одной руке по факелу, а другой, поддерживая носилки. Что-то длинное, прикрытое простыней, лежало на этих носилках, и Вольфганг сразу догадался, что это женщина; намокшая материя облепила тело. Он вскрикнул от страха, но тут же смолк.

– Это похороны, – печально прошептала Мама, – хоронят бедную женщину, у них нет денег на гроб? – Вновь лицо графини возникло перед Вольфгангом, и он понял, что произошло. Им овладел ужас. Как могло случиться, что графиня лишилась жизни, той самой жизни, которая переполняла его?

Дождь невыносимо громко барабанил по крыше, Вольфганг не мог уснуть и наконец, невзирая на темноту и холод, прокрался в спальню Папы и Мамы, надеясь найти у них утешение.

Мама хотела взять его в кровать, но Папа запретил:

– Он уже не маленький.

– Тогда надо ему сказать.

– И погубить концерт?

– Ты всегда говорил, он должен знать о жизни всю правду.

– Но ведь графиня не умерла? – умоляюще спросил Вольфганг, вкладывая в эти слова, в самый звук голоса всю свою надежду.

– Скажи ему, – разрешил Папа.

– На все воля божья, – сказала Мама и расплакалась, а Вольфганг бросился вон из комнаты, давясь от подступающих к горлу рыданий.

Опасения Леопольда сбылись – на следующее утро Вольфганг совсем расхворался, и концерт в театре пришлось отложить. Это было крупным невезением – публичный концерт удалось устроить только благодаря поддержке принца Конти. Согласно французскому закону, публично могли выступать лишь люди, находящиеся на службе у короля, и Людовик XV мог в любое время лишить их этой привилегии. Законом благодаря принцу Конти поступились, господин Гримм взял на себя хлопоты по устройству концерта; все говорило за то, что сбор будет большой.

Анна Мария совсем растерялась. Первый лекарь, которого она пригласила, нашел у мальчика ангину, однако, как ее лечить, не знал. Другой определил ревматизм и заявил, что излечить его может только время. Узнав, что Вольфгангу не становится лучше, Гримм назвал лекарей дураками и пообещал прислать своего домашнего лекаря – он вылечит ребенка. Сей ученый муж и верный подписчик «Литературной корреспонденции» внимательно осмотрел Вольфганга и объявил:

– По всей видимости, у него воспаление легких, да и горло у него обложено, – Анна Мария испугалась, решив, что Вольфганг заразился от графини. Врач добавил: – Надо бы привить ему оспу. И вашей девочке тоже. Но Леопольд воспротивился.

– Это кощунство, – сказал он Анне Марии. – Мы должны во всем полагаться на милосердие божие.

Анна Мария, более набожная, чем Леопольд, на сей раз не согласилась. Прививки только что появились, были вещью новой и непривычной, но она слыхала, что кое-кто из знати прививал оспу своим детям. Однако Леопольд стоял на своем, и у Анны Марии осталось одно средство – материнская любовь. Постепенно, однако, грусть, охватившая Вольфганга, рассеялась, он повеселел, через несколько дней встал с постели и принялся за упражнения.

Публичный концерт имел такой успех, что Гримм решил дать еще один. Второй концерт дал не меньший сбор, и потому Анна Мария немало удивилась, когда Леопольд вдруг принял решение ехать в Лондон. Ведь, помимо публичных концертов, дети снова выступали в Версале, дали несколько концертов в домах аристократов; хозяйки прославленных салонов, диктующих вкусы и моды, были очарованы Вольфгангом и в один голос твердили, что он отличается прекрасными манерами и изысканностью вкуса. Нигде еще дети не заработали столько денег и не получили столь щедрых подарков.

Когда Леопольд велел жене собираться, она воспротивилась:

– Ну зачем нам уезжать из Парижа? К нам здесь так хорошо относятся.

– Мы не можем дольше здесь оставаться. Вся французская музыка не стоит и ломаного гроша.

– Ты же был не против, чтобы Вольфганг поучился кое-чему у Шоберта.

– Шоберт – немец. А вообще я надеюсь, что такое понятие, как французское направление в музыке, лет через пятнадцать исчезнет без следа.

– Но ведь ты считал, что танцы в Версале просто великолепны.

– И порочны. В Версале царит такая умопомрачительная роскошь, что богатых людей там почти не осталось. Большинство родовитых семейств увязло в долгах. Чуть не все богатство страны находится в руках нескольких банкиров и финансистов, да и те тратят деньги главным образом на содержание всяких Лукреций, которые, к сожалению, не склонны кончать жизнь самоубийством.

Анна Мария не улыбнулась шутке. Леопольд, как ни порицает Францию, подумала она, сам в душе француз ничуть не меньше, чем господин Гримм, которым он так восхищается. Она погрустнела.

– Все говорят, климат в Англии может оказаться вредным для детей, – сказала она, – там всегда туманы и дождь. А Вольфганг не блещет здоровьем, легкие у него слабые, к тому же он мог заразиться от графини.

Леопольд молчал. Он не мог открыть жене главной причины своего решения, хотя та сцена продолжала стоять у него перед глазами, словно произошла только вчера.

С неделю назад он повез Вольфганга в Версаль послушать и посмотреть исполнение французских менуэтов, написанных, в основном, итальянцами. Французские учителя танцев считались лучшими в Европе – и Вольфгангу стоило посмотреть на плоды их трудов.

Вольфганга пленили гармоничность и завораживающая красота французских «Danses a Deux»[3]Он и сам не прочь был принять в них участие, его привела в восторг грациозность и ритмичность танцоров, но Папа сказал, что он еще но дорос до танцев. Тогда он мысленно сочинил менуэт и вообразил себя танцующим под него. И тут ему захотелось в уборную. Папа вел его по длинному коридору и думал: в таком цивилизованном месте, как Версаль, поиски уборной могли бы быть менее затруднительны. Наконец они услышали какой-то шум и решили, что нашли то, что искали. Однако вместо этого они наткнулись на пару, предающуюся любви в мрачном, сыром коридоре. Виден был лишь пудреный парик мужчины, подпрыгивающий в темноте, и слышалось тяжелое дыхание. Папа понял, в чем дело, да и Вольфганг тоже. Женщина взвизгнула, а мужчина разразился площадной бранью.

Вольфганг был ошеломлен. Он отказался идти в уборную, словно усмотрел вдруг в этом что-то непристойное. Он совсем онемел. Существует различие полов, он это знал, но представлял себе все иначе. Любовь в его воображении была прекрасной, изящной, чарующей, а оказалась такой же грязной и отвратительной, как парижские улицы, где, если не сидеть в портшезе, приходилось, стыдливо отворачиваясь, перешагивать через отбросы, гниль и испражнения.

В эту ночь Вольфганг не спал. Безобразные звуки, которые издавала та пара, звучали у него в ушах. Любовь прекрасна, говорила музыка, прекрасна, повторяли Папа и Мама, так отчего же эти двое так противно сопели? Думать – и то омерзительно. Он испытывал отвращение и к самому себе.

Боль за сына, которому пришлось перенести такое потрясениие, снова пронзила Леопольда. Повернувшись к Анне Марии, он резко сказал:

– Версаль – клоака.

Она спросила почему, и Леопольд ответил:

– В этом место забыли о боге. Если там и творятся чудеса, то отнюдь не святыми и не девственницами, чудеса творит грешники, торгующие своим телом. Не разберешь, где жена, где любовница. Все живут, как им заблагорассудится, и если бог не смилуется над Францией, ей уготована судьба персидской империи.

Леопольд не стал больше ничего объяснять и велел приниматься за сборы.

В Англии их встретят с распростертыми объятиями, утверждал Гримм. Леопольд тоже так думал, но Наннерль, которая выглядела совсем взрослой в своих элегантных французских накидках, не хотела уезжать. Анна Мария видела, что Вольфганг рад отъезду. Уж не из-за графини ли, которую он так любил, подумала она. И ей вдруг захотелось крикнуть Леопольду: «Вернемся домой, ведь наши корни в Зальцбурге, там наше будущее!»

Но Леопольд оставил без внимания застывшую на лице жены мольбу. На прощанье они с Гриммом расцеловались, как добрые французы, и поклялись в вечной дружбе. Наемная карета ждала их у дверей, и они снова пустились в путь.

На следующий день после их отъезда умерла мадам Помпадур.