"Серп и молот против самурайского меча" - читать интересную книгу автора (К.Е.Черевко)

3. ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПАКТА О НЕЙТРАЛИТЕТЕ МЕЖДУ СССР И ЯПОНИЕЙ В 1941 Г.

24 марта в беседе с Молотовым японский министр сообщил, что едет в Берлин и Рим для установления личных контактов с руководителями держав оси в связи с заключением тройственного пакта, так как обмен мнениями по этому вопросу осуществлялся только по телеграфу. Однако это не исключает того, что он как ближайший помощник в прошлом графа С. Гото, инициатора восстановления отношений с СССР в 1925 г., стремится к развитию хороших отношений с Москвой.

Во время встречи со Сталиным Мацуока подтвердил свое намерение улучшить отношения с Москвой. На это Сталин ответил: «Какова бы ни была идеология в Японии или даже в СССР, это не может помешать практическому сближению двух государств, если имеется желание обеих сторон… Что же касается англосаксов, то русские никогда не были их друзьями и теперь, пожалуй, не очень хотят с ними дружить». В заключение он поддержал стремление государств оси к контролю над капиталистами[220].

Японский министр напомнил, что в 1932 г. он поддержал инициативу Москвы о заключении пакта о ненападении. И хотя японское правительство не откликнулось тогда на это предложение, он продолжал индивидуальную работу в пользу заключения такого пакта. После его назначения в 1940 г. главой японского внешнеполитического ведомства претворение в жизнь этой идеи стало рассматриваться им как насущная необходимость, помимо разрешения таких вопросов, как заключение торгового договора и подписание новой конвенции о рыболовстве, переговоры о которых продвигались довольно успешно.

Затронув вопрос о японских нефтяных и угольных концессиях на Северном Сахалине, Мацуока напомнил, что они в 1925 г. были предоставлены (до 1995 г.) в качестве компенсации за ущерб, нанесенный Японии в связи с инцидентом в Николаеве в годы Гражданской войны, где было убито немало японцев.

В ответ на предложение Молотова о ликвидации концессий японский министр поставил вопрос о продаже Северного Сахалина, сославшись на то, что японцы пришли на этот остров еще в XVI в., а русские «отняли» его у Японии сравнительно недавно, в начале периода Мэйдзи (1875 г.). Вместе с тем Мацуока высказался за ускорение решения вопроса о границе между СССР и Маньчжоу-го.

Далее он подчеркнул, что Япония, заключив союз с Германией, не собирается ссориться с СССР и будет стремиться к тому, чтобы такие же отношения сохранялись между Советским Союзом и Германией. Однако если СССР будет сотрудничать с США против Японии как против общего врага, то последняя вынуждена будет, напав на СССР, разделаться со своими противниками по отдельности.

В ответ Молотов сказал, что с 1932 г., когда Япония отвергла советское предложение о пакте о ненападении, положение в мире существенно изменилось – теперь у СССР есть такой договор с Германией, а у Японии есть пакт о союзе с последней. Пакт СССР с Германией оказался возможным, так как она, по мнению Молотова, правильно поняла интересы Советского Союза, который в свою очередь осознал, интересы Германии.

Давая понять, что Японии и СССР целесообразно было воспользоваться этим примером, Молотов заявил: «Что касается пакта о ненападении между СССР и Японией, то советская сторона к этому вопросу также относится серьезно, исходя при этом из тех установок, из которых она исходила при заключении договора с Германией».

Указанное обстоятельство, с нашей точки зрения, имеет принципиальное значение для оценки разных толкований советско-японского пакта о нейтралитете, о которых будет идти речь ниже.

Касаясь вопроса признания Советским Союзом в 1925 г. Портсмутского мирного договора между Россией и Японией, Молотов сказал: «Нельзя оставлять без изменений то, что было установлено во взаимоотношениях между нашими странами после поражения России в 1905 г. Понятно, что в СССР смотрят на Портсмутский договор примерно с таким же чувством, как в Германии относятся к Версальскому договору. Так что Портсмутский договор – плохая база развития и улучшения отношений. Тем более, что Япония нарушала этот договор в отношении Маньчжурии».

Как неуместное расценил советский руководитель и напоминание о николаевских событиях, сославшись на то, что они произошли на последнем этапе японской интервенции в Приамурье и Приморье, в период очень плохих отношений между двумя странами.

По вопросу об интересах СССР и Японии в районе Сахалина и Курильских островов Молотов заявил, что предложение о продаже Северного Сахалина «он рассматривает как шутку». «У нас никто не понял бы сейчас продажу Северного Сахалина, поскольку помнят, что только в результате поражения в 1905 г. Россия была вынуждена отдать южную половину Сахалина, – продолжал Молотов. – Нашему общественному мнению было бы более понятно, если бы в исправление Портсмутского договора, заключенного после поражения, был поставлен вопрос о покупке южной части Сахалина, причем вопрос о цене мог бы быть разрешен по соглашению. Теперь более правильно было бы поставить вопрос о покупке у Японии не только южной части Сахалина, но и некоторой группы Северных Курильских островов (курсив наш. – К. Ч.)».

Таким образом, очевидно, что нарастание угрозы со стороны Германии вынудило СССР говорить уже не о безвозмездном возвращении Южного Сахалина и Курил, а только о покупке части этих территорий.

Молотов выразил надежду, что японское правительство, стремясь к заключению пакта о ненападении, на базе учета взаимных интересов, как это сделала Германия в 1939 г., благожелательно подойдет к вопросу о покупке СССР Северных Курильских островов и южной части Сахалина.

По поводу отношений с США Молотов заверил, что у советского правительства «нет намерения заключать соглашение для нападения на Японию».

В конце беседы глава советского правительства предложил ограничиться заключением советско-японского пакта о нейтралитете с тем, чтобы «вопросы, требующие длительного обсуждения, не нужно было бы затрагивать». При этом Молотов добавил, что «во время его встреч в Берлине с Гитлером и Риббентропом, и в частности в последней беседе с Риббентропом, ему вполне конкретно было заявлено, что в вопросе о концессиях на Северном Сахалине Япония пойдет навстречу советской стороне» по рекомендации своего основного союзника по тройственному пакту.

26 марта Мацуока прибыл в Берлин и со следующего дня начал переговоры с Риббентропом и Гитлером.

Не раскрывая способов реализации плана «Барбаросса» – плана войны против СССР, Риббентроп выразил заинтересованность в том, чтобы Япония как союзник Германии не вмешивалась в эту возможную войну (в соответствии со ст. 5 тройственного пакта), поскольку Германия рассчитывала самостоятельно распорядиться судьбой всех территорий СССР после его молниеносного разгрома без участия Японии. В то же время последняя должна была оказать помощь Германии, нанеся удар по Сингапуру – главной военной базе Великобритании на Дальнем Востоке.

Но японский министр, ограничившись личным обещанием, дал понять, что не собирается оставаться статистом в случае раздела территории СССР после его поражения. Мацуока не скрывал своего намерения заключить с СССР пакт о нейтралитете, который бы служил гарантией безопасности тыла Японии во время ее экспансии на Юг, направленной против интересов Англии и особенно США в этом районе.

С этой точки зрения представляет интерес мнение бывшего начальника информационного отдела военного министерства Японии, генерал-лейтенанта X. Хаты, который, находясь в советском плену, в своих показаниях отметил: «Что касается советско-японского пакта о нейтралитете, то этот шаг был направлен на упрочение японской позиции в отношении США»[221].

В беседе с Риббентропом, состоявшейся 29 марта, Мацуока высказал намерение еще раз предложить СССР присоединиться к тройственному пакту. Риббентроп ответил, что «в настоящее время в связи с изменением обстановки вопрос об этом уже не стоит», и посоветовал Мацуока во время бесед с советскими руководителями в Москве не затрагивать и вообще не вступать с ними в обсуждение каких-либо связанных с этим пактом вопросов[222].

Существует мнение, что в соответствии с инструкцией своего правительства, допускавшей заключение пакта о нейтралитете вместо пакта о ненападении с СССР, Мацуока провел переговоры о его подписании, будучи в Москве 24 марта проездом по пути в Германию и на обратном пути, начиная с 7 апреля[223]. На самом деле эта точка зрения не подтверждается изложенной выше записью этих переговоров, из которой следует, что вопрос об этом затрагивала только советская сторона.

Тем не менее Мацуока, имея широкие полномочия, был настроен заключить пакт о ненападении или нейтралитете, вопреки предупреждению Риббентропа, с целью сохранения свободы рук как в отношении Берлина, так и Москвы. В пользу этого свидетельствует следующая телеграмма министра иностранных дел Германии немецкому послу в Токио от 5 июля 1941 г.:

«Касаясь вопроса об отношениях Японии к Советской России, я хотел бы в целях Вашей личной ориентировки правильно осветить сообщение о нашем с ним разговоре на тему о японско-русском договоре о ненападении или нейтралитете.

Согласно Вашей телеграмме № 685 от 6 мая 1941 г., Мацуока сообщил Вам тогда, что после своего отъезда из Берлина он не рассчитывал на возможность заключения японо-русского пакта о нейтралитете. То же выражал он и в разговоре со мной, и только думал воспользоваться случаем, если русские выразят к тому готовность. Сделанным Вам тогда сообщением Мацуока, по-видимому, хотел сказать, что я после берлинских переговоров должен был бы считаться с возможностью заключения пакта. Такое же заявление сделал Мацуока и графу Шуленбургу в Москве после того, как уже было достигнуто соглашение по поводу заключения пакта и как раз до формального его подписания. При этом г-н Мацуока так представил разговор со мной, будто он сказал мне, что не сможет избежать в Москве обсуждения давно назревшего вопроса о японо-советском пакте о нейтралитете или ненападении, что он, конечно, против всякой поспешности, но что ему придется что-то предпринять, если русские пойдут навстречу японским желаниям. Я будто бы согласился с его мыслью.

То, что Мацуока изложил Вам, а также графу Шуленбургу, не отвечает действительности. Тема японо-советского пакта о ненападении и нейтралитете была поднята в разговоре между Мацуока и мною 26 марта 1941 г. и, согласно записи, сделанной послом Шмидтом тотчас же после нашего разговора, тема эта развивалась таким образом.

В связи с замечанием о заключении давно уже обсуждаемого русско-японского торгового договора, Мацуока прямо поставил мне вопрос, не должен ли он на обратном пути задержаться в Москве, чтобы обсудить с русскими пакт о ненападении или о нейтралитете. Он при этом подчеркнул, что японский народ не допустит непосредственного присоединения России к пакту трех держав, что последнее вызвало бы во всей Японии общий крик негодования. Я ответил Мацуока, что о принятии России в члены пакта и думать нечего, и посоветовал ему по возможности не поднимать в Москве вопроса о заключении упомянутого пакта о ненападении или нейтралитете, так как это не уместилось бы в рамки современного положения»[224].

Окончательное решение о заключении пакта удалось принять только в результате беседы между Сталиным и Мацуока 12 апреля 1941 г., когда последний готов был уехать из Москвы без подписания пакта. Министр иностранных дел Японии был приглашен в Кремль во время вечернего просмотра в Художественном театре спектакля А.П. Чехова «Три сестры».

В начале беседы Мацуока высказал мнение, что «если что-либо произойдет между СССР и Германией, то он предпочтет посредничать между СССР и Германией». Поскольку «Япония и СССР являются пограничными государствами, он хотел бы улучшения отношений между Японией и СССР».

В ответ на реплику Сталина о том, не помешает ли этому тройственный пакт, собеседник ответил отрицательно, подчеркнув, что в этом смысле он высказался и в беседе с Риббентропом.

Развивая эту мысль, Мацуока пояснил, что коренные вопросы отношений между Японией и СССР нужно разрешить под углом зрения «больших проблем, имея в виду Азию, весь мир, не ограничиваясь и не увлекаясь мелочами», такими, как, например, вопрос о Сахалине, для того чтобы «избавиться от англосаксов» в Азии, в частности в Индии, Иране и в Китае.

На это Сталин ответил: «СССР считает сотрудничество с Японией, Германией и Италией большим вопросом. Об этом тов. Молотов уведомил Гитлера и Риббентропа, когда он был в Берлине и когда стоял вопрос о том, чтобы пакт трех сделать пактом четырех». Но Гитлер, по словам Сталина, заявил, что пока он не нуждается в военной помощи других государств. Исходя из этого, Сталин сообщил своему японскому собеседнику, что «вопрос о пакте четырех и сотрудничестве с СССР может встать, но только в том случае, если дела Германии и Японии (очевидно в борьбе с англосаксами. – К. Ч.) пойдут плохо», и поэтому советское правительство ограничивается теперь в отношениях с Японией пактом о нейтралитете, но рассматривает его «как первый шаг и серьезный шаг к будущему сотрудничеству по большим вопросам».

Далее собеседники договорились о том, чтобы вопрос о территориальной целостности МНР и Маньчжоу-го зафиксировать в отдельной декларации, прилагаемой к пакту, а вопрос о ликвидации японских концессий на Северном Сахалине изложить в обменных письмах одновременно с подписанием пакта. Сталин предложил указать в письмах, что концессии будут ликвидированы в течение «двух-трех месяцев», но затем согласился на формулировку Мацуоки – «в течение нескольких месяцев».

Подчеркнув важность этого вопроса, Сталин подошел к карте и, указав на Приморье, сказал, что «Япония держит в руках все выходы советского Приморья в океан – пролив Курильский у южного мыса Камчатки, пролив Лаперуза к югу от Сахалина, пролив Цусимский у Кореи». Поэтому продажа Японии Северного Сахалина вообще означала бы удушение Советского Союза. «Какая же это дружба?» – резонно спросил советский руководитель и в конечном счете добился уступки со стороны Мацуоки, пообещав в качестве компенсации рассмотреть позднее вопрос о поставке в Японию 100 тыс. т нефти[225].

13 апреля в Москве был подписан пакт о нейтралитете с приложенным коммюнике и состоялся обмен упомянутыми письмами.

В ст. 1 пакта содержалось обязательство сторон, исходя из стремления к миру и дружбе между СССР и Японией, поддерживать мирные и дружественные отношения между собой и взаимно уважать территориальную целостность и неприкосновенность территорий другой договаривающейся стороны.

Ст. 2 предусматривала, что в случае, если одна из договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих государств, другая договаривающаяся сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта.

Ст. 3 устанавливала срок действия пакта в течение пяти лет, причем каждая договаривающаяся сторона могла за один год до истечения этого срока заявить о намерении денонсировать настоящий пакт после прекращения пятилетнего срока его действия. В противном случае срок действия пакта автоматически продлевался на следующие пять лет[226].

В декларации, которую подписали Молотов, Мацуока и Татэкава, содержалось заявление, что, исходя из духа пакта о нейтралитете с целью обеспечить мир и дружественные отношения между СССР и Японией, стороны обязуются уважать территориальную целостность и неприкосновенность МНР и Маньчжоу-го.

Мацуока и Молотов обменялись строго конфиденциальными письмами. В письме Мацуоки, получение которого в ответном письме подтверждал Молотов, содержались обязательства в ближайшее время заключить торговое соглашение и рыболовное соглашение, в течение нескольких месяцев ликвидировать японские концессии на Северном Сахалине[227] и как можно скорее учредить смешанную комиссию из представителей СССР, Японии, МНР и Маньчжоу-го для урегулирования пограничных вопросов и рассмотрения пограничных споров и инцидентов.

Пакт о нейтралитете с одобрением был встречен как в советской, так и в японской печати. Однако в Берлине подписание пакта вызвало неудовольствие, так как в Германии были удивлены тем, что Мацуока не внял намекам Гитлера и Риббентропа на возможность войны между Германией и СССР[228]. В связи с этим Риббентроп даже заявил протест послу Японии в Германии Осиме.

До недавнего времени отечественные исследователи считали, что этот пакт был заключен на случай, если СССР и Япония подвергнутся нападению других государств, а поскольку Япония сама совершила нападение на них и, следовательно, оказалась не «объектом военных действий», а ее субъектом, этот договор не имеет отношения к советско-японской войне 1945 г.[229].

Однако публикация документов и материалов по советско-германским отношениям показала, что содержащееся и в советско-германском, и в советско-японском пактах обязательство не нападать на своего партнера в случае, если он станет «объектом военных действий», относится к любой войне, независимо от того, кто ее развязал[230].

Несмотря на то что главной целью заключения пакта о нейтралитете с СССР являлось обеспечение безопасности тыла Японии, которое давало ей возможность проводить агрессивную политику в отношении стран Азии и США, в советской историографии традиционно делался чрезмерный акцент на намерение Токио, заключив этот договор, закамуфлировать форсированную подготовку к нападению на СССР сразу же после начала германской агрессии. Кроме того, утверждалось, что еще до заключения пакта о нейтралитете немецкие руководители на переговорах в Берлине сообщили Мацуоке о возможности нападения Германии на СССР в самое ближайшее время.

В советской историографии излагается также точка зрения военных кругов Японии, в особенности руководства Квантунской армии, о роли пакта о нейтралитете как средства «выиграть время для принятия самостоятельного решения о начале войны против Советов»[231]. Утверждая, что это мнение отражало единую позицию всех кругов Японии, исследователи в то же время приводят три разные концепции действий японских властей в случае начала войны между СССР и Германией: 1) после нападения Германии на СССР немедленно начать против него военные операции; 2) обрушиться на СССР после предварительной успешной экспансии в южном направлении; 3) принять окончательное решение о начале широкой экспансии против СССР или на юге в зависимости от успехов или неудач Германии в войне с Советским Союзом[232].

Так, исследователь советско-японских отношений А.А. Кошкин (Аркадьев) указал на следующую причину, побудившую правящие круги Японии подписать пакт о нейтралитете: «Стремясь обеспечить империи максимально возможную свободу действий и создать предпосылки для внезапного японского нападения на СССР, японское военно-политическое руководство сочло целесообразным в создавшейся обстановке пойти на заключение японо-советского пакта о нейтралитете»[233]. Кроме того, АА. Кошкин полагал, что обязательства Японии по тройственному пакту могли бы служить основанием для того, чтобы она совершила нападение на СССР[234].

«Идя на заключение пакта о нейтралитете с Советским Союзом, – писал он, – японское руководство стремилось использовать его с одной стороны, как прикрытие подготовки к нападению на СССР, а с другой – как средство, обеспечивающее Японии свободу в выборе сроков антисоветской агрессии»[235].

Развивая эту мысль, А.Н. Николаев поддерживает выраженное в приговоре мнение Токийского трибунала, что заключение пакта о нейтралитете с СССР ставило и правительство Японии в «двусмысленное положение, поскольку оно в то время имело обязательства в отношении Германии по Антикоминтерновскому пакту и пакту трех держав»[236].

На самом же деле текст дополнительного протокола к Антикоминтерновскому пакту (ст. 1), не говоря уже о его основном тексте, а также тройственный пакт (ст. 3 с учетом ст. 5), как уже отмечалось, не содержат никаких обязательств Японии непременно нападать на СССР по требованию Берлина или Рима, тем более что в этих договорах вопрос о мерах в отношении СССР ставится лишь в случае, если он совершит неспровоцированное нападение, а не сам окажется объектом нападения.

Бьет мимо цели и обвинение Японии в проведении одновременно с переговорами о пакте с СССР переговоров о продлении на пять лет Антикоминтерновского пакта. (Он был продлен позднее до 26 ноября 1946 г.).

По нашему мнению, заслуживает внимания точка зрения, в соответствии с которой «Антикоминтерновский пакт Германии, Италии и Японии был однозначно направлен не только и не столько против СССР как государства, сколько против определенной сферы (точнее направления. – К. Ч.) его внешнеполитической экспансии, которая велась руками Коминтерна… Позднее Сталин провел репрессивную «чистку» интернационалистов в этой организации (по терминологии – «атлантистов») и тем самым расчистил путь для улучшения отношений СССР с Германией и Японией, что соответствовало планам «европейцев» в этих странах, выступавших за союз европейских государств против таких «атлантических» держав, как Великобритания и США»[237].

Однако переговоры о продлении Антикоминтерновского пакта велись в 1940—1941 гг. параллельно с переговорами о советско-японском пакте о нейтралитете не потому, что тройственный пакт отменял Антикоминтерновский пакт формально, как считает В. Молодяков[238], а потому, что это было сделано фактически: во-первых, в результате чистки Сталиным интернационального ядра Коминтерна и превращения этой организации, формально просуществовавшей до 1943 г., в придаток международного отдела ЦК КПСС; во-вторых, в результате кардинальной переориентации его участников. СССР в свою очередь тоже отказался от использования Коминтерна как средства своей внешнеполитической экспансии против держав оси.

И поскольку Коминтерн в период непосредственно после заключения тройственного пакта существовал только формально, переговоры о продлении Антикоминтерновского пакта также носили формальный характер. В пользу этого свидетельствует тот факт, что дополнительные участники оси – сателлиты присоединялись сначала к тройственному пакту и лишь затем к Антикоминтерновскому.

Что же касается доказательства вероломства Мацуока именно в период подготовки к заключению пакта о нейтралитете с СССР (с лета 1940 г.), а также его осведомленности о сроках нападения Германии на СССР, то для прояснения этих вопросов следует обратиться к другим документам.

Наиболее убедительным аргументов в пользу того, что Мацуока еще в период подготовки к заключению пакта о нейтралитете с СССР готов был пойти на его нарушение, служит заявление министра иностранных дел Японии, сделанное им в ходе беседы с Риббентропом весной 1941 г. в Берлине. Мацуока прямо заявил, что в случае начала войны Германии с СССР советско-японский пакт о нейтралитете «сразу потеряет силу»[239].

Более того, 6 мая[240], уже после подписания пакта, Мацуока, беседуя с послом Германии Э. Оттом, высказался на эту тему еще определеннее: «Никакой японский премьер-министр или министр иностранных дел не сумеет заставить Японию остаться нейтральной, если между Германией и СССР возникнет конфликт. В этом случае Япония принуждена будет, естественно, напасть на Россию на стороне Германии. Тут не поможет никакой пакт о нейтралитете»[241].

Достоверные сведения о сроках нападения Германии на СССР Мацуока стал получать только через несколько дней после возвращения в Токио, когда пакт с СССР был уже подписан[242]. Так, первое сообщение – шифрованная телеграмма посла Японии в Германии, пришедшее в Токио через три дня после заключения пакта, гласило: «В этом году Германия начнет войну против СССР». Такая же информация стала поступать в Токио вскоре от военных атташе Японии в других государствах[243].

До мая 1941 г. министр иностранных дел Мацуока даже после получения от посла Японии в Германии Осима информации о скором нападении ее на СССР не исключал возможности, что это сообщение Берлина для Японии ставит своей целью замаскировать подготовку нового массированного наступления германских войск на Англию[244].

Но в конце мая – начале июня Мацуока все-таки стал уговаривать императора Японии аннулировать советско-японский пакт о нейтралитете, чтобы затем, после развязывания войны Германией против Советского Союза, оккупировать Сибирь до Иркутска.

Тем не менее даже в начале июня Мацуока полагал, что вероятность германской агрессии против СССР составляет 40% против 60% возможности урегулирования конфликта[245].

Это мнение разделяли и генеральный штаб Японии и военный министр Тодзио[246].

«Собственно говоря, я заключил пакт о нейтралитете, – заявил Мацуока на 32-м координационном совещании правительства и ставки 25 июня 1941 г., —так как считал, что Германия и СССР не начнут войну. Если бы я знал, что они вступят в войну, я бы предпочел занять в отношении Германии более дружественную позицию и не заключил бы пакт о нейтралитете»[247].

Правда, это заявление, на наш взгляд, нельзя принимать на веру, так как о том, что надвигается война Германии против СССР, японскому министру иностранных дел дали достаточно ясно понять в начале 1941 г. из Вашингтона, чтобы избежать союза Токио и Москвы, и во время его бесед в Берлине весной 1941 г. И хотя он действительно не знал о начале войны в самое ближайшее время, скорее всего боязнью того, что в случае начала этой войны обезопасить Японию пактом с СССР будет уже трудно, и объясняется торопливость Мацуоки в этом вопросе[248].

В пользу точки зрения, что конкретные сроки нападения ему не сообщили специально, свидетельствует директива канцелярии Гитлера от 5 марта 1941 г.: во время предстоявших переговоров с Японией, т. е. с Мацуокой в Берлине, никоим образом не дать ему понять о существовании принятого 18 декабря 1940 г. плана «Барбаросса», по которому подготовка к войне с Советским Союзом должна была завершиться к 15 мая[249].

Вот почему весной 1941 г. Токио, несмотря на тревожные сообщения из Берлина, не форсировал мероприятий по подготовке к нападению на СССР. Это видно из того, что с 1939 г. до середины 1941 г. личный состав Квантунской армии увеличился всего на несколько десятков тысяч человек – с 270 тыс. до 300—350 тыс. человек[250], что составило не более половины численности советских войск на Дальнем Востоке[251].

Таково было действительное соотношение вооруженных сил двух стран с точки зрения угрозы безопасности СССР и реальной роли в сохранении этой безопасности пакта о нейтралитете вопреки традиционному мнению на этот счет советской историографии.