"Берлин, май 1945" - читать интересную книгу автора (Сергей Бодров)

«Фюрербункер»

Берлин покинуло верховное командование: гроссадмирал Дениц, генерал-фельдмаршал Кейтель — начальник штаба верховного главнокомандования вооруженными силами, генерал-полковник Йодль — начальник управления по оперативному руководству и генерал авиации Коллер. Отбыли вместе со своими штабами в поисках более подходящего пристанища. Связи с ними в дальнейшем практически почти не было.

Стрелковые и танковые дивизии Красной Армии стремительно окружали Берлин. В тяжелых боях, сминая один за другим пояса немецкой обороны, войска рвались к центру города.

Уже снаряды русской артиллерии доставали имперскую канцелярию, и только толстый бетон бункера спас Гитлера от последствий прямого попадания. Рухнула радиомачта рейхсканцелярии. Поврежден подземный кабель.

Секретарша Гитлера Гертруда Юнге спустя месяц после поражения Берлина рассказала о тех днях:

Донесения о ходе боев от командующих армиями больше не поступали сюда. Радиосвязь с Оберзальцбергом нестойкая — то пропадала совсем, то ненадолго налаживалась. О судьбе немецких городов и о положении в Берлине узнавали главным образом из радиосообщений корреспондентов противника с мест боев.

Слухи, слухи, одни отчаяннее других, приползали с улиц сюда, в подземелье.

Весной 1941 года, замышляя свой заговор против человечества, Геббельс с дьявольским ликованием наводнял мир слухами, чтобы сеять панику, страх и отчаяние, — «во имя всеобщей суматохи». «Слухи — наш хлеб насущный», — записал он тогда в дневнике.

Но эпицентр землетрясения переместился — теперь он проходил по району имперской канцелярии.

Геббельс призывал теперь солдат и население в «Берлинском фронтовом листке» — не верьте слухам!

Сам же штаб Гитлера в это время вынужден извлекать факты из слухов, на которых основываются донесения нацистских руководителей округов (крайзляйтеров) Борману.

А факты были еще отчаяннее слухов. Они содержались в информациях:

Или в донесениях, на свой лад сообщавших о том же самом — о потерянных районах.

Советские танки. Пожары. Шквал артиллерии противника. Павшие улицы. Убитые и раненые. Нехватка вооружения. Просьба о помощи артиллерийским огнем…

На улицах Берлина гибли немцы. Эти донесения нацистских крайзляйтеров — они находились в той же папке Бормана, где и его радиограммы адъютантам, и сохранены в архиве, — описывают безнадежность тех, кто сражается на улицах столицы, и бедствия, переживаемые населением.

Руководитель округа Герцог, донося, что противник продвинулся по Шейнхаузер-аллее до Штаргардерштрассе и что оказать ему сопротивление на этом участке нет возможности, спрашивает:

Такие же донесения должны были стекаться к Геббельсу — комиссару обороны Берлина и руководителю НСДАП столицы.

Но к ним оставались совершенно глухи. Они просто не принимались в расчет. Нет ни одного свидетельства, ни одного штриха или запечатленного слова, из которых можно было заключить, что в дни величайшей катастрофы немецкого народа виновники всех его бед хоть на минуту задумались о том, что сейчас переживает народ, испытали хоть каплю ответственности перед ним.

«Я и история», «Моя историческая миссия», «Я возложил на себя ответственность за мой народ», — слышали немцы постоянно от Гитлера. «Фюрер — это Германия», — надсаживалась нацистская пропаганда, всячески мистифицируя народ, создавая культ Гитлера… Внушалось: «За вас думает фюрер, ваше дело лишь выполнять приказ». Гитлер велел передать по берлинскому радио, что он в столице, в расчете, что солдаты будут упорнее обороняться. Это было выполнено днем 23 апреля.

В этот же день появился в немецких газетах его короткий призыв — последнее гласное высказывание фюрера, подписанное 22 апреля:

По мере того как положение ухудшается, в лексиконе Гитлера остаются лишь эти обугленные от ненависти слова, призывающие к расправе: изменник! расстрелять! повесить!

Скоротечная, беспощадная расправа поджидала каждого немца, заподозренного в том, что он недостаточно проникся фанатизмом и слепой верой в победу немецкой армии.

«Речь вовсе не о том, чтобы каждый защитник германской столицы во всех тонкостях овладел техникой военного дела, а прежде всего, чтобы каждый боец был проникнут фанатической волей и стремлением к борьбе», — говорилось в приказе об обороне Берлина.

Выступление Геббельса в этот день содержало призыв к солдатам, к раненым и ко всему мужскому населению Берлина — немедленно вступать в ряды защитников столицы. Он обзывал «сукиным сыном» всякого, кто не откликнется на этот призыв и не направится тотчас на пункт сбора в комендатуру Берлина на Йоханни-штрассе вблизи вокзала Фридрихштрассе.

Здесь, возле этого вокзала, как и в других людных местах, на устрашение всем нацисты чинили расправу.

В Берлинском городском архиве есть письменное свидетельство очевидца:

Командир лейб-полка СС «Адольф Гитлер» генерал-лейтенант Монке тоже обратился к «мужчинам Берлина» с призывом вступать в «добровольческий корпус Монке», взывая к их фанатизму, к «неукротимой воле» и бесстрашию «порядочных парней». И тоже указывал пункты сбора.

Призывы, призывы… Угрозы, расправа, ругань, лесть. Пункты сбора…

А размеры бедствия ширились неописуемо. Город был брошен властями на произвол судьбы. Не была организована эвакуация. Даже дети не были вывезены из Берлина, оставшегося без воды и хлеба.

В это время донесения крайзляйтеров на имя Бормана содержат обычные склоки, отражающие борьбу за влияние партии.

Вот одно из них.

Крайзляйтер Кох сообщает о быстром продвижении русских, перечисляет потерянные участки и, заканчивая этот раздел: «В Фридрихсфельде Иваны прорвались на юг до Билефельда», переходит к другому:

Тысячи немцев обречены были бессмысленно погибать в страданиях: солдаты и фольксштурмовцы — в уличных боях, исход которых предрешен, население — от снарядов и бомб, под обвалившимися домами.

Гитлер сидел в подземелье в тесном кругу своих приближенных. Ева Браун. Манциали — повариха вегетарианской кухни фюрера. Геббельс, всю жизнь перенимавший ухватки и претензии Гитлера. Борман, о котором Геббельс писал в дневнике 14 июня 1941 года: «закулисная фигура», ненавидимый даже нацистской партийной верхушкой. «Он вызывал отвращение у всех, кто его знал, — пишет Раттенхубер. — Это был исключительно жестокий, хитрый, черствый и эгоистичный человек». Борман пил коньяк, сидя в углу, и фиксировал «для истории» высказывания Гитлера.

Поразительно, до чего все они жаждут не так, так этак проскочить в историю. Борман с помощью записей. Записная его книжка убога. Не до великих мыслей.

Единственная фраза запомнилась решительно всем, кто видел в те дни Гитлера: «Что случилось? Какой калибр?» С этими словами он всякий раз появлялся в дверях кабинета после очередного разрыва.

Когда в убежище проникали прибывшие с мест боев генералы, они заставали Гитлера за столом, над картой, с расставленными на ней пуговицами — воображаемыми им немецкими войсками. Он наносил на карту стрелы — контрудары.

Сообщение о поражении, о том, что существующая в воображении Гитлера армия разбита, могло стоить жизни докладчику. Гитлер не вникал в истинное положение дела, не желал знать его. Исступленно встречал он каждое известие о поражении, обвинял генералов в измене, беспощадно отправлял их под расстрел.

Если же сходило благополучно, командир, добиравшийся сюда, чтобы получить помощь, указание, выслушивал заверение о чуде, об армии Венка, которая спешит к Берлину; вручив ему орден, его выпроваживали наверх — в бой.

Узнав, что 56-й танковый корпус, которым командовал генерал Вейдлинг, потерпев поражение, отступил от Кюстрина, Гитлер в ярости велел расстрелять Вейдлинга. Тот по вызову явился в подземелье, но Гитлер, не отдавая себе отчета, кто перед ним, стал посвящать Вейдлинга в свой план обороны. В этом фантастическом плане важное место отводилось армии Венка, которая участвовать в нем не могла, потому что была окружена советскими войсками, а также корпусу самого Вейдлинга, от которого осталось всего лишь несколько растрепанных, небоеспособных подразделений. Вейдлинг отбыл, ожидая казни. Но был снова вызван и… — причуда тирана — назначен командующим обороной Берлина, что, по словам Вейдлинга, было в тех условиях равносильно смерти.

«Его противоречивые и нервозные приказания окончательно дезориентировали и без того запутавшееся германское командование», — пишет в своей неизданной рукописи начальник личной охраны Гитлера обергруппенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Раттенхубер. Он рассказывает о том, что раньше Гитлер любил производить эффект внезапным появлением в действующей армии. Пребывание его там было обычно коротким. Переговорив с командованием, он показывался войскам и тут же возвращался. Раттенхубер сопровождал Гитлера и в тот раз, когда он совершил вместе с Муссолини более продолжительную поездку на Восточный фронт — в 1941 году в Брест и Умань. В Бресте Гитлер торжествующе ходил по разрушенной крепости.

Но это было до первых ощутимых ударов. «Цепь поражений и неудач на Восточном фронте, крушение его военно-политических планов, особо сильно сказавшееся в разгроме германских войск под Сталинградом, выбили Гитлера из колеи». Он перестал выезжать в войска.

После покушения на него 20 июля 1944 года в его ставке в Восточной Пруссии «страх и недоверие к людям охватили Гитлера, и присущая ему истеричность стала прогрессировать».

Теперь же «он представлял собою в буквальном смысле развалину — на лице застывшая маска страха и растерянности. Блуждающие глаза маньяка. Еле слышный голос, трясущаяся голова, заплетающаяся походка и дрожащие руки».

Но все еще в его власти было бросать людей на обреченную борьбу, чтобы удерживать Берлин в ожидании раскола между союзниками, который, по его мнению, неминуемо должен вот-вот произойти, как только соприкоснутся их войска.

Лживые обещания спасения да смертельные угрозы эсэсовских палачей.

25 апреля кольцо окружения сомкнулось вокруг Берлина. В тот же день на Эльбе советские и американские пехотинцы приветствовали друг друга.

За стенами имперской канцелярии гибли люди, обманутые Гитлером. А в подземелье, уповая на чудо, на гороскоп, на интуицию фюрера, жили в атмосфере интриг, переживаний и потрясений, пищи для которых было предостаточно.

Одно лишь известие об измене Геринга, покинувшего Берлин и вступившего в переговоры с англичанами и американцами о заключении сепаратного мира, затмило для обитателей подземелья все, что происходило сейчас на земле. Геринг направил Гитлеру послание:

Гитлер неистовствовал. «Продажная тварь и наркоман» — назвал он Геринга. Отдал приказание об аресте изменника. Оно было передано по радио начальнику личной охраны Геринга и выполнено им.

Свой личный архив, оставшийся в Мюнхене и Берхтесгадене, Гитлер приказал адъютанту Шаубу сжечь. Шауб успел подняться с аэродрома Гатов на предпоследнем самолете.

Борман записал в дневнике:

Что представлял собой Геринг, «второй человек» в империи и единственный за всю историю Германии рейхсмаршал, было известно. Раттенхубер, совмещавший должность начальника личной охраны Гитлера с должностью начальника СД (службы безопасности), знал о гитлеровских соратниках явное и тайное. «Мне нечего больше добиваться от жизни, моя семья обеспечена» — эту фразу, сказанную Герингом осенью 1944 года, приводит Раттенхубер. Он пишет о том, как жадно обогащался Геринг, используя свою власть для прямого грабежа, сначала в самой Германии, в Италии, потом в оккупированных странах.

Выступая на совещании рейхскомиссаров оккупированных областей 6 августа 1942 года, он угрожал своими неограниченными полномочиями в сфере экономики, которые предоставил ему фюрер:

В этой разбойничьей среде его с готовностью понимали с полуслова, однако он считал нужным пояснить, как должна осуществляться экономическая эксплуатация захваченных территорий:

Под его руководством миллионы людей были насильственно угнаны из оккупированных территорий в Германию на рабский труд.

Дни войны Геринг, «экономический диктатор великой Германии», нередко проводил в своих дворцах в Каринхалле, в Берхтесгадене, среди награбленных, свезенных отовсюду ценностей, и принимал посетителей в розовом шелковом халате, украшенном золотыми пряжками. И к антуражу — его жена с львенком на руках.

Как ни в чем не бывало он по-прежнему выезжал на охоту.

О том, какая это была охота, рассказал мне в июне 1945 года старший егерь в охотничьем замке Геринга.

В лесном парке, где высаженные рядами деревья образовывали прямые аллеи, насквозь просматриваемые, в конце одной из таких аллей устраивалась кормушка для оленя, которого приучали являться сюда в определенное время. Приезжавший охотиться наманикюренный Геринг, в красной куртке и зеленых сапогах, усаживался в открытую машину и двигался по аллее, в конце которой его уже поджидала мишень — прирученный олень. И в качестве охотничьего трофея он увозил рога своей жертвы.

Геббельс, до последнего часа одержимый ревностью к своим соперникам в фашистской иерархии, с особой неусыпностью следит за преемником фюрера: «Увешанные орденами дураки и тщеславные надушенные франты не должны быть в военном руководстве. Они должны либо переделать себя, либо их надо списать. Я не успокоюсь и не буду знать отдыха, пока фюрер не наведет порядок. Он должен Геринга преобразовать внутренне и внешне или выставить его за дверь. Например, это же грубое нарушение стиля, когда первый офицер империи в нынешней ситуации войны снует в серебристо-сером мундире (парадном). Что за бабье поведение вопреки событиям! Надо надеяться, что фюреру удастся теперь снова сделать из Геринга мужчину», — записано в дневнике 28 февраля 1945 года, за два месяца до окончательного поражения.

Геббельс тщетно прилагает усилия, чтобы склонить фюрера сместить Геринга. «Опять Геринг уехал сейчас на двух специальных поездах в Оберзальцберг навестить свою жену» (22 марта). Но прошел еще месяц, и теперь вот Геринг — погорел.

Оказавшись под арестом, Геринг отступился от своих притязаний. В отправленной ему Гитлером радиограмме говорилось, что ему будет дарована жизнь, если он откажется от всех своих чинов и должностей. И в Берлин, в убежище имперской канцелярии, пришла радиограмма, извещавшая, что Геринг из-за «сердечного заболевания» просит принять отставку.

«Рейхсмаршал Герман Геринг, в течение долгого времени страдающий хронической болезнью сердца, вступившей сейчас в острую стадию, заболел, — сообщалось населению и армии в „Берлинском фронтовом листке“. — Поэтому он сам просил о том, чтобы в настоящее время, требующее максимального напряжения, он был бы освобожден от бремени руководства воздушными силами и ото всех связанных с этим обязанностей. Фюрер удовлетворил эту просьбу.

Новым главнокомандующим воздушными силами фюрер назначил генерал-полковника Риттера фон Грейма при одновременном присвоении ему звания генерал-фельдмаршала.

Фюрер принял вчера в своей Главной квартире в Берлине нового главнокомандующего воздушными силами и обстоятельно обсудил с ним вопрос о введении в бой авиачастей и зенитной артиллерии».

Приказ о назначении Грейма мог быть передан радиограммой. Но Гитлер, привыкший к спектаклям и парадам, не знавший никаких преград и ограничений, тем более когда дело касалось его престижа, не считаясь с реальным положением дел и целесообразностью, обрекая на гибель немецких летчиков, приказывает Грейму явиться к нему в окруженный Берлин, в бункер, лишь для того, чтобы объявить ему о назначении.

Под прикрытием сорока истребителей Грейм, вылетев из Рехлина, кое-как дотянул до аэродрома Гатов, теряя одного за другим истребители, когда на счету сейчас каждый самолет и каждый летчик. Поднявшись на другом самолете, он ушел с аэродрома, но через несколько минут над Бранденбургскими воротами снаряд оторвал дно машины. Грейм был ранен в ногу. Его личный пилот Ганна Рейч, сопровождавшая Грейма, сменила его за штурвалом и посадила самолет на магистрали Восток — Запад.

О том, что предстало их глазам в бункере Гитлера, Рейч дала подробные показания американским военным властям спустя несколько месяцев. Ее показания тем убедительнее, что известная летчица Рейч была фанатичной нацисткой, преданной Гитлеру.

Сразу же по прибытии Грейма и Рейч фюрер, с телеграммой Геринга в руках, поведал им о его измене. «Он предъявил мне ультиматум!» «В глазах фюрера слезы: голова опустилась, лицо стало смертельно бледным, руки тряслись… Это была типичная сцена „И ты, Брут!“ — полная упреков и жалости к самому себе», — рассказывала Ганна Рейч.

Затем он объявил раненому Грейму, что снял Геринга с поста главнокомандующего воздушными силами и назначает на его место фон Грейма.

Но оказавшийся по прихоти фюрера тут, в подземелье, раненый Грейм лишился возможности командовать остатками авиации, во главе которой был теперь поставлен.

Оставаясь у постели раненого Грейма в убежище, Рейч три дня наблюдала за поведением руководителей империи. Она описывает, как Гитлер шагал по бункеру, «размахивая дорожной картой, которая уже почти расползалась от пота его рук, и строя планы кампании Венка перед всяким, кто его случайно слушал». «Поведение и физическое состояние его опускалось все ниже».

Комната, где находилась Рейч, была смежной с кабинетом Геббельса, по которому он нервно ковылял, проклиная Геринга, обвиняя «эту свинью» во всех их теперешних бедах, произнося наедине с собой многословные тирады. Ганне Рейч, вынужденной все это наблюдать и слушать, так как дверь его кабинета оставалась открытой, казалось: «Как всегда, он ведет себя так, будто говорит перед легионом историков, жадно ловящих и записывающих каждое его слово». Существовавшее у нее и прежде «мнение о манерности Геббельса, его поверхностности и заученных ораторских приемах вполне подтверждалось этими трюками».

«И это те, кто правил нашей страной?» — с отчаянием задавали себе они с Греймом вопрос.

В первый же вечер Гитлер вызвал Рейч. «У каждого из нас есть такая ампула с ядом», — сказал он, вручая ей две ампулы — для нее и для Грейма — на тот случай, если опасность приблизится. При этом он добавил, что «каждый отвечает за то, чтобы уничтожить свое тело так, чтобы не осталось ничего для опознания».

Находившимся тут в бункере детям Геббельса внушалось, что они — в романтической «пещере» с «дядей фюрером» и потому им ничто не грозит, они защищены от бомб и всякого зла.

Магда Геббельс, с которой общалась Рейч, «большей частью владела собой, иногда горько плакала», «часто благодарила бога за то, что жива и может убить своих детей». Она говорила летчице: «Они принадлежат третьей империи и фюреру, и если их обоих не станет, то и для детей больше нет места. Но вы должны помочь мне. Я больше всего боюсь, что в последний момент у меня не хватит сил».

Гитлер на глазах у обитателей бункера вручил Магде Геббельс свой золотой значок, в признание того, что она «воплощает собой истинно немецкую женщину», по нацистской доктрине.

В ночь на 27 апреля рейхсканцелярия находилась под сильным артиллерийским обстрелом. «Разрывы тяжелых снарядов и треск падающих зданий прямо над бомбоубежищем вызвали такое нервное напряжение у каждого, что кое-где через двери слышны были рыдания».

27-го исчез из убежища приятель Бормана — обер-группенфюрер СС Фегелейн, представитель Гиммлера в ставке Гитлера, женатый на сестре Евы Браун, Гитлер приказал найти и задержать Фегелейна. Он был схвачен в его берлинской квартире, переодетый в гражданское, готовящийся бежать. Он просил свояченицу, вступиться за него, но ничего не помогло. По распоряжению Гитлера он был расстрелян эсэсовцами в саду рейхсканцелярии вечером 28 апреля, за несколько часов до свадьбы Гитлера.

В ночь на 28 апреля обстрел имперской канцелярии продолжался с еще большей интенсивностью. «Точность попадания была поразительной для находящихся внизу, — говорила Рейч. — Казалось, что каждый снаряд ложится в то же место, что и предыдущий… В любой момент могут войти русские, и фюрером был собран второй самоубийственный совет». Клятвы в верности, речи, заверения, что покончат жизнь самоубийством. В заключение, рассказывала Рейч, «говорилось, что СС будет поручено обеспечить, чтобы не осталось никаких следов».

28 апреля в убежище стало известно из иностранных радиотелеграмм, что Гиммлер, присвоив себе верховные полномочия, обратился через Швецию к английским и американским властям, заявив о готовности Германии капитулировать перед западными союзниками.

Гиммлер, фюрер СС, протектор рейха, «верный Генрих», «железный Генрих», — изменник. «Все мужчины и женщины плакали и кричали от бешенства, страха и отчаяния, — рассказывала Рейч, — все смешалось в безумной судороге».

Злобная истерика охватила тех, кто был обречен тут Гитлером на неминуемую гибель.

Гитлер, по свидетельству Рейч, «бесновался, как сумасшедший. Лицо его было красным и неузнаваемым. Потом он впал в отупение».

Вскоре после этого в убежище пришло известие, что советские войска продвигаются к Потсдамерплац, готовят позиции для штурма имперской канцелярии.

Гитлер приказал раненому Грейму и Рейч вернуться в Рехлин и немедленно отправить все оставшиеся самолеты сюда, на Берлин, чтобы разбить позиции русских. «С помощью авиации Венк подойдет», — опять твердил он о Венке.

Второе задание Грейму заключалось в следующем: найти и арестовать Гиммлера. Не допустить, чтобы он остался жив и наследовал фюреру.

Мстительное чувство еще способно было как-то всколыхнуть Гитлера.

Как ни обрисовывали Грейм и Рейч безнадежность этого задания, Гитлер стоял на своем.

У Бранденбургских ворот был спрятан в укрытии последний самолет «арадо». На нем они проделали тяжелый путь лишь для того, чтобы удостовериться воочию в полном крахе германских вооруженных сил.

О том, как это было, записал со слов Ганны Рейч американский следователь несколько месяцев спустя:

Выполнив, таким образом, первую часть задания, Грейм должен был осуществить вторую: найти и арестовать Гиммлера.

С этой целью они вылетели в Плоен, где находился в это время Дениц, чтобы у него узнать о местонахождении Гиммлера. Но Дениц не имел сведений. Тогда они метнулись к Кейтелю и от него узнали, что Берлин не может рассчитывать на Венка — его армия окружена советскими войсками — и что сообщение об этом Кейтель направил Гитлеру.

Вскоре их настигло известие о смерти Гитлера, о назначении им своим преемником Деница. Тогда они снова вернулись в Плоен на созываемое новым главой правительства заседание.

Назначенный фюрером главнокомандующий военно-воздушными силами Грейм находился на заседании, когда в вестибюле, где сидела Рейч, появился Гиммлер. «Он имел почти игривый вид». Она остановила его, назвала его государственным изменником. Состоялся диалог:

Этой словесной перепалкой все и ограничилось. Уже действовал новый рейхспрезидент, с которым на первых порах Гиммлер надеялся найти общий язык, предложив свое сотрудничество.

На заседании у Деница все единодушно согласились с тем, что еще несколько дней и сопротивление станет невозможным. Однако Грейм полетел к фельдмаршалу Шернеру, командовавшему войсками в Силезии и Чехословакии, призвать его продолжать держаться, если и последует приказ о капитуляции, чтобы население могло уйти на запад,

9 мая утром Грейм и Рейч сдались американским властям. Спустя две недели Грейм принял яд, которым снабдил его Гитлер.

Газета «Правда»: «Лондон, 27 мая (ТАСС). Лондонское радио сообщает, что в больнице в Зальцбурге покончил самоубийством генерал Риттер фон Грейм, который был после Геринга командующим германскими воздушными силами. Фон Грейм был захвачен союзниками несколько дней тому назад. Он отравился цианистым калием».