Глава два. Глаза ведуньи

Павуш проснулся оттого, что кто-то несколько раз лизнул его в лицо.

— Уйди, Гав, я еще сплю, — пробормотал мальчик, переворачиваясь на другой бок, и тут услышал повизгивание. Он резко присел, стряхивая сон, потер глаза кулачками. Неужели все только приснилось: этот ужасный день с нападением гартов, исчезновением мамы и брата, гибелью тетки? Сейчас он откроет глаза и увидит Гава, который всегда будил братьев по утрам, а рядом с ним Данула, обычно соскакивавшего с лежанки раньше старшего брата?

Павуш осторожно приоткрыл один глаз. В землянке было темно, костер давно прогорел, но мальчик разглядел силуэт щенка. Заметив, что Павуш проснулся, тот радостно завилял хвостом и снова попытался лизнуть мальчугана в нос.

— Гав, какой ты молодец, — мальчик обнял собаку за шею. — А где Данул?

Добер виновато заскулил, словно хотел одновременно покаяться и пожаловаться. Павуш подошел к лазу и выглянул наружу. Пустынное и безгласное стойбище окончательно вернуло его в реальность: вчерашние события ему не приснились. Он остался один. Хотя… не совсем один. Рядом с ним верный добер.

Мальчику снова захотелось плакать, но он сдержался. Мама говорила: 'Слезы, что горшок с пустой водой. Сколько не кипяти — супа не сваришь'. Павуш никогда, ни разу не видел мать плачущей. Даже когда погиб отец. А вот он вчера не сдержался. Хватит. Пора ему стать настоящим мужчиной. И воином.

Павуш разжег костер, решив поджарить лягушек. Вчера он даже не хотел есть, но сегодня чувство голода вернулось. Мальчик знал, что предстоял долгий путь, во время которого, вполне возможно, предстояло голодать.

Щенок, увидев лягушек, умильно облизнулся.

— На, поешь, — сказал Павуш, протягивая щенку лягушку. — Мы, Гав, теперь с тобой напарники. Потом еще косточек получишь.

Добер аккуратно взял лягушку в пасть и прилег в углу землянки — завтракать. Почти как Данул, — подумал Павуш. Младший брат тоже любил грызть косточки, забившись в угол землянки.

Подкрепившись, Павуш облазил другие землянки на стоянке в поисках съестного, чтобы взять хоть что-то в дорогу, но тщетно. Гарты все выбрали подчистую. И оружие тоже все забрали, кроме окровавленного копья в руках мертвого лесовика. Мальчик не без труда вытащил копье из окостеневших ладоней, но оно оказалось слишком тяжелым для него.

Обходя стоянку при дневном свете, Павуш обнаружил новые жуткие следы набега гартов. В землянке скорняка он нашел мертвой маленькую девочку, дочь бортника и своей тети. Голова ее была размозжена палицей. Павуш помнил, когда эта девочка родилась. В тот день его отец и бортник весь день пили муссу в землянке бортника и выпили так много, что отец упал, выйдя наружу. Тогда еще лежал снег, и маме пришлось тащить мужа волоком до своей землянки, чтобы он не замерз. А Павуш с Данулом ей помогали. Это произошло три или четыре зимы назад. Зачем гарты убили такую маленькую девочку? Павуш не мог этого понять.

А затем он нашел мертвыми еще двух девочек и перестал задавать себе вопросы. Он испытывал ярость и отчаяние. Если бы он мог, как взрослый воин, взять копье и наброситься на гартов, он бы сделал это немедленно. Но его сил не хватало даже на то, чтобы управиться с копьем. И из настоящего лука он не смог бы выстрелить.

Вернувшись в свою землянку, Павуш вытащил из угла маленький лук, который ему смастерил осенью старый Блух. Из такого лука мальчик стрелял заостренными ветками. Неплохо получалось — с десяти шагов попадал в толстое дерево. А однажды едва не подстрелил суслика — совсем немного промазал. Но, поразмыслив, Павуш пришел к выводу, что это оружие в схватке с гартами ему не поможет.

Пришлось ограничиться большим кремневым ножом с ручкой из лосинной кости. Нож принадлежал отцу и достался Павушу по наследству вместе с кожаным чехлом, который мальчик всегда таскал на поясе. А еще у Павуша имелся специальный набор для разжигания костра: два небольших камня — кремень и колчь, для выбивания искр, кожаный мешочек с трутом, и маленький кремневый ножичек-скребок без ручки, с помощью которого можно настрогать мелких щепок. Для хранения набора мама пришила Павушу с внутренней стороны огуши небольшой карман.

Проверив скудное снаряжение, мальчик подошел к деревянному бревну, вкопанному вертикально в центре стоянки. Верхняя, грубо обтесанная, часть бревна отдалено напоминала человеческую голову. Так, по представлениям лесовиков, выглядел Лашуй, их главное, наряду с Оман Озаром*, божество. Мальчик решил обратиться к Лашую с молой*. Он не знал, как это правильно делается, поэтому просто сказал:

— Оман Лашуй, помоги мне найти маму и брата.

После этого Павуш положил на землю, около бревна, обжаренную лягушачью лапку. Жертвоприношение состоялось, настала пора отправляться в путь…

Гарты решили сделать привал. Они двигались третий день, возвращаясь на стойбище, после того как разорили стоянку лесовиков и захватили пленных. Все прошло бы неплохо, если бы лесовикам не удалось убить одного 'лося' и тяжело ранить другого. Из-за этого 'второго' обратный путь затягивался. Сначала его посадили на лошадь, так и добрались до первой ночевки. Но за ночь раненному стало хуже. Он начал терять сознание. Ариг Хран распорядился сделать из молоденьких березок носилки, которые потащили плененные лесовики. Но скорость передвижения отряда совсем упала. За второй день прошли очень мало.

Да и сам ариг чувствовал себя неважно. Один из лесовиков, обороняясь, успел выстрелить в него из лука. Стрела, слава Оман Яру*, попала в огушу, но все-таки пробила ее с близкого расстояния и вошла в грудь чуть пониже ключицы. Неглубоко вошла, на не полный наконечник, и прижег рану Хран быстро, едва разделались с лесовиками, тут же, у костра на стоянке. Но рана начала постепенно загнаиваться, на третий день появилась стреляющая боль.

Вот ариг и решил ненадолго остановиться, чтобы развести костер. Он подумал, что второпях плохо прижег рану. А, может, и вообще зря это сделал у костра лесовиков. Кто знает, вдруг у них Оман Озар заговоренный и Лашую служит? Вот и наслал окаху* вместо того, чтобы помочь.

Хран дал команду на привал. Подъехал к пленным, несшим носилки с раненным 'лосем'. Воин был массивным и тяжелым — лесовики быстро выдыхались и часто сменяли другу друга.

У носилок стояли три женщины и один мужчина, все примерно одинаковой комплекции. Лесовики тяжело дышали, вытирая со лба пот. Опытный ариг подбирал носильщиков по росту и комплекции: так удобнее нести и устают все примерно одинаково и в одно время. Группу сцепили, накинув на горло петли, одной веревкой, чтобы не пытались убежать. Хотя пешему от конного и так почти не уйти, но мало ли чего взбредет в голову диким лесовикам, да еще в чаще?

К худощавой глазастой женщине, с копной светло-желтых волос, на короткой веревке был привязан маленький рыжий пацан. Сам на 'лосей' напоролся вместе со щенком-добером. Хотел дать деру, но увидел 'глазастую' в колонне пленных и остолбенел. Тут один из воинов на него аркан и накинул. А добер еще рычать пытался, сын добруски, но получил плеткой по морде и усвистел в лес.

Пацаненок, позже выяснилось, оказался сыном 'глазастой'. Вот их и связали вместе. А женщину с соломенными волосами ариг запомнил еще на стоянке лесовиков. Такой крик подняла. А из-за чего? Когда 'лоси' напали на стоянку, 'глазастая' сидела в землянке у беременной лесовички. Ну, ее-то тут же связали, а беременную прикололи копьем. А чего делать? Уж шибко у нее большой живот был, с трудом с лежанки поднялась. Как такую тащить до стойбища? Одна морока. Но 'соломенная' разоралась так, что Хран услышал на другом конце стоянки. Прискакал, а у этой дикарки аж брызги изо рта летят:

— Гады ползучие, свиньи, что ж вы делаете?! Что б вас, гартов поганых, Черух* в котле заживо сварил!

Разъяренная женщина, даже стоящая на коленях и связанная, производила настолько грозное впечатление, что два, видавших виды, воина в растерянности боялись к ней приблизиться.

— Чего уставились, олухи?! — сердито выкрикнул ариг, не слезая с лошади. — Заткните ей глотку чем-нибудь.

Один из воинов, долговязый, с узким лицом, опасливо показал на шею женщины, где болтался на кожаном ремешке медвежий клык:

— Ведунья. Я того… боюсь.

— Дурак! Они Лашую поклоняются, а нас Идол защищает. Зря, что ли, мы ему жертвы приносим?

Хран направил лошадь на женщину и, вытянув руку с копьем, почти уткнул его ей в грудь. Увидев перед самым носом наконечник оружия, женщина резко замолчала и посмотрела на арига. Выглядел военноначальник 'лосей' жутковато: гигантского роста; грубые черты лица и так будто вытесаны каменным топором, да еще правую щеку уродует страшный шрам — след от копья 'бизона'. Хран только что вырвал из своей груди стрелу лесовика и огуша, забрызганная кровью, делала его похожим на раненого зверя — разъяренного и беспощадного.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга в упор: хмельные от ярости карие глаза 'лося' и отливающие холодной ненавистью серо-зеленые глаза лесовички. Внезапно ариг почувствовал головокружение, и в этот же момент его кобыла заржала и попятилась назад. 'Чур меня чуро*', - непроизвольно, против своей воли, забормотал Хран старое заро*, которое слышал когда-то от матери, и отвел глаза. Взгляд желтоволосой лесовички пугал даже ничего не боящегося воина завораживающей неотвратимостью речного омута.

Хран натянул удила и деланно рассмеялся, скрывая непонятный для себя самого испуг.

— Вот видите — ничего страшного в этой ведунье. Обыкновенная баба. Только в лесу живет. Вот, отвезем ее Ирасу, он ее на костре зажарит. Он на это мастак.

Воины криво заулыбались.

— Ну, чего орала? — грубо спросил ариг, стараясь не смотреть в лицо лесовички.

— Зачем девушку убили? Она невинная была, младенца в себе носила, — хрипло произнесла ведунья. — Лашуй вас за это накажет.

— Не пугай нас своим Лашуем, он — простая деревяшка, — презрительно произнес Хран, но покосился на воинов. 'Долговязый' недоуменно пожал плечами:

— А чего? Я подумал — зачем нам брюхатая? Вот и того…

— Думать — не твоя забота. Свинья тоже думала, да без ушей осталась. Ладно. Убил и убил.

— Лашуй вас за это накажет, — упрямо повторила ведунья. Глаза ее мерцали недобрым светом.

Ариг машинально поправил на груди амулет — высушенную голову гюрзы. На пальцах осталась кровь — рана на груди кровоточила.

— Тащите ее к остальным, — велел воинам. — И не бойтесь — не укусит.

А немного позднее, уже на обратной дороге, попался пацаненок — сынок ведуньи. Ариг тогда еще подумал: хорошо, что сопляк подвернулся. Теперь 'глазастая' посговорчивее будет, если что. Хран не хотел признаваться себе, что упрямая лесовичка вызывала у него смешанное чувство беспокойства и уважения. Таких гордых женщин он еще не встречал. А еще он знал, что лесовичек стоит опасаться. Всех. Не только колдуний-ведуний.

Но сейчас его тревожило другое. Раненный воин, похоже, умирал. Да и сам Хран чувствовал себя плохо. Голова гудела, а по левой стороне груди разливался жар. В стойбище Ирас приложил бы к ране своих трав, которые вытягивают 'белую' больную кровь. И за несколько дней все бы прошло. Но до стойбища еще предстояло добраться. И рана-то, вроде, пустяковая. А вон как… Надо костер развести.

Ариг поймал на себе пытливый взгляд рыжего пацаненка. Тот смотрел, так показалось Храну, со злорадством.

— Чего пялишься? — раздраженно спросил гарт.

Мальчуган прищурился и неожиданно выпалил:

— А вот сдохнешь скоро, как и этот. Будешь знать, как лесовиков обижать. Так тебе и надо!

Ведунья со всхлипом втянула воздух. Но было поздно.

— Что?! — свирепо прорычал ариг. На мгновение он потерял контроль над собой. Плеть взметнулась в воздух и обрушилась на голову паршивого засранца, но не дошла до цели. Женщина успела подставить ладонь, и плетеный из кожи хлыст разрезал кожу багровым рубцом.

Ведунья вскрикнула от боли и тут же закусила губу. Этот полукрик-полустон отрезвил Храна. Он опустил плетку и мрачно произнес:

— Заткни рот своему щенку. А то до стойбища не доживет.

Лесовичка сжала в кулак пораненную ладонь, а другой рукой обхватила сына за голову и прижала к себе.

— Не трогай его. Он ребенок еще, глупый. Лучше убей меня.

— Не торопись. Успеешь умереть, — все также мрачно процедил Хран. А про себя подумал: 'Дура! Твоему сопляку и так, через несколько дней, вспорют брюхо на жертвенном камне'. Он хотел сказать это вслух, но почему-то сдержался. Неужели пожалел? Нет, Хран не мог допустить жалости к каким-то лесовикам. Он вообще никогда и никого не жалел. По крайней мере, так ему казалось. Просто, чего болтать, когда и так все ясно? Воин не говорит лишних слов, воин делает.

Ведунья смотрела с тревогой, но уже без агрессии, а, скорее, с испугом. Сейчас перед аригом находилась женщина, думающая только об одном: как не дать в обиду своего ребенка.

— Я вижу, у тебя рана нарывает, — проговорила 'глазастая' неожиданно миролюбиво.

— С чего ты взяла? — зло спросил Хран, спрыгивая с лошади. В голове от резкого движения метнулась к вискам багровая волна боли. Ариг покачнулся и едва не вскрикнул.

— По лицу вижу. Жар у тебя, — спокойно и даже с некоторым участием пояснила ведунья. — Наверное, на наконечнике яд был.

— Чего? — лицо 'лося' дрогнуло. — Какой яд?

— Такой. Обыкновенный. На стреле какое оперенье было? Которой ранило тебя?

— Вроде сине-черные перья. Сорока, кажется, — неуверенно протянул ариг.

— Сорочьи перья у Илоха. Значит, он в тебя стрелял, — ведунья говорила спокойно, но голос ее подрагивал. Рука продолжала обхватывать голову сына. — Ты сильно не бойся. Илох ленивый был, охотился редко. И яд у меня давно брал. От свежего яда ты бы сразу умер.

— А сейчас? — спросил после паузы ошарашенный гарт.

— Настой тебе выпить надо. А то плохо будет. Можешь и умереть. Или не умрешь, если повезет, но ноги отнимутся.

— А где ж я этот настой возьму?

— У меня, — ведунья показала на навьюченную лошадь в конце каравана. — Вон, два мешка из лосиной шкуры. Это мои мешки, из моей землянки. Там у меня травы разные и снадобья. Если твои воины не вытряхнули. Хочешь жить — я тебе помогу.

На этот раз ариг посмотрел прямо в глаза женщины, но не долго. Отвел взгляд в землю. Хмыкнул:

— А зачем тебе мне помогать? Я тебе враг. Может, наоборот, отравишь?

— Для чего? Чтобы вы моего сына потом убили?

Хран вздохнул и промолчал. Пусть надеется. Сейчас напоминать о жертвоприношении было совсем некстати.

— Я знаю, что вы людей в жертвы приносите, — словно подслушав мысли арига, сказала лесовичка. — Но, может…

Она замолчала.

— Не морочь мне голову, — раздраженно пробурчал гарт. Разговор ему не нравился. И чего он вообще с этой ведуньей разболтался? В голове снова плеснуло багровой болью. Процедил сквозь зубы. — Придумала яды какие-то. Доберемся до стойбища, там меня колдун вылечит.

— Не доберешься ты, — равнодушным голосом возразила женщина. — Ноги тебя не держат. Но, смотри сам.

Несколько секунд Хран колебался. Он почти не боялся смерти, этот грубый и жестокий воин, привыкший убивать. А о понятии 'сентиментальность' и вовсе не слышал. Но в стойбище его ждали трое детей. Сын, правда, почти взрослый, усы начинают расти. Но вот еще две маленьких девочки. Забавные такие. Жена же недавно умерла, при родах четвертого ребенка. Именно эти слабохарактерные соображения быстро промелькнули в голове внешне твердокаменного арига и заставили колебаться. И тут еще на носилках застонал раненный 'лось'.

— Как тебя зовут?

— Олия.

— А ему поможешь, Олия? — небрежно спросил ариг, всем видом демонстрируя: мне то что, вот, его жалко.

— Надо посмотреть. Отвяжите меня, не убегу, — ведунья показала пальцем на петлю на шее. — Я сына не брошу. И мешки мои пусть принесут.

— Ладно. Но смотри…

Ариг распорядился развести костер. Олию отвязали от сородичей, и она с головой забралась в свои мешки. Достала засушенные травы, грибы… Все у нее было разложено по маленьким кожаным мешочкам. Храна знобило. Он присел у костра и сонно наблюдал за действиями ведуньи.

Та, между тем, в награбленном на стоянке лесовиков скарбе нашла несколько глиняных горшков, набрала в реке воды и поставила у костра. Потом подошла к аригу, присела на корточки, требовательно произнесла:

— Покажи рану.

Хран развязал пояс и распахнул огушу. Ведунья повела маленьким, слегка приплюснутым носом:

— Это кто тебя прижигал?

— Сам.

— Кто же так прижигает? Надо было сначала рану промыть, а ты туда грязь загнал. Вот и загноилось.

— И чего теперь? — вяло спросил ариг. Его клонило в сон.

Олия нажала пальцами на грудь:

— Больно?

— Вот здесь, немного, — Хран ощущал от прикосновения маленьких холодных пальцев приятное покалывание, как будто на подушечках у женщины находились тоненькие иголочки. Он покосился на руки ведуньи — левая кисть, та, которая остановила плеть арига, распухла. Перевел взгляд на лицо: женщина сосредоточено изучала рану, на лбу выступили капельки пота.

— Сейчас я тебе здесь прочищу, потерпишь немного. Потом помажу, есть у меня одно снадобье. Оно 'больную' кровь вытянет. И настоя попьешь, чтобы яд выгнать из тела. И так надо пять дней пить, два раза в день. Иначе яд внутри останется.

— А с ним что? — Хран показал рукой на раненного соплеменника.

— Умрет он. Уже не поможешь. Я боюсь ему помогать. Был бы лесовик, я бы попробовала. А так ваш же колдун потом скажет, что я на него окаху навела.

Ариг задумался: 'Пожалуй, что она права. Если 'лось' умрет после ее помощи, ведунье точно не сдобровать. Хотя ей так и так не сдобровать. В лучшем случае — заставят землю рыть, а потом убьют'.

— Можно лесовиков немного покормить? Хотя бы чуть-чуть? — жалобно спросила ведунья. — Вы же все наши запасы забрали.

'О щенке своем заботится', - усмехнулся про себя гарт.

— Ладно. Пусть немного поедят.

Подозвал молодого косоглазого воина:

— Пускай она покормит этих. И напоит. Смотри, чтобы не убежала.

Олия в сопровождении 'лося' подошла к навьюченным лошадям. Нашла мешок с вяленой олениной.

— Ты того, — 'лось' смотрел подозрительно. — Много не бери.

— А ты не командуй, — огрызнулась лесовичка. — Я сама всю зиму вялила. Ты мне что, помогал? Небось, со своей жамой* в это время терся?

'Косой' усмехнулся:

— Я бы и с тобой потерся. Люблю таких шустрых.

— Терка еще не выросла, шустряк. Помоги мешок снять. Ваш вожак сказал — накормить досыта. Так что, бери нож и режь мясо на куски. Вот такие. И себе возьми.

Олия подмигнула 'лосю'. Тот довольно хмыкнул.

Ведунья обошла каждого из сородичей, дав по кусочку вяленого мяса, напоила водой. И каждому успела сказать несколько приободряющих слов. Косоглазый конвоир следовал за ней неотступно, то ли от избытка старания, то ли симпатичная лесовичка приглянулась.

Данула в своем обходе Олия оставила напоследок. Сын неотрывно следил за матерью, но, когда она приблизилась, обиженно отвернулся в сторону.

— Ты чего, сынок? На, пожуй мяса. Здесь два кусочка. Один спрячь на вечер.

Данул с показной неохотой взял мясо. Недовольно пробурчал:

— Зачем ты этому гарту помогаешь? Пусть бы он подох. Вот он говорит, — мальчик показал на сидевшего неподалеку бортника, — что ты перед гартами выслуживаешься.

— Дурак он, этот бортник, хуже дикой свиньи. Невесть что болтает, — Олия не могла простить бортнику гибели мужа, несмотря на то, что тот был женат на ее сестре. — Слушай только меня. Понял?

Олия посмотрела на 'конвоира', просительно улыбнулась:

— Дай с сыном поговорить, он при тебе не хочет.

'Косой' многозначительно наморщил нос, но отошел в сторону на несколько шагов.

Олия придвинула губы почти к самому уху сына и зашептала:

— Понимаешь, сынок, я не 'лосю' помогаю, я нам помогаю. Иначе нас убьют. Я его подлечу немного, может, и он нам потом поможет.

— А вдруг ты его не вылечишь? — Данул тоже перешел на шепот. — Вдруг он умрет от яда?

— Да не было на наконечнике никакого яда, грязь одна. Этот лентяй-Илох никогда ядом не пользовался. У него стрелы по полгода валялись. Так любой яд силу потеряет.

— А зачем ты гарту про яд сказала?

— Я его обманула. Чтобы он боялся и меня слушался. Только ты не кому не говори, особенно бортнику. Как у тебя, ничего не болит?

Олия погладила сына по рыжим кудрям.

— Нет. Только побегать хочется.

— Потерпи. Набегаешься еще.

Олия вернулась к костру, вытащила из огня горшок с настоем. Рядом с Храном сидел на корточках 'лось', высокий и худой, с неприятным 'лисьим' лицом. Когда ведунья подошла, до нее донеслось окончание фразы:

— Смотри. Сам знаешь этих лесовичек. Чтобы не получилось, как с братом.

Увидев Олию, 'лис' оборвал разговор. Хмуро посмотрел на женщину, встал и пошел на берег реки.

Теперь Олия присела около арига:

— Чего это он про брата говорил? У тебя брат есть?

— Был, — односложно ответил Хран после длительной паузы. — Мне это пить? Все?

— Да, все. Тебе надо больше пить.

Гарт сделал несколько глотков горячего настоя и вернул горшок ведунье.

— Теперь поспи немного, — велела та.

— В стойбище надо возвращаться.

— Успеешь.

Ведунья поставила горшок на землю и непроизвольно поморщилась, убрав руки.

— Больно? — ощущая непонятную неловкость, спросил ариг и осторожно взял Олию двумя пальцами за левую опухшую ладонь. Женщина не резко, но настойчиво, отняла руку.

— Если больно, значит, еще жива, — и усмехнулась. — Спасибо, что голову не оторвал.

— Я не хотел, — сердито сказал ариг. И добавил для острастки. — А надо будет — и оторву.

— Оторви, — тихо сказала ведунья. — Хоть сейчас. Нравится, таким как я, головы отрывать?

Ее, мерцающие серо-зелеными переливами, глаза поймали растерянный взгляд гарта. Мужчина пытался отвести глаза и не мог, завороженный пугающим и манящим водоворотом взгляда лесной колдуньи. И тогда, чтобы избавиться от наваждения, ариг с силой зажмурил веки. Проваливаясь в сон, он успел расслышать слабый смех. А, может, ему только показалось.

Колдун Ирас подошел к хижине вождя. Это была самая крупная постройка в поселении, довольно сложной, по первобытным временам, конструкции. Снаружи она выглядела как длинный сарай с покатой крышей, но внутри хижину делила примерно на две равные части перегородка из тростника. Первая часть предназначалась для семьи вождя, вторая — для важных советов в зимнее и вообще в холодное время. По заведенным у гартов обычаям, подобные 'советы', как правило, сочетались с трапезой, а зачастую и с алкогольными возлияниями. А еще второе помещение использовалось как гостевая комната для важных визитеров из дружественных племен. Попасть в него можно было как снаружи, так и изнутри, через отверстие в перегородке, завешанное шкурой.

Но сейчас Ирас направлялся в 'семейную' часть. За ним прибежала и позвала одна из дочерей вождя — всех их колдун по именам и не помнил. Детей у Руната в общей сложности насчитывалось трое и все — девчонки. Еще две девочки умерли в раннем возрасте. А мальчиков жена вождя Арида не рожала, хоть ты тресни. Почти за пятнадцать лет — ни одного. Чего только Рунат с Ирасом не делали, каких только жертв не приносили Идолу, каких только мол не возносили, да все без толку.

Дошло до того, после рождения третьей дочери, что Рунат с подозрением сказал:

— А ты Ирас, это, не нарочно мне вредишь? Сам-то уже двоих сыновей слепил. Небось, хочешь, чтобы им власть в племени досталась?

— Ты что такое говоришь? — Ирас хотя и не подал виду, но испугался. — Ты вспомни, я тебе давно советовал вторую жену взять. Это Арида такая, порченная. Не хочет ей Идол мальчиков давать. Может, прогневила, чем его, а мы и не знаем.

— Ты Ариду не трожь. Она моя жена, не твоя, — вождь нахмурился, голубые глаза потемнели, стали почти серыми. — Если кто и прогневил, так это я. При твоей помощи. Ты лучше молу новую придумай. А то одно и то же: дай Рунату мальчика. Идолу, наверное, надоело уже одно и то же слушать. Раз не дает.

Ирас придумал новую молу, потом еще одну, но ничего не помогло. Так Арида и не родила мальчика. Зато подрастали три дочери. Первенца, Уму, Ирас хорошо запомнил и отличал от остальных. Первые роды у Ариды проходили тяжело, две ночи мучалась. Ирас все это время почти непрерывно совершал обряды, пытаясь умилостивить духов. Знал — если что с Аридой случится, Рунат может и не простить. Уж слишком сильно любил жену. Но пронесло. Разродилась-таки.

И Рунат первую дочку любил сильнее остальных. Смышленая росла и бойкая, почти как пацан. На лошади лихо ездила и стреляла из маленького лука, который отец специально сделал, не хуже многих сверстников. И красивая — в мать. Может, потому и любил ее отец больше, что на жену сильно походила. Две остальные дочери в него удались: коренастенькие, длиннорукие, конопатые. Как мартыши. Ирас такого зверька видел у бродячего путника, тот его мартышем называл. Шерсть темно-рыжая, глазки круглые, уши оттопыриваются, как грибы на дереве.

Ирас после этого про себя младших дочерей вождя так и называл — мартыши. Вот одна из мартышей и прибежала в полдень в хижину к колдуну, он только перекусить собрался. Сообщила: Ума сильно заболела, мама зовет посмотреть. Ну, раз жена вождя зовет, надо идти. У Ираса с Аридой и так отношения всегда натянутые, чего осложнять?

Колдун сам не до конца понимал свои чувства к Ариде. Вроде, как ревность, какая, или зависть. Еще когда в первый раз ее увидел в хижине вождя 'косуль', мысль обидная мелькнула: 'Эх, не достанется она тебе никогда!' С той поры, словно жучок древесный грыз постоянно. С одной стороны, Ирасу хотелось, чтобы Рунат Ариду разлюбил — вроде как в наказание за то, что не его, не Ираса, выбрала в мужья. С другой стороны, мечталось, чтобы на него больше смотрела, поласковей, что ли… Но Арида Ираса поначалу вовсе не замечала. А потом видимо разговоры до Ариды дошли, может, и сам Рунат постарался, о том, что Ирас ему советует вторую жену взять. После этого отношения между женой вождя и колдуном совсем разладились. Даже сама не подошла сообщить, что Ума заболела, младшую дочь послала. Ну, да ладно…

Колдун немного потоптался при входе в хижину, посмотрел на небо. Он часто смотрел туда: должность обязывала. Где там солнце, как себя ведет, не собираются ли тучи? По всем вопросам, связанным с погодой, народ за разъяснениями всегда к колдуну обращается. Вот и приходится: наблюдать, сопоставлять. Последние дни, хорошо, небо ясное, солнце день ото дня пригревает. В такую погоду все довольны. Но стоит дождю зарядить, сразу беготня начинается: Ирас, скажи, что, да как, когда дождь кончится? А летом наоборот, когда солнце палит, и трава гореть начинает, все дождя ждут и опять до колдуна бегут. Морока…

Ирас спустился по земляным ступенькам: для тепла хижину вождя заглубили в землю почти до колен. Осмотрелся: со свежего воздуха внутри хижины казалось темно и душно. В центре горел костер: между камней стоял глиняный горшок. Ну, да, полдень же, Арида похлебку варит. Ирас втянул носом воздух, безошибочно определяя: свинина и 'белый корень', сушеный, конечно. Вот, Рунат, ворчит на Ираса за то, что тот много свиней развел, а сам? Лопает свинину за обе щеки.

Ирас всегда чувствовал обиду, сколько себя помнил, с малолетства. Ему казалось, что его не любят, не уважают, не понимают… Покойная мать, Емеса, внушала: 'Ты терпи, сынок. Лучше пусть смеются, чем завидуют. Чем выше у гриба шапка, тем раньше его срезают. Всему свое время. Терпи — и дождешься. И тебя зауважают. Тогда всем обидчикам и припомнишь'.

Если бы не советы матери, Ириса, возможно, уже бы и не было в живых. По молодости горячился, в драку лез. А так — и вправду дождался. Вторым человеком в племени стал, после вождя. А для кого-то и первым. Но только не для Ариды. Вот жаба и грызла.

К запахам похлебки примешивался еще один запах — пока еле ощутимый — запах болезни. Его колдун давно научился улавливать, полтора десятка лет знахарства даром не проходят. Это не считая того времени, что помогал старому колдуну. Ирас всегда немного побаивался этого запаха. Неисповедимы пути болезни, которую насылают на человека злобные окахи. Никто от нее не застрахован, даже колдун. Хотя у него больше всего защитников: с Оман Яром и Идолом почти каждый день общается.

— Солама калама, Арида! — поздоровался первым. От Ариды можно и не дождаться.

Женщина, сидевшая у костра, повернула голову, но без удивления. Заметила-то раньше, только паузу выдерживала.

— Калама солама, Ирас. Пришел?

Риторический вопрос не подразумевал ответа.

— Вот тут, такое дело, — Арида хотя и пыталась держаться независимо, но нервничала, в голосе невольно проскакивали заискивающие нотки. — Заболела Ума. Ты бы глянул.

Она встала и направилась в левый угол, к лежанке дочери.

Девочка, несмотря на духоту, была укрыта оленьей шкурой. Ребенка знобило.

— Давно с ней так?

— Второй день, — виновато призналась мать. — Вроде все на улице играли, бегали. А вчера говорит: мама, мне холодно. И на лице — пятнышки красные. Я думала — само пройдет. На солнце много бегала, вот оно и покусало. А сегодня — не ест ничего. Даже вода — обратно идет.

Ирас потрогал девочке лоб и едва инстинктивно не отдернул руку. Лоб был горячий, как нагретый в костре камень. Лицо Умы покрывала красная сыпь. Колдун откинул шкуру: такая же сыпь облегала внутреннюю сторону локтевых суставов и низ живота.

— Открой рот и язык покажи, — попросил колдун.

Девочка взглянула мутными глазами, неуверенно приоткрыла рот. Кроваво-красный язык пятнами усеивал белый 'песок'.

Колдун непроизвольно отодвинулся и втянул воздух через нос. Он понял, что имеет дело с очень серьезным окахой, с которым неоднократно сталкивался за годы своей знахарской деятельности. От этого окахи за прошедшее время умерло много людей, особенно детей.

Девочка закашляла. Ирас отодвинулся еще дальше.

— Ты не сиди рядом, особенно, когда она кашляет, — предупредил Ариду. — Когда кашляет, окаха изо рта выпрыгивает и в тебя попасть может.

Мать с суеверным ужасом посмотрела на Уму и отодвинулась.

— Это что? Что теперь? — голос ее дрожал.

— Ничего, — меланхолично заметил колдун. — Вчера бы позвала, я бы окаху выгнал. А теперь не знаю. Глубоко забрался окаха. Ты говоришь, у нее все обратно идет? Даже вода?

Арида кивнула головой. От испуга у нее перехватило горло.

— Видишь, как окаха крепко сидит? Это он внутри сидит и никого не пускает. Даже воду. Плюется.

— И что же? — с трудом выдавила мать. — Ничего нельзя сделать? А жертву принести?

Ирас задумался. Жертву, конечно, принести можно. Только, что потом говорить, если девочка умрет?

Колдун находился в очень скользкой ситуации. Речь шла о любимом ребенке вождя. А насколько крут бывал Рунат, Ирас знал не понаслышке. Обнадежишь зря — потом головы не сносить. В длинной истории гартов случались прецеденты, когда колдунов самих приносили в жертву, если те не справлялись с обязанностями. Такого, правда, давно не происходило, только путники в сказах поют, но кто ж его знает? Однако и в стороне оставаться нельзя. Рунат потом в злом умысле обвинит, что помогать не захотел.

— Ты вот что, скажи Рунату, — колдун решил, что придумал неплохой выход. — Жертву надо принести Оман Черуху. Зайца, что ли, а лучше оленя. Я молу произнесу, чтобы Черух ее оману принял.

— Как оману принял? — казалось, женщина вот-вот заплачет. — Она что же, в акуд уйдет?

— Может и уйдет, — и сурово добавил. — Сама виновата, надо было меня раньше звать. Теперь если только чуро произойдет.

Арида уронила на колени руки. Вся ее фигура выражала отчаянье и безысходность.

— Она пить все время просит. Может, ты настой, какой сделаешь? У тебя много трав, — в голосе звучала слабая надежда.

— Зачем ее поить? Это не она просит, это окаха внутри сидит, ему воды надо, — колдун взглянул на застывшее в трагической маске лицо женщины и сжалился. — Ну, разве так, губы смочить. Если сильно просить будет.

*Мола — обращение к духу или идолу, молитва.

*Оман Яр — дух Солнца и огня, покровитель воинов у степных гартов.

*Оман Озар — дух огня у гартов-лесовиков.

*Окаха — чужой, враждебный странствующий дух, попадающий в тело человека и приносящий болезнь.

*Оман Черух — дух мертвого, хозяин акуда.

*Ведунья — злая (по представлениям степных гартов) лесная колдунья, ведьма.

*Чуро — странное, загадочное, сомнительное и, как правило, нежелательное явление, в зависимости от обстоятельств.

*Заро — заклинание против злых духов.

*Жама — любовница или жена, в широком смысле — сексуальная партнерша.

*Солама калама — доброго здоровья, примерно то же самое, что и 'здравствуйте'.