"Убийство в погребе (= Убийство в винном погребе)" - читать интересную книгу автора (Беркли Энтони)

Часть вторая РУКОПИСЬ РОДЖЕРА ШЕРИНГЭМА Для ясности вымышленные имена, данные автором лицам, упомянутым в рукописи, заменены настоящими

Глава 5

Двадцать пять лет назад в селении Эллингфорд проживало около двадцати пяти человек, если не считать пятидесяти с небольшим обитателей школы под названием Роланд-хаус. Весьма тихое место за одиннадцать миль от площади Пиккадилли. Лондонская и Северо-западная железные дороги пролегали почти в трех милях от селения, и поэтому здесь Лондон казался таким же далеким, как таинственный и овеянный недоброй славой Бирмингем, находившийся на другом конце ближайшего шоссе. Двадцать пять лет назад поездка отсюда в Лондон считалась событием, к которому нельзя было отнестись легкомысленно и без должных приготовлений.

В наши дни, в отличие от большинства селений в одиннадцати милях от площади Пиккадилли, Эллингфорд лишь чуть меньше похож на деревню, чем прежде. Его население возросло, но не превышает разрозненно живущих шестисот человек. Лондонская, Центральная и Шотландская железные дороги по-прежнему лежат почти в трех милях от Эллингфорда, и даже вездесущий автотранспорт ни на дюйм не приблизился к нему.

На единственной улице все те же три лавчонки процветают все так же, как при короле Эдуарде, не говоря уже о предшествовавшем правлении королевы Виктории; и только один из многочисленных магазинов Лондона открыл здесь недавно свой филиал. Короче говоря, Эллингфорд — печальное исключение из ряда населенных пунктов, преобразившихся под тем натиском прогресса, который превратил нашу Англию в то, чем она теперь является. В Эллингфорде нет, к слову, винной лавки, а если бы и была, то наверняка вам бы продали полбутылки виски (это, конечно, если вы настолько опустились, что пожелали бы купить половину, а не целую), безо всякой задней мысли о том, каким злом для современного общества является алкоголь.

Бедственное состояние Эллингфорда, разумеется, связано с тем, что шоссейная дорога от Лондона до Бирмингема проходит в миле от его домишек, а не через середину этого селения. Только за милю отсюда прогресс носится с ревом и дымом туда и обратно; дородные дельцы катят в щегольских автомобилях по своим важным делам, биржевые маклеры мчатся, чуть не сбивая с ног, обычных пешеходов, хористки сбегают из Бирмингема в Лондон продемонстрировать свои ножки или из Лондона в Бирмингем — спрятать их. А Эллингфорд, всего в миле от этих скоростей, знать о них не знает и, что самое печальное, знать не хочет.

Таким образом, неудивительно, что среди такого застоя школа Роланд-хаус для его нынешних обитателей с голь же привлекательна, как прежде для их отцов. За последние двадцать пять лет здесь почти ничего не изменилось, если не считать новой общей спальни над гимнастическим залом, крытой черепицей раздевалки вместо вообще никакой, и на пару акров расширенных игровых площадок.

Ну и персонал, конечно, сменился.

Двадцать пять лет назад мистер Гамильтон Гаррисон, магистр гуманитарных наук, выпускник Оксфорда, был просто Гам Гаррисон, самый младший из младших учителей, едва сошедший с университетской скамьи. Теперь он уже шесть лет заправляет этой школой. Деньги можно накопить, безусловно, и из жалованья младшего учителя начальной частной школы, ибо нет преград для человека решительного; правда, мистеру Гамильтону Гаррисону и не понадобилось проявлять особую решительность. Даже очень сомнительно, что он смог бы это сделать. Ему все досталось проще. Дочь тогдашнего директора школы, молодая Женщина с решимостью на двоих и более, обратила свою девическую пылкость на скромного молодого учителя и, не успел он осознать, что происходит, как она вышла за него замуж. После этого она успела передать школу в его ведение, осчастливить рождением единственного ребенка, девочки, а позже очень быстро умерла.

Эми Гаррисон, теперь уже двадцати двух лет от роду, пошла в свою мать. Таким образом, они с отцом вместе вели школьное хозяйство. Об Эми говорили как о замечательной помощнице отцу. Мистер Гаррисон с этим соглашался, как соглашался почти со всем. На самом же деле он считал дочь ужасной занудой. Она вечно пыталась заставить его делать то, чего он не хотел, или требовала от него активности, тогда как мистер Гаррисон прекрасно знал, что инерция приносит больше пользы и меньше проблем.

Сейчас у Эми как раз возникла проблема. Держа в одной руке мальчишеские трусы и размахивая ими, как флагом, перед лицом отца, она требовала:

— Папа, я настаиваю: посмотри на них как следует.

— Забери их, Эми, — вяло сопротивлялся мистер Гаррисон. — Право же, мой кабинет не место для таких вещей. Забери их.

— Все в дырах. Все. Еще хорошо, что я там была, когда Уэстон их принес; иначе бы я о них и не узнала. До конца четверти осталась всего неделя. Вот бы прекрасно было, если бы он отправился в таких домой, а? Что, по-твоему, сказали бы его родители? Ну разумеется, я велела провести общий осмотр всего нижнего белья. Хорошо еще, что пока есть время. Но если все трусы в таком состоянии или даже половина… — Голос Эми перешел в негодующее молчание.

— Ладно, не отвлекай меня такими… э-э… Ты же прекрасно знаешь, как я всегда занят в конце четверти. Отнеси их к Филлис.

— Филлис! — Эми издала короткий презрительный смешок, но, к облегчению мистера Гаррисона, ничего к нему не добавила. Девушке не нравилась ее молодая мачеха, и она не пыталась этого скрыть ни от отца, ни от самой Филлис Гаррисон.

Эми уселась на подлокотник кресла и упрямо поглядела на мистера Гаррисона.

— Я пришла не просто отвлекать тебя этими трусами Уэстона, папа. Пора бы тебе уже понимать меня. Трусы Уэстона — только очередное доказательство.

— Ну и? — попытался рявкнуть мистер Гаррисон, стараясь отвести глаза от лица дочери; ее взгляд всегда заставлял его чувствовать вину за какой-то неведомый, но непременно ужасный грех, как прежде заставлял взгляд ее матери. — Ну и что? Скорее, Эми, прошу тебя. Я действительно очень занят. Доказательство чего эти трусы Уэстона? — Он стал перебирать на столе бумаги.

— А вот чего, — резко ответила Эми. — Мисс Джевонс нужно уволить!

Мистер Гаррисон уже очень хорошо понял, доказательством чего должны были служить трусы Уэстона. Он раздраженно кашлянул.

— Но, Эми, я не вижу…

— Мисс Джевонс нужно уволить! — запальчиво повторила Эми.

Мистер Гаррисон стал терять терпение. Невыносимо, что Эми выдвигает подобные ультиматумы, практически пытаясь командовать им в его собственном кабинете. Будет ли у него когда-нибудь покой? В конце четверти все буквально сговорились терзать его, как раз когда он так предельно занят: учителя с жалобами на коллег, учительницы с жалобами на прислугу, Эми с жалобами на всех и каждого. И теперь еще на эту мисс Джевонс, пожалуй, единственного здесь человека, который никогда ни на кого и ни на что не жалуется.

— Чепуха! — взорвался мистер Гаррисон. — Я ни за что…

— Мы ее взяли на пробу, — продолжала Эми, как будто взрыва не заметила вовсе. — Проба не удалась. Я больше не возьму леди в заведующие хозяйством. Это не годится.

— Ты не имеешь…

— К тому же она слишком молода.

— Ей двадцать восемь!

— Это она так говорит…

— Я не вижу смысла ей не верить. Она удивительно приятная девушка, и мальчики ее обожают. — Мистер Гаррисон все еще кипел, но взрыва больше не ожидалось.

— Она неумеха, — заключила Эми, поджав и без того тонкие губы, — а мы просто не можем себе позволить держать некомпетентного заведующего хозяйством. — Она встала. — Папа, ты знаешь это не хуже меня: ее нужно уволить. Ты должен предупредить ее об увольнении на этой неделе, чем раньше, тем лучше, а я расклею объявления о вакансии.

И она направилась к двери, как будто вопрос был уже Решен, унося с собой презренные трусы.

Мистер Гаррисон посмотрел вслед невысокой прямой фигурке дочери, и его на миг вспыхнувший гнев превратился, как всегда, в возмущенное раздражение. Нет, на этот раз он не уступит желанию Эми, ни за что не уступит Мисс Джевонс ему нравится; она нравится мальчикам; она всем нравится, кроме Эми, предпочитающей только компетентных людей, к тому же мисс Джевонс очень старается соответствовать этому требованию.

Первый раз в жизни Эми перешла все границы. Как глупо, что она уверена в его согласии, в согласии собственного отца. Эми и впрямь чересчур вмешивается не в свои дела. А знает ли она, как ее прозвали дети? Наверняка нет, подумал мистер Гаррисон. Конечно же, никто здесь не решится сказать ей об этом. Но если не знает, то лишь она одна. Пучеглазка! Хорошо бы, если бы ей кто-нибудь об этом сказал. Как отец, он, безусловно, на многое закрывал глаза, но не мог не видеть, что его дочь не красавица, и миловидности в ней тоже нет: тонкие губы, длинный тонкий крючковатый нос, песочного цвета волосы и эти водянисто-голубые глаза навыкате, за которые она заработала себе прозвище. Пучеглазка! Очень подходит. Мистер Гаррисон виновато сдержал невольный смешок.

Его размышления были прерваны стуком в дверь. На пороге стояла заплаканная мисс Джевонс.

— О, мистер Гаррисон, пожалуйста, простите за беспокойство, вы сейчас так заняты, но…

— Что такое? — нахмурился мистер Гаррисон, от волнения его голос прозвучал резче, чем он бы хотел. Он терпеть не мог предупреждать людей об увольнении.

— Я… я решила, что должна узнать, правда ли это. Мисс Гаррисон велела мне…

— Мисс Гаррисон не может вам велеть. У нее нет таких полномочий, сердито ответил отец мисс Гаррисон, раздраженно подергивая себя за непослушную седую бородку. Эми берет на себя слишком много. Чья это школа, в конце концов?

— О-она сказала, что вы собираетесь предупредить меня об увольнении, промямлила мисс Джевонс.

— У мисс Гаррисон нет полномочий говорить об этом, — твердо повторил мистер Гаррисон. — В любом случае, — добавил он, удивив этими словами и себя самого, и мисс Джевонс, — это неправда. У меня не было такого намерения.

— О, мистер Гаррисон!

Карие глаза мисс Джевонс наполнились благодарностью, Эту высокую молодую женщину со стройной фигурой, выгодно подчеркнутой простым светло-зеленым платьем, можно было бы назвать красивой, если бы не слишком большой рот и вздернутый нос, который даже самые сдержанные литераторы назвали бы курносым. По мнению мисс Гаррисон, она носила слишком короткие юбки, но мистер Гаррисон мнения дочери не разделял: у мисс Джевонс были замечательные стройные ножки.

Теперь она промокала глаза тоненьким носовым платочком.

— Ну-ну, успокойтесь, — миролюбиво сказал мистер Гаррисон.

— Это было такое потрясение, — всхлипнула мисс Джевонс. — Я так старалась и надеялась, что смогла… Моя мама, вы же понимаете… Мы живем только на мой заработок…

— Конечно, конечно. Эми вела себя непростительно. Совершенно непростительно.

Мистер Гаррисон встал из-за стола, снял очки, пустив их болтаться на тонком черном шнурке. Теперь в нем заговорил другой человек. И почему эта очаровательная, изящная девушка не его дочь? Он был бы ей хорошим отцом…

Он отечески взял очаровательную девушку за все еще вздрагивающие плечи.

— Вы только следите получше за детской одеждой, моя дорогая. Они такие сорванцы, вы же знаете. Просто следите за этим получше.

— О, конечно, мистер Гаррисон, конечно. Обязательно буду, поверьте.

— Я уверен, моя дорогая.

Мистер Гаррисон наклонил голову и поцеловал мисс Джевонс в лоб, вроде как по-отечески, но очень неловко.

Так же неловко, но совсем не по-дочернему, мисс Джевонс обвила руками его шею, быстро, но очень умело обняла, нежно поцеловала его в щеку и выбежала из комнаты. Мистер Гаррисон посмотрел вслед женской фигурке, но теперь с совсем иным выражением лица. Это выражение постепенно исчезло, уступив место хмурой озабоченности. Высокая фигура мистера Гаррисона снова неуклюже опустилась в кресло за письменным столом. Эми…

Все обитатели Роланд-хауса почти постоянно находились в страхе перед дочерью директора.

Стоял жаркий летний день, июль близился к концу.

В учительской все окна, выходившие на большую лужайку позади школьного здания, были широко открыты. Трое мужчин, с трубками во рту и газетами в руках, уютно расположились в креслах. Было блаженное время после полуденной трапезы, за полчаса до начала крикета, когда лишь один учитель дежурил, а все остальные имели первую за день возможность быть просто людьми. Умиротворенная тишина, нарушаемая лишь шелестом газет и попыхиванием трубки мистера Паркера (ее никак не удавалось как следует раскурить), наполняла комнату.

Десять минут спокойствие не нарушалось, за исключением того, что мистер Дафф взял "Морнинг пост" взамен "Дэйли мэйл", а мистер Раис выбрал "Дэйли скетч" вместо "Дэйли миррор". Мистер Паркер ничего кроме "Тайме" никогда не читал.

Тему разговора предложил мистер Раис. В учительской разговоры были в порядке вещей. С наигранной учтивостью, за которой с особой тщательностью скрывалась снисходительность, мистер Раис обычно изрекал всему обществу какие-то замечания, словно принуждал себя относиться к коллегам как к равным, хотя, возможно, они и осознавали разницу между ним и собой. В настоящий момент, во всяком случае, они все были в равных условиях. Двадцатичетырехлетний мистер Раис два года назад окончил Кембриджский университет, был членом университетской команды по игре в крикет и запасным в команде по плаванию. Теперь он не пытался скрывать, что пара лет работы в Роланд-хаусе — всего лишь временное явление в ожидании обещанной ему вакансии в крупной частной школе, где он сам учился в свое время.

— Йоркшир, как я вижу, совсем отстал от века, — обратился мистер Раис к учительской. — Матч хуже некуда.

Мистер Паркер, недолюбливавший мистера Раиса, углубился в "Тайме" и ничего не ответил.

Мистер Дафф высунул маленькую голову из-за угла "Морнинг пост" со своим обычным видом черепахи в пенсне и улыбнулся.

— Что вы говорите? — весело откликнулся он. Потом, сообразив, что йоркширские дела — отнюдь не повод для веселья, раз там действительно матч хуже некуда, он сменил улыбку на огорченную гримасу и повторил: — Что вы говорите…

— Это факт, — заверил его мистер Раис.

Мистер Дафф издал слабый вздох, призванный показать неудовольствие, разочарование, неодобрение, огорчение или все, что угодно было бы мистеру Раису, быстро поморгал и спрятал голову под панцирь "Морнинг пост".

— В начале сезона казалось, что они смогут развить приличную игру на стороне подачи, — пояснил мистер Раис.

Маленькая, почти лысая голова мистера Даффа снова высунулась и энергично закивала в знак согласия. То, что мистер Дафф последние пятнадцать лет лишь мельком просматривал газетные полосы, посвященные крикету, а мистер Раис прекрасно знал об этом недостатке, ничем не нарушило миролюбия в обмене репликами.

Мистер Паркер в точности как Братец Кролик[2] продолжал прятаться за газетой, ничего не отвечая, уже совсем не так, как Братец Кролик, энергично выпустил струйку дыма, приподняв довольно густые седые усы. В этом не было ничего необычного, хотя на сей раз струйка была выпущена энергичнее, и мистер Дафф тотчас же в качестве бессловесного комментария спародировал мистера Паркера, причем весьма похоже. Его худое морщинистое лицо слегка покраснело и снова нырнуло под свой панцирь. Если бы мистер Дафф мог недолюбливать кого-то, то недолюбливал бы мистера Паркера.

Мистер Раис беззаботным движением отбросил "Дейли скетч" в угол комнаты, словно показывая, что готов отложить более важные дела и посвятить себя скрашиванию скучного существования сидевших рядом.

— Из-за чего это ссорились утром Гаррисон и Лейла, а?

Если его коллеги неизменно называли всех женщин в школе по фамилиям: заведующую хозяйством — мисс Джевонс, воспитательницу — мисс Уотерхаус, а дочь и жену директора — соответственно мисс и миссис Гаррисон, — то у мистера Раиса в привычке было называть их запросто, как Лейла, Мэри, Эми и Филлис.

Услышав вопрос мистера Раиса, мистер Дафф сбросил свой панцирь. "Морнинг Пост" упала ему на колени. Он как будто не совсем понял, в чем дело.

— Как ссорились?

— Я слышал, старик вызвал ее на ковер.

— Да что вы!

— Она вышла в слезах.

— Ничего не знаю об этом, — помрачнел мистер Дафф.

— Не знаете? — Мистеру Раису уже наскучила эта тема. Он, во всяком случае, заставил старого Даффа оторваться от газеты, а именно этого он и хотел. Молодой учитель наконец сжалился над своей жертвой.

— Веселее, Дафф. Не думаю, что он ее рассчитал, иначе бы уже все вокруг об этом говорили.

— Да, — с облегчением согласился мистер Дафф. — Да, правда, конечно же.

Мистер Паркер выпустил струйку дыма.

Мистер Раис зевнул.

Мистер Дафф, все еще не поднимая газету с колен, задумчиво обратил взгляд сквозь пенсне на сад за окном.

Мистер Раис взглянул на "Тайме", вечную ширму между мистером Паркером и тем, что мистеру Паркеру было неприятно. Любую ширму мистер Раис воспринимал как вызов. Он слегка побарабанил по газете мистера Паркера.

— Дафф, вы придете сегодня на игру? — спросил он, пожалуй, несколько громче, чем требовалось.

— "Сегодня? — вяло переспросил мистер Дафф.

— Финал лиги крикета.

Мистер Паркер пустил струйку дыма.

С тех пор как мистер Раис приехал в Роланд-хаус, ок, стремясь подтвердить свои спортивные заслуги в Кембридже, всерьез взялся за совершенствование спортивных игр и занимался этим с увлечением. В крикете, к примеру, он возродил "подающий" стиль и быстро разделался с устоявшимися здесь приемами игры и обожанием прямых бит, объявив их устаревшими. Мистер Паркер, бессменно управлявший королевством крикета прошлые двадцать лет, теперь с болью и горечью наблюдал за всеми нововведениями лишь из-за бортика, обиженно пуская струйки дыма сквозь усы. Для него прямая бита была священна, так же как и палата лордов, Афинский клуб, "Тайме" и все добропорядочные организации, на которых, по его мнению, держалась Англия.

Потому-то мистера Паркера вдвойне огорчало то, что больше в Роланд-хаусе не будет прямых бит, и то, что, играя в этом сезоне изогнутыми битами, школьники побеждали чаще, чем когда-либо прежде. Впервые за все время школа не проиграла по очкам ни одного матча в крикет. Мистер Паркер с самого начала выдувал свое неприятие новшеств сквозь усы, и чем успешнее шла игра, тем больше он дулся. Он же никогда не был членом сборной по крикету.

Еще одним нововведением мистера Раиса стала лига крикета. Шестьдесят с лишним мальчиков разделились на четыре команды: "красные", "синие", "зеленые" и "желтые", — отдельно команда и запасной, а остальные в резервной группе для поддержки игроков своих команд за бортиком. Мистер Паркер недовольно завел было речь о том, что не стоит прививать детям навыки профессиональной игры в крикет, но идеи мистера Раиса себя оправдали. И все же, чтобы не изменять себе, мистер Паркер продолжал пыхтеть сквозь усы всякий раз, как при нем упоминали об успехах современного профессионального отношения к игре.

— Ах! — заговорил мистер Дафф извиняющимся тоном. — Да-да, конечно. Конечно, я обязательно посмотрю этот матч. Финал, да-а… Разумеется, если успею вовремя исправить экзаменационные работы по латинской грамматике для четвертого класса.

Был понедельник, и с утра начались экзамены за четверть. Мистер Дафф постоянно стремился вовремя посмотреть экзаменационные работы и исправить каждую в день сдачи; стремление это, однако, за пятнадцать с лишним лет преподавания так ни разу и не было выполнено.

Беседа вновь оборвалась.

Ширма мистера Паркера не подавалась.

Мистер Раис встал с кресла и сильно потянулся всем своим молодым крепким телом.

— Ну ладно, — сказал он, — пожалуй, пойду переоденусь. Перед матчем еще обещал Филлис чуть подучить ее удару слева. С женщинами порой столько мороки, правда, Дафф? Или они вас не волнуют?

Мистер Дафф выжал слабую улыбку.

Мистер Раис беззаботно вышел из комнаты, сунув руки в карманы так, что серая фланель вызывающе обтянула крепкие ягодицы.

Мистер Паркер наконец приоткрыл свою ширму.

— Невозможный пижон, — проворчал он и так сильно фыркнул, что усы чудом остались на месте.

В комнате заведующей хозяйством три очень взволнованные молодые женщины пили чай. Если смотреть на них слева направо, как учат иллюстрированные газеты, это были мисс Джевонс, мисс Уотерхаус и мисс Кримп. Мисс Уотерхаус совмещала обязанности воспитательницы и секретаря директора (под последним чаще подразумевалась его дочь). Мисс Кримп преподавала музыку и танцы. Из всего преподавательского состава только Эльза Кримп (не считая его преподобия Майкла Стэнфорда, приезжавшего по понедельникам опрашивать шестиклассников по катехизису и священному писанию) не жила на территории школы. Она была дочерью весьма уважаемого и известного в Эллингфорде художника и, подобно мистеру Раису, не скрывала, что ее присутствие в Роланд-хаусе объясняется исключительно любезностью с ее стороны. Обычно мисс Кримп вела занятия после второго завтрака. Она забыла, что началась экзаменационная неделя и уроки музыки временно прекращены, и сожалела, что в тот день приехала напрасно. Тем не менее она, как обычно, прошла в комнату мисс Джевонс — и убедилась, что все-таки приехала не напрасно.

Лейла Джевонс была из тех женщин, которые никогда не могут не поделиться приятной новостью с другими. Все, что испытывала мисс Джевонс, она тотчас же рассказывала. Только что она в третий раз рассказала двум своим заинтригованным слушательницам о Потрясающем Поведении мистера Гаррисона. История получилась красивой и с каждым повтором становилась все краше.

— Господи, милая, как же тебе было, должно быть, неприятно, — сказала Мэри Уотерхаус, широко открыв глаза от удивления.

— Мне пришлось ему это позволить, пойми, — с мазохистским удовлетворением объяснила мисс Джевонс, — а то бы я наверняка вылетела отсюда. Держу пари, Эми приложила все усилия, чтобы уговорить его меня уволить, — чтоб ей провалиться. И все, моя милая, из-за дурацких трусов.

— А я бы никогда не подумала, что ми-стер Гаррисон из таких, — мисс Уотерхаус сделала особое ударение на последнем слове.

— Он никогда не пытался так подъехать к тебе?

— Да что ты! — воскликнула мисс Уотерхаус в благородном негодовании. — Он знает, что я никогда не позволю женатому человеку впутывать меня в такие дела.

Всем было известно, что мисс Уотерхаус поборница строгих правил. Больше всего она любила повторять: "Каждый должен делать свое дело". Хотя сама она была достаточно хороша собой, чтобы следовать этим правилам.

— Чепуха! — авторитетно заявила мисс Кримп. — Ты и сама прекрасно знаешь, Мэри, что позволила бы, если бы сочла его всерьез увлеченным. У тебя просто сексуальный голод, как и у Лейлы. Вы обе готовы упасть в объятия первого встречного, женатого или нет.

Мисс Кримп, как дочь художника, проповедовала здоровый, ну разве что чуть застенчивый, отказ от условностей. "Сексуальный голод" было ее любимое выражение.

Лейла Джевонс издала невнятный протестующий звук, а Мэри Уотерхаус просто понимающе улыбнулась.

— Не говори своему тупице, Лейла, вот и все, — слегка подмигнула мисс Кримп. — Не надо, чтобы из-за тебя проливалась кровь, правда?

— Эльза, это уже полный вздор, — воскликнула мисс Джевонс, к удовольствию подруг залившись ярким румянцем.

— А он уже… пытался? — с интересом спросила мисс Уотерхаус.

— Конечно нет.

Эта увлекательная беседа была прервана появлением маленького мальчика: "Тетя хозяйка, можно взять чистый платок? Мистер Уоргрейв сказал, чтобы я пошел и попросил…" — "А почему мистер Уоргрейв так сказал, Вилли?" "Наверно, потому, что видел, как я сморкался в листик щавеля, тетя хозяйка". — "А где тот чистый платок, что тебе дали вчера утром?" — "Не знаю, тетя хозяйка. Наверно, я его потерял. Я везде искал, тетя хозяйка. Ой, честное слово, может, его спер старый Пшик, чтоб Норе слезы вытереть, ведь она не увидит его до новой четверти". — "Хватит, хватит, Вилли. Вот тебе платок. Не теряй больше". — "Ой, спасибо, тетя хозяйка. Только не говорите Пучеглазке, ладно?" — "Хватит, Вилли, иди".

— Что это у мистера Паркера с Норой? — спросила мисс Кримп, раньше чем за Вилли успела закрыться дверь. — Все время слышу какие-то намеки про них.

— Просто глупая детская шутка, — отозвалась мисс Джевонс, размышляя, как ей объяснить потерю платка дочке мистера Гаррисона, не выдавая Вилли.

— Но ведь что-то за ней есть? — не отступала мисс Кримп.

— Да нет же, — потупилась мисс Уотерхаус. — Мистер Паркер — последний, кто стал бы путаться с горничными. Это дети насочиняли. Думаю, они придумали эту шутку, чтобы подразнить сержанта Тернера. Из них с Норой, кажется, получится милая пара.

— Пшик и прислуга, — вслух размышляла мисс Кримп. — Милое прозвище, как вам кажется? Удивительно, как ловко мальчишки придумывают прозвища. Пшик точнее мистера Паркера не назвать.

— Все это глупости, — строго заявила мисс Уотерхаус, — к тому же противные.

— Но, как правило, нет дыма без огня, — отозвалась мисс Кримп.

Мисс Уотерхаус грустно поморщилась.

— Иногда мне думается, Эльза, что у тебя весьма скверный взгляд на мир.

— Ну, это все же лучше, чем совсем никакой, — задорно парировала мисс Кримп.

— Хочешь еще чаю, Эльза? — спросила мисс Джевонс поспешно и не совсем тактично.

Мисс Кримп с улыбкой отказалась. Откинувшись в своем кресле, она скрестила коротенькие ножки и предложила тему, более всего занимавшую умы женской половины школьного персонала всю вторую половину последней четверти. По постоянству внимания эта тема могла бы перещеголять даже волнующий, но временный интерес к Поразительному Поведению мистера Гаррисона.

— Как там дела у Эми? — спросила мисс Кримп. — Что-нибудь изменилось за последние дни?

Объяснять что-либо более конкретно о "делах Эми" совершенно не требовалось.

— Вчера вечером, после ужина, они вместе гуляли по саду, несколько часов, не меньше, — сразу же ответила мисс Джевонс.

— И пока никаких предложений?

— Пока нет.

— Надо бы ей поторопиться, если она хочет обтяпать это к концу четверти, — заявила мисс Кримп.

Мисс Уотерхаус улыбнулась — той улыбкой превосходства, которая отличает тех, кто уже все "обтяпал". И, как бы случайно, взглянула на миленькое колечко, украшавшее средний палец ее левой руки[3].

Две другие женщины, в сотый раз принявшиеся обсуждать шансы Эми, притворились, что не заметили ни улыбки, ни взгляда.

До середины четверти невозможно было в открытую говорить на эту увлекательную тему в присутствии мисс Уотер-хаус. Дело в том, что в прошлой четверти для наметанного глаза было очевидно: мистер Уоргрейв определенно проявлял интерес к мисс Уотерхаус; более того, от столь же наметанного глаза не укрылось, что и сама мисс Уотерхаус подогревала его интерес и проявляла свой. Оба вроде бы имели серьезные намерения, и женский коллектив школы уже приготовился было благословить праведный союз. Мистер Уоргрейв был третьим в школьной табели о рангах учителем, выше его стоял мистер Дафф, а ниже только мистер Раис. И хотя третий учитель в начальной школе — не ахти какой улов, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба.

Однако в начале этой четверти идиллию нарушила мисс Гаррисон. Своих намерений она не скрывала. Было очевидно, что за каникулы она все продумала и решила привлечь внимание мистера Уоргрейва. Задумав заполучить его, она направилась к своей цели по обыкновению прямо. Она в точности пошла в этом по стопам матери. И, то ли из-за атаки мисс Гаррисон, то ли нет, но внимание мистера Уоргрейва к мисс Уотерхаус резко упало.

Все сочувствовали мисс Уотерхаус, переносившей, по всей видимости, эту обиду со стоическим терпением. Мисс Кримп вообще назвала мистера Уоргрейва интриганом: якобы он, давно приметив возможный интерес к себе со стороны мисс Гаррисон, намеренно разыграл невинную мисс Уотерхаус, чтобы сердце Эми Гаррисон забилось быстрее. Ведь не подлежало ни малейшему сомнению то, что любой, женившийся на дочери директора, рано или поздно получит в наследство Роланд-хаус; следовательно, не подлежало ни малейшему сомнению, что мистер Уоргрейв не только серьезный, но и расчетливый молодой человек.

Сама мисс Уотерхаус, когда добросердечная, но бестактная мисс Джевонс намекнула ей об этой теории, от души рассмеялась. Никогда между ней и мистером Уоргрейвом ничего не было, со всей искренностью заявила она, кроме некоторых общих интересов, ни малейшего флирта; и впрямь было трудно представить, даже при живом воображении мисс Кримп, чтобы мисс Уотерхаус флиртовала. Все же это заявление, переданное мисс Джевонс учительнице музыки, тотчас было объяснено Гордостью, скрывающей Раненое Сердце. Как же удивились мисс Кримп и мисс Джевонс, когда мисс Уотерхаус, вернувшись после выходных в середине четверти, со скромным достоинством объявила о своей помолвке с австралийским фермером и предупредила об уходе из школы по окончании четверти, с тем чтобы уехать в Австралию и выйти замуж. Ибо, как дала прямо понять мисс Уотерхаус, австралийские фермеры очень не любят ждать.

Поэтому теперь можно было спокойно обсуждать при мисс Уотерхаус шансы мисс Гаррисон. Считалось, что они велики, но на этой неделе от нее потребуется максимум усилий: мистер Уоргрейв, кажется, очень стеснителен.

Мистер Уоргрейв казался своим подопечным воспитанникам каким угодно, только не стеснительным.

В то самое время господин Оллфри, одиннадцати лет, очень упорно толковал господину Ноксу, двенадцати лет.

— Послушай, Грогги, старик Паршивец и вправду паршивей некуда. Я бы лучше учился у Силача или даже у старика Пшика.

Это заявление господин Нокс перевел для себя так: "Поверь, Нокс, мистер Уоргрейв не такой уж приятный тип, чтобы его слушаться. Я бы лучше перешел к мистеру Раису или даже к мистеру Паркеру".

У мистера Уоргрейва была привычка пользоваться каждой свободной минуткой для нравоучений, что было совсем не по вкусу ни его коллегам, ни его подопечным. Например, мистер Уоргрейв в священные полчаса перед сном после выполнения домашних заданий предостерегал молодое поколение от проявлений звериных инстинктов, а раз в неделю традиционно проводил лекции о различных научных достижениях. И учителя, и мальчики считали, что это уж чересчур. Одна Эми одобряла Уоргрейва, а одобрение Эми превратило "добровольное" посещение лекций в исключительно обязательное.

И как бы свирепо ни высмеивали маленькие господа деловитость и манерность мистера Уоргрейва, его жесткие воротнички и старомодные галстуки, его довольно выраженный ланкаширский акцент, его плохо сшитую одежду и все остальные провинциально-непривлекательные черты, за которые молодого мистера Уоргрейва единодушно прозвали Мерзким Мучителем, — все впустую. Впустую! Они были беспомощны против его искренних стараний якобы для их же пользы. Со всем пылом своих двадцати семи лет мистер Уоргрейв работал на благо своих подопечных.

Пока же господин Нокс, двенадцати лет, не менее упрямо ответствовал господину Оллфри, одиннадцати лет, с тем оттенком снисходительности, которого требовала разница в возрасте:

— Ладно, дурашка ты мой, чертов Паршивец не чертов начальник, вот в чем дело. Я чертовски хочу написать своим предкам о нем. Они бы чертовски здорово разозлились, если бы знали, поверь.

— Вот что, — сказал мистер Уоргрейв, — Нокс и Оллфри, перестаньте болтать и поскорее заканчивайте с цементом. Надо уложить ряд кирпичей до времени переодевания для крикета, вы же знаете. Пошевеливайтесь.

Господа Нокс и Оллфри поспешно продолжили работу лопатками.

Это занятие было одной из прекрасных задумок мистера Уоргрейва в обучении детей делам, полезным для жизни. (Хотя что в этом полезного, если мы не станем какими-нибудь чертовыми каменщиками, я бы очень чертовски хотел знать, — так и подмывало горестно возопить господина Нокса.) Молодой учитель предложил эту идею мистеру Гаррисону в начале четверти и встретил полное одобрение со стороны Эми. С тех пор в свободное время вся школа трудилась над возведением невысокой стенки по краю газона директора, где прежде лишь проволочный забор отделял его от пастбища. Особенно раздражало школьников, что по-настоящему увлекательная работа по укладке кирпичей была начисто закапана мистером Уоргрейвом; им же безжалостно оставлено лишь приготовление цемента, подвозка и подноска кирпичей, то есть обязанности помощников каменщиков. Их огорчение не уменьшалось ни презрительным хмыком мистера Паркера, ни довольными замечаниями мистера Гаррисона, бессердечно радовавшегося тому, что его стену построят без дополнительных затрат, ни открытыми насмешками мистера Раиса.

Все начиналось, как хорошая забава. С цементом можно выдумать массу развлечений. Залепить его хорошенькую порцию в спину Уильяму, или вмазать Геддону Холлу в волосы, или незаметно запустить в Эйди так, чтобы цемент уморительно влетел ему в рот, — вне сомнения, это могло любую жертву сделать чертовским посмешищем. Но У мистера Уоргрейва не было чувства юмора. Он пресекал любые попытки разнообразить работу маленькими невинными забавами самым неумолимым образом. К концу четверти все классы горько и единодушно выли: ни за что они не будут заниматься возведением кирпичных стен до конца своих дней. Ничего не поделаешь, приходится признать: мистер Уоргрейв был не из тех педагогов, которыми рождаются, а из тех, кто ими становится в процессе обучения. Почти все педагоги таковы.

Упрямо бормоча что-то себе под нос, господа Нокс и Оллфри стали удрученно размазывать лопатками остатки горы цемента. То, что мисс Гаррисон вышла из здания школы и наблюдала за ними своим обычным сверлящим взглядом, не придало им бодрости.

— Берегись — Пучеглазка, — прошептал господин Оллфри господину Ноксу, стоявшему спиной к подходившей мисс Гаррисон; тотчас же в спину господина Нокса словно бы вонзились сотни тоненьких иголочек.

Эми посмотрела на мистера Уоргрейва слегка неодобрительно. Даже намерения относительно него не могли поколебать ее чувства долга.

— Неужели вы полагаете, что разумно Ноксу и Оллфри работать вместе? Они же только подзадоривают друг друга.

Менее смелый, чем мистер Уоргрейв, тотчас бы прогнал от кучи цемента или Нокса, или Оллфри. Но он был не из таких. Он лишь ответил, немного резко:

— Я специально даю им совместную работу. Я как раз рассчитываю на то, что они будут подзадоривать друг друга в работе. Этого я от них и жду.

Эми взглянула на него с восхищением.

Мистер Раис переоделся и теперь бил мячиком в одну из кирпичных стен, огораживавших корт мистера Гаррисона. Легко и изящно играл он мячом, вновь и вновь ловкими ударами отбивая его. На корт выходили окна директорского дома, а точнее, окна спальни миссис Гаррисон. А в жизни все бывает…

Краем глаза он заметил стройную фигуру в белом, направлявшуюся к нему. Женщина окликнула его, и он, словно бы от неожиданности, послал мяч в кусты на углу, окружавшие беседку.

— Мазила! — весело прокричала миссис Гаррисон.

Мистер Раис улыбнулся.

— Я чуть не подпрыгнул от твоего неожиданного появления. Ничего. Сейчас я его достану.

Он пошел к беседке. Через минуту оттуда донесся его голос.

— Послушай, вот удивительно! Иди взгляни, куда он закатился.

Филлис Гаррисон вошла в беседку.

— Где он? Я не вижу.

— Я тоже. Но, по-моему, здорово получилось.

Миссис Гаррисон задорно засмеялась.

— Ты моя киска, — сказал мистер Раис и крепко обнял ее.

Младший учитель в такой дыре, как Роланд-хаус, полагал мистер Раис, не должен упускать ни одной возможности развлечься.