"Дворянин великого князя" - читать интересную книгу автора (Святополк-Мирский Роберт)

Глава пятая «˝Господь знает имя твое!»

Никогда прежде Медведев не видел девушки, которая так хорошо владела бы луком и так уверенно держалась в седле. В своем детстве до гибели отца, пока они жили в маленькой степной крепости, он вообще не видел девушек. Позже, когда с небольшим отрядом сорванцов он рыскал по степи, охотясь за убийцами отца, было не до того, хотя девушки тогда встречались часто — то отбивали у татар пленниц, которых те везли в орду, то благодарные жители степных селений устраивали веселые празднества в честь своих защитников с вином, плясками и весельем, и ребята из его отряда развлекались как следует, а один даже женился и остался жить в таком селении, хотя Медведев уговаривал его не делать этого и был прав — через два года парень погиб и оставил жену без гроша с двумя детьми-сиротами. Этот случай сильно повлиял на Медведева, и он решил было, что мужчине, посвятившему свою жизнь воинским подвигам, не следует иметь семью, хотя, с другой стороны, образ матери, которая всегда была рядом с его отцом — воином, во всем ему помогала и воспитывала при этом двоих детей (младшая сестра Василия умерла в младенчестве от мора), остался в его памяти самым светлым воспоминанием детства, так что он не мог до конца определиться, как же все-таки правильно. Кроме того, Медведева почему-то всегда смущали как веселые, разгульные степные красотки, так и до смерти перепуганные несчастные пленницы, спасенные от татар, а с обычными, скромными и порядочными девушками ему удалось познакомиться до сих пор только дважды. Первый случай произошел прошлой зимой в Новгороде. Юная и краснощекая Любаша, дочь новгородского купца, несла в берестяных ведрах на коромысле воду из единственного незамерзшего колодца, отстояв перед этим полдня в длинной очереди. Было очень морозно и скользко, она упала, пролила воду и стала горько плакать, и тогда проходивший мимо Медведев помог ей встать, взял ведра, набрал воды из колодца без очереди (попробовал бы кто-нибудь хоть слово сказать против московита в уже захваченном городе, хотя и роптали глухо) и проводил девушку домой. Он встретился с ней еще несколько раз, но лютые февральские морозы и метели не очень способствовали свиданиям, а пригласить его в гости девушка не решилась, опасаясь гнева отца, который, будучи вдовцом, воспитывал дочь в большой строгости, хотя души в ней не чаял. Потом Медведева срочно вызвали в Москву, и он даже не успел попрощаться с этой девушкой, хотя думал о ней всю дорогу, однако, впрочем, не дольше, так как в Москве его поселили в доме знатного боярина, у которого тоже была юная дочь. И пока Медведев дожидался дальнейших приказов, не имея ни малейшего понятия, зачем сам полковой воевода боярин Щукин его сюда отправил, отношения с боярской дочерью начали потихоньку развиваться, и если бы дело двигалось в таком же темпе, то года через два-три они, быть может, и развились бы до какой-нибудь определенности, потому что московитка, в отличие от новгородки, оказалась девицей необычайно робкой, стеснительной, малоразговорчивой, постоянно краснела, смущалась и опускала глаза на свою вышивку, которой только и занималась ежедневно с утра до вечера. Через неделю перед Медведевым внезапно возник наивысший воевода московский Иван Юрьевич Патрикеев и велел немедля собираться в Кремль для возможной встречи с самим великим князем (буде он того пожелает). Дальнейшие события заставили Медведева на время забыть о девушках, пока не произошла сегодняшняя встреча.

Откуда появилась в этом лесу и кем могла быть такая необычная девушка? Медведев никогда и ни от кого не слышал о чем-либо подобном. Правда, грек Микис как-то рассказывал ему, что была в одной стране непорочная девица, по имени Иоанна, которая в мужских доспехах возглавила целое войско и победила врагов, хотя, кажется, все это для нее неважно кончилось, но, наверно, это был лишь красивый вымысел. Девушки на Руси ткут, прядут, рукодельничают, но не разъезжают по чужим лесам с саблей на бедре и боевым луком в руках! А лицо, каким прекрасным было ее лицо, когда она повернула к нему голову! Как ловко она подхватила свою шапку, оставаясь в седле, и Медведев сразу узнал этот прием татарских степных наездников, — уходя от погони, когда в спину стреляют, ты соскальзываешь под брюхо коня и, неожиданно вынырнув оттуда, повернувшись назад, посылаешь стрелу прямо в грудь ближайшему преследователю, который думает, что враг уже выбит из седла. Василий сам учился этому приему, упорно тренируясь несколько лет, а это значит, что девушку обучали верховой езде, как, впрочем, и стрельбе из лука, отменные учителя. Одним словом, девушка была необычной, загадочной, захватывающей, и Медведев дал себе обещание во что бы то ни стало разыскать ее.

Обо всем этом он размышлял, обедая на своем дворе мясом зажаренной над костром косули, но рассиживаться было некогда, потому что дел на сегодня запланировано еще много.

Медведев по обыкновению аккуратно затушил остатки костра, подвесил остаток косули на чердаке баньки (на ужин) и второй раз в этот день выехал со двора своего дома, но теперь свернул не налево, как утром, а направо, направляясь в ту сторону, откуда в полночь долетел удар колокола.

Дорога, совершенно безлюдная на всем пути, тянулась по-прежнему вдоль берега Угры сквозь однообразный сосновый лес, и спустя полтора часа неторопливой езды Медведев поднялся на довольно высокий холм, с которого открывался вид на ближайшую округу.

Внизу змеился ручей, именуемый Черным, граница имения Березки. Чуть правее он впадал в Угру, и недалеко от этого места через него был переброшен крепкий мостик, за которым дорога, продолжаясь, поднималась на противоположный холм, а там, окруженный глубоким рвом и обнесенный высоким прочным частоколом, стоял довольно большой монастырь, очень похожий на хорошо защищенную крепость; за прочной стеной частокола торчали бревенчатые крыши, и сверкала над ними золотым православный крестом-высокая и стройная маковка церкви. По ту сторону холма до самого горизонта тянулись ровные зеленеющие луга, рассеченные, уплывающей вдаль серебристой змейкой Угры. Лес в этом месте уходил далеко влево, и оттуда, с московской стороны, к монастырю тянулась дорога из Медыни. Отросток от этой дороги вел к широким воротам монастыря, а сама дорога бежала дальше к Угре, где на берегу стоял большой паром, и, продолжаясь по ту сторону реки, уже на землях Великого Литовского княжества, уходила в густой бор, ярко синеющий голубыми елями.

Где-то там находится имение Бельских, и теперь понятно, почему оно называется Синий Лог.

Медведев спустился к ручью, пересек границу своих владений и стал подниматься на противоположный холм, направляясь к воротам монастыря.

Слева по дороге, ведущей из Медыни, к монастырю приближался, опираясь на посох, какой-то монах, но был еще далеко.

Подъехав ближе, Медведев спешился.

В дубовых, крепко запертых воротах он обнаружил калитку, а в калитке небольшое окошко, рядом с которым висел засаленный шнур — Василий осторожно потянул его — где-то во дворе звякнул маленький колокол, послышались неторопливые шаги, окошко в калитке распахнулось, и в нем появилось сонное, заплывшее жиром лицо толстого рыжего монаха. Монах недружелюбным взглядом окинул Медведева с ног до головы и, сильно «окая», неприветливо спросил:

— Чего надо, родимый?

— Я ваш сосед, новый владелец Березок. У меня там покойник. Я хотел бы схоронить его, как положено по христианскому обычаю.

Монах сладко зевнул:

— Братья молятся, а я должен стоять тут на страже. Так что сейчас не могу. Но, ежели зайдешь под вечер да проводишь к усопшему, пожалуй, уважу.

Он протянул через окошко пухлую руку с короткими толстыми пальцами и сложил ее лодочкой:

— Оплата вперед — два золотых. За свершение обряда.

Медведев секунду поколебался, потом вынул золотой великого князя, пожалованный «на развод», и протянул монаху:

— У меня сейчас больше нет, но я доплачу, как только войду во владение.

Монах взял золотой, осмотрел его со всех сторон, попробовал на зуб и сунул под рясу.

— Когда будет второй, тогда и придешь, — сказал он и захлопнул окошко.

Медведев, прищурившись от яркого солнца, глянул вверх.

Очень просто: надо встать на седло, дотянуться до верха ограды, оттуда можно прыгнуть во двор, приставить этому жирному наглецу меч к горлу и…

— Спокойнее, сын мой, — прозвучал за его спиной мелодичный и странно знакомый голос. — Тот, кто гневается, теряет мудрость и совершает грех, — полагайся на Господа, и он не покинет тебя в нужде.

Медведев обернулся, и в путнике, который шел из Медыни, сразу узнал высокого монаха, что нынешней ночью беседовал на скамейке во дворе Березок со своим крестным с того берега Угры — отцом Леонтием. Старик называл его Иосифом.

«В мире нет ничего случайного…» — вдруг вспомнилось Медведеву.

— Сейчас все уладится, — мягко сказал Иосиф и подошел к калитке.

Звякнул колокол, и толстый привратник сразу же отворил окошко.

— То-то же, — брюзгливо проворчал он, — вечно все на дармовщинку норовят. Давай-ка второй золотой! — и он протянул в окошко руку, но, увидев перед собой Иосифа, остолбенел, разинув от изумления рот.

Иосиф склонился и быстро шепнул ему несколько слов, которых Медведев не расслышал.

Лицо толстяка в один миг из багрового стало серым. Сперва он застыл с открытым ртом и протянутой рукой, затем исчез.

Иосиф обернулся.

— Прости нерадивого служителя — его накажут, а твоя просьба будет исполнена безвозмездно.

Медведев кивнул головой в знак благодарности и, ожидая, что будет дальше, взглянул в окошко.

Оправляя на ходу рясу, во двор выбежал полный седобородый игумен. Сверкая на солнце лысиной и смешно подпрыгивая из-за небольшой хромоты, он бегом бросился к калитке, делая кому-то, кого не было видно, какие-то знаки руками и корча угрожающие рожи. Широко распахнув калитку и низко кланяясь, игумен, едва переводя дыхание, пролепетал:

— Прости, Бога ради, брат Иосиф… Проходи… Не ждали…

— Это хорошо, что не ждали, — зловеще сказал Иосиф и добавил, обращаясь к Медведеву: — Следуй за нами.

— Он решительно вошел и быстрым, широким шагом направился через двор; рядом, тяжело сопя и вытирая пот с лысины, семенил игумен, а за ними следовал Медведев, держа Малыша за повод.

Иосиф стремительным шагом подошел к церкви и, жестом указав Медведеву место поодаль, резко бросил игумену:

— Всех сюда!

Затем он нырнул в распахнутую дверь одного из бревенчатых строений, которые окружали церковь с трех сторон. Между церковью и воротами находилась просторная площадь, которую Медведев только что пересек.

На колокольне тревожно и неритмично загудел колокол, и все пришло в движение.

Игумен, задрав голову, носился по площади и сиплым голосом кричал что-то, напомнив Медведеву сотника Дубину, призывающего своих людей брать приступом купеческий дом; из всех строений начали выбегать сонные, растерянные монахи, бранясь и сквернословя не хуже великокняжеских ратников; совершенно неожиданно откуда-то вдруг донесся пронзительный женский визг, и из распахнутой двери стрелой вылетела полураздетая крестьянская девушка, за ней, спотыкаясь, молодой монах в одной рубахе, а следом Иосиф с длинным кнутом в руке. Ловко настигая бегущих, он молча и хладнокровно хлестал их по спинам, прогнав так до самых ворот, где девушка проскользнула в калитку, а монах, выбившись из сил, упал на землю. Ошеломленные монахи, оглушенные колокольным звоном, стали собираться толпой на площади перед церковью. Тем временем Иосиф, указав на огромные висячие замки на дверях строений и погребов, расположенных вокруг церкви, коротко приказал:

— Открыть!

Ключник бросился к нему и дрожащими руками стал отпирать по очереди все замки.

— Огня! — свирепо потребовал Иосиф и ринулся вперед. Тотчас из монастырских строений и погребов стали вылетать рулоны тканей, шубы, сапоги, кафтаны, огромные окорока и целые копченые туши. Иосиф метался между строениями, отдавая короткие приказы, и скоро перед церковью выросла высокая гора из всевозможной одежды, продовольствия и бочек. Воинственно размахивая факелом, Иосиф вернулся к толпе и подал знак, чтобы перестали бить в колокол.

Наступила зловещая тишина.

Иосиф воткнул горящий факел в гнездо у дверей церкви и, заложив руки за спину, молча и неторопливо обошел вокруг громоздившуюся перед папертью гору. Монахи, опустив головы, молчали, некоторые начали быстро креститься с преувеличенной набожностью.

Иосиф заговорил очень тихо, но постепенно голос его нарастал и креп:

— Господь надоумил меня посетить эту дальнюю обитель. С утра я брожу по вашим землям, где бедные, но истинные христиане приютили меня на ночь. И что же я слышу от них? Жалобы на притеснения и разорение, на лихоимство и прелюбодеяние! Отнимаете последний кусок хлеба у ближних ваших, растлеваете жен и дочерей их, творите зло и горе на земле, которую Господь и святая церковь дали вам, чтобы, трудясь в поте лица своего, вы могли прикрыть наготу и утолить голод, но не для того, чтобы разбой и беззаконие чинить на ней! Ведомо мне, что многие из вас не по своей воле в иночестве здесь живут: государь наш великий князь милостив — за тяжкие грехи и проступки он не наказал вас лишением жизни, но дал возможность постом и тихой молитвой искупить глубину прегрешений ваших. Так вы благодарите государя вашего за милость? Так благодарите вы Господа нашего за милосердие??

Иосиф помолчал, оглядел присмиревшую толпу и, убедившись в ее полной покорности, продолжал.

— Я приближаюсь к воротам обители вашей и что вижу? Человек просит оказать последнюю милость усопшему рабу божьему. Чем ему отвечают на эту просьбу? Требуют золота! — Его красивый, глубокий голос зазвенел в праведном гневе. — А что застаю внутри обители? Обжорство вместо святого поста! Пьянство вместо усмирения плоти!! Блуд вместо молитвы!!!

Внезапно Иосиф схватил валявшийся под ногами бочонок с порохом и с такой неожиданной для его худощавого телосложения силой швырнул его на самый верх громоздившейся перед ним кучи, что бочонок разбился вдребезги, а серые струйки пороха потекли вниз со зловещим шорохом, отчетливо слышимым в мертвой тишине.

— Кому служите? — громовым голосом крикнул Иосиф. — Богу или дьяволу?

Некоторое время он стоял, не шевелясь, потом резким движением схватил горящий факел. Толпа в ужасе отшатнулась. Иосиф швырнул факел к подножию груды. Огромный столб пламени полыхнул к небу.

Стоя перед толпой на фоне огня, Иосиф воздел руки.

— На колени, безумцы! Кайтесь, говорю вам — иначе вечно гореть будете в геенне огненной, и сатане достанутся ваши грешные души!

Монахи упали на колени и начали молиться, истово крестясь. Помолившись вместе с ними, Иосиф встал с колен и снова заговорил спокойным, строгим и властным тоном:

— Отныне, во искупление тяжких грехов ваших, будете есть черствый хлеб и пить ключевую воду. Три месяца ни один из вас не покинет этих стен, ни под каким предлогом, и никто не войдет в эту обитель. Отец Сергий, прикажи выдать из монастырской казны всем тяглым людям на вашей земле по одному, а вольным по два золотых, чтобы они могли скорее забыть обиды, нанесенные погрязшими в грехах иноками. И, наконец, каждые три часа в течение дня и ночи все как один будете на коленях молить Господа о прощении тех грехов ваших, которые еще не ведомы мне, но ведомы вам и Ему. Прежде чем я покину обитель, этот нечестивый инок — он указал на молодого монаха, все еще лежащего на земле у ворот, — получит пятьдесят плетей за осквернение святой обители, а тот, что стоял на страже у калитки, — он сурово взглянул на Медведева, — получит столько же за лихоимство и нарушение заповедей Господних.

Услышав в толпе легкий ропот, Иосиф нахмурился и закончил строгим предупреждением:

— В скором времени я снова навещу эту обитель и, если хоть одно из моих указаний не будет выполнено, предстану перед лицом митрополита московского, дабы просить его доложить великому князю о ваших тяжелых проступках. Гнев и строгость государя вам хорошо ведомы. Вы знаете, как он с вами поступит.

Иосиф сказал несколько слов игумену, тот негромко отдал какие-то распоряжения. Затем к ним привели толстого рыжего монаха, который стоял на страже у калитки. Иосиф с игуменом строго о чем-то его расспрашивали, монах отвечал, затем что-то передал Иосифу, и, продолжая рассказывать, несколько раз указал жестом на даром и на противоположную сторону Угры, а один раз в сторону Березок; Иосиф хмуро слушал его, кивая головой, потом оставил монаха с игуменом и подошел к Медведеву.

— Мне сказали, что ты живешь где-то по соседству: Медведев показал ему свою жалованную грамоту. Иосиф внимательно прочел ее и вернул.

— Государь поступает мудро, укрепляя рубежи молодыми и достойными дворянами. Тут непростые места и опасная жизнь, но для такого человека, как ты, Василий, именно здесь и сейчас открываются большие возможности добиться славы и почестей на службе государю и отечеству. Что до меня, то я с юных лет отдал себя служению Господу в монашеском чине. Ты можешь звать меня просто Иосиф, а в миру мое имя Иван Санин. Я прибыл сюда по поручению митрополита, который интересуется состоянием дел в дальних порубежных обителях Здешние иноки совершили много серьезных проступков, и Господь моей рукой покарал нерадивых грешников. Что же касается исполнения обряда, о котором ты просил, — подожди немного, пока мы с игуменом побеседуем о наших монастырских заботах, а после этого я охотно пойду с тобой и сам отслужу заупокойную службу по усопшему. — Он протянул Медведеву золотой великого князя. — Я возвращаю тебе незаконно взятую мзду и прошу простить несчастного грешника. Пусть этот золотой сослужит тебе лучшую службу и приумножится стократно, дабы ты и твои близкие не знали нужды.

Медведев принял монету, легким поклоном скрывая улыбку.

Кто-то уже произносил похожие слова.

Иосиф остановил проходившего мимо монаха.

— Позаботься, брат, чтобы вашему соседу был оказан достойный прием, пока я буду занят. — И, кивнув Медведеву, направился к игумену.

Монах предложил Василию отобедать, но он отказался, попросив взамен накормить коня.

Монах провел его по тропинке вокруг одного из строений — по ту сторону оказался целый скотный двор, — открыл один из сараев, предложил мешок овса и, сославшись на дела, ушел. Василий отсыпал полмешка овса в ясли и, отстегнув подуздок, подвел Малыша. Из соседних сараев доносились похрапывание лошадей, визг свиней, мычанье коров, и можно было не сомневаться, что убыток, нанесенный Иосифом, быстро возместится.

Напротив сараев тянулась тыльная бревенчатая стена одного из строений, окружающих церковь, с узкими длинными окнами, многие из которых были открыты. Василий впервые в жизни оказался в монастыре, он никогда не видел монашеских келий, поэтому, привстав на цыпочки, стал с интересом разглядывать сквозь узкое распахнутое окошко внутреннее убранство. Его постигло некоторое разочарование — ничего особенного — обыкновенная маленькая комнатка, жесткая, широкая лавка у стены, в углу маленький иконостас, Грубо сколоченный стол у окна — на столе большая чернильница, свитки бумаги и десяток гусиных перьев; на единственном табурете лежала подушка.

Дверь, расположенная прямо напротив окна, резко распахнулась, и Медведев невольно отшатнулся в глубину сарая. В келью вошли игумен с Иосифом. Они продолжали какой-то разговор, вернее, Иосиф говорил, а игумен внимательно слушал, время от времени вытирая вспотевшую лысину рукавом рясы.

— …Вот почему я должен был пресечь это зло в корне, — решительно закончил Иосиф.

Игумен стоял спиной и не видел Медведева, но Иосиф, стоящий лицом к окну, увидел его сразу. Он улыбнулся, кивнул Василию головой — дескать, коня кормишь — ну-ну, корми дальше — и продолжал говорить, даже громче, чем раньше, будто хотел, чтобы Василий хорошо расслышал его слова.

— Да, отец мой, распустил ты братию до невозможности… Понимаю, у тебя здесь очень трудная служба, но нельзя же допускать такие безобразия — не для того тебя сюда послали.

Отец Сергий дрожащими от волнения руками подвинул Иосифу табурет, а сам сел на лавку. Иосиф взял с табурета подушку, повертел в руках, неодобрительно покачал головой и протянул игумену. Смущенный игумен сунул подушку под лавку.

— Это еще не все, — продолжал Иосиф. — Я не хотел при всех говорить о пароме.

— А что случилось? — испуганно спросил игумен.

— Тебе известно, что иноки, которым ты поручил перевозить путников, переправляют по ночам через реку в обе стороны целые обозы грабителей, получая за это солидную мзду?

Игумен побледнел.

— Этого не может быть, — прошептал он. — Паром всегда заперт, а единственный ключ хранится у меня. Ведь это — рубеж. Редкие путники пользуются нашей дорогой — она в стороне от прямых торговых путей, и все, кто переправляется здесь, проезжают днем, а я сам всегда проверяю, кто они, куда и зачем едут, имеют ли надлежащие грамоты, затем аккуратно записываю все сведения и тут же отправляю их особым гонцом в Боровск великокняжескому наместнику, а другую копию тому человеку, которого ты…

— И правильно поступаешь, — перебил его Иосиф, — однако это все же происходит, и довольно часто. Так было, например, сегодня ночью. Стало быть, злоумышленники изготовили второй ключ, а ты слишком крепко спишь.

Иосиф строго и пристально смотрел на игумена. На глазах старика выступили слезы, игумен сполз с лавки и опустился на колени перед Иосифом:

— Я больше не могу… — горячо зашептал он, утирая слезы. — Батюшка, голубчик, заступись перед митрополитом — я уж сам просил, молил, три грамоты посылал… Пусть меня переведут куда подальше — хоть к пермякам на север — не могу я здесь больше! Это же не иноки — дьяволы в облике человеческом! Думаешь, они испугались сегодня? Только прикинулись! Ты уедешь, и завтра начнется то же самое. У нас ведь не монастырь, а темница — сам знаешь — одни тут сынки боярские да дворяне опальные, бывшие заговорщики да изменники, плаха по ним плачет, но государь пожалел-помиловал, не весть зачем. Ну какие из них служители? Они меня тут уж сколько раз чуть было насмерть не зашибли, вроде ненароком — то крыша часовни неведомо от чего рухнула как раз, когда я рядом стоял, то гадюка ядовитая откуда ни возьмись в мою келью заползла, а то в погреб глубокий лестницу кто-то ночью убрал — одним лишь промыслом и чудом Господним уцелел я… Не на кого положиться, некого призвать в помощники… Всего три старца у нас благочестивых, искренне раскаявшихся и Богу верно служащих — да что они? — слабы, немощны… Всякую ночь: боюсь — уморят бояре окаянные, уже раз отравить пробовали — Бог помиловал… Заступись, батюшка — до конца дней молиться за тебя буду!

Иосиф поднял с колен старого игумена, усадил обратно на лавку и заговорил ласково и мягко:

— Господь послал это суровое испытание не для того, чтоб ты бежал от него, а дабы окреп дух твой. Уже семь лет ты служишь Господу на этом месте, и все мы хорошо знаем, каково тебе приходится. Никто на твоем посту не сумел бы добиться большего, и митрополит не раз говорил, как высоко ценит твой христианский подвиг. Эта обитель стоит на рубеже — она нужна нашей церкви. — Вспомни, сколько богомольцев из соседних литовских земель, где нет поблизости греческих храмов, съезжаются сюда на праздники или даже в будни, просто помолиться. Нельзя оставить их в искушении принять латинскую веру. А то, что иноки здесь… — Иосиф замялся, — ну, скажем, особенные, так это, с другой стороны, даже неплохо. Вспомни, как ты радовался несколько лет назад, когда порубежная война была в разгаре и верховские князья, ссорясь между особой и переходя на службу то к Литве, то к Московии, что ни день нападали на эти земли — как хороши оказались для этого случая твои иноки!

— Как же, как же! — горько оживился игумен. — Этому их не учить, к дракам они с малолетства привыкли. И надо сказать, с тех пор, как отбили мы четыре нападения, никто нас больше не трогал. Я так, радуясь, молитвы творю, чтобы и дальше мир да покой был, а они все сожалеют, что больше это не повторяется. Правду сказать, раньше, когда воевать чаще приходилось и в опасности; жили, так вроде и пили меньше, и молились больше, а сейчас разжирели, распустились, ни молитвой, ни делом не заставишь заняться…

— Вот видишь… А были б они смиренными иноками — что осталось бы от Преображенской обители? Конечно, надо стремиться, чтобы теперь, в сравнительно мирное время, иноки больше отдавались, служению Господу, но не все сразу делается! Терпение, отец Сергий, терпение — через него все великие чудеса творятся… Сейчас, я думаю, тебе надо переменить свое отношение к ним — подумай об этом на досуге. Напуганные моей угрозой, они на несколько месяцев притихнут. Заметь — твоих иноков пугает только одно: если государь узнает о ком-то из них что-либо, предосудительное, немедля бросит в темницу, а некоторых, пожалуй, и плаха не минет. Этим рычагом и действуй, сочетая его с поощрением за добрые дела. Обещаю тебе свою помощь и поддержку, а ты по-прежнему сообщай обо всем, что здесь случается, известным тебе путем. Я доложу митрополиту, что служишь ты исправно, и буду просить о переводе тебя в тихое и спокойное место, как только подыщу достойную замену.

— Благослови тебя Бог, — воскликнул игумен, припадая к руке Иосифа, — и да продлит Он дни твои, и да поможет во всех делах твоих во славу нашей церкви!.

Оба, встав на колени, перед иконостасом сотворили короткую молитву, затем Иосиф поднялся:

— Мне пора в обратный путь, а перед тем я обещал помочь вашему новому соседу, который меня ждет. — Он взглянул через окно на Медведева, который отвязывал Малыша и, казалось, был полностью поглощен своими заботами. Иосиф улыбнулся кончиком рта и направился к выходу в сопровождении игумена. — Советую тебе познакомиться с ним поближе. Я видел его жалованную грамоту и думаю…

С этими словами он вышел, пропустив вперед игумена и плотно затворив дверь.

Мог бы и здесь сказать что это он такое думает…

Медведев вскочил в седло и выехал на площадь перед церковью в тот момент, когда Иосиф с игуменом выходили из дверей.

Остатки огромного костра догорали перед папертью, угрюмые монахи делали вид, что усердно трудятся, убирая замусоренный двор, игумен отдал какой-то приказ — притащили большую колоду и несколько крепких кнутов, двое провинившихся разделись до пояса; дождавшись, когда первый из них лег на колоду, Иосиф попрощался с отцом Сергием и подошел к Медведеву.

— Я готов. Можем идти.

Они направились к воротам. Позади раздался первый удар и приглушенный крик. Медведев обернулся.

— Ничего страшного, — сказал Иосиф, проходя в калитку. — Это еще малое наказание за их проступки. — Потом вздохнул и добавил — Тем более что один только делает вид, что сильно бьет, а другой — что сильно страдает. Я их хорошо знаю. Брат брата не обидит.

Через час они были в Березках.

Картымазов выполнил просьбу соседа — посреди двора стоял грубо сколоченный гроб, от которого пахло душистой сосновой смолой, а в нем кирка и лопата.

Иосиф огляделся с видом человека, который никогда здесь не был, и удивленно спросил:

— Неужели это и есть твое имение? Оно выглядит заброшенным, и кажется, нога человека давно не ступала здесь…

Очень естественно и убедительно.

— Ступала. И не раз! — невозмутимо ответил Медведев. — Похоже, тут всякую ночь проезжает сотня людей. Вчера, например, мне оставили никому не известного покойника. Имение было сожжено в прошлом году, а все обитатели убиты. Теперь великий князь пожаловал его мне, Я только что приехал и еще не успел ничего привести в порядок.

— А-а-а… Понимаю. — Иосиф пристально глядел на Медведева, но говорил спокойно и ласково. — Мне кажется, я тебя уже встречал где-то… Ты, случайно, не провел прошлую ночь в Медыни?

Ничего не выйдет.

— Нет, — спокойно ответил Медведев, — я провел эту ночь здесь.

Иосиф сочувственно вздохнул:

— Должно быть, тут опасно ночевать, не выставив надежную охрану…

И это не пройдет. Медведев пожал плечами.

— Возможно. Но я с детства привык к опасности. В доме лежал покойник, поэтому я спал с конем в старой баньке, а поскольку приехал один, никто меня не охранял. Со мной ничего не случилось, и я прекрасно выспался.

Василии спешился.

Иосиф сделал последнюю попытку:

— Должно быть, ты не только мужественный, но и честный человек, ибо только люди с чистой совестью всегда спят спокойно.

— Обычно я засыпаю сразу и сплю очень крепко.

Медведев улыбнулся и повел Малыша «на конюшню» — в бывшую баньку.

Иосиф, задумчиво склонив голову, остался стоять у гроба. Вернувшись, Василий взял лопату и направился к березовой роще. Иосиф прихватил кирку и пошел следом. Между рощей и домом стояла одинокая молоденькая березка.

— Здесь, — сказал Медведев и воткнул лопату в землю.

— Если усопший не был тебе родным, почему ты намерен схоронить его так близко от дома? — осторожно спросил Иосиф.

— Не знаю, — пожал плечами Медведев, — но мне почему-то кажется, что между ним и этим домом есть какая-то связь…

Они молча вырыли глубокую могилу, молча отправились за гробом и отнесли его в дом.

Увидев изуродованное тело, Иосиф лишь перекрестился, но ни один мускул не дрогнул на его лице, и Василий понял, что монах на своем веку повидал многое.

Иосиф снял свой простой монашеский крест и приготовился к молитве, но Медведев жестом остановил его, тоже перекрестился и, обращаясь к покойнику, тихо заговорил:

— Я не знаю, кто ты и как тебя звали. Я не знаю, хорошо ли ты прожил свою жизнь и достойно ли встретил смерть. Я не знаю, есть ли у тебя родные и будет ли кто-нибудь вспоминать о тебе. Но я знаю, что ты не умер светлой, покойной смертью в своем доме, окруженный любящими и близкими, не пал смертью воина на поле брани, и не злая болезнь сразила тебя во время странствия. Подлым и коварным ударом убили тебя неведомые злодеи без чести и совести. Стоя над твоим безжизненным телом и веруя, что душа твоя, еще не отлетевшая к всемогущему Господу, слышит меня, я, даю тебе клятву отыскать твоих убийц и покарать их ради торжества порядка и справедливости.

Медведев отступят на шаг, и тогда Иосиф торжественно и печально начал читать заупокойную молитву.

Красное солнце садилось за рощей, длинные тени стройных берез прочертили землю бесконечными рядами темных полос, и в густой вечерней тишине чистый голос Иосифа звучал таинственной, грустной музыкой, величественной и непостижимой, как сама смерть; лицо Иосифа, строгое и красивое, похожее в эту минуту на лица святых мучеников с икон, сияло возвышенной одухотворенностью — казалось, на нем лежала печать глубокой скорби об ушедшем человеке, и в то же время скорбь эта была светлой и успокоительной, будто он, Иосиф, видел или знал нечто такое, что никому из живущих недоступно и что наполняло душу трепетом и волнением.

Медведев не мог отвести взгляда от лица монаха, очарованный странной и необычной силой, которая исходила от этого человека.

Закончив молитву, Иосиф сказал:

— Упокойся в мире и не тревожься, если неведомы нам добрые деяния твои, ибо они хорошо известны Всемогущему, который видит с небес каждый наш шаг. И даже если навсегда останется тайной для нас, кем ты был, спи спокойно — Господь знает имя твое!

Когда могила была засыпана теплой и влажной весенней землей, Медведев срезал тонкую березку и, соорудив простой крест, укрепил его на могильном холмике.

Они медленно пересекли двор и остановились у ворот.

— Мне по душе сказанные тобой слова, — сказал Иосиф. — Я уверен, что Господь благословит твои начинания. Для того чтобы укрепить и защитить землю, понадобятся люди, и ты, верно, вскоре поселишь их здесь. Построишь дома…

К чему это он клонит?

— … Ну и, конечно, рано или поздно ты поставишь для себя и своих людей церковь. Когда это случится, дай мне знать — я пришлю тебе хорошего служителя. Он не будет похож на тех, кого ты сегодня видел — поверь, наша церковь имеет более достойных слуг. И хотя добрый священнослужитель в наше время редкость — я постараюсь подобрать человека, который во всех делах будет тебе помощником и советчиком.

Ясно. Он хочет поспать сюда попа, который, подобно игумену, будет доносить обо всем, что здесь происходит. Зачем ему это нужно? Впрочем, если он так решил, то все равна это сделает, и тогда я даже не буду знать, кто шлет ему весточки. Так уж пусть лучше будет хороший поп, который всегда на виду.

— Я с поклоном принимаю твое предложение и благодарю за все, что ты сделал для меня сего дня. Как только дойдет до закладки церкви, я немедля дам знать. Вот только опасаюсь, что на первых порах здесь будет горячо и, возможно, прольется немало крови…

— Я знаю, какой человек здесь нужен. Ты будешь доволен им. А теперь прощай, и благослови тебя Бог. — Иосиф осенил Медведева крестным знамением и шагнул на дорогу.

Он быстро зашагал в сторону монастыря, а Василий вернулся в свой дом.

Обгоревшая черная скамья мрачным напоминанием стояла посреди бывшей горницы.

Где-то на дороге со стороны Картымазовки послышался быстро нарастающий топот копыт.

Ну, вот и начинается ночная жизнь. Пока это какой-то одинокий всадник. Может, от Картымазова?

Выйдя на полуразрушенное крыльцо, Медведев остановился в дверном проеме.

Начал моросить мелкий дождь, и быстро темнело.

Силуэт всадника черным пятном скользил на фоне леса. Напротив ворот всадник на всем скаку развернулся, выхватывая лук.

Медведев отшатнулся вовремя.

Короткий свист и глухой удар — тяжелая стрела вонзилась в дверной косяк, за которым стоял Василий, а всадник помчался обратно.

Чего-то похожего следовало ожидать. Послание с предупреждением. Это хорошо. Значит, боятся, — иначе напали бы без всяких предупреждений. Он вышел и осмотрел стрелу. Возле самого наконечника была намотана ленточка бересты.

Медведев осторожно снял ее, не торопясь отправился в баньку, зажег там лучину и с трудом разобрал нацарапанные на бересте каракули. Затем рассмеялся и сказал Малышу:

— Нам предлагают завтра на рассвете навсегда покинуть эти места. Это значит, что до утра ничего особенного не случится. Ну, что ж, постараемся выспаться как следует — завтра у нас будет очень веселый день!