Бруно Шульц

ГРЕЗЫ И ДЕМОНЫ ЕВРОПЕЙСКОГО ЗАХОЛУСТЬЯ

Бруно Шульц — автор всего двух тоненьких книг: «Коричные лавки» и «Санатория под клепсидрой» («клепсидра» — по-польски и водяные часы, и листок-оповещение о чьей-либо кончине, так что по-русски название не передать). Обе книги теперь — шедевры мировой литературы.

Родился Шульц в 1892 году в еврейской семье. Место рождения — австро-венгерский Дрогобыч. После гимназии обучался архитектуре во Львове и художеству в Вене. Несмотря на эту — краткую, правда, — экспансию в столицы, так и остался человеком галицийского захолустья, всю жизнь прожив в том же (после первой мировой — польском) Дрогобыче, где с 1924 по 1941 год учил рисованию и труду сперва в польской гимназии, а затем (с 1939 года — после присоединения Западной Украины) в советской десятилетке.

«Коричные лавки» вышли в 1934-м. «Санатория под клепсидрой» — в 1937-м. Это как бы повести из новелл, редкостных нарративных единиц, столь необычных и пластичных, что трудно найти в литературе похожие, хотя мировая и польская литературы явно обогащены пером Шульца. О феномене австро-венгерской творческой ауры следует помянуть особо — не странно ли, что в безмятежнейшем и легкомысленнейшем из государств (оперетта и вальсы, кофе по-венски и по-венски же шницель!) явились невнятные пророки будущего тлена и распада Европы: Захер-Мазох, Зигмунд Фрейд, Кафка и вот теперь Шульц — плоть от плоти прекрасной эпохи, не забытой еще по задворкам Польши или Чехословакии (то есть Чехии и Словакии — империя все еще разваливается!), где в деревенских домах взирает со стен благословенный император Франц Иосиф I?

Свободные минуты Бруно Шульц отдавал писательству и рисованию. Литературный дебют дрогобычского учителя был замечен, а вскоре дружбой с ним гордились ведущие литераторы межвоенной Польши: Тувим, Виткевич, Гомбрович. В 1938 году польская Академия литературы увенчала его Золотыми Лаврами.

Человек захолустья, он воспел его в петушиный для округи час — недалеко, под Бориславом, обнаружили нефть, и старорежимная провинция превратилась в безоглядный Клондайк. Уклад, благонравие, традиция — всё полетело в тартарары. Провинциальные персонажи приохочивались к жестам и фарсам злосчастного XX века.

Шульц — писатель и рисовальщик — совпадают поразительно; их зрение, намерения, рука уникальны и самодостаточны, а это свойства творцов незаурядных. Если по европейской привычке художник останавливает мгновение, ибо оно «прекрасно» (ближе к нашему времени искусство прельстится мгновениями непрекрасными), то Шульц умеет различать и фиксировать гранулы подсознания, являя в прозе и графике невиданные и нечитанные реляции из интуитивного. Как он делает это? Каких демонов выкликает? Как осознаётся бессознательное? Художники об этом умалчивают или не успевают рассказать, критики же говорят много и бессвязно, но это уже бессвязность заурядности.

19 ноября 1942 года по улицам оккупированного Дрогобыча бежали обезумевшие люди. Одни — от страха за жизнь. Другие — от желания убивать. Это именовалось «дикая акция», ибо эсэсовцы и подручная местная сволочь стреляли в каждого замеченного на улице еврея. Эсэсовец Гюнтер, желая напакостить коллеге, использовавшему Шульца в качестве приватного живописца, искал, как рассказывают, именно Шульца. А увидев, подошел и выстрелил ему в голову. На тротуаре лежала расстрелянная еврейская судьба — одна из каждых трех еврейских судеб той эпохи. Остались две тоненькие книжки, несколько критических статей, незавершенные обрывки прозы и около двухсот рисунков. Земное время Шульца кончилось, могила неизвестна. Мертвого, его видели многие, — живы даже свидетели! — а где похоронили и кто — уже не узнаешь. То ли в братских могилах, где закопаны еще двенадцать тысяч, то ли в могиле родительской, на старом еврейском кладбище, которого больше нет, ибо на святом месте — жилой массив, на чьи стены вперемежку с кирпичами пошли еврейские надгробия, а прописанные в домах жители пьют по вечерам чай и смотрят телевизор.

Появись у нас тексты Шульца вовремя, они стали бы мощным ферментом и для русской литературы. Еще четверть века назад я носил издателям прозу странного и поразительного польского писателя. Странность и поразительность, равно как и польскость с еврейскостью, тогда не поощрялись — попытки были безрезультатны. Ближе к нашим дням отдельные новеллы Шульца стали публиковать в периодических изданиях новые энтузиасты. В 1990 году журнал «Иностранная литература» поместил мой перевод «Коричных лавок». И вот теперь перед вами — впервые по-русски — оба давным-давно прославленные во всем мире произведения — реликтовые оттиски захолустной и одинокой гениальной еврейской судьбы.

Асар Эппель