"Штурмовики над Днепром" - читать интересную книгу автора (В. В. Пальмов)

ЗДРАВСТВУЙ, НЕБО УКРАИНЫ!

5 июля, в первый день гитлеровского наступления на Курской дуге, полк получил приказ на перебазирование. Посадку совершили под Ростовом. Дальнейший маршрут нам не был известен. Всех охватило волнение: где окажется наш конечный пункт маршрута? Многие были убеждены – на Курской дуге. Оказалось – Миус-фронт, преддверие растерзанного фашистами Донбасса. Полк сел на аэродром Большой Должик. Здесь базировались истребители, прибывшие также с Кубани. В первые же дни подполковник Смыков познакомил нас с обстановкой на фронте. На возвышенном правом берегу реки Миус гитлеровцы построили прочную оборону. Изучив район боевых действий, ведущие групп нанесли удар по целям. Итак, знакомство состоялось. Теперь надо хорошо подготовиться к предстоящим боям. Начальник штаба майор Красюков в эти дни был похож на дирижера большого оркестра. Много вопросов предстояло решить. И важнейший из них – отработка взаимодействия с наземными войсками и истребителями.

Прошли времена, когда штурмовикам приходилось действовать в одиночку, на свой страх и риск. Сейчас нас все чаще сопровождали «яки» и «лагги», а на переднем крае находился наш авиационный представитель, который подсказывал) кого и где бить. Не знал покоя и технический состав. Часто слышался голос Гурия Конпновича, покрикивавшего по нужде и без нужды на техников и механиков. Каждый из них отлично понимал – к предстоящим вылетам должны быть готовы все самолеты. Под вечер, когда по команде из штаба дивизии снималась боевая готовность, в эскадрильях проводились партийные и комсомольские собрания. Фронтовые митинги и собрания… Они, как правило, были короткие, но давали заряд на долгое время.

Выступления коммунистов и комсомольцев всегда были конкретные, деловые, такие же принимались и решения. Обычно речь шла о поведении в бою летчиков и воздушных стрелков, о тактике боев, использовании опыта сражений в небе Калмыкии и Кубани, о подготовке в кратчайший срок самолетов к боевым вылетам. Прибывшая в полк весной летная молодежь получила хорошую обкатку и сейчас горела желанием скорее идти в бой. Нет-нет да и прорвется петушиное нетерпение у парня:

– Товарищ командир, долго мы будем загорать?

Вот те на! Только из боев, и уже вынужденный перерыв надоел.

– Командованию лучше нас известны планы, – отвечаю уклончиво.

А к концу дня подходит младший лейтенант Игнатенко, обращается строго по уставу. В левой руке лист бумаги. Может, тревожное письмо из дому? Оказывается, рапорт: «Прошу перевести меня в наземные войска, где я смогу ежедневно участвовать в боях, чем принесу больше пользы…»

– Это серьезно? – спрашиваю летчика.

– Так точно! – решительно отвечает Игнатенко. И предупреждает:

– В случае вашего отказа, товарищ старший лейтенант, буду обращаться к командиру полка.

Нет, это не бравада, не игра в «боевой дух». Горячее дыхание Курской битвы прокатилось по всем фронтам. Вот и рвутся летчики туда, где идет самое крупное сражение. Как объяснить Смирнову, Игнатенко и другим летчикам, что сейчас важен каждый участок большого фронта! В любой момент может поступить сигнал для боя и на нашем Миус-фронте.

Посоветовавшись с замполитом полка Поваляевым, порторгом, мы решили поговорить с летчиками, что называется, по душам. Напомнили приказ Верховного Главнокомандующего о переводе авиационных специалистов из наземных войск в авиацию, о том, что летчик, конечно, может воевать и в пехоте, но пользы он больше принесет на своем «летающем танке».

Подобные доводы и убеждения иному читателю могут показаться наивными, элементарными. Разве, мол, летчик не понимал, что его все равно не отпустят в окопы. Штурмовика подготовить труднее, чем автоматчика. Понимал, конечно. Но надо понять и то время, когда шел святой и правый бой не ради славы, а ради жизни на земле. У многих летчиков и техников родные края были оккупированы врагом, погибли родные и близкие. Боль и гнев пылали в их душах. Вот и рвались поскорее в бой, чтобы сполна отплатить врагу за причиненные им беды.

После беседы Александр Игнатенко забрал свой рапорт. Удалось его убедить, что близится и наш час «Ч» – так называли на фронте момент начала наступления наземных войск. Авиация обычно начинала боевую работу незадолго до «Ч». Мы были уверены – в высших штабах уже определено это время. И не ошиблись. Буквально на второй день после беседы с молодыми летчиками аэродром пришел в движение. На Миус-фронте началось наступление. Наш полк, группа за группой, наносил удары по переднему краю противника. Возвращаясь с задания, летчики докладывали о продвижении наших войск, тут же получали новые боевые задачи – и снова в бой. Радиостанция наведения сообщала воздушную и наземную обстановку. В наушниках слышалось: «„Горбатые“, бейте по третьей траншее, в первой уже наши!»; «Будьте внимательны! С запада идут „мессы!“; „Маленькие“, „маленькие“, прикройте „горбатых“!» Толя Баранский дает красную ракету – сигнал всей группе: в воздухе истребители противника. После вывода из первой атаки спешу прикрыть замыкающего Василия Свалова, который уже набирает высоту. При пикировании на прямой в этом месте образовался большой разрыв между самолетами, и «мессеры» могут этим воспользоваться. Быстрее в круг, надежнее прикрыть друг друга! После энергичного разворота стремительна сокращается инстанция. Но не успеваю зайти в «хвост» Свалову, как навстречу устремляется истребитель. «Яки» прикрывают нас с обратным «кругом». От напряжения и неожиданности невольно вздрагиваю: заговорил пулемет Баранского.

– В чем дело, Толя?

– Пара «мессеров» атаковала Игнатенко на выводе из пикирования. Далековато, не попал, но атаку сорвал.

– Молодец! Где Игнатенко?

– Идет за нами, дистанция – 800. «Мессеров» связали «яки».

– Будь внимателен: под шумок враг может свалиться на голову.

Мой Толя – уже опытный стрелок, и мы хорошо понимаем друг друга. Впереди меня Ил-2 делает доворот перед пикированием. И сразу же выскользнули у земли, как два пятнистых ужа, два «мессершмитта». Ясно – будут атаковать снизу на выводе из пикирования. Передаю по радио: «Внизу, правее цели, два „месса“! Атакую!». Делаю доворот вправо, пикирую. Но не хватает угла пикирования, и противник уходит под меня. Даю заградительную очередь из двух пушек. И в то же время испытываю томительное ожидание удара снизу. Ведь подо мной враг, я чувствую его. Нужно быстрее прикрыться землей. Работаю рулями и вывожу штурмовик из пикирования у самой земли. Затем, пристроившись в хвост к замыкающему, смотрю вниз и по сторонам. «Мессеров» нигде нет. В наушниках слышен голос Мартынова, пришедшего со своей группой на смену моей. Командую:

– Последний заход! «Маленькие», прикройте сбор!

Ведущий истребителей лаконично отвечает:

– Понял, вижу, прикрою!

– Толя, дай белую ракету. Где «мессеры»?

– Даю! Ушли.

– Смотри в оба!

– Смотрю!

Последний заход на цель, и самолеты собираются на «змейке». Ведомые, как цыплята к наседке, спешат к ведущему, стараясь погасить скорость, чтобы не проскочить. Проверяю, вся ли группа в сборе.

– Толя, проверь, все?

– Все, товарищ командир! – бодро отвечает стрелок.

На душе радостно. Поработали на славу, все целы и невредимы. Снижаю группу до бреющего, и берем курс на восток. Сброшены бомбы, выпущены снаряды, израсходовано больше половины горючего. Самолет легок и чутко слушается рулей. Теперь идем на бреющем.

Красив и стремителен этот полет, когда штурмовики в хорошем строю проносятся над самой землей, словно сбривая верхушки деревьев, обдавая тугой волной травы, обрушивая грохот на головы врага. Особенно низко ходили мы над территорией, занятой противником. Хорошо видно, как шарахаются и падают фашисты, как несутся по полю или дороге неуправляемые кони. Танки – и те начинают «юлить» и маневрировать, опасаясь удара. Но совсем не так прост, напротив, даже опасен бреющий полет.

Запомнился случай над Волгой. Мы возвращались с задания на высоте метров четыреста. А впереди нас незнакомый Ил-2 «брил» над самой водой. «Лихо идет!» – подумал я с восхищением. Но вдруг словно вспыхнул белый бурун, и самолет, как снаряд, скрылся под водой. Поразило, что волна и след смыла. От такого зрелища мороз по коже прошел…

Труден бреющий полет: мал обзор, проносятся ориентиры, есть опасность столкнуться с препятствиями. Надо строго следить за курсом и временем полета, стараться выйти на знакомый ориентир. Не уверен – сделай выскок на высоту, осмотрись, проверь, правильно ли идешь. Упустишь момент – трудно будет восстанавливать ориентировку.

Первые дни боевых действий на Миус-фронте были похожи на стремительный бреющий полет. Мелькали задания и цели, мы штурмовали вражеские танки, траншеи, артиллерийские позиции, ожесточенно дрались с вражескими самолетами. До сих пор в памяти названия районов штурмовых ударов: Степановка, Амвросиевка, Кутейниково, Снежное, Саур-Могила. В эти горячие дни мы потеряли командира третьей эскадрильи старшего лейтенанта Ходорова.

Погиб он при необычных обстоятельствах. О подобном случае мне не пришлось ни слышать, ни читать. Поэтому расскажу подробнее. Группа Ходорова подходила к линии фронта в тот момент, когда наши истребители активно атаковали, фашистских бомбардировщиков Хейнкель-111. Гитлеровцы решили поспешно освободиться от бомб, и они посыпались… на группу Ходорова, оказавшуюся под одним из бомбардировщиков. Бомба угодила в самолет командира эскадрильи. Воздушного стрелка взрывом выбросило из кабины, и он спасся на парашюте. А старший лейтенант Ходоров погиб вместе с самолетом.

Вскоре командиром третьей эскадрильи был назначен Иван Иванович Розов. Он прибыл к нам из соседнего полка и счастливо командовал эскадрильей до конца войны. Счастливо в том смысле, что, выполнив более ста вылетов, ни разу не был даже подбит. Прорвав оборону гитлеровцев на высоком западном берегу реки Миус, наши войска вступили в Донбасс и начали освобождение Украины. Мы отметили это на своих полетных картах: вчера штурмовали передний край врага на русской земле, сегодня – на украинской. Мне еще не приходилось бывать на Украине. Но знал и любил этот край с детских лет по книгам Гоголя и Шевченко. Так и представлялись мне утопавшие в вишневых садах белые «мазанки» под соломенными крышами. Народ трудолюбивый, чуть медлительный. Девчата и хлопцы в вышитых рубашках. Что касается украинских песен, то их часто пели и очень любили в нашем валдайском крае. Во время учебы в Ленинграде я побывал на гастролях одного из украинских театров, слушал оперу «Запорожец за Дунаем». Понравилась певучая украинская речь, мелодичная, нежная музыка. Теперь понимаю, как мало знал я тогда об Украине. И вот она под плоскостями моего «ила» раскинула донецкие степи. Здравствуй, родная сестра моей России! Настал час освобождения твоей земли от ига фашистских поработителей!

Между тем фронтовая жизнь была наполнена событиями. Среди них были радостные и печальные, серьезные и смешные, такие, о которых будешь вспоминать через десятки лет, и такие, которые забывались на второй же день. После одного из вылетов ко мне подошел младший лейтенант Смирнов и баском доложил:

– Товарищ командир, мотор у меня барахлит. Правда, не все время, а на одном режиме. Трясет, вот-вот развалится… – сказал и спохватился: ведь самолет-то от полетов отстранят: И потому поспешно добавил: – Но летать можно, я уже привык…

Я хорошо знал Витю Смирнова – скромного неторопливого летчика. Без нужды он жаловаться не станет. Вспоминая случай с самолетом Панкратова. Может, та же причина?

– Механик знает об этом? А старший техник Савичев?

Смирнов мнется, ему неудобно подводить ваших славных наземных тружеников. Запинаясь, отвечает:

– Они говорят, все в норме.

Что ж, может быть и так: на земле нормально, а в воздухе нет. Тем более на одном режиме. Его ведь на земле не всегда создашь. Вызываю Савичева:

– Гурий Кононович, что с мотором у Смирнова?

– Т-товарищ командир, мотор – зверь, палец от кнопки запуска на полметра, а он – «чик» и заработал!

Гурий Кононович в своем репертуаре. Он может заставить крутиться вместо винта даже палку. Но здесь не до шуток, в другое время можно было бы отстранить самолет от полетов и дать команду найти причину. Сейчас же идет наступление, у нас каждый «ил» на счету.

– Гурий Кононович, летчик зря винить мотор не станет.

Савичев некоторое время молчит, размышляет. Потом уверенно повторяет:

– М-мотор исправен… И тут у меня созрело решение:

– Подготовьте парашюты. Самолет облетаем вдвоем.

Удивленно посмотрев на меня, Гурий Кононович лихо, по-савичевски, козырнул и пошел на стоянку. Через несколько минут я был у самолета. Савичев вынырнул из ниши шасси и доложил о готовности к вылету. Когда надевали парашюты, старший техник вдруг попросил:

– Т-товарищ командир, вы только не п-пикируйте.

– Хорошо, – в душе улыбнулся я.

«Значит, волнуешься, Гурий Кононович? Люблю и уважаю тебя, а все-таки нарушу слово, чтобы в следующий раз был осмотрительнее». Откровенно говоря, я думал, что Савичев захочет еще раз проверить мотор на земле. Однако стартех стоял на своем.

На взлете и в полете мотор работал хорошо. Правда, почему-то не убирались шасси, но мотор здесь ни при чем. Но вот я захожу над аэродромом по линии стартовых знаков и устанавливаю режим, о котором говорил Смирнов. В одну секунду мотор задрожал так, что, глядишь, вот-вот развалится! Сквозь грохот из кабины стрелка доносится по переговорному устройству голос Савичева:

– В-все п-понятно! Дав-вайте на посадку!

Нет уж, теперь потерпи, дорогой Гурий Кононович! Пикирую на посадочный знак из белых полотнищ, выложенных буквой «Т». Плохо, что не убрались шасси. Повторяю заход, изменяю режим. И снова знакомая картина, мотор трясет – удержу нет. Когда сели, спрашиваю:

– Какие выводы, Гурий Кононович!

После перегрузок у него чуть осунулось лицо. Медленно отстегивая лямки парашюта, Савичев отвечает:

– Всэ я-асно… Будэм шукать п-прячину…

– Пока не найдете, самолет не боеготов. Кстати, проверьте, почему не убирались шасси.

В глазах старшего техника заплясали чертики.

– Так и д-должно быть…

Только тут я понял, зачем Гурий Кононович перед вылетом лазил в нишу шасси: принимал меры против крутого пикирования. Ох, и хитрец!

– А если бы мотор «обрезал» и пришлось садиться на вынужденную?

– Вы в л-любом месте посадите, – льстит старший техник – Опыт у вас есть…

Несколько суток лучшие техники и механики полка копались в моторе. Помогала им заводская бригада. Но дефект так и не был найден. Пришлось мотор заменить. О заковыристой неисправности сообщили на завод: вдруг она проявится на других машинах.

Уже две недели на земле и в воздухе идут непрерывные бои. Не вернулся с задания младший лейтенант Гапеев, летчик из эскадрильи Мартынова. Афанасий Гапеев был известен в полку своими «тактическими» теориями. Он, например, не признавал плотный строй и считал, что от него все несчастья: зенитки целятся по ведущему, а попадают в ведомого. Поэтому Гапеев всегда увеличивал интервал между ведущим в два раза больше против обычного. Друзья упрекали летчика в «отсебятине», пророчили нападение вражеских истребителей. На это Гапеев отвечал, что с любым «мессером» он справится. Наконец, поддавшись требованиям товарищей, летчик занял свое место в строю. На втором же вылете он был подбит и сел на вынужденную в районе своих войск. Наставление по производству полетов предписывало: с места вынужденной посадки может вылетать только командир подразделения. Поскольку Мартынова в полку не оказалось, подполковник Смыков приказал вылететь за Гапеевым на По-2 мне с инженером второй эскадрильи. Не успели мы дойти до стоянки «кукурузника», как на горизонте появился Ил-2. Чья это машина? Все наши, кроме Гапеева, были на стоянках. При подходе к аэродрому мотор штурмовика смолк. Летчик выпустил шасси и пошел на вынужденную прямо на пологий бугор.

– Это же Гапеев! – закричал инженер, заметив номер самолета.

Вместе с замполитом полка майором Поваляевым мы подъехали на полуторке к самолету. Гапеев и его воздушный стрелок уже вылезли из кабины. Водитель полуторки Шура Желтова лихо затормозила у самого самолета. Гапеев доложил майору: отказал мотор, экипаж здоров.

– Сколько же раз вы садились от линии фронта?

– Это – четвертый…

– Вы не имели права вылетать без разрешения с первой посадки! – строго сказал Поваляев.

Гапеев ожидал похвалы, а здесь – упрек. Чем оправдаться?

– Товарищ майор, мы же еще не обедали!

Первой прыснула от смеха Шура. Не удержались от улыбки и мы. Веский довод! Алексей Иванович сумел по достоинству оценить находчивость летчика, обнял Гапеева и расцеловал:

– Молодец! Хорошо, что все закончилось хорошо. Но за нарушение наставления отвечать все-таки придется.

Запомнился один из наиболее трудных для нашего полка дней наступления на Миусе. С утра все летчики сделали по вылету и готовились ко второму. Обстановка над полем боя была сложная, свирепствовали истребители противника и его зенитки. Наши войска упорно продвигались вперед. Линия соприкосновения с противником часто менялась, и штурмовикам надо было быть особо внимательными, чтобы не ударить по своим. Сидим на командном пункте и ждем сигнала на очередной вылет. На стоянке уже закончены заправка и зарядка самолетов. Бомболюки штурмовиков заполнены противотанковыми, фугасными и осколочными бомбами. Вынужденный перерыв плохо сказывается на настроении летчиков, они томятся в ожидании. А здесь еще жара. Ведь июль – середина лета. Наконец звонок из штаба дивизии. Все насторожились. Командир полка слушает внимательно, делает пометки на карте, кивает головой, потом откладывает трубку в сторону.

– Специальное задание. Требуются добровольцы. – Георгий Михайлович обводит взглядом сидящих под брезентовым навесом летчиков.

– Кто поведет группу?

Непродолжительное молчание, всего двадцать-тридцать секунд. В это время каждый взвешивает свои возможности. Ведь задание специальное, надо суметь с ним справиться. Командир, конечно, понимает: поспешность здесь не нужна, но трубка ждет.

– Я поведу…

Глаза командира теплеют. Берет трубку, сообщает:

– Поведет командир эскадрильи старший лейтенант Пальмов.

Смыков протягивает мне трубку. Слышу хрипловатый голос командира дивизии гвардии полковника Чумаченко:

– Здравствуйте, товарищ Пальмов. Возьмите карту. Есть? Найдите юго-западнее Дмитровки высоту 168,5. Она окружена нашими войсками. Нужно помочь пехоте овладеть высотой. Отберите в группу лучших летчиков. Обеспечите взятие высоты – все летчики получат награды. Если же хоть один снаряд упадет на головы наших пехотинцев – трибунал. Задача ясна?

Мой ответ, видимо, был не совсем бодрый.

– Желаю успеха! – послышалось в трубке, и она замолчала.

Приказ по-военному строг и лаконичен. Только сейчас осознал всю трудность и серьезность задания.

Желающих лететь оказалось больше, чем требовалось. Отбирая летчиков, мысленно прикидываю, как искать эту проклятую высоту. Она-то ведь там не одна, на ней нет метровых цифр «168,5». Жаль, не знаю, кто из авиаторов находится сейчас на станции наведения… Со мной идут верные и старые боевые друзья Александр и Павел Карповы, Амбарнов. Из молодежи первыми вызвались на задание Игнатенко и Смирнов. Собрав группу, уточняю порядок взлета, сбора и удара по цели. Предупреждаю: каждый из нас в ответе за успех вылета. Поэтому в воздухе надо быть особо внимательными, постоянно информировать друг друга об обстановке. Об этом, впрочем, можно и не говорить, но такова обязанность командира: даже известные истины следует повторять, чтобы после боя не сожалеть.

Запущены моторы. На крыло моей «семерки» вскочил штурман дивизии майор Абрамов. Он специально для меня привез из штаба дивизии крупномасштабную карту района цели. Вкладывая карту в планшет, в знак благодарности киваю головой. Значит, в штабе дивизии придают этому заданию большое значение.

Группа идет хорошо. Волнение улеглось, и теперь мысли работают в одном направлении. На подходе к линии фронта по взаимному расположению ориентиров определяю место цели. Пора связаться со станцией наведения, получить «добро» на работу. Вместо положенного ответа «Вас понял, разрешаю!» со станции наведения поступила команда: «На подходе с запада группа „юнкерсов“. Атакуйте!». А как же основное задание? Может, изменилась обстановка? Там, на земле, она лучше известна. Приказ есть приказ, и надо его выполнять. Справа вверху я увидел около 30 вражеских бомбардировщиков. Высота у них свыше двух тысяч метров, у нас – восемьсот. Расстояние между нами пять-семь километров, оно быстро сокращается. «Юнкерсы» уже пересекают линию фронта. Повинуясь приказу, доворачиваю вправо, перевожу группу в набор высоты. С тяжелым грузом бомб делать это нелегко. «Юнкерсы» уже почти над головой, открывают люки. Нет, не дотянуться нам до гитлеровцев, поздно спохватились. Сбросить бомбы, чтобы облегчить самолет, нельзя: внизу свои войска. Такой безграмотной команды наведенца еще не приходилось встречать.

К счастью, выручила четверка «яков». Они камнем свалились на «юнкерсы» и разметали их строй. Гитлеровцы начали беспорядочно освобождаться от груза. Чтобы не попасть под бомбы, отворачиваю группу влево и ложусь на курс цели. Ругаю себя за связь со станцией наведения. Хотелось, чтобы все было как лучше, а получилось вон как! На высотке видны взрывы снарядов: это ведет огонь наша артиллерия. Но едва мы перешли в пикирование, как обстрел прекратился. Первый заход делаем холостой – надо определить линию соприкосновения войск. Прижавшись к земле, готовые к атаке наши пехотинцы машут нам руками. Сейчас, друзья, мы вам поможем! С круга по одному пикируем на вражеские траншеи, блиндажи, окопы и уходящие в тыл хода сообщения. Летчики бьют с азартом, прицельно. Бомбы разворачивают бревна блиндажей, снаряды рыхлят траншеи, пулеметы кропят свинцом окопы. Штурмовики выходят из пике у самой земли, оглушая ревом фашистов, втиснувшихся в высоту. Надо подольше подержать их в таком положении, чтобы головы не могли поднять. А наша пехота тем временем все ближе подбирается к первой траншее. Пора давать группе команду на сбор. Уже замелькали фигуры наших бойцов, ворвавшихся на вражеские позиции. Теперь наша пехота довершит дело.

– «Коршун-73», западнее пять километров – танки. Атакуйте!

Голос по радио был категоричный, и это меня рассердило. Чем атаковать? Бомбы и эрэсы сброшены, из боеприпасов остались одни пулеметные ленты! Отвечаю: «Понял!» – и объявляю сбор группы. Чувствую, как неохотно летчики отрываются от цели, от штурма обратных склонов высоты, откуда враг мог выдвинуть подкрепление. Вражеские танки мы обнаружили сразу. Но, присмотревшись, увидели, что там были и наши танки. Уже, наверное, несколько минут длился танковый бой. С двух сторон горели рыжие костры клубами жирного дыма.

Наконец на станции наведения спохватились: «Будьте осторожны, тут наши, противник дальше…» Теперь нам хорошо видны черепашьего цвета коробки гитлеровских танков. Даю команду на атаку и перевожу самолет в пикирование. Моментально небо взрывается зенитными снарядами, они пляшут совсем рядом. Но атаку уже не остановить. Брызнули пулеметные струи, кто-то запасливый приберег несколько пушечных снарядов. Выводим машины над самыми башнями вражеских танков. На бреющем увожу группу на восток.

Израсходованы последние патроны, в баках горючего – только бы дотянуть до аэродрома. Осматриваю группу. В левой плоскости самолета Александра Карпова видна дыра. Пробит руль поворота у Игнатенко. Мотор Смирнова оставляет дымный след. Все это – свежие отметины. Эта атака – дань тому «стратегу», который сидит с микрофоном у рации. Надо обязательно доложить о нем по команде. Разбирается ли он в авиации, умеет ли правильно ее использовать? После посадки первым подходит ко мне Александр Карпов. Со злостью сдергивает с головы совсем мокрый шлемофон.

– Зачем послушался его? – спрашивает меня с возмущением.

– А как бы ты поступил на моем месте?

– Плюнул бы на команду! Ведь мы были безоружными мишенями, могли половину группы потерять! Дыр привезли – техникам на всю ночь латать!

Подошли остальные летчики. Закурили, постепенно успокоились. Теперь можно поговорить без горячки.

– Да, ты прав, могли половину группы потерять, – отвечаю Карпову. – Вчера, помнишь? Шли вдоль линии фронта километров двадцать в сплошном зенитном огне. Я тоже возмущался – зачем? Оказывается, нужно было подбодрить нашу пехоту. Как знать, может, и сегодня не без пользы была наша почти холостая атака. Видел, как их танки заюлили? Думали, мы их бомбами да эрэсами…

– А мы их – горохом из пулеметов! – уже улыбается Саша Амбарнов.

– Напугали – и то добре.

Наступила разрядка. Хорошо, когда вот так, честно и прямо, летчики оценивают свои и чужие поступки. Карпов и Амбарнов – мои друзья, их мнение для меня очень важно. Молодой летчик не всегда его выскажет, помешает субординация. И командир не всегда сможет разубедить подчиненного. Убедительнее всего – совет друга. Всей гурьбой идем на КП. Докладываю о главном – задание выполнено. Подполковник Смыков жмет руки, говорит:

– Знаю, уже звонили из штаба дивизии. Будут награды. Молодцы!

Рассказываем о командах наведенца. Смыков хмурит брови, обещает доложить, кому следует. Забегая вперед, замечу: наши претензии были учтены. Наведением авиации над полем боя стали заниматься тактически грамотные офицеры, иногда даже командир корпуса генерал В. М. Филин. Но чаще на переднем крае находился начальник штаба корпуса генерал А. И. Харебов.