"Берлин, май 1945" - читать интересную книгу автора (Сергей Бодров)

Запах горького миндаля

В последних днях Гитлера отчетливо предстает гнусная фальшь всей его жизни, пафосом которой была власть над людьми, и истинной целью — личное возвеличение, средством к которому ему служил прежде всего немецкий народ.

Пока он дышал, он убивал. Двор имперской канцелярии превратился в место казни — здесь расстреливали. Гитлер угрожал. Но измена множилась.

По свидетельству его приближенных, комендант Берлина Вейдлинг просил Гитлера оставить город, чтобы Берлин смог прекратить борьбу, не обрекая себя на полное уничтожение. Гитлер был побежден, растоптан, мертв. Но, мертвый, он тянул за собой всех. Пусть гибнет все. Он заявил: «Союзники найдут в Германии только развалины, крыс, голод и смерть».

Как ни трепетали перед Борманом нацистские крайзляйтеры, но в их донесениях, сохранившихся в его папке, сквозит нарастающее отчаяние — донесения становятся короче, пронзительнее: нестерпимый обстрел противника, тяжелые потери, нехватка вооружения, невозможность противостоять натиску русских войск. В это никто не вникал.

Здесь, в убежище, уже справили «самоубийственный совет», как назвала его Рейч. А «фронтовой листок» Геббельса от 27 апреля, попавший к нам тогда, обращается к берлинцам пошло, бравурно: «Браво вам, берлинцы! Берлин останется немецким!..» — и лживо обещает помощь: «Уже движутся отовсюду к Берлину армии, готовые защитить столицу, нанести решающее поражение большевикам и в последние часы изменить судьбу нашего города. Поступающие извне донесения свидетельствуют об их успехах. Боевые части, которые продвигаются сюда, знают, как ждет их Берлин. Они и впредь будут фанатически сражаться за наше спасение».

Откроем записную книжку-дневник Бормана. Под этой же датой, 27 апреля, совсем иного характера запись. Она отличается и от предыдущих, состоящих обычно из информации и восклицательных знаков — единственно эмоционального элемента:

Давались заверения фюреру, что последуют за ним в могилу, и делались об этом пометки в дневниках, но умирать не собирались. Как видно из приведенной мною выше телеграммы Бормана своему адъютанту Хуммелю, он заручался пристанищем далеко от Германии. Словом, готовились действовать, спасаться. Задерживал Гитлер.

По иностранному радио передали подробнее информацию агентства Рейтер о предложенном Гиммлером английским и американским властям сепаратном мире. Перепечатанная секретаршей Юнге (огромные буквы!), она была вручена Гитлеру. Вот что он прочитал тогда (эта бумага сохранилась в одной из его папок):

Этот ответ косвенно наносил удар по его собственному плану.

29 апреля, вслед за отбытием Грейма, которому Гитлер приказал добраться в Рехлин и отправить все имеющиеся у Германии самолеты на Берлин, в помощь мифическому Венку, дополз наконец до имперской канцелярии слух: армия Венка разгромлена.

В ночь на 29 апреля Гитлер устраивает брачную церемонию.

Больше десяти лет Гитлер был связан с Евой Браун, прежде служившей в Мюнхене в фотоателье Гофмана, который впоследствии разбогател, получив монополию на фотографии фюрера. Вместе с фотографом Гофманом Ева Браун сопровождала чрезвычайно любившего фотографироваться Гитлера в его пропагандистских поездках перед захватом власти.

Гитлер поселил ее в своем замке Берхтесгаден, и там она была хозяйкой дома. В Берлине он жил один: нацистская пропаганда прославляла аскетизм фюрера.

Летчица Рейч, в то время очень преданная Гитлеру, наблюдавшая Еву Браун в подземелье, была шокирована близостью к своему фюреру такой «незначительной по умственным данным» женщины, поглощенной, по словам Рейч, уходом за собой, упорно твердившей, что нужно убить всех «неблагодарных свиней», покинувших бункер, «неспособных покончить с собой»; в присутствии Гитлера — молчаливой, услужливой: «Она всячески заботилась о его удобствах».

До сих пор о существовании Евы Браун не было известно. Ни жена, ни признанная любовница, всегда остававшаяся в тени, вдали, она вдруг решительно и неожиданно, переступив заведенный порядок, демонстративно явилась в подземелье в середине апреля. Как полагают, не только для того, чтобы разделить с ним суровые дни, но и чтобы достичь недосягаемого, мучительно заветного — воплотиться в жену фюрера.

Но пока не было еще решения Гитлера о самоубийстве, не было речи и о женитьбе. И лишь когда окончательно решение покончить с собой им принято, поспешно затевается оформление брака, свадебный вечер. Возможно, это было условием Евы Браун, согласившейся умереть вместе с ним. К своей цели — стать женой фюрера — Ева Браун пришла ценой жизни.

Гитлер, католик по рождению, преследовавший церковь, чтобы бог не мешал ему возвыситься и стать самому наравне с богом, едва ли теперь мог вспомнить, что он грешил, живя с женщиной вне брака. Скорее, понадобилось пристойнее выглядеть перед историей, раз уж стали явными эти тщательно скрываемые отношения. Это проглядывает в его «личном завещании». Гитлер начинает с объяснения: он «считал, что не может взять на себя такую ответственность, как женитьба, но теперь перед смертью я решил сделать своей женой женщину, которая… разделит мою судьбу». За этими словами — вознаграждение Евы Браун за готовность умереть с ним. Ведь вдвоем не так жутко. И наконец, мистику и невропату, в экзальтации свадебной обрядности ему легче было сжать зубами ампулу цианистого калия.

Когда рассказали Ганне Рейч о свадьбе, она, за несколько часов до того покинувшая убежище, не поверила, что это могло произойти. Она сказала: «Условия в бункере в последние дни сделали бы такую церемонию смешной».

Но она состоялась. Гитлер совершал еще один «исторический шаг».

За стенами имперской канцелярии бились немецкие солдаты. Рядом, на Потсдамской площади, в подземных станциях метро, изнемогали раненые, у них не было ни воды, ни пищи.

Гитлер бросил на пихельсдорфские мосты свой последний резерв — подростков из гитлерюгенд.

Немецкие подростки были посланы оборонять имперскую канцелярию. Это бессовестное злодеяние тех дней.

«Друг детей», как славила пропаганда фюрера, кидал их в бессмысленное сражение, лишая нацию будущего. Но он не желал никакого будущего для Германии. Он заявил: в случае поражения немцы не заслуживают того, чтобы жить.

«Парни устали и не в силах больше участвовать в боях», — читаю в донесении на имя Бормана от 22 апреля.

В тот же день в другом донесении сообщается о том, что рейхсфюрер гитлеровской молодежи Аксман со своими ближайшими сотрудниками собирается перебраться в дом 63—64 по Вильгельмштрассе. «Для усиления обороны дома он намерен расположить там 40—50 Hitlerjungen. Рейхсфюрер молодежи просит согласия рейхсляйтера (Бормана. — Е. Р.) для проведения своего плана». И получает на это согласие.

Округ Шарлоттенбург — Шпандау, донося 26 апреля об отходе солдат под натиском советских частей, добавляет: «Отряд гитлерюгенд должен был удерживать мост, но это ему оказалось не под силу».

Геббельс все в том же «Берлинском листке» 27 апреля подхлестывал молодежь:

Обманутые юноши, они, быть может, верили, что защищают Германию. И гибли. А здесь справляли свадьбу. Или, скорее, поминки. Смерть сидела за столом. Невеста была в черном.

Дрожали стены бункера от прямых попаданий артиллерии. Здесь, в склепе, было безнадежно жутко, — описывает эти часы Раттенхубер в своей рукописи.

Эсэсовская охрана медленно передвигалась вокруг имперской канцелярии. В саду нечем было дышать от гари и дыма.

Берлин горел. Рушились дома, взрывались снаряды. Уже доносилась сюда ружейная перестрелка.

В коридорах убежища стонали раненые, другого укрытия поблизости не было.

В такой обстановке, в ночь на 29 апреля, состоялась брачная церемония. Формальностями, установленными гитлеровским режимом, на этот раз пренебрегли. Жених и невеста не предъявили, как это полагалось, документов, удостоверяющих их арийское происхождение, их пригодность к браку, их несудимость, политическую благонадежность и полицейское свидетельство о поведении сторон. В брачном свидетельстве сказано, что они просят учесть военную обстановку и чрезвычайные обстоятельства, при которых они вступают в брак, и принять на веру их устные заявления, а также сделать им послабление в отношении сроков, нужных обычно для узаконения этого акта. Вызванный Геббельсом чиновник, оформлявший брак, записал, что их просьба удовлетворена, и предложил им лишь заверить подписями, что они принадлежат к высшей расе и не страдают наследственными болезнями.

Потом была свадебная трапеза с шампанским, в узком кругу. На этой свадебной тризне сидела также жена рейхсминистра Магда Геббельс. Когда-то Гитлер был посаженым отцом на ее свадьбе. В бумагах фрау Геббельс сохранились следы одной из бесед ее с фюрером. Когда она собралась было уйти от Геббельса (этот апостол нацистской морали за пристрастие к киноактрисам был прозван в народе «бабельсбергским бычком»[25]); фюрер просил ее сохранить семью. Он сказал, что и она, как «партайгеноссин», тоже несет свою миссию.

Фюрер изображал перед народом аскета, презревшего земные блага во имя служения народу, Магда Геббельс с обманывающим ее мужем — образцовую многодетную семью.

Теперь одно лицемерие сменяло другое.

Чад мистицизма и пошлости исходил от этой свадьбы, живой человек задохнулся бы в нем.

Потом Гитлер принялся диктовать завещание. В 4 утра оно было готово. Свидетели Геббельс, Борман, Бургдорф, Кребс скрепили подписями.

За несколько дней до нападения на Советский Союз Гитлер, предначертывая победоносный ход войны, сказал в беседе с Геббельсом, а тот записал в дневнике: «Когда мы победим, кто спросит с нас о методе?» (15 июня 1941 года.)

Но поражение пришло в Берлин, и, уходя от ответа, Гитлер в своем «политическом завещании», начав, как обычно, с уверений в любви к немецкому народу, заявляет, что он неповинен в возникшей войне. «Неправда, будто я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее хотели и добивались исключительно иностранные государственные деятели — евреи или люди, действовавшие в интересах евреев».

Когда нет аргументов, не сходятся концы с концами, когда зияет провал и надо отвести от себя гнев народа, испытанное средство — антисемитизм, состоящий на вооружении фашистской идеологии.

«Я сделал слишком много предложений по ограничению вооружения и контролю над ним — чего не смогут игнорировать потомки, — чтобы возложить на меня ответственность за войну».

С помощью этих жалких, фальшивых слов Гитлер, ввергший мир в страшную войну, пытается снять с себя ответственность за нее. И при этом грозит новой смертельной бойней.

Кончая самоубийством в обстановке краха фашистской империи (в написанном им тут же «личном завещании» признается, что избрал смерть, «чтобы избежать позора падения и капитуляции. По нашему желанию наши тела должны быть немедленно сожжены»), он, однако, вменяет своим соотечественникам: «Мое желание, чтобы они не сдавались ни при каких обстоятельствах и продолжали борьбу, где только возможно, против врагов отечества, верные принципам великого дела».

Он требует от командующих армиями, флотом и авиацией «поднять всеми средствами дух сопротивления и национал-социалистскую веру в наших солдатах» и стоять насмерть.

Личная преданность — важнейший постулат фашизма. Гитлер чрезвычайно чувствителен к отклонениям от этого постулата. В завещании он расправляется с Герингом и Гиммлером:

Тасуется колода карт, перераспределяются места в фашистской иерархии. Продолжается возня претендентов на место диктатора. В завещании рейхсканцлером назначается Геббельс. Формируется кабинет, раздаются портфели. Изобретается новый портфель — министра партии, для Бормана.

А взрывы снарядов, сотрясающие бетонированное убежище, оповещают о последних часах третьего рейха.

Война проиграна. Не считаться с этой непреложностью бессмысленно и преступно. Но Гитлер приказывает в завещании новому правительству «продолжать войну всеми средствами» и «до конца придерживаться расовых законов».

Спустя две недели рейхсфюрер СС Гиммлер, допрошенный английскими военными властями, пытался скрыть, что расовый закон означал концлагеря, истребление людей.

«Возможно, в отдельных случаях имели место преступные действия со стороны некоторых введенных в заблуждение лиц, но все это не было „запланировано“ или приказано, — заявил он тогда и добавил: — Но в отношении русских и поляков дело обстоит совершенно иначе. Англичане не представляют себе, что это за люди. Было чрезвычайно трудно управлять ими, и концлагеря казались единственно возможным методом».

В этих последних словах Гиммлера — практическое развитие гитлеровских идей о захвате восточных земель.

Справившись с завещанием, Гитлер в тот же день, 29 апреля, попозже, пишет свое последнее послание — начальнику штаба вермахта Кейтелю. Снова о Геринге и Гиммлере, а в заключение — наказ: «Цель остается та же — завоевание земель на Востоке для германского народа».

Эта фраза — из «Майн кампф». Духом этой книги проникнуто и завещание. На пороге смерти Гитлер в замкнутом кругу тех же идей, которые вынесли его в свое время на поверхность политической жизни и привели Германию к национальной катастрофе.

Завещание не было предано публичной огласке теми, кто получил на это полномочия от Гитлера. Вероятно, потому, что слишком очевидна бессмысленность его, несообразность содержания с тем, что творилось в Германии тех дней.

Фашизм начинал со сколачивания народа на националистической основе, разобщая его со всем общечеловеческим. Льстил, внушая мысль о «расовой исключительности». Для благоденствия такой расы все дозволено, все переступаемо, нет никаких нравственных преград. Фашизм разжигал низменные страсти, ненависть к другим народам, ярый антисемитизм, стремление к порабощению народов в угоду немецкому процветанию.

С теми же идеями он и сходил со сцены.

В ночь на 30 апреля доставлен к Гитлеру начальник госпиталя рейхсканцелярии профессор Хаазе.

Пресловутый Венк испарился. Еще 21 апреля Гитлер снял войска с Эльбы, открыв американцам путь на Берлин, но они были еще далеко. Чтобы оттянуть час своей гибели, Гитлер отдал приказ: взорвать заграждения на канале и затопить метро, куда проникали штурмовые отряды Красной Армии, рвущиеся к правительственному кварталу. Гитлер отдал этот страшный приказ, зная, что в хлынувшей воде погибнут тысячи его соотечественников: раненые, женщины и дети, находившие убежище в шахтах метро.

Гертруда Юнге, секретарь Гитлера, — она перепечатывала на специальной машинке с крупным шрифтом поступающие на его имя бумаги, сопровождала его в поездках, стенографировала его речи, — рассказала спустя месяц:

30 апреля доложили: со стороны Вильгельмштрассе, откуда главный вход в рейхсканцелярию, прежде осаждаемый журналистами (Геббельс, обходя эту улицу, скрытно проникал через заднюю дверь на тайный сговор к фюреру четыре года назад), русские в двухстах метрах. Тогда на выручку пришла ампула с ядом. Было 3 часа 30 минут дня по берлинскому времени. Роковые стрелки часов!

Ведь в 3 часа 30 минут утра 22 июня по приказу Гитлера Германия начала войну против Советского Союза.

Смерть есть смерть, и телохранители понесли труп через запасной выход из бетонированного убежища, чтобы сжечь его, как им было приказано Гитлером.

«Накануне Гитлер подозвал меня, Линге и Гюнше, — написал об этом Раттенхубер, — и еле слышным голосом сказал нам, чтобы трупы его и Евы Браун были сожжены. „Я не хочу, чтобы враги выставили мой труп в паноптикум“. Это заявление показалось мне странным. Но потом мне сказали, что именно 29 апреля Гитлер получил известие о смерти Муссолини и его любовницы Клары Петаччи в Милане, попавших в руки итальянских партизан. Возможно, обстоятельства гибели Муссолини (он был застрелен партизанами и повешен за ноги на площади Милана) побудили Гитлера принять решение о сожжении трупа».

О том, как протекали события этого дня, 30 апреля, изложили в своих показаниях трое из уцелевших свидетелей — адъютант Гитлера Отто Гюнше, начальник его личной охраны Ганс Раттенхубер и слуга Линге.

Гюнше: В 15.30 он находился у двери приемной Гитлера вместе с шофером Кемпка и начальником эсэсовской команды сопровождения фюрера — Шедле. «Некоторое время мы простояли на одном месте. Внезапно дверь приемной приоткрылась, и я услышал голос главного слуги фюрера штурмбанфюрера СС Линге, который сказал: „Фюрер умер“. Хотя я и не слыхал выстрела, я сейчас же отправился через приемную в комнату совещаний и сообщил находящимся там руководителям дословно: „Фюрер умер“.

Раттенхубер:

Линге: «Я поднял тело фюрера, предварительно обернув верхнюю часть одеялом…»

Гюнше: После того как он объявил тем, кто ждал конца в комнате совещаний: фюрер умер,

Гюнше стал помогать выносившим.

Раттенхубер:

Линге:

Гюнше:

Раттенхубер:

Гюнше:

Линге:

Раттенхубер:

Линге:

Борман, Геббельс, генералы Кребс и Бургдорф, рейхсфюрер молодежи Аксман наблюдали, прячась от обстрела в укрытии, теснясь на лестнице запасного выхода из бункера.

Гюнше: