"Штурмовики над Днепром" - читать интересную книгу автора (В. В. Пальмов)

ШТУРМУЕМ КРЫМСКИЕ БАСТИОНЫ

Наш 4-й Украинский фронт, ликвидировав никопольский плацдарм противника, повернулся лицом к Крыму. В марте подтянулся ближе к Сивашу и наш полк. Пока совершалась передислокация войск, образовалась оперативная пауза. Однако авиация, особенно штурмовая, продолжала работать. Наш новый аэродром – большое украинское село Новокаменка. Вот здесь и начали мы боевую работу. Разведка обнаружила на аэродроме Водопой близ города Николаева большое скопление вражеской авиации. Нанести удар по аэродрому было приказано штурмовикам нашей дивизии. Об одном из эпизодов этого вылета в то время писали фронтовые и армейские газеты. О нем и пойдет мой рассказ. Наши «илы» прикрывались истребителями. В момент первого захода на цель один из «яков» получил повреждение. Его летчик младший лейтенант Стопа сообщил по радио: «Подбит мотор, иду на вынужденную». «Выходи вперед, прикроем! – передал ведущий четверки штурмовиков лейтенант Демехин. – Тяни к своим!».

Роли поменялись: теперь истребитель прикрывался штурмовиками. Раненый самолет быстро снижался и сел в поле рядом с дорогой, в глубоком тылу противника. Хочу заметить, что такой распутицы, как весной 1944 года на юге Украины, мне не приходилось видеть ни раньше, ни позже. Раскисшие черноземные поля превращались в ловушки для колесной и гусеничной техники. Поэтому наши самолеты взлетали в основном со своего аэродрома утром, когда грунт еще был прихвачен ночным морозцем. А когда садился истребитель Стопы, уже пригревало солнце, засверкали ручьи. Машина сразу же застряла в вязком грунте, и летчика могли захватить гитлеровцы. Но боевые друзья не допустили этого. Ведущий «илов» лейтенант Андрей Демехин разрешил лейтенанту Владимиру Милонову сесть и забрать летчика. Остальная группа прикрывала место посадки. Машина Милонова, пробежав сотню метров, накренилась, черкнула плоскостью по земле и остановилась. Что с ней: застряла, наскочила на кочку, сломала ногу шасси? Летчик и стрелок выскочили из кабины и попытались устранить неисправности, но ничего сделать не смогли. С одной стороны к месту посадки уже мчались вражеские конники, с другой, совсем рядом, под конвоем полицейских ремонтировали дорогу женщины. В беде оказались три человека, два самолета. Раздумывать было некогда.

И лейтенант Демехин принимает дерзкое решение – идет на посадку сам. Прикрывать его в небе остались два «ила» лейтенантов Клюева, Глазычева и один «як» – очевидно, напарник Стопы. Короткий пробег – и самолет Демехина застрял в оттаявшем грунте. Теперь на земле уже было три самолета и пять человек. С воздуха смельчаков прикрывала пара «илов» и «як», которые огнем своих пулеметов отрезали вражеских конников. На выручку летчикам бросились женщины. С их помощью удалось вырвать самолет Демехина из грязи и вырулить на более сухое место! Теперь предстояло решить вопрос – как разместить пять человек на двухместном «иле»?

И Демехин дает команду:

– Два летчика – в кабину стрелка. Стрелки – на шасси!

Сможет ли взлететь самолет, не застрянет ли снова? Демехин берет разгон и – взлетает с форсажем. Не набирая высоты, на бреющем, он берет курс на свою территорию. Пара «илов», выпустив шасси, чтобы погасить скорость, экскортирует идущий домой штурмовик с пятью пассажирами на борту.

Трудно себе представить состояние людей, которые летели в воздухе на открытых подкосах шасси. Стрелки могли быть смяты на взлете или посадке, могли, окоченев, сорваться в воздухе, могли быть подбиты пулей с земли. Риск был огромный, но это был единственный шанс на спасение. Горючее заканчивалось.

Перелетев Днепр, Демехин совершил посадку на первом полевом аэродроме от линии фронта. Помня о людях в нишах шасси, летчик сумел искусно посадить самолет, не повредив их.

Подвиг штурмовиков, спасших летчика-истребителя, сразу же облетел все авиационные части. Андрей Демехин был удостоен звания Героя Советского Союза, остальные участники подвига награждены орденами. Мы гордились славой товарищей по оружию. Вспомнилось, как такой же подвиг совершил в Калмыкии Григорий Панкратов, чтобы спасти Сергея Вшивцева. В этом повторении подвига не было случайности. Летчики еще раз подтвердили незыблемость святого закона фронтового братства: сам погибай, но товарища выручай. На этот раз никто не погиб, а товарищи были спасены.

Во время мартовской оперативной паузы произошел еще один случай, о котором долго говорили в частях нашей воздушной армии и за ее пределами. На этот раз он был связан с нашими братьями по небу – летчиками-истребителями. Еще весной 1943 года стали широко известны имена асов-фронтовиков А. И. Покрышкина, братьев Дмитрия и Бориса Глинки (братья были по отчеству Борисовичи, и летчики в шутку называли их просто ДБ и ББ). Мы были наслышаны о боевом мастерстве Алелюхина, о поединке с вражеским разведчиком ФВ-189 («рамой») Владимира Лавриненкова, о его дерзком побеге из плена и новых воздушных схватках. В крымском небе особенно ярко засияла слава храброго летчика-истребителя Амет-Хана Султана. Мне запомнился один случай, связанный с этим летчиком.

Как-то в солнечный день над аэродромом наших истребителей неожиданно появился одиночный гость – «Мессершмитт-109». Спикировав, он сбросил вымпел с запиской, где в наглой форме, надеясь на безнаказанность, вызывал на поединок одного из наших лучших, летчиков.

Сбросил и устремился ввысь, извиваясь в лучах весеннего солнца. Неужели в гитлеровской авиации объявился «рыцарь»? Что-то раньше не отличались этим фашистские летчики, пикировавшие на толпы беженцев, расстреливавшие на дорогах женщин и детей. Может, этим они хотели поднять престиж уже изрядно битых молодчиков люфтваффе, терявшей былое превосходство в воздухе? Как бы там ни было, гитлеровский ас жаждал поединка. Но выполнит ли он предложенные им же условия?

На старт быстро подрулил самолет Амет-Хана Султана. После короткого разбега он взмыл вверх, навстречу противнику. И начался поединок. В течение пятнадцати минут над аэродромом на глазах у сотен людей до хрипоты ревели моторы «мессера» и нашего «ястребка». Один за другим следовали каскады фигур. Оба противника обладали большим искусством воздушного боя. У кого из них оно окажется выше, кто первый поймает противника в перекрестие прицела?

Сделал это Амет-Хан. Короткая пушечная очередь словно прострочила небо. «Мессершмитт» покачнулся и начал падать. Раскрылся купол парашюта, и немецкий ас опустился на нашем аэродроме. Приземлившись, он поднял руки и попросил показать ему летчика-победителя.

Я вспомнил этот случай из боевой биографии дважды Героя Советского Союза Амет-Хана Султана в Крымском городе Алупка, когда стоял, склонив голову у бюста отважному летчику. После войны он долгие годы испытывал новую авиационную технику и во время одного из вылетов погиб. Если тебе, читатель, придется быть в Алупке, положи цветы у памятника человеку, который не раз доказывал величие духа советского летчика и был одним из славных героев-авиаторов прошедшей войны.

27 марта 1944 года – вторая годовщина нашего штурмового полка. Первую отметить не удалось, в тот год в это время мы как раз летали на завод за «илами». Да и итоги были менее впечатлительны. И вот прошло почти два года непрерывных боев. Теперь полк уже МОР гордиться своей историей, славой своих летчиков, воздушных стрелков и технического состава. На праздник полка приехал новый командир дивизии полковник Чубченков. Его предшественник полковник Чумаченко ушел от нас в другую воздушную армию. Новый комдив оказался высоким, стройным, подтянутым. Поражала его скромность, он вроде стеснялся своей должности. Спокойные серые глаза полковника были внимательны и доброжелательны.

– А ведь я вас помню, товарищ старший лейтенант, – обратился ко мне новый комдив. – По запасному полку. Как воюете?

Вот это зрительная память! Через зап, как называли запасной авиационный полк, проходили не сотни, а тысячи людей, и вдруг – «помню»! Я кратко доложил, что командую эскадрильей, был ранен.

– Так это ваша эскадрилья объявлена лучшей в полку? Поздравляю!

Да, вторая эскадрилья при подведении итогов боевой работы заняла первое место, и ей был вручен подарок – патефон с набором пластинок. Во фронтовых условиях такая премия означала не только признание успехов, чем люди гордились, но и представляла немалый интерес для организации досуга. Теперь по вечерам у патефона послушать пластинки собиралась почти вся эскадрилья. Ходили ребята и в сельский клуб на концерты художественной самодеятельности, которой руководил командир звена лейтенант Алексей Будяк. В полку нашлись и певцы, и чтецы, и танцоры, и музыканты. Тот же Алексей Будяк прекрасно играл на гитаре и чудесно пел. Лучшим его номером была «Песня о Днепре». Обычно он пел ее вдохновенно и торжественно, а полковой хор с особым подъемом подхватывал слова припева:

Как весенний Днепр, всех врагов сметет Наша армия, наш народ!

При этом мне каждый раз вспоминались летящие над Днепром штурмовики, бои за днепровские переправы. Четыре трудных месяца боев над этой великой рекой навсегда запали в сердца летчиков нашего полка. После одного из вечеров в сельском клубе, когда ребята вышли на улицу, мела настоящая февральская метель, образовались высокие сугробы.

– А когда все это растает, будет потоп, – сказал подполковник Смыков.

– Надо думать, как спасать самолеты. Пришлось временно перебазироваться на аэродром соседнего полка, в село Григорьевку. Мы с Георгием Михайловичем пошли посмотреть, как разместились по хатам люди. Жители охотно потеснились, с радостью принимая авиаторов на постой. Почти в каждой семье кто-то воевал – муж, сын, зять. Георгий Михайлович, свободно владевший украинским языком, спросил у хозяйки одной из хат:

– Дэ ж ваш чоловик?

– На хронти – дэ ж ному буты! Та и сын там же. Тилькы зараз у госпитали, в голову раненный.

– Що ж вин голову пидставляв?

– А-а, молодэ та дурнэ! – с досадой махнула рукой хозяйка.

Такой ответ не мог нас не рассмешить. Впрочем, в словах матери был свой резон: некоторые новички, может, и не «дурные», но неопытные, действительно подставляли голову. А делать это, конечно, не стоило. Надо больше присматриваться да прислушиваться к бывалым воинам. Они зряшного риска не любят, зато в трудном деле задних не пасут. Таких пули тоже не щадят, но попадают в них реже. Потому что, как пели тогда, «смелого пуля боится, храброго штык не берет». А смелого и умелого – тем более. Об этом знали и опытные летчики, и фронтовая молодежь.

Правда, были и исключения. Мне, как командиру эскадрильи, не давал покоя младший лейтенант Ганин. Все чаще с ним случались истории, которые заставляли усомниться в умении молодого летчика вести себя в бою, Впрочем, об этом разговор еще впереди.

В марте в полку началась активная подготовка к боям за Крым. Ведущие группы облетали район; штабы накапливали и анализировали разведданные, определяли первоочередные цели для удара с воздуха, Казалось, уже все готово, можно бы и приступать к делу. Но команды к наступлению не было. На земле подготовка проходила труднее. Южная весна размочила, расквасила землю, приходилось очень туго. В этом мы могли убедиться, побывав на переднем крае фронта. Вначале мы летели туда транспортным Ли-2, затем до переправы через Сиваш ехали на автомашинах. Часто останавливались, вытаскивали увязшие машины из грязи. От переправы к переднему краю добирались пешком, поминутно стряхивая с сапог липкие комья. Чем ближе к переднему краю, очертания которого нам предстояло изучить, тем молчаливее становились летчики. С воздуха они видели войну «в плане», а тут увидели «в профиль». Все заметнее становилось горячее дыхание фронта. Изредка ухали пушки, временами прострочит пулемет и раздастся автоматная очередь. Берег рядом с переправой был в сплошных воронках, в воде торчал хвост истребителя ФоккеВульф-190, чуть подальше виднелись обломки бомбардировщика Ю-87. Кто-то из летчиков высказал догадку:

– Да, здесь не заскучаешь: с неба сыплет и с фронта бьет…

Словоохотливый сапер-капитан, сопровождавший нас через переправу, сразу подхватил:

– Вчера, под закат солнца, налетело их, как комаров с болота! Дырок наделали, но переправа жива. Два гитлеровца здесь остались, – кивнул сапер на обломки самолетов. – А многим наши зенитчики хорошо припечатали…

Сильнее забила артиллерия, воздух, казалось, стал накаляться. Но бойцы переднего края, словно не происходило ничего необычного, спокойно занимались будничным фронтовым делом. Вот группа пехотинцев, подоткнув полы шинелей, отводила воду от землянки. Артиллеристы дружно вытаскивали из глубокой колеи зенитку. Скрытая ложбинкой, по которой мы пробирались, дымилась походная кухня.

Вдруг из-за наших спин вынырнул вездесущий трудяга По-2 и прямо с ходу сел на бугорке. И тут же один за другим рядом с самолетом вспыхнули фонтаны земли: то била вражеская артиллерия. Снаряды ложились то справа, то слева, а По-2 безмятежно лопотал деревянным винтом, ожидая, пока летчик передаст какой-то пакет и решит свои дела. Затем самолет неторопливо разбежался и, заложив крутой вираж, повернул на север. Несколько снарядов разорвалось на том месте, где только что стоял По-2, и артобстрел прекратился.

Мы были поражены смелостью и выдержкой летчика-связиста, который под огнем врага делал свое обычное дело. После этого многие из летчиков-штурмовиков еще больше укрепились в своем добром мнении о скромном труженике авиации. Вот уж действительно: лучше раз увидеть, чем сто раз услышать.

На некоторое время по всему фронту воцарилась тишина. Напряженная, хрупкая. И вдруг с голубого неба посыпалась на землю серебряная трель жаворонка. Это было настолько неожиданно и, казалось, противоестественно, что все мы остановились, как завороженные. Птичья песня утверждала радость весны и торжество жизни рядом со смертью, считавшей себя хозяйкой в небе и на земле. А по краям свежих воронок порхала пара трясогузок. По извилистым траншеям и ходам сообщения; кое-где обшитым досками и плетнями, мы добрались до наблюдательного пункта командира стрелковой дивизии. Солдаты выглядывали из пулеметных гнезд и стрелковых ячеек, с интересом рассматривая летчиков. А мы, в свою очередь, думали о том, что с воздуха траншеи кажутся глубокими шрамами на теле земли и людей почти не видно. А здесь – роты, батальоны и полки держат основной рубеж войны. Через окуляры стереотрубы по очереди рассматриваем передний край. Но видно очень плохо. И только подсказка комдива помогла по отдельным деталям узнать огневые точки противника, блиндажи и другие объекты. Ведь с воздуха они видятся совсем по-иному.

Поездка оказалась очень полезной. Теперь, когда мы увидели наземные ориентиры из солдатского окопа, сможем свободнее разбираться в них из кабины самолета. На обратном пути завернули к гвардейским минометчикам, осмотрели прославленные «катюши». У нас ведь тоже эрэсы, так что с минометчиками мы вроде братьев по оружию. Хозяева с уважением отозвались о нашей боевой работе:

– На земле воевать трудно, конечно, – говорил командир батареи «катюш», – но здесь есть и кочки, и окопы. А в небе где спрячешься?

– А мы и не прячемся, – пошутил один из летчиков.

Капитан понимающе улыбнулся:

– Видели мы вашу штурмовку. Молодцы! Для фрицев это настоящая черная смерть…

Похвала была приятна, но она ко многому и обязывала. В предстоящих боях на авиационные штурмовые полки возлагались большие задачи. Противник создал в Крыму прочные оборонительные рубежи, схватка предстояла ожесточенная и кровопролитная. Войска 3-го Украинского фронта уже приближались к Одессе. А здесь немецко-фашистское командование старалось любой ценой удержать крымские позиции. В планах гитлеровцев им отводилась особая роль. Владея Крымом, противник мог держать под постоянной угрозой все Черноморское побережье, оказывать влияние на Румынию, Болгарию и Турцию. В полку состоялись партийные и комсомольские собрания. С докладом на них выступал заместитель командира по политчасти майор Поваляев. Алексей Иванович говорил об успешных действиях советских фронтов, освобождавших Правобережье Украины, о выходе на государственную границу Родины по реке Прут. В честь этого Москва салютовала 24 артиллерийскими залпами из 324 орудий.

– Я уверен, товарищи, что и мы скоро услышим салют в честь войск, освободивших Крым, – закончил замполит. – Надеюсь, что в предстоящих боях коммунисты и комсомольцы покажут пример мужества и мастерства и полк успешно выполнит боевую задачу.

Партийное собрание – всегда волнующее событие. Когда собираются коммунисты полка обсудить свои задачи, принимают решение, это сказывается на жизни всего полкового коллектива. Члены и кандидаты ленинской партии – его ядро, его ведущая сила. В ходе боев заметно выросла наша партийная организация. Коммунисты показывали личный пример в бою, они первыми шли на трудное дело, на подвиги во имя победы. В полковой летописи уже было записано немало славных имен коммунистов и комсомольцев, отличившихся в боях, отдавших жизнь за Родину. Я чувствую рядом плечо товарищей по партии, боевых друзей. Мы говорим о главном – как лучше выполнить боевую задачу, остро критикуем ошибки и промахи в боевой работе, вносим предложения. И это помогает в последующих вылетах на штурмовку врага, в подготовке техники к полетам, в воспитании у летчиков, воздушных стрелков, техников и механиков боевого духа, готовности с честью выполнить свой воинский долг.

Вспоминается тот сердечный разговор, который вели со мной трое моих друзей-коммунистов. Он пошел на пользу. Слова замполита, выразившего надежду, что коммунисты и комсомольцы и впредь будут впереди, были встречены гулом одобрения. Мужества летчикам и воздушным стрелкам не занимать, к тем же, кто не владеет пока боевым мастерством, оно придет с боями, быстрее приобрести опыт помогут «старики» и, в первую очередь, коммунисты. Так было записано и в решении партийного собрания.

Наконец-то южная весна вступила в свои права. Щедрое солнце подсушило землю, все вокруг покрылось зеленью. Мы возвратились на свой аэродром, опробовали рулежные дорожки, взлетную полосу. Еще два-три дня – и можно уверенно взлетать и садиться. Техники и механики осматривают самолеты. Старший техник эскадрильи Несметный докладывает об их готовности.

– Прибыла, товарищ командир, комплексная комиссия инженеров из корпуса и дивизии, – сообщил Посметный. – Будут проверять…

– Выдержим проверку? – спрашиваю у стартеха.

Гурий Кононович Савичев в таком случае ударил бы себя в грудь и уверенно заявил, что отличная оценка у него уже давно в кармане. Посметный имеет другой характер. В его работе нет шума, помпы. Это человек дела, грамотный инженер и хороший организатор. Его оценки всегда объективны, взвешены. И им больше веришь. Вот и сейчас он ответил скупо, но объективно:

– Механики доложили – в бою машины не подведут. Я осматривал строго. Не подведут…

Значит, так и будет. Мой механик Василий Щедров не отстает от остальных, Он готов хоть всю ночь не отходить от самолета, прощупывая несколько раз каждый болтик. Зато инженерную проверку Василий выдержал с честью.

…Впервые слово «Тархан» мы услышали еще при изучении района полетов. Потом оно стало повторяться все чаще и чаще. У этого населенного пункта были расположены основные артиллерийские позиции противника. И нам предстоит нанести по ним удар. Тархан… Это название звучало таинственно и загадочно не только для меня. На вражеские артиллерийские позиции пойдут в первый боевой вылет и молодые летчики эскадрильи. Хотелось, чтобы со словом «Тархан» у них были связаны первые боевые успехи. Восьмое апреля выдалось погожее. Утро было по-весеннему теплое, ясное. На аэродроме у самолетных стоянок выстроился полк. На правом фланге алеет полотнище знамени части. Замполит полка майор Поваляев открывает митинг и зачитывает обращение командующего фронтом и Военного совета. Обращение призывает воинов возвратить Родине Крым и уничтожить захватчиков. Выступают летчики, воздушные стрелки, техники и механики. И каждый бросает клич «Даешь Крым!». Слушая горячие, взволнованные речи боевых друзей, готовых идти на штурм вражеских укреплений, я вдруг вспомнил Ленинградский техникум зеленого строительства, в котором учился и откуда ушел в авиацию. Его директор Николай Лукич Головко в 1920 году участвовал в штурме Перекопа. В связи с 15-летием этого события он выступил перед нами, студентами техникума.

– Многие из тех, кто шел на перекопские и чонгарские укрепления, кто переправлялся через холодный Сиваш, не увидели радостных дней, за которые отдали свои жизни, – сказал директор и… заплакал.

Тогда нам, семнадцатилетним, не совсем были понятны чувства человека, который спустя пятнадцать лет со слезами говорил о павших в боях за Советскую власть. Сейчас я хорошо знаю, что и спустя почти сорок лет сжимается болью сердце, когда вспоминаешь друзей, отдавших свои юные жизни в боях за Родину. И мог ли я тогда думать о том, что через восемь лет буду участвовать в штурме того же Перекопа, в боях за Крым пройду, вернее, пролечу над местами былых сражений, что мы, комсомольцы тридцатых годов, умножим славу комсомольцев гражданской войны.

Закончен короткий митинг. Уже известны время вылета и начало удара под Тарханом. С Леонидом Кузнецовым, моим молодым заместителем, уточняем последние расчеты и команды. Мне нравится Кузнецов – спокойный, уравновешенный, мужественный. Год тому назад он прибыл в полк вместе с Алексеем Будяком, Дмитрием Гапеевым, Виктором Смирновым, Николаем Маркеловым. Сейчас это уже опытный летчик-штурмовик, он хорошо ориентируется в боевой обстановке. Одним словом – толковый заместитель, которому можно доверить и группу, и трудное задание. Наш аэродром – заливной луг, почти болото. Стоянка эскадрильи самая невыгодная.

– Как думаешь, – спрашиваю у Кузнецова, – не подведет грунт при выруливании?

– Может, выбраться на старт пораньше? – предлагает Леонид.

– Дело говоришь…

Подполковник Смыков разрешил второй эскадрилье вырулить заблаговременно. И вот мы в воздухе. Вскоре показался зеленоватый Сиваш, дальше все ориентиры – по памяти. Радиостанция наведения сообщает: «В воздухе спокойно, следуйте в свой квадрат». Молодые летчики жмутся к ведущим, их задача – удержаться в боевом строю, не засматриваться по сторонам. Все равно в первом вылете мало что удастся увидеть. Новичок должен лишь строго придерживаться установок ведущего.

Показался Тархан. В лучах утреннего солнца выделяются красные черепичные крыши домов, открытые террасы. Севернее, ближе к нам, расположены артиллерийские позиции противника. Они, конечно, хорошо замаскированы, но их надо найти. Не свожу глаз с заданного места: авось мелькнет вспышка выстрела.

Ага, есть! Командую по радио: «Внимание! Вижу цель! Приготовиться к атаке!» Впереди – шапки заградительного огня. Нелегко идти среди сплошных разрывов. Цель как будто совсем не движется навстречу. Время тянется томительно долго, такое ощущение, словно самолет повис у всех на виду и по нему со всех сторон палят зенитки. Но надо выдержать. Противник старается не пустить, заставить от. вернуть, сбросить бомбы раньше. А ты должен упорно, не обращая внимания на опасность, идти на огненный забор, преодолеть его и выполнить задачу. Самый трудный момент – подход к цели. Когда стреляют по тебе, опасно, когда молчат, и того хуже. Сейчас цель видна отчетливее, можно и маневрировать. А затем атака! Стремительно бросаю шеститонный штурмовик в пикирование. Смотри, не промахнись, командир! Ведомые должны сбросить бомбы туда же, куда упали твои. Повторные заходы проще: уже замкнут боевой порядок «круг», каждый летчик выбирает цель самостоятельно. На повторных заходах и зенитки слабее, часть их уже выведена из строя. Время работы нашей эскадрильи истекло, объявляю сбор. Теперь надо смотреть внимательно: пользуясь тем, что круг обороны разрывается, нас могут атаковать истребители. Для сбора группы требуется некоторое время. Подсчитываю свою группу: два, три, пять…

– Ваня, кого нет? – спрашиваю Гальянова.

– Товарищ командир, я не хотел вас отвлекать. Один ушел на свою территорию. Кажется, Ганин.

Ох, уже этот Ганин! Почему же ничего не сообщил? Может, подбит? Осматриваю землю, нет ли там нашего «ила». Ни в районе цели, ни по маршруту его не видно. Не оказалось его и на нашем аэродроме. Что: же могло произойти с молодым летчиком? Не успели собраться шумной стайкой вернувшиеся летчики, как над аэродромом появился «ил». По номеру определяем – он, Ганин.

Вначале хотелось крикнуть «ура!», порадоваться тому, что наконец прилетел. Но тут же я одернул себя: ведь Ганин вышел из боя раньше нас, а пришел на аэродром позже. Сперва надо выяснить почему. Заблудился? Подходили летчики, докладывали о выполнении боевого задания, о своих наблюдениях. Новички возбуждены, довольны. Поздравляю их с первым боевым крещением. В ответ – счастливые улыбки. Спрашиваю, видали ли разрывы зениток. Лейтенант Алексей Ефимов честно признался: ожидал, мол, черных разрывов, а они оказались белыми, вначале принял их за маленькие облачка. Потом, когда рассмотрел вспышку, понял – это разрывы. Тем временем Ганин лихо зарулил и спешит с докладом. Твердый шаг, хорошая выправка и не моргающий взгляд:

– Товарищ капитан, младший лейтенант Ганин задание выполнил. Наблюдал…

– Почему пришли не с группой?

– Виноват, товарищ командир. Зазевался. Не слышал команды, – отвечает виноватым голосом. Потом бодро: – После вашего ухода еще дважды штурмовал цель. Один!

В серых глазах упрямое нахальство. Знает, что никто из экипажей не подтвердит это.

– Ладно, – отвечаю, – разберемся позже. А сейчас все на КП, Доложим о вылете и узнаем следующую задачу.

После доклада начинаем разбор вылета по деталям. Летчики докладывают – Ганин ушел после первого захода. Но тот сразу «нашелся» с объяснением: он действительно уходил, потому что мотор плохо работал. Потом вернулся и самостоятельно сделал еще два захода.

Не хотелось верить, что молодой летчик проявил трусость, да и прямых доказательств этого у меня тоже не было. На первый раз пришлось серьезно предупредить. А для себя сделал вывод: летчик требует особого внимания и проверки в бою.

Последующие три дня шла напряженная боевая работа. Мы делали по два-три вылета в день, и все з один и тот же район. Тарханское направление оказалось направлением главного удара. Вначале наши войска успешно продвинулись вперед, но вскоре темп наступления начал затихать. А это нехороший признак – значит, на этом участке неудача. И вдруг одиннадцатого апреля с утра стало известно: прорыв наметился на левом фланге наших войск, там, где и не планировался. Оказывается, ночью наш батальон скрытно переправился через небольшое озеро и обнаружил слабинку в обороне противника. Утром основной удар перенесли на этот участок. Сюда бросили и штурмовую авиацию.

Противник неистовствовал. Во второй половине дня мы вылетели на задание группой из двух четверок под прикрытием четырех истребителей. Оставалось минуты три до цели, когда нас встретили «фоккеры». Ох и длинные были те минуты! Противник связал прикрытие боем, а четверку своих истребителей бросил на штурмовиков. Пришлось рассчитывать на собственные силы. Все ведомые, заняв свои места, идут плотным строем. Сверху такую группу не возьмешь. Значит, жди атаки снизу или с фланга, и прежде всего – на ведущего. У меня справа два самолета, слева – один.

Атаки посыпались на левого ведомого – Гапеева. Он верен своей теории – старается держаться подальше от группы. Вот и подловили его на этом истребители противника. У самой цели Гапеев вынужден был резким левым разворотом уйти со снижением. А в это время внизу кипел жаркий бой. Наши артиллеристы трассирующими снарядами указали направление на цель. Истребители прикрытия, отогнав противника, возвратились на свое место, и мы начали атаки. Сразу после них ринулась вперед пехота. Самолет Гапеева мы увидели на берегу Сиваша. Летчик и стрелок стояли возле поникшего «ила» – значит, живы.

Обратный маршрут пролегал через Асканию-Нову. Бреющий полет вспугнул стаю птиц. Война нарушила и этот заповедный уголок земли. Идем стройной группой. Оглядываю ведомых. Есть все, кроме машины Гапеева. Идет в строю и Ганин. На этот раз он действовал над целью нормально. Может, пересилил себя и переборол чувство страха? Однако кое-что опять настораживало.

Последние дни как только второй вылет, так у Ганина неприятности: то шасси не убираются и пришлось вернуться, то отказал прибор контроля температуры воды, и Ганин снова возвратился. Объяснение причин вроде законное. Ведь параграфы наставления по производству полетов гласили: «При отказе одного из приборов во внеаэродромном полете – полет прекращается», «С выпущенными шасси боевой вылет выполнять нельзя». Проверили на земле шасси – убираются. А температуру воды при желании можно контролировать по температуре масла. Другой летчик так бы и сделал.

Привычный выскок, над аэродромом роспуск группы и заход на посадку. Командир, как правило, садится первым. На этот раз у меня что-то не получилось с расчетом, и я решил уйти на второй круг, помня летную заповедь: второй круг – не позор, а учеба. Когда снова заходил на посадку, увидел картину, от которой похолодели руки. Рядом с «Т» лежал самолет, Чей же это? Гадать долго не пришлось. Ганин! На пробеге вместо закрылков убрал шасси. Такое встречалось и у других летчиков: краны шасси и закрылков на Ил-2 расположены рядом. Но тут опять Ганин! Наваждение какое-то! Ведь каждый самолет на счету, а теперь его машина на несколько дней вышла из строя. Летчик хлопает глазами и невозмутимо отвечает:

– Схватился не за тот кран. Разве с другими этого не бывает?

На собрании эскадрильи, подводя итог боевой работы за три дня, решили обсудить отношение Ганина к вылетам. Коммунисты и комсомольцы самокритично признавали свои недочеты и упущения, не щадили и Ганина. Гневно, но доказательно упрекали его в ошибках, которых можно избежать, в неисправностях, которые можно упредить. В голосе выступавших звучала обида за честь эскадрильи, полка, которой не дорожил молодой летчик. Жалея Ганина, его никто не обвинил в трусости, хотя основания для этого были. Люди знали – такое обвинение очень тяжкое, и если оно окажется ошибочным, летчику будет нанесен чувствительный удар.

После собрания Ганин два дня вел себя нормально. Даже подумалось: вот что значит коллективное мнение! Но прежнее повторилось. Снова пришлось докладывать командиру полка. Подполковник Смыков решил сам проверить летчика в боевом вылете. Возвратился недовольный. Сообщил:

– Над целью начал шарахаться. Чуть всю группу не разогнал.

– Что же будем делать, Георгий Михайлович?

Смыков нахмурил брови, потом вроде просветлел:

– Отправим его в тыл как неспособного воевать, А? Кто способен – пусть дерется, умирает за Родину.

Я понял – шутка от злости. В самом деле, как быть с человеком, который идет в бой, но не стреляет по врагу?

– Вот что, товарищ командир эскадрильи, – Смыков распрямил сутулеватые плечи. – Будем воспитывать, Может, он еще обретет себя.

Штурм крымских укреплений врага продолжался. Полк уже действовал на правом фланге фронта, наносил удары по ишуньским позициям, за Перекопом.

В один из таких дней с нашей группой ходил на задание командир дивизии полковник Чубченков. Летал он хорошо, уверенно и нашими действиями остался доволен. Отбывая в дивизию, пожелал нам боевых успехов. Я хотел расспросить комдива о нашей встрече в запасном полку. Но посчитал неудобным и решил отложить до следующего раза. Но следующего раза не было. Через два дня мы узнали о трагедии, происшедшей с полковником Чубченковым. В то время мы еще не знали ее до конца. Уже после войны, многие годы спустя, она стала известна из выступления С. С. Смирнова по телевидению, а затем из его книги «Были великой войны». Судьба Кирилла Чубченкова оказалась поистине трагической. Вот что случилось с ним через два дня после нашей встречи.

Наши войска, прорвав оборону гитлеровцев на Сиваше, с ходу заняли Джанкой, Бахчисарай, Симферополь и устремились к Севастополю. Авиация отстала от наземных войск, дивизию требовалось срочно перебазировать в Крым. Полковник Чубченков вместе со штурманом майором Абрамовым вылетел на По-2 искать подходящее для аэродрома поле. Одна из площадок показалась удобной, и командир совершил посадку. Не выключая мотора, Чубченков снял шлемофон и в папахе отправился осматривать поле, оставив Абрамова у самолета. Минут через десять рядом с самолетом разорвался снаряд, а после третьего снаряда перкалевый По-2 запылал, как свеча. Внезапно из лесопосадки выскочил вражеский танк с автоматчиками на броне. Танк устремился наперерез Чубченкову. Автоматчики схватили полковника и увезли с собой. Лишь через несколько дней майор Абрамов добрался до дивизии и рассказал об увиденном. Случившееся объяснялось тем, что в западной части полуострова в те дни не было сплошной линии фронта; наши передовые войска стремительно продвигались вперед, оставляя в тылу разрозненные группы гитлеровцев. Вот одна из них и наскочила на наш самолет связи.

О судьбе полковника Чубченкова ходило много слухов и даже легенд. Рассказывали, якобы наша разведка получила задание во что бы то ни стало спасти комдива, который находился во вражеском плену в Севастополе. Однако спасти его не удалось. Гитлеровцы увезли его в Германию и за несколько неудачных попыток организовать побег военнопленных поместили в лагерь смерти Маутхаузен.

Вот что писал об этом в своей книге С. С. Смирнов. «В блок э 20 гитлеровцы посылали тех, кого они считали „неисправимыми“ и особенно опасными для себя людьми. Туда попадали пленные, совершившие неоднократные побеги из лагерей, уличенные в антигитлеровской агитации, в актах саботажа… Значительную часть узников составляли наши летчики, и среди них выделялось несколько старших офицеров, которые в дальнейшем стали организаторами и вдохновителями восстания и побега… Известно, что главными организаторами и руководителями подготовки к восстанию стали Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков… Восстание назначалось в ночь с 28 на 29 января… В ночь на 25 или 26 января из блока вызвали двадцать пять узников. Среди вызванных оказались руководители восстания – Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков и другие. Их увели, а на другой день стало известно, что они уничтожены в крематории».

Восстание все же состоялось в ночь со второго на третье февраля 1945 года. Счастье уцелеть и вернуться на Родину выпало лишь семерым из тысячи смертников. Они и рассказали о трагедии «последнего боя смертников» лагеря Маутхаузен в предгорьях живописных австрийских Альп.

Так трагически закончилась жизнь бесстрашного советского летчика.

Обязанности командира дивизии возложили на начальника штаба подполковника С. Н. Соковых. Он и руководил перебазированием полков на полевые аэродромы севернее Симферополя. На летных картах замелькали новые цели: Каранки, колхоз «Большевик», Сапун-гора, Мекензиевы горы, 6-я верста, мыс Херсонес…

Вокруг Севастополя фашисты имели три аэродрома: 6-я верста, горизонталь-80 и мыс Херсонес. Свой узлы обороны и аэродромы противник прикрывал очень плотным зенитным огнем. Сюда, к побережью, были стянуты зенитные орудия со всего Крымского полуострова, уже почти полностью занятого нашими войсками. Враг отчаянно цеплялся за южный берег Крыма, особенно за район Севастополя, прикрывая воздушные подходы к нему сплошной завесой огня.

В воздушных боях над Сивашом мы потеряли экипаж летчика Медведева, выбыл из строя Гапеев. Под Севастополем потери оказались гораздо чувствительнее. Бои были очень жестокие. В небе над Крымом отличились многие летчики. Здесь совершил свой сотый вылет Николай Маркелов. Как я уже упоминал, после побега из плена он воевал еще более отчаянно и решительно, смело шел на самые трудные задания. Его юбилейный вылет тоже выдался на редкость тяжелым.

В этот вылет шестерка штурмовиков под прикрытием четырех истребителей наносила удар по артиллерии и живой силе противника у Балаклавы. Неудачи начались сразу. Из-за неполадки в моторе вернулся с маршрута один истребитель. Остальную тройку связали боем четыре «мессера». После первого захода на цель был подбит самолет лейтенанта Алексея Ефимова, и он сел у береговой черты. На пятерку штурмовиков напали четыре «фоккера». Они сбили еще один штурмовик. Оставшаяся четверка успела замкнуть оборонительный круг, и вражеские летчики оказались перед ним бессильны. Как ни нападали гитлеровцы, под каким ракурсом ни заходили, – штурмовики их встречали огнем. Тогда один из гитлеровцев пошел в лобовую атаку на Маркелова. Фашистский летчик не мог не знать, что у «ила» впереди две пушки, два пулемета, четыре эрэса и броневая защита. Непонятно, на что рассчитывал гитлеровец. Может, на то, что не выдержат нервы у советского летчика? Маркелов потом рассказывал:

– Вначале я не поверил, что фашист атакует прямо в лоб. Но решил не упускать возможности наказать его за авантюру. Открыл из всех точек огонь. «Фоккер» сразу вспыхнул и развалился. А я вот живой…

Надо было видеть, на чем наш Коля возвратился домой! В кабине – ни одного стекла, фюзеляж от кабины до хвоста пропорот снарядами, побита плоскость, от перкалевой обшивки руля поворота – одни ленточки. Немало видел я покалеченных машин, но такую – впервые. Даже не верилось, что его самолет мог держаться в воздухе.

Но таков был наш штурмовик Ил-2, чудеснейшая машина войны! Вышел из строя, элерон – можно воспользоваться рулем поворота, отказал руль поворота – можно развернуться с помощью элеронов… Не знаю, был ли еще где такой выносливый и устойчивый самолет! Лишь бы жив был мотор да у летчика были крепкие нервы и холодная голова. Главное – не паникуй, бери курс на свой аэродром. А уж друзья тебя прикроют, заведут на посадку, помогут, советом.

После трудного вылета Николай Маркелов долго, приходил в себя на земле. На все расспросы отвечал не сразу и коротко. Обронит слово и снова думает. Те, кто знал Николая, не спешили с разговорами, ждали, пока он оттает. Я почему-то представил себе Маркелова на допросе у фашистов. Вряд ли им удалось бы что-нибудь узнать у этого человека. И что удивительно – в воздухе медлительный молчун словно преображался: действовал быстро, энергично, инициативно. Может, потому что там только одна дума, одна мысль – о бое… В крымском небе вражеские летчики-истребители начисто забыли о былом своем превосходстве в воздухе. И это определяло их тактику. Теперь участились атаки «из-за угла»: выскочит «мессер» или «фоккер» снизу, стрельнет из всех своих стволов и удирает на бреющем, маскируясь складками местности. Атаковать гитлеровцы старались ведущего или его заместителя.

Так был подбит и смертельно ранен лейтенант Алексей Будяк, летавший с воздушным стрелком Виктором Щербаковым. Спустя почти тридцать лет в письме автору этой книги Виктор Щербаков рассказывал об этом вылете. Тот день – 23 апреля 1944 года – Виктор Щербаков запомнил на всю жизнь. Экипаж уже сделал два вылета на штурмовку Сапун-горы. В последнем вылете летчик еле дотянул до своего аэродрома. На самолете было повреждено хвостовое оперение, в нескольких местах пробиты плоскости. Ил-2 требовал ремонта. Весеннее солнце скатывалось к горизонту, летчик и стрелок устало растянулись на траве, радуясь короткому отдыху и счастливому возвращению. Но отдыхать не пришлось. Прибежал посыльный с командного пункта и передал срочный приказ на вылет,

Экипажу дали самолет э 59, и летчик со стрелком поспешили к нему. В кабине Алексей долго не мог запустить мотор, нервничая, подгонял педали по своим длинным ногам. А у стрелка оказался неисправным пулемет. Обнаружилось это уже на взлетной полосе. Однако вылет откладывать не стали, поскольку неисправность можно было устранить в воздухе. До цели летели группой, удачно отбомбились. А когда после второго захода начали отходить, из-за небольшого облака внезапно выскочили два «фокке-вульфа». Их тупорылые носы озарялись вспышками, трассы огня врезались в край плоскости. Вдобавок с земли обрушили ураганный огонь вражеские зенитки. Огонь был настолько плотный, что небо сразу почернело от разрывов. Один снаряд попал в самолет, и его сильно тряхнуло. Задымился мотор, из разбитого двигателя захлестали горячие брызги масла и воды.

– Что случилось, командир? Что случилось? – кричал по самолетному переговорному устройству воздушный стрелок.

Но Будяк молчал. Он, видимо, был ранен и из последних сил тянул ручку управления, не давая возможности самолету сорваться в пикирование. Снова тупой удар по машине, и осколок зенитного снаряда ранил правую ногу Щербакова. Последнее, что он услышал, – хрип смертельно раненного командира, его голос: «Прыгай!» Но высоты уже не было. Самолет, разваливаясь в воздухе и оставляя за собой шлейф дыма, падал в овраг, недалеко от моря.

От сильного удара об землю Щербаков на некоторое время потерял сознание. Когда очнулся, увидел поникшую голову летчика, сидевшего в кабине. Стрелок выполз на плоскость и попытался вытащить Будяка. Но тот был мертв. К самолету бежали фашисты. Щербаков попытался отстреливаться из пистолета и тут же снова был ранен разрывной пулей.

Много нечеловеческих мук в гитлеровских лагерях выпало на долю воздушного стрелка Виктора Щербакова. Тяжело раненного, его перебрасывали из лагеря в лагерь, пока он не оказался в Нюрнберге. Здесь в апреле 1945 года военнопленные совместно с группой Сопротивления перебили часть охраны лагеря, остальные бежали. В освобожденный лагерь ворвался американский танк, прорвал колючую проволоку и ушел, оставив сотни военнопленных в окружении отступающих фашистов. Пленным пришлось самим пробиваться навстречу наступающим войскам.

В 1947 году в Чите Виктора Щербакова разыскала «посмертная» награда – орден Красного Знамени. В 1966 году Виктор Сергеевич поехал в Крым, решив что-нибудь узнать о своем друге и командире Алексее Будяке. Побывал фронтовик в музеях, прочитал сотни имен на братских могилах, у памятников. Но фамилии Будяка не встретил. Начал опрашивать местных жителей, водителей маршрутных автобусов, работников местных органов власти: не встречалась ли им могила, с фамилией летчика Будяка. Не один день отдал поискам Щербаков. Уже и на след вроде вышел, нашлись в горисполкоме списки, в которых значился летчик А. К. Будяк. Но неправильно было указано место захоронения.

В действительности Алексей Будяк лежал в братской могиле у села Гончарное вместе с 507 боевыми побратимами. Нашел бывший воздушный стрелок и то место, где упал их штурмовик. В этом помогли ему юные следопыты, которые слышали рассказ пастуха о падении самолета на склоне холма под Балаклавой. Там среди известняка еще лежали остатки обгоревшего «ила» сквозь его ребра проросла буйная крымская зелень. А вокруг пламенели маки, от чего склоны холмов казались залитыми алой кровью. Читинская телестудия решила создать киноочерк о своем земляке. И Виктору Сергеевичу Щербакову пришлось еще раз побывать в столь памятных местах последнего боя. Такими трагичными оказались судьбы некоторых участников битвы за Крым.

Редко кто из наших летчиков возвращался с задания без отметины. Особенно доставалось от зенитного огня при штурме Сапун-горы. В одном из вылетов нам пришлось обрабатывать ее юго-восточные склоны. При выходе из третьей атаки Гальянов лишь успел крикнуть: «Фоккер!», как рядом с кабиной шугнул сноп огня. Решение созрело мгновенно: пустил самолет скольжением вниз параллельно откосу Сапун-горы. «Фокке-Вульф-190» не рискнул повторить маневр. Но из длинной очереди вражеского истребителя два снаряда поразили консоль крыла. На этот раз, как говорится, обошлось. Помог маневр. В разгар боев в полк прибыл исполняющий обязанности командира дивизии подполковник С. Н. Соковых. Привез приказ – нанести бомбо-штурмовой удар по вражескому аэродрому Херсонес.

– Учтите печальный опыт полка Зотова, – сказал Соковых. – Из налета на Херсонес вчера не вернулась почти половина экипажей, в том числе и командир полка.

Орешек действительно был крепкий. Полковую группу штурмовиков подполковник Смыков приказал вести мне.

– Время удара – тринадцать ноль-ноль, – предупредил меня Георгий Михайлович и взглянул на часы. – В вашем распоряжении еще час. Маршрут, направление захода на цель, способ атаки выбирайте сами. В этом стеснять не буду.

Собрав ведущих групп, заслушиваю мнение каждого. Потом принимаю решение: заход делаем с юга, со стороны солнца, удар наносим с пикирования. Выход из атаки с левым отворотом, в сторону моря. Уход от цели на малой высоте над водой в направлении Качи.

Херсонес, Херсонес… Это древнегреческое название и по сей лень звучит для меня как-то тревожно, вызывает в душе необъяснимое беспокойство. Может, потому, что только на расстоянии лет глубже осознаешь все значение прошлого. А каждая написанная строка воспоминаний заставляет пережить его вновь и вновь, прочувствовать боль и радость того апрельского дня 1944 года. Всю нашу группу штурмовиков прикрывал полк истребителей. Так что сверху у нас надежный щит. Меня, как ведущего группы, волновала неопределенность метеообстановки: не затянуты ли облаками горы в районе Балаклавы? Наши метеорологи только разводили руками, а на доразведку не хватало времени. И сейчас, уже на подходе к Балаклаве, я никак не мог определить, есть ли просвет между облаками и вершинами гор. За мной шло почти сорок самолетов, и не дай бог ошибиться в расчете, вскочить в облака, окутавшие горы. Уже вблизи удалось определить – просвет есть, метров сто. На душе стало легче – проскочим. Зато у береговой черты облачность словно ножом обрезана, видимость, как говорят авиаторы, «миллион на миллион». Но началась сильная болтанка, самолеты швыряло вверх и вниз, бросало из крена в крен. Пришлось набрать побольше высоту и рассредоточить строй, Оказывается, не так просто летать над морем без необходимых навыков. Вроде и мотор работает хуже, и стрелки приборов прыгают подозрительно. Всего шесть минут полета от берега, а кажется, что времени прошло в два раза больше. Глянешь вниз – синие волны с белыми кружевами пены. Не трудно представить, что может быть с тяжелым «илом» в случае отказа мотора, Мотор-то один. Наконец мы достигли заданной точки разворота на цель. Теперь солнце греет хвост самолета, светит в глаза воздушному стрелку.

А впереди, как на ладони, южный берег Крыма, тот знаменитый ЮБК, на котором в мирные годы отдыхали десятки тысяч людей. Сейчас этот берег таит для нас опасность. Справа, чуть выше, появились знакомые очертания пары «фокке-вульфов». Предупреждаю группу и прикрытие, хотя там, наверху, уже, наверное, заметили противника. Вряд ли он рискнет ввязаться в бой. Вот и вражеский аэродром. По нему рулит какая-то большая «каракатица» – видимо, транспортный самолет. Наверное, это пытается удрать начальство или хотят увезти ценный груз. Значит, не случайно удар назначен на 13.00. Время рассчитано, мы выходим на цель секунда в секунду. Вражеские зенитки встречают нас шквалом разрывов. Их частые дымные шапки загораживают подходы к аэродрому. Бьют не только с берега, но и с кораблей, стоящих в бухте. Прямо на эти шапки ведет группу Александр Карпов, ему приказано расправиться с зенитками. А мы идем в направлении на аэродром. Не успевшую взлететь «каракатицу» накрыли пушечные снаряды; разрывы бомб и эрэсов заметались вдоль стоянок самолетов, разворотили топливные цистерны, опрокинули несколько машин. Взлетная полоса покрылась глубокими оспинами воронок, весь аэродром объяло желтое пламя, обвитое темными космами дыма. Штурмовики пикируют с азартом, обильно поливая стоянки пушечно-пулеметным огнем. Все, пора начинать сбор. При отходе от цели Гальянов докладывает:

– Товарищ командир, один упал в воду,

– Из какой группы?

– Из второй. Кажется, Матюхин.

– Следи за остальными…

Очень жаль молодого летчика, море – не суша, рядом не сядешь, чтобы помочь. Когда до берега у Качи оставалось несколько сот метров, снова раздался тревожный голос Гальянова.

– Товарищ командир, кто-то из наших садится на воду!

Довернув вправо, вижу: по воде, как глиссер, скользит Ил-2, над ним кружит напарник. Определяю – до берега метров пятьсот-восемьсот. Если даже попытаться плыть в холодной апрельской воде, до берега не доберешься. Спрашиваю по радио у ведущего группы:

– Кто сел?

– Бойко, – отвечает ведущий и тяжело вздыхает.

Значит, дальше летчик тянуть не мог, иначе из последних сил добирался бы до суши. Остальной путь до своего аэродрома шли в полном молчании. На земле не досчитались двух экипажей – Матюхина и Бойко.

Трагедию Бойко видели почти все. После приводнения тяжелый Ил-2 не продержался на плаву и минуты. Летчик и стрелок успели выскочить на плоскость. Но сразу же очутились под волной, не успев сбросить одежду. Средств спасения на воде никаких на штурмовике не предусмотрено. Мы знали – Бойко хороший спортсмен, может, еще спасется. А воздушный стрелок? Фамилию его, к сожалению, уже не помню. Кое-кто утверждал, что от берега шел катер. Что потом стало с экипажем, мне неизвестно и по сей день.

Никто определенно не знал, что случилось и с Матюхиным. Примерно через час после посадки полка над аэродромом появился Ил-2. У всех затеплилась надежда: вдруг это один из невернувшихся экипажей. Десятки глаз пристально следили, как самолет заходил на посадку, стараясь поймать взглядом бортовой номер. Штурмовик плавно коснулся земли и легко побежал. Посадка отличная, наверное, кто-то из летчиков-инспекторов штаба дивизии или корпуса. Но вот мелькнул номер «49», и раздались возгласы удивления и радости: Ма-тю-хин! Летчики и стрелки, техники и механики бросились на стоянку следом за рулящим туда самолетом. Сверкнула светлым лучом надежда: вот сейчас из кабины поднимутся не два, а четыре человека! Было же, что пять человек возвращались на самолете Демехина! Из кабины вылез немного сутулый с короткой шеей Матюхин, за ним показался воздушный стрелок. Спрыгнув с крыла, Матюхин с виноватым видом подошел ко мне с докладом. Хотел, видимо, объяснить, почему оторвался от группы. Я посмотрел на лицо этого смуглого крепыша, на выступившие от напряжения капельки пота на верхней губе и, не выдержав, схватил летчика за плечи, прижал к себе и расцеловал. Тот совсем растерялся.

– Мы же тебя считали погибшим, – объяснил кто-то.

– Ну да! Стрелки доложили: Матюхин упал в море, – добавляет другой.

От такой новости летчик на мгновение запнулся.

– Да не-ет! Это «фоккер» туда упал!

– Как «фоккер»? – пришла очередь удивляться нам.

– Понимаете, на выходе из атаки я отстал, а он выскочил вперед. Ну, я изо всех точек и врезал. «Фоккер» упал в море, а я… – летчик замолчал, потом с неподдельной откровенностью закончил: – Я, наверное с перепугу, выскочил севернее Севастополя и попал под сильный зенитный огонь, еле ноги унес! А группу потерял. Пришлось сесть в Симферополе, дозаправиться – и домой.

– Молодцы! Все замечательно! Пошли доложим командиру полка, он тоже волнуется, – поторопил его я. Мы дружно зашагали к КП.

Так закончился еще один день боев за Крым. В конце апреля «солдатский телеграф» сообщил: на фронт прибыли представители ставки маршалы К. Е. Ворошилов и А. М. Василевский. Знало об этом, конечно, и командование полка. Однажды Георгий Михайлович Смыков, подводя с командирами эскадрилий итог дня, понизив голос, сообщил:

– Два маршала приехали в Крым. Знать, не для отдыха, – и многозначительно посмотрел на каждого из нас.

Предстоял решающий штурм Севастополя. И авиация усилила свои удары, расчищая для наземных частей подходы к городу морской славы. В эти дни большую работу среди личного состава провели политработники. Они рассказывали бойцам о легендарной обороне в начале войны, когда гитлеровцы долгие месяцы не могли его взять. В политбеседах вспоминали имена славных предков – моряков Нахимова, Корнилова, героев крымской войны прошлого века. Названия Малахова кургана, корниловских редутов словно сошли со страниц истории, приблизились, стали рядом с легендарными Сапун-горой, Мекензиевыми горами.

В первых числах мая участились вылеты в район Мекензиевых гор, где враг оказывал отчаянное сопротивление. Как выяснилось позже, это был отвлекающий удар наших войск. Пятого мая мы вылетели на штурмовку двумя эскадрильями. Первую вел Александр Карпов. Его цель – минометно-артиллерийские позиции, расположенные на высоте с отметкой 60,6. Моя группа должна была подавить зенитки. Задача оказалась не из легких, поскольку противник сосредоточил у Мекензиевых гор, прикрывающих Севастополь с севера, большую часть своих зенитных средств. Не знал я тогда, что в июне 1942 года на высоте с отметкой 60,6 до последнего снаряда дралась 365-я зенитная артиллерийская батарея. Ее командир старший лейтенант И. С. Пьянзин, когда гитлеровцы окружили командный пункт, вызвал на себя огонь соседних батарей. Поистине это была земля героев, обильно политая их кровью. И врагу не удержать на ней свои последние оборонительные рубежи.

При подходе к высоте 60,6 противник открыл плотный заградительный огонь. Я во все глаза рассматриваю поросшие густым кустарников склоны и долинки, ищу вспышки огня. Сразу засек одну из батарей и направил туда группу. Карпов уже сбросил бомбы, выходит из атаки. В это время заговорили еще две батареи, зенитный огонь стал более плотный. «Илы» прямо-таки продираются сквозь густую цепь разрывов. Но летчики уверенно бросают свои самолеты в пике и почти в упор расстреливают из пушек и эрэсов фашистские огневые точки. Шестерка штурмовиков гасила фашистские батареи одну за другой. Потерь пока не было. Но при очередном заходе я вдруг обнаружил: кого-то одного в группе не хватает. Не хочу отвлекать расспросами Гальянова, он тоже занят. А тут Карпов сообщает:

– Подбит мотор, буду садиться…

– Понял… Тяни до Качи. Буду следить.

Ответил, а сердце сжалось: что с другом? Очень многое у нас с ним связано в небе и на земле. Сейчас, правда, некогда думать об этом. Прежде всего надо взять на себя группу Карпова, в ней большинство молодых летчиков. Даю команду:

– Всем следовать за мной!

Делаю круг. Высота сто! Выполняя маневр, слежу, как Александр прямо с ходу садится на качинский аэродром. Там уже наши истребители, они под самым боком у противника. Смелые, отчаянные ребята. После взлета самолеты сразу же оказываются над линией фронта. Машина Карпова, словно раненая птица, почти падает поперек аэродрома. Видать, летчик тянул ее из последних сил и все-таки посадил, хотя чуть не подмял под себя стоявший у обочины истребитель.

Пока Карпов шел на посадку, все мое внимание, да и всех летчиков, было приковано к земле. Я знал, что мои ведомые идут за мной, а ведомые Карпова подстроятся, пока я делаю круг. Проследив за посадкой друга, я, наверное, раньше почувствовал, чем увидел, опасность слева. Почувствовал ее так, как подсознательно чувствует и невольно оборачивается человек на чужой взгляд.

В следующее мгновение увидел: прямо на группу со стороны моря на большой скорости несется штурмовик. Очумел, что ли?! Неужели не видит группу? Очевидно, спохватившись, летчик попытался отвернуть, но силой инерции его угрожающе несло на меня. Решаю уйти вверх вправо, но произошло то же, что случается с двумя встречными пешеходами, которые, пытаясь разойтись, оба делают шаг в одну сторону… В последний момент, когда, сжавшись в кабине, я приготовился парировать удар, увидел на фюзеляже «ила» цифру «47». В голове пронеслась догадка: это же Ганин… Значит, после первого захода он удрал в море…

Удар пришелся снизу слева, на стыке крыла и центроплана. Боясь опрокинуться, рывком бросаю самолет в левый крен. Выровняв самолет, проверяю управление – все работает! К счастью, удар был не сильный; чтобы «мирно» разойтись, нам не хватило нескольких метров. А Ганин? Он открывает фонарь и прыгает. Парашют вытягивается в длинную ленточку, но купол не успевает наполниться воздухом – мала высота. За ним прыгает воздушный стрелок – и то же самое. А самолет без летчика спокойно планирует до самой земли. Помочь бы ему чуть-чуть! Все это произошло в течение считанных секунд.

Случившееся потрясло всех. Гибель летчика в бою можно объяснить сложившейся обстановкой, сознательным риском, наконец, необходимостью идти в огонь, навстречу снарядам. Но эта гибель оставалась непонятной. Почему летчик наскочил на группу своих же самолетов и над своей территорией? Потерял ориентировку, плохо слушалась машина, был ранен? Ничто вроде не подтверждалось. Зато вспомнились другие случаи безрассудства, происшедшие с Ганиным. Жаль было, погибли оба ни за что… А на крыле моего самолета осталась глубокая вмятина.

Этот страшный и нелепый случай надолго запал в мою память. Всякое бывало на фронте, но подобное случилось в полку впервые. Я не назвал здесь настоящую фамилию летчика. Когда писал эти воспоминания, задумался: а стоит ли упоминать о нем? Посоветовался с однополчанами. Мнения были разные, но большинство сводилось к следующему. Война – тяжелое испытание духовных и физических качеств человека. Люди ежедневно шли в бой и часто погибали, защищая родную землю. Их подвиги, их славные имена воодушевляли других, рождали ненависть к врагу, служили примером мужества и отваги. И даже многие из тех, кто вначале не был уверен в своих силах, затем сумели перешагнуть через страх, победить себя и вместе со всеми ковали победу. Не берусь сказать, был ли тот летчик трусом. Но в бою он терялся, не проявлял решительности, не шел на огонь, когда в этом была необходимость. Боялся смерти? Но кто ее не боялся? Спросите любого фронтовика, и он скажет – да, страшно идти в атаку, страшно лежать под бомбами и снарядами. Но надо победить этот страх своим разумом, чувством воинского долга, верностью присяге, глубокой убежденностью в правоте дела, за которое можно и смерть принять. Ганин не сумел побороть себя, и гибель его была бесславной. Поэтому я и решил оставить в своих воспоминаниях рассказ о нем. Пусть знает молодежь – на войне нельзя колебаться, прятать, как страус, голову в песок. Борьба за честь и независимость социалистической Родины требует большой силы духа, беззаветной преданности делу, которому служишь. Твердая вера и убежденность в правоте своего дела, сила воли и высокое чувство долга – вот те союзники, которые помогают в бою победить себя.

Седьмого мая начался генеральный штурм Севастопольского укрепленного района. В этот день наш штурмовой корпус получил задачу наносить непрерывные удары по высоте Безымянной, Сапун-горе и району колхоза «Большевик». Мы тесно взаимодействовали с войсками Отдельной Приморской армии, которая была включена в состав 4-го Украинского фронта и теперь была переименована в Приморскую. Одна за другой группы уходили на задание. В полк возвратился Александр Карпов, рассказал, как подбили его самолет. Немного отдохнув, сел на другую машину. Моей эскадрилье достались юго-восточные склоны Сапун-горы. Внизу кипел жаркий бой, вся долина в дыму и пламени: наши братья по оружию вот-вот сбросят в море гитлеровцев, оборонявшихся с яростью обреченных. По радио узнаю знакомый голос наведенца старшего лейтенанта Шайды. Григорий Денисович деловито сообщает:

– Действуй по плану, следи за сигналами с земли…

Последнее предупреждение не случайное, наши войска вплотную приблизились к Сапун-горе. Связываюсь с Карповым, который заканчивает обработку своего участка склона. Александр полушутя Отвечает:

– Подходи, принимай пост…

Мы сменяем друг друга, как на посту, ни на минуту не оставляя без внимания противника, вжимая его в крымскую землю, не давая поднять головы. А тем временем наша славная «царица полей» матушка-пехота все ближе подбирается к вражеским позициям, врывается в траншеи и окопы, один за другим взламывает оборонительные рубежи. В воздухе тесно от своих самолетов, надо следить в оба, чтобы не сделать разворот под огонь штурмовиков соседней группы. Сменяет новая волна «горбатых». Кажется, никто не обращает внимания на вражеские зенитки. А над нами вьются истребители прикрытия. Радостно на душе от такой картины. Наше превосходство в воздухе полнейшее. К вечеру над Сапун-горой взвилось Красное знамя. Поздравляем друг друга: ведь в победе вклад и нашего полка.

В связи с этим небезынтересно привести здесь воспоминания командира 63-го стрелкового корпуса, штурмовавшего вместе с воинами 11-го гвардейского корпуса Сапун-гору, генерала Петра Кирилловича Кошевого. Будучи уже Маршалом Советского Союза, он рассказывал: «…и когда до вершины горы осталось меньше 200 метров, моя пехота залегла. Огонь противника был так плотен, укрепления так мощны, что, казалось, нет такой силы, которая способна поднять людей в атаку… Но вот появляется одна группа „илов“ – штурмует, вторая – наносит точный удар по укреплениям на вершине, третья – снова наносит удар… Моя пехота сама, без команды поднимается, гремит могучее „Ура-а“. Бросок – и я вижу наше знамя на вершине Сапун-горы, поднятое рядовым Иваном Якуненко… Меня обнимает Ф. И. Толбухин, поздравляет, а я ему говорю: „Товарищ командующий, это „илы“…“ Это был один из многих случаев на войне, когда активное участие штурмовиков решало исход боя…

…Наш аэродром располагался на территории совхоза «Симферопольский». Отсюда летаем на задание, здесь наш стол и дом. Так уж у летчиков повелось: только сели на новый аэродром, как он становится «своим», «домом». Тянет из последних сил «домой» подбитый штурмовик. «Домой» через отделы кадров пробирается авиатор после госпитального лечения. А дом – это просто площадка в степи, ровное поле, луг с болотами по краям, огороды под селом, лесная опушка, откуда можно взлететь и куда можно сесть. Немало их было, полевых аэродромов, удобных и неудобных. Одни мы успевали обжить, они запомнились боевыми заданиями, с них улетали друзья, и многие из них уже никогда не возвращались на свою стоянку, уходили в бессмертие. Другие аэродромы, мелькнув названием, оставляли о себе лишь скупую запись в летной книжке. Как дом славен хозяйкой, так и аэродром – подразделением, которое его обслуживает, обеспечивает боевую работу авиационной части. Занимались этим батальоны аэродромного обслуживания (БАО).

Что греха таить: не всегда летчики воздавали должное их поистине титаническому труду. А от них зависело очень многое: например, своевременный подвоз топлива и боеприпасов для самолетов, доставка запасных частей для поврежденных машин. БАО – это также баня и смена белья, полевая почта и денежный аттестат, кино и ночлег, санчасть и пригодная для полетов взлетно-посадочная полоса. Десятки человек обеспечивали боевые вылеты штурмовика. Вместе с летчиком в бою незримо участвовали мотористы и повара, медсестры и водители бензовозов, официантки и финансисты, специалисты службы горюче-смазочных материалов и боепитания, многие солдаты, сержанты и офицеры, которых летчик мог и не знать в лицо.

В авиационном полку о работе батальона и его руководства прежде всего судили по столовой. Нелегко при отступлении и наступлении, при частой смене аэродромов наладить хорошее питание. Летчики в основном ребята молодые, в каждом вылете тратили немало сил и энергии. И питание очень много значило для их боеспособности. Не случайно летная норма считается одной из самых высококалорийных, иначе не справиться летчику с большими перегрузками. Работники аэродромных батальонов делали максимум возможного, чтобы обеспечить летчиков всем необходимым. Но то, что мы увидели седьмого мая, в день овладения Сапун-горой, превзошло все наши ожидания. Мы уже привыкли к суровому быту полевых аэродромов, землянкам и палаткам, дощатым навесам и барачным зданиям. Мы ели из котелков и алюминиевых мисок, пили из солдатских кружек, на наших грубо сколоченных столах появлялись лишь скромные лесные или полевые цветы. Мы только что возвратились с задания, возбужденные и радостные, потому что все были живы и невредимы, что враг был крепко прижат к морю. Так и шли шумной толпой, переговариваясь. Но шагнув за порог столовой, остановились. На белых скатертях алели яркие букеты крымских тюльпанов. Столы были накрыты по всем правилам ресторанной сервировки, рядом с приборами лежали даже салфетки. Посредине зала стояла красавица старшая официантка и приветливо приглашала:

– Пожалуйста, товарищи летчики! Только подождем командира…

Сразу захотелось снять верхнюю одежду, взглянуть на себя в зеркало. Я машинально провел рукой по щеке: брился вчера вечером, уже появилась жестковатая щетинка. Посмотрел на летчиков эскадрильи, они тоже были смущены своим внешним видом. Тогда единогласно решили сначала привести себя в порядок и повернулись к выходу. Но навстречу уже шел подполковник Смыков с майором, командиром БАО. Очень жаль, что время стерло в памяти его фамилию. Глядя на него, я подумал: так вот чьими заботами устроен этот праздник…

Георгий Михайлович объявил:

– Сегодня торжественный ужин для героев крымского неба. Всех прошу в зал.

Весело и шумно мы провели тот вечер. Конечно же были опрокинуты фронтовые сто граммов, но пьянили не они, а радость от сознания, что Сапун-гора, этот ключ к Севастополю, была в наших руках. А через день, 9 мая 1944 года, Севастополь был полностью освобожден от фашистских захватчиков. Мог ли кто тогда подумать, что ровно год остался до нашей великой Победы. Но враг еще топтал советскую землю, еще тлели отдельные очаги его сопротивления в Крыму. Однако уже никто не сомневался, что фашистской неволе пришел конец и Крым снова станет советским.

В ночь на 12 мая Приморская армия и 10-й стрелковый корпус 51-й армии прорвали и уничтожили последние позиции противника в Крыму и остатки его войск. Были взяты бухты Казачья, Камышовая и Херсонесский маяк. С рассветом 12 мая летчики полка собрались на командном пункте. И тут нас застала радостная весть: боевая готовность снята! Крым полностью очищен от противника. Стихийно начался митинг. Алексей Иванович Поваляев что-то говорил о долгом и трудном пути, пройденном полком, о том, что гитлеровцы в сорок первом – сорок втором годах не могли овладеть Севастополем в течение 250 суток, а мы освободили Крым за 35. В сорок первом году у фашистов было больше техники и дивизий. Герои Севастополя тогда вынуждены были отступить, чтобы в мае 1944 года возвратиться сюда навсегда. Захотелось посмотреть легендарную землю не с высоты полета, а пройтись по ней, побывать на местах боев, увидеть результаты своей работы.

– А что, хорошая идея! – подхватил начальник штаба Андрей Яковлевич Красюков. – Пока новая задача не получена, оседлаем полуторку, наметим маршрут и – в путь-дорогу.

Подполковник Смыков не возражал. Сразу же составили команду. В нее вошли, кроме Красикова, два комэска – я и Карпов, инженер полка майор Григин, командир звена лейтенант Маркелов. К нам присоединилась группа офицеров соседнего штурмового полка. Прихватили мы и фотографа, чтобы увековечить нашу поездку, Наметили маршрут: Симферополь – Бахчисарай – долина реки Альма – Мекензиевы горы – Севастополь – мыс Херсонес. Получив на двое суток сухой паек, наша «экскурсионная» группа отправилась в путешествие. Машина, правда, нам досталась старенькая, зато шофер оказался бывалым фронтовиком и выжимал из своей полуторки все ее лошадиные силы. Случались и вынужденные остановки, когда приходилось на ходу ремонтировать «старушку». Делали мы это дружно, с подначками и смехом. Невозмутимый и молчаливый водитель знал цену шутке, поэтому не обижался. Мы же чувствовали себя легко и свободно, потому что ехали по своей родной земле и под своим небом. Однако с каждым километром все строже, суровее становились наши лица. Стоя в кузове, мы внимательно всматривались в разбитую технику, свою и чужую, в свежие воронки, густо засеявшие крымскую землю, в ее глубокие раны.

В войну летчики никогда не расставались с картой, заправленной в планшет. Захватили мы карты и сейчас, Когда подъехали к Мекензиевым горам, к той самой высоте 60,6, я сориентировался по карте и объявил:

– Сейчас будет поворот, за которым стояла вражеская батарея!

– Она и теперь там стоит, – пошутил кто-то.

Все рассмеялись. Вот будет номер, если я ошибся! Один поворот, другой, и вот та самая бывшая огневая позиция противника. Тут я не выдержал, забарабанил по кабине. Испуганно выглянул Красюков:

– Что случилось?

– Андрей Яковлевич! Задержимся на минутку! Обнаружились знакомые места…

На позицию пошли гуськом – а вдруг минное поле? А вот и следы нашей работы: побитые и перевернутые вражеские орудия, щепки от снарядных ящиков, развороченные ровики. Сразу заметно – огонь был точный, в этом мы теперь могли убедиться воочию.

– Да, хорошая работа, – заметил командир эскадрильи соседнего полка. – Ювелирная! Скупая похвала товарища воспринимается как награда.

Андрей Яковлевич, наш начальник штаба, одобрительно кивает головой:

– Молодцы!

До окраины Севастополя добрались перед закатом солнца. Южная ночь опустилась быстро, и мы еле успели найти ночлег в чудом уцелевшей секции трехэтажного дома. Оказалось, что в развалинах жили люди. Теперь известно, что до войны в Севастополе насчитывалось свыше ста тысяч жителей. После освобождения города в нем осталось чуть больше тысячи – один из ста!

Только мы улеглись отдыхать – нам с Карповым досталась одна на двоих старинная кровать, – как вдруг послышался грохот, завывание моторов, взрывы: это фашисты прилетели бомбить остатки города. С восходом солнца где-то рядом раздался душераздирающий женский плач. Когда мы вышли из подъезда дома, то увидели, как, обняв друг друга, голосили две пожилые женщины. Еще в марте оккупанты забрали у одной мужа, у другой – сестру. С тех пор ничего о них не было известно. Сейчас трупы замученных были обнаружены в доме, где находилось гестапо. Город освобожден, фашистов больше нет на крымской земле, людям бы только радоваться. Но, видать, еще долго не заживут раны войны. Да и заживут ли они у тех, чьи потери ничем не восполнимы: у родителей, потерявших детей, у детей, потерявших родителей.

Перед нами в лучах утреннего солнца предстали руины многострадального Севастополя. Вот скелет знаменитой Севастопольской диорамы, развалины Графской пристани. И только волны северной бухты плескались о берег мягко и безмятежно. Сколько жизней скрыли воды Черного моря!..

По дороге на Херсонес пригорок у балки завален трупами короткохвостых крупных лошадей, Решив не оставлять русским своих битюгов, фашисты постреляли их. Вот и последний рубеж обороны гитлеровцев в Крыму – мыс Фиолент. Около шести километров по фронту и столько же в глубину. При виде этого выступающего в море треугольника на ум пришло старое русское слово – побоище. Все поле было завалено разбитой техникой и имуществом. Рядом с артиллерийскими стволами и обгоревшими танковыми коробками валялись перины, фашистские ордена, чемоданы с награбленным добром, которым так и не удалось воспользоваться, ящики с боеприпасами, штабные сейфы, повозки, мешки с обмундированием мышиного цвета. Но трупы людей уже убраны. Внизу, у высокого обрывистого берега, догорал фашистский морской транспорт.

По дороге к Сапун-горе понуро двигалась колонна военнопленных, охраняемая двумя солдатами. Едем на Херсонес. Нас интересует бывший вражеский аэродром, доставивший нам столько хлопот. Еще издали увидели сгоревшие «мессеры» и «фоккеры». Хотелось крикнуть: «Наша работа?», но здесь, видать, потрудились не только наши «илы». Бомбардировщики тоже сказали здесь свое слово, оставив глубокие воронки от тяжелых бомб. Мы впервые так близко, что и руками можно потрогать, увидели столько вражеской авиационной техники. Да, врагу было чем воевать, но мы вышибли оружие из его рук. Прежде всего внимательно осматриваем кабину вражеских истребителей. Летчики с профессиональным интересом обсуждают плюсы и минусы самолетов противника.

– Смотрите, совсем нет зализов на стыке крыла и стабилизатора с фюзеляжем…

– Отделка обшивки тоже грубая…

– Видать там, в Германии, некогда было думать об аэродинамике своих самолетов…

– Аэродинамические недостатки они перекрывают мощностью мотора.

Обращаем внимание – взлетная полоса выложена из красного кирпича. Еще при штурмовке аэродрома я удивлялся ее цвету. И вот на земле нашли отгадку.

В 1936 году меня в числе пяти студентов техникума премировали поездкой по Черноморскому побережью Крыма. Побывали мы и в древнем городе-порте Херсонесе, где велись археологические раскопки. Запомнилась церковь-музей из красного кирпича. Сейчас на ее месте были жалкие развалины. Затем была Сапун-гора…. То, что мы здесь увидели, трудно передать словами. Словно боясь нарушить тишину долины и склонов горы, мы ходили молча по местам, где погибли тысячи советских воинов. Попался нам и сгоревший Ил-2. Мы знали – в этом районе погиб наш Алеша Будяк. Но это не его машина…

Четверть века спустя я снова посетил Сапун-гору. Здесь уже работал музей, вокруг здания диорамы были размещены образцы советского вооружения: танки, пушки, минометы… Долго стоял на вершине горы, смотрел, как по дорогам бегут автобусы с экскурсантами, как в залитой солнцем долине стрекочет трактор, обхаживая виноградную лозу, как в высоком безоблачном небе, распластав крылья, неподвижно висит орел. Штурмовики редко поднимались так высоко, мы ходили чаще у самой земли, вот на уровне этой веселой праздничной толпы молодежи из какого-то туристского лагеря. Хотелось подняться на пушечный лафет и сказать: «Преклоните колени к земле, которая густо полита кровью ваших дедов и отцов. Всегда помните, какой ценой достался сегодняшний солнечный день!» Нет, не поднялся, не сказал. Подумал: они должны помнить. Ведь это наши дети и внуки…