"По деревням" - читать интересную книгу автора (Хандке Петер)3Знаешь, я ведь была в тебя влюблена. Я не просто тебя любила как брата. Стоило тебе появиться, я чувствовала волнение, как будто ты – тот самый единственный. Ты был для меня человеком, о котором я мечтала и к которому меня тянуло, человеком, которому я могла верить. Тогда я даже старалась писать твоим почерком и перерисовывала твои рисунки. Всякий раз, возвращаясь домой, ты являлся как тиран, и остальные боялись тебя. Только я не обращала внимания на твои замашки, на твой тон и твои манеры, и ты был мне благодарен за это. Когда у меня появились свои друзья, мне было стыдно перед тобой за них и в наших разговорах я старалась показать тебе, что это все так, несерьезно. А ведь как ты держался, когда родители оставляли нас на тебя, – настоящим хозяином. Да и к тому же я чувствовала, что тебе хотелось бы, чтобы я всегда была спокойной, послушной, кроткой, скромной девочкой, занятой своими мелкими девчоночьими делами, – одним словом, милой, славной младшей сестричкой. Вот почему я научилась скрывать от тебя свои желания и стремления. Правда, мне казалось при этом, что я тебя обманываю, и одновременно я перестала быть в тебя влюбленной: твой образ перестал трепетать во мне, а твой вид перестал наполнять глаза теплом. Да, теперь у меня появилась цель. Это воплощенная мечта, и только такая может считаться настоящей! Покажи мне того, кто утверждает, что стал мудрее, отказавшись от мечты, и я покажу тебе мастера отговорок. Ведь каждая мечта, которую удается воплотить, помогает воплотиться остальным. Отнесись серьезно к твоей сестре и помоги ей создать свое пространство. У меня тоже есть право. Крошечная лавка – это уже центр, из которого будет исходить ласковый свет. И быть может, в один прекрасный день этот свет доставит радость и тебе, почему нет? Поверь мне: это так чудесно – входить в свое собственное помещение полновластной хозяйкой! И разве не ты нас с братом все время учил: «В жизни нужно уметь принимать решения»? Какой ты будешь в этой новой роли? Я вижу тебя уже накрашенной, в костюме. Слышу стук твоих каблуков, чутко реагирующих на появление каждого, пусть даже случайно заглянувшего покупателя. В твоих глазах будет неестественный блеск, в твоем голосе – неестественная певучесть, в извивах твоего тела – неестественное изящество, в твоей танцующей походке – неестественный ритм, – с головы до пят, одна сплошная ложная энергия. Однажды я проходил мимо твоей работы и увидел тебя в витрине: ты была без туфель, в одних чулках, во рту зажаты булавки. «Вот человек моей породы», – подумал я. Никакого искусственного рвения, движения твоих рук были медленны, неспешны, замысловаты, по-своему небрежны, как будто ты исполняла эту работу не для какого-то там шефа, а для меня, случайного прохожего. Ты внесла в застекленное пространство витрины свежий воздух свободы. Я знал: и дома ты всегда будешь действительно дома, в кино – в кино, в траве – в траве, и твое воскресенье будет всегда воскресеньем. Там, стоя на цыпочках, в одних чулках, ты была плоть от плоти моей и одновременно принадлежала человечеству, к которому ты, загримировавшись под бизнес-леди, никогда уже принадлежать не будешь. Твоя особая прямая, честная походка никогда уже не будет танцем свободы, но превратится в продукт плохо усвоенных уроков, преподнесенных по скоростной методе. По одну сторону прилавка будут разливаться медоточивые речи, а по другую греметь казарменные окрики. Ты сможешь предложить другим богатый выбор, но сама уже ничего не будешь любить. Вместо того чтобы смотреть, ты будешь только все оценивать, и при этом разучишься отличать мужчин от женщин, детей от взрослых, хорошее от дорогого. Зато ты будешь уметь безошибочно отличать простой пугач от настоящего пистолета. Твоим символом станет бренчащая связка ключей, надетая на палец холодной деловой руки и ощетинившаяся острыми пиками, словно смертоносное оружие. И где бы ты ни была, в лесу ли, у моря, вместо шума стихий в ушах у тебя будет стоять только стрекот кассы. И станет тебе родиной Торговая палата, и присвоено тебе будет имя «собственница магазина», которое уже при жизни будет читаться как надпись на могиле. Никогда больше у тебя не вспотеют подмышки, никогда ты не покраснеешь и никогда не будешь в туалете читать письмо. Прибьешь табличку – и с тобой все будет кончено, и ничего уже в тебе не будет летящего, кроме разве что искусственно уложенных волос. Какая сила заставляет тебя умножить число тех, кто входит в недобрый легион живых трупов, и перестать быть человеком? Какое тебе удовольствие от того, чтобы пролететь ароматным, парфюмированным облаком, пахнуть разложением и раствориться в небытии? Ты не только несправедливый, ты еще и неблагодарный. Разве ты не помнишь тех мгновений, когда ты заходил с улицы в магазин, попадая из холода в тепло, из грохота в тишину, из сырости в сушь, из тьмы замкнутости в себе в яркий свет общедоступной открытости, из дрожащей секунды собственного бытия в покой столетий, из враждебной пустоты в надежное пространство, из давящей немоты в успокаивающие формы покупки и продажи? Разве примерочные кабины не были для тебя тем местом, где ты чувствовал себя окруженным заботой и мог по-новому взглянуть на себя? Неужели ты забыл ту прекрасную женщину с ясным, светлым челом, которая сидела на высоком стуле и ждала, только ждала она не покупателя? А еще там был один торговец, который подбрасывал своего ребенка в воздух и громко кричал: «Я люблю тебя», забыл? Отчего ты так уверен, что я сохраню свое человеческое «я», только если буду зависима? Я знаю, ты всегда смотрел на страдальцев, смирившихся со своей судьбой, с умилением, считая их настоящими людьми, из которых и состоит, с твоей точки зрения, подлинное человечество. Но неужели ты не помнишь, как я, бывало, вечерами металась по саду, обливаясь слезами, и ни о чем не мечтала, как только поскорее оказаться в могиле? Неужели ты не помнишь, как ты тогда мне клялся, что вытащишь меня из этого ада? Неужели ты забыл мое робкое лепетание в ответ на дикие вопли шефа или его заместителя, слышные даже на улице, мои выпученные от страха глаза перед каждым подсчетом ежедневной выручки, мое отчаянное бессилие перед сынком начальника, норовившим то и дело зажать в углу? Так знай же: такая жизнь, как у меня и мне подобных, действительно унижает человеческое достоинство, но не потому, что мы занимаемся обслуживанием, а потому что это обслуживание – неправильное, – и твой благостный гимн, пропетый во славу нас, ты напрасно считаешь обязательным к исполнению. Но я знаю тебя: ты ведь не пустой мечтатель. Ты все видишь насквозь, все оцениваешь трезвым, как ни у кого, взглядом. Когда ты был маленьким, твоего взгляда боялась не только вся семья, но и вся деревня. Многие даже жаловались на тебя родителям за то, что ты на них так смотришь. Ты отнюдь не закрываешь глаза на других. Ты видишь сразу любую беду. Но вся проблема в том, что эту чужую беду ты воспринимаешь как свою собственную. Ну а поскольку ты с ней совладать не можешь и, с другой стороны, погибать за нее не готов, тебе на помощь приходит спасительное умилительное просветление, каковое ты считаешь столь же спасительным и для нас, остальных. У тебя безжалостный взгляд, и в то же время ты наделен силой просветления. У кого-то это выглядело бы слабостью – такое умаление зла, у тебя же это выглядит силой – силой просветляющего преображения. Ты, как говорят у нас, одушевлен доброй волей к видимости. Но этого недостаточно. Ты, конечно, всегда приходишь на помощь. Ведь сколько раз ты выручал других. Твое вмешательство было столь естественным, что ты сам при этом оставался совершенно невидимым. Правда, ты, как правило, на какое-то мгновение удерживал свой порыв, но потом – разве ты не чувствовал себя потом свободным? Так и теперь – не сдерживай себя. Ты умеешь помогать, и только это дает тебе право на такое существование. Ведь ты бывал и другим – застывшим, оцепеневшим. Иной раз от тебя требуется какая-нибудь ерунда, а ты застываешь в недвижимости и становишься виноватым. И от этой вины ты в следующий раз опять впадаешь в оцепенение. Ты – помощник, вот что ты такое, и ничего другого. Только помогая, ты совершенно реален. Если ты сейчас упустишь свой шанс, то утратишь способность к просветлению. И самая замечательная твоя работа будет тебе не работой, и жизнь твоя будет тебе не в радость, и превратишься ты в дракона. Говорю тебе: я тебя в покое не оставлю. Либо ты будешь помощником, либо ты не будешь больше никем. Все, что ты будешь делать, утратит реальность, и я буду твоей темной сестрой. О река в тумане. О краски осени на другом берегу, учившие меня когда-то ничего не страшиться. О далекое море. О заледеневший источник. О скалы доисторических времен. О предрассветные сумерки и капли дождя на пыльной дороге, по которой однажды, в незапамятные времена, я шел не один и чувствовал небывалую близость бытия. О земля, которую некогда называли царством света. О лето и зима, парки и площади, фронтоны и скамейки, беседки и вокзалы, запах дыма и ночные самолеты, тишина и грохот; – река, которой я всегда был ответом, река, сиянию и бурлению которой неизменно отвечало «Я!» – как необъятен мир! – а среди этого повсюду бренчание, бряцание, бурление, брожение, барахтанье, братание, брыкание, брюзжание, бумагомарание беснующегося бизнеса, балабольство бизнеса, баламутство бизнеса, балаганство бизнеса, оболванивание, оскопление, обезжизневание бизнесом, злобный дух бизнеса, вечные раздоры бизнеса, проклятье бизнеса. Довольно! Пусть совершится правосудие! |
||
|