"Красивые, двадцатилетние" - читать интересную книгу автора (Хласко Марек)

Ломбард иллюзий

В нашем городе много красивых улиц и площадей. О них написана уйма всяких стихов, поэм, песен и книг, до того много, что излишне, пожалуй, распространяться на тему его красот. Все же есть тут одна улочка, чья прелесть и красота, когда б ты ни шел по ней и каким бы распоследним человеком себя ни чувствовал, заставляют тебя расправить плечи и высоко нести голову; глядишь на все эти маленькие, чистенькие, нарядные особнячки, и на ум приходит нелепая мысль: наверняка здесь живут одни только добрые и очень счастливые люди. Ей-богу, иной раз так и хочется всю ее проползти на коленях.

В самом конце той улицы, в каменном особнячке, украшенном затейливыми бронзовыми драконами, расположено кафе, о котором знают лишь посвященные; разумеется, на деле это означает, что знает о нем полгорода. Однако приходят сюда только те, кто по неписаным, но строго соблюдаемым правилам получили на это право; те, которые чего-нибудь добились.

В этом кафе, за одним из изящных резных столиков, сидел с девушкой молодой писатель. Девушка была совсем юной: у нее было по-детски простодушное личико, но в нем поражали своей серьезностью большие черные глаза. Стояло лето, и на ней было веселенькое платьице в мелкую клеточку, высоко открывавшее длинные, стройные и загорелые ноги; на них уже некоторое время пялился старый хмырь с мефистофельской бородкой, сидевший за столиком у окна. Он до того был поглощен разглядыванием ее ног, что напрочь позабыл о любовных стишках, которые ему предстояло закончить к завтрашнему дню для одного популярного еженедельника. В какой-то момент старикан очнулся, облизнул пересохшие губы и склонился над листком бумаги; прошла минута-другая, прежде чем он сообразил, что это вовсе не статья о борьбе с колорадским жуком, над которой он трудился третьего дня; поняв это, он с воодушевлением принялся за сочинение пылких строк.

Девушка и писатель сидели молча; несколькими минутами раньше между ними состоялся разговор, который ошеломил их обоих; так всегда бывает, когда люди признаются друг другу в чем-то очень хорошем и радостном. Теперь оба, боясь произнести первое слово, обменивались лишь беглыми взглядами; время от времени молодой писатель прочищал горло, при этом прекрасно сознавая, что такое покашливание — занятие идиотское и абсолютно бесперспективное. Наконец — с большим трудом подавив искушение произнести целую кучу ненужных слов — он спросил:

— Ты мне веришь?

Девушка тряхнула головой.

— Дело не в этом, — сказала она, — просто я еще не могу до конца поверить в то, что ты говоришь. Все это так неожиданно… Мне трудно объяснить…

— Ничего не объясняй, — горячо зашептал мужчина. — Не нужно никаких объяснений. Просто мне хочется, чтоб ты поверила моим словам.

— Я верю.

— И доверишься мне во всем?

— Возможно, да, — сказала она с хрустом сплетая пальцы.

— «Возможно» или «да»?

— Да…

На лице молодого писателя отразилось явное облегчение. Поигрывая пустой чашечкой из-под кофе, он произнес:

— Ты не представляешь, как неимоверно трудно начинать все с начала.

— Я буду тебе помогать, — тихо произнесла она.

— Не надо помогать — просто люби меня. А я сделаю все, что в моих силах, чтоб ты была счастлива.

— Счастливой я буду, если тебе будет хорошо.

— Мне пора, — немного помолчав, произнес он. — Подождешь меня — всего-то часок, ладно?

Она кивнула, улыбнувшись ему одними глазами. Потрепав ее по руке, мужчина вышел. Девушка в одиночестве осталась сидеть за столиком. Она пыталась сосредоточиться и трезво обдумать только что им сказанное; но ей все еще казалось, что она слышит его голос, а место напротив заполнено его телом, и его глаза все еще на нее смотрят. Внезапно картинка расплылась, а затем прояснилась, как на экране телевизора, и к своему немалому удивлению девушка заметила сидящую напротив вполне реальную женщину. Женщина была молода, но выглядела не по возрасту усталой; темные глаза ее смотрели печально; со временем в таких глазах обычно начинает сквозить безысходная тоска.

— Это место занято, — вежливо сказала девушка.

— В том-то и юмор, — ответила женщина. — Я на одну минутку. Два раза я уже пыталась с вами заговорить, но вы были так погружены в себя — я побоялась повысить голос, чтоб не испугать вас. Не буду вам долго надоедать. Да и не о чем тут долго говорить. Всего несколько слов.

— Пожалуйста, — запинаясь проговорила девушка. В душе ее шевельнулось дурное предчувствие. Она со страхом смотрела на незнакомую женщину, и вдруг ей ужасно захотелось, чтоб та сию же минуту встала и ушла, так и не начав говорить. Она бы все сейчас за это отдала, как человек, подсознательно чувствующий приближение беды.

— Послушайте меня, — мягко произнесла женщина — Минуту назад тут с вами сидел молодой человек. Так уж сложилось, к несчастью, что этот человек — мой муж, по причине чего я его более-менее знаю. Известно мне и о его чувствах к вам: вот уже несколько месяцев для него это излюбленный предлог, чтоб с утра до вечера пить. Впрочем, я вовсе не исключаю, что он вас действительно любит. И все-таки, подумайте хорошенько.

— О чем, о его любви?

— О себе. Люди, которые влюбляются по три раза в год, не способны любить по-настоящему, даже когда сами в это свято верят. А потом, страшно смотреть, как умирает любовь.

— А она обязательно должна умереть?

— Он говорил вам, что всю жизнь ждал такую женщину, как вы?

— Да.

— Говорил, что уже несколько месяцев не может ни строчки написать, потому что беспрерывно о вас думает?

— Да.

— А говорил, что вы должны остаться с ним навсегда, если вам небезразлично, какую пользу он еще сможет принести людям?

— Говорил.

— Так вот послушайте, — снова повторила женщина. — Все сходится. Но мне это страшно надоело. Сколько раз мне уже приходилось утешать всех этих бедняжек! А как-то одну из них я даже устраивала по знакомству на известную операцию за собственные деньги. Глупо было бы, если б и вы однажды пришли ко мне за словами утешения, вы мне симпатичны. Наберитесь терпения и выслушайте меня.

Когда я в первый раз переступила порог этого кафе, то была тоже молода и красива, как вы. Да-да, и не смотрите на меня как на идиотку. Я выслушала те же слова, а поскольку зубы у него еще были собственные, слова эти звучали гораздо отчетливее. И тебе советую — не глупи. Первые три месяца будешь на седьмом небе от радости, что можешь участвовать в его творческих исканиях и разделять с ним его страдания. Потом он впадет в легкую меланхолию; станет искать и страдать в одиночку. А ты начнешь тем временем находить следы губной помады на его рубашках, будешь вскакиватъ с постели в три ночи, чтоб приготовить ему чай с лимоном, спасая его от похмелья; в конце концов в один прекрасный день он скажет: «Прости, я ошибся. Моя жизнь — вечное блуждание в потемках. Я вынужден блуждать и пребывать в постоянном поиске; если б не искал, люди быстро забыли бы меня. Я встретил женщину; не знаю, буду ли я с ней счастлив, но лишь сейчас, рядом с этой женщиной, я обрел себя, и если она не захочет остаться со мной, я уже никогда не напишу ни строчки…» И так далее, в том же духе…

Она умолкла. Молчание длилось несколько минут, женщина рассеянным взглядом обводила зал. Потом, накрыв своей ладонью руку девушки, сказала:

— А когда твоя жизнь превратится в ад кромешный и ты отдашься первому попавшемуся проходимцу, ради одной только иллюзии — хотя бы на секунду почувствовать снова, что рядом с тобой лежит мужчина, — все эти люди назовут тебя блядью, да ты и сама начнешь так думать, слыша со всех сторон: «человек мечется, страдает, терзается», а «эта» не в состоянии его понять. Я уже старая развалина, на которую ни один мужик не взглянет, а потому мой искренний тебе совет — закрой дверь с той стороны и навсегда забудь об этом заведении. Это ломбард; здесь ты оставишь на хранение свои иллюзии, мечты и стремления, но тебе не на что будет их выкупить. Сидящие тут интеллигентные с виду дамы примутся совать нос не только в твою постель, но и в мысли; и ты начнешь узнавать о себе такие вещи, от которых волосы встанут дыбом. Твою жизнь как вспоротую перину переберут по перышку. Вот о чем тебе следует подумать. В жизни полезно иногда подумать о себе: это совсем не так глупо, как кажется на первый взгляд.

— А у вас миленькое платьице. Откуда?

— Из «Цепелии»[63].

— Если кто-нибудь спросит, откуда оно, скажите, что вас дядя в Париже. Хорошее entree[64]. До свидания.

И ушла. Некоторое время девушка сидела в оцепенении. Старикан у окна то и дело посматривал в ее сторону; случайно встретившись с ней взглядом, он сильно смутился. В углу кто-то сказал громко: «Брыкальский кончился». «Неужто? — усомнился собеседник. — Да ведь это его дебют. Неизвестно, что еще он напишет». «Ничего он уже не напишет», — загудел в ответ церковный бас. — Первая книга и станет последней». Девушка посидела еще немного и вышла. Старичок, с тоской посмотрев ей вслед, вернулся к своей поэме.

На улице было душно. Посредине мостовой ползла поливальная машина, разбрызгивая по сторонам струи воды. Шофер высунулся в окно и крикнул девушке: «Эй, куколка, посторонись, не то въеду в твою попку как в гараж! Проходи скорей». Прохожие на тротуаре восхищенно загоготали. Поливальная машина с шумом проехала. Какой-то мужчина не первой молодости с благородной проседью в волосах обратился к девушке:

— Вы бы и вправду повнимательней переходили дорогу, так недолго калекой на всю жизнь остаться…

— А шли бы вы ко всем чертям, — стальным голосом отчеканила девушка. — Вам бы не помешало отрезать ноги: сидели б себе дома и думали о вечности, вместо того чтобы без дела шататься по улицам и чушь городить.

Шея господина с седоватой шевелюрой апоплексически побагровела, девушка же развернулась и зашагала в противоположную сторону. Она миновала немало улиц, спускалась по каким-то ступеням, пока, неожиданно для себя самой, не очутилась у Вислы. Долго брела зеленым берегом реки и наконец, устав, присела, вытянув перед собой стройные ноги. Солнце садилось, река отливала красновато-медным блеском. Такие пейзажи можно купить на площади Шембека; там также можно встретить самых элегантных мужчин и всех трех красавиц, живущих в Варшаве.

Луга подернулись росной дымкой. По ту сторону Вислы над берегом повис туман, и ничего уже нельзя было разглядеть. Свет дня тихо померк, и внезапно девушка подумала, что если сейчас не заговорит с кем-нибудь, разрыдается как малое дитя; но это было не в ее характере — она не выносила слез. Беспомощно оглядевшись по сторонам, девушка увидала в двух шагах от себя веснушчатого парнишку с книжкой на коленях. И перебравшись к нему поближе, спросила:

— Ты, верно, хочешь стать писателем, а?

— Моряком, — грубо отрезал конопатый.

— Сколько тебе лет?

— Тебе-то какое дело?

— Ответить, что ли, трудно, балбес?

— Ну чего прицепилась, читать не даешь, — огрызнулся парнишка. — Можно подумать, горишь желанием дать мне на кино. Ну, допустим, восемь. Скоро стемнеет, и придется двигать домой. А там мне уже не почитать.

— Почему?

— Мать заставит делать уроки.

— Что тебе задали на завтра?

— Примеры по математике.

— Математика — штука совершенно идиотская, — с глубоким убеждением произнесла девушка.

— Это уж точно.

— Послушай, — сказала она. — Я дам тебе на кино, даже на два сеанса, но ты должен мне кое-что пообещать. Идет?

— Хитра больно, — сказал конопатый и смерил девушку подозрительным взглядом. — Не на того напала. Сперва скажи, в чем дело.

— Я дам тебе денег, — повторила девушка, — но с одним условием: когда вырастешь — стань писателем.

— Ха-ха-ха, — издевательски захохотал он. — Держи карман шире.

— Ну ты, паяц несчастный, — сказала девушка и неожиданно сильно вцепилась в его руку. — По мне, можешь стать хоть ксендзом в тьмутаракани — один черт. Я хочу, чтоб ты только сказал: «Стану писателем». И за это я дам тебе на кино.

Мальчик взглянул на нее с интересом.

— Идио-о-тка, — с неподдельным изумлением протянул он. — Ты что, не понимаешь, слова — это всего только слова!

— Напишешь книгу, — не слушая его, заговорила она. — Опишешь в ней любовь обыкновенной девушки к талантливому писателю. Опишешь чувство жалости, которое всегда берет верх над любовью и которое не одну женщину погубило. Изобразишь их первую любовную ночь, как этот тип стоит под дверью и скулит, чтоб она его впустила, как он валяется у нее в ногах и грозит вскрыть себе вены. Опишешь, как, шантажируя пьянством, завоевывают женщин. Изобразишь кафе, где сидят красивые дамы, возможно одетые лучше всех в Варшаве, но с мозгами базарных торговок. И еще много-много интересного опишешь. Ну как?

— Да оставь ты меня в покое с этим твоим писательством, — сердито проговорил парнишка и с треском захлопнул книжку. — И вообще, гуляй отсюда и не приставай. Сказал, что буду моряком, значит, буду. Я даже придумал название корабля: «Альбатрос». Только ведь ты баба, у тебя вон грудь, тебе никогда этого не понять. Вали в свои куклы играть и не морочь мне голову.

— И что это тебе даст, капитан?

— Глупая ты, — сказал он, и его веснушчатая мордашка расплылась в счастливой улыбке. — Я смогу путешествовать по всему миру, все страны увижу. Неужели непонятно?

— С таким же успехом ты сможешь путешествовать, если станешь писателем. И по суше, и по морю.

— А потом, возвратившись из рейса, — продолжал гнуть свое конопатый, не обратив на слова девушки никакого внимания, — зайду в кабак «У истлевшего мертвеца». Ко мне подсядут люди, а я буду рассказывать им обо всем, что видел. Во будет классно!

Девушка поднялась и отряхнула платье.

— Дурак ты, дурак, — сказала она. — Скольким ты сможешь рассказать? Десятку человек? Двум десяткам, сотне? И что из этого? Недолго проживет твоя болтовня; назавтра придет другой моряк, расскажет байку поинтересней, и о твоей все забудут. А стань ты неплохим писателем, твою книжку смогут прочесть сотни тысяч. Во всяком случае, гораздо больше людей, чем она того будет заслуживать. Люди читали бы ее и перечитывали и запоминали каждое твое слово. По твоим книгам могли бы в школах учиться дети. О тебе бы узнало невесть сколько людей на свете. Впрочем, как хочешь. Ты такой же дурак, как все мужики. Прощай, капитан.

Солнце закатилось за деревья, вдалеке кто-то подвывал пьяненьким тенорком. И когда девушка уже отошла на несколько шагов, конопатый что есть силы заорал:

— Ладно! Стану писателем!..

Девушка вздрогнула. Глянула на заходящее солнце и быстро, во весь дух, кинулась бежать в сторону красивой улочки.

1955