"Мама, я жулика люблю!" - читать интересную книгу автора (Медведева Наталия)

9

— Ну так что, ты со своим Сашенькой будешь? Может, снизойдешь до нас, а?

— Во-первых, я не знаю, кто это «вы», Олечка. Он обещал сегодня приехать. И потом, все равно это вечером.

«Это» — это «Алые паруса». Проводы белых ночей. Праздник выпускников. Должно это молодежное гуляние нести в себе что-то очень романтичное. Что мечта, мол, вот-вот станет былью: «Мы гоняли вчера голубей, завтра спутники пустим в полет…» И выглядеть должно все очень красиво. Как на обложке журнала «Огонек» шестидесятых годов. Молодые парни, коротко подстриженные, в костюмах и белоснежных рубашках, взяв девушек за руки — они почти что в свадебных платьях и очень улыбающиеся — бегут с обложки на тебя по площади, и стая голубей разлетается перед ними, поднимаясь в светлое — рассвет вот-вот — небо.

Мне вдруг очень хочется пойти с Ольгой и с «ними» на проводы. Да-да, проводы. Она сегодня решила забыть об итальянцах и прочих нациях. Идем с нашими, советскими юношами. Лет по восемнадцать им. Идем на народное гулянье.

От одного определения этого праздника должно быть все ясно — народный. Но когда этот народ молодой, да еще на улицах города, в белую ночь, которая, может, одна из последних… Бррр! Где эти прекрасные парни и девушки с обложки «Огонька»?!

Толпы петэушников. Наверняка у половины из них гаечный ключ за пазухой. А пьяные все какие!.. Выходим на набережную Невы. Не выходим, а выносимся толпой. Нева в огнях, пароходы в иллюминации. По небу шарят прожекторы. Все красно-дрожащее. Главного судна не видно. Попозже выплывет. С алыми парусами. Поплывет, поплывет мимо нас. Вот именно — мимо. Пить шампанское из горлышка очень неудобно. А еще со всех сторон на тебя напирают, под локоть пихают — шутят — и некоторые норовят бутылку из рук выхватить. И все будто знакомы. От гитар в глазах рябит. По песенкам можно понять, что за компания. Уличные, из подворотен, романтики: «Дайте наглядеться, дайте мне наслушаться, дайте мне запомнить, как они поют». Кто «они поют», я не понимаю — романтиков заглушает стая воробышков. Нахохлившиеся, растрепанные и наглые сопляки — лет по четырнадцать им. «О бела, бела, бела — бала! Я пришел, она лежала. А не подумайте плохого» — в этот момент они все визжат, подражая рок-н-ролловскому визгу Мика Джаггера, и заканчивают — «лежала пачка „Беломора“»! Все ржут, все довольны.

Вокруг Медного Всадника круглый газон, по которому «ходить воспрещается». Сейчас по нему не только ходят — на нем просто лежат, валяются кучи людей. Прищуришь глаза — и будто кучи грязного белья. Какая я обсирательница всего! У кого-то магнитофон на батарейках — вокруг него самая большая куча и скопилась. Прямо у меня над ухом раздается вопль-оклик, обращенный к владельцу мага: «Эй, Сопля! Яйца не промочи! Роса ведь!» Ни хуя себе. Это кем же надо быть, чтобы заслужить кличку Сопля?

Мы медленно идем в наряженной толпе. Для кого наряд заключается в костюме и в развязанном уже галстуке, а для кого в джинсах «Вранглер» и в футболочке с портретом языкастого парня из группы «Кисс».

У гранитного парапета свободное местечко. Мы встаем, пьем шампанское. Я нахалка, никакого внимания на свою компанию не обращаю. Я все же с ними… Парень, Юра его зовут? достает из сумки, которую тащит на плече, четвертую по счету бутыль. Рядом с нами тоже из горлышка пьют. Из горла бухают! Угощаем друг друга. Непонятного они происхождения. Очкарик с длиннющими волосами пытается шептать приятелю, но его пьяный шепот получается криком.

— Сегодня они тебе сказали: от нее откажись, а завтра скажут — от себя. А как же принципы, Валек? Мечта, а? Вот эти алые, еби их мать, паруса?… Ладно, не буду. Ты играй тогда!

Валек с гитарой. Девушка из их компании поет тонюсеньким голосочком, прямо как Джейн Биркин: «Я шагнула на корабль, а кораблик оказался из газеты вчерашней».

— Во, правильно! Из газеты «Правда», в которой нет известий, и из «Известий», в которых нет правды!

Валек морщится и тихо смеется: «Борец за правду!» Девочка, которая пела, обнимает волосатика.

— Мы его сейчас в милицию сдадим за его слова. Нет! За его мысли!

Они смеются. Мы смеемся. Милиция тоже смеется. Милиции, конечно, полно. Все с ними заигрывают — на нервах у них играют. Они ничего. Не агрессивны.

— Ой, товарищ мильцанер! Мальчишка обидел, под юбку залез. Лови его, держи!

Это из стаи деревенских девчонок. Какая-то бойкая «Клава», по-моему, хочет прилипнуть к нашей компании. Вот уж хуй! Откуда-то из гущи толпы доносится крик: «Менты-гады! Саню повязали!» Саня, наверное, сказал в лицо менту, что тот гад. Народ доволен. Поощрительно относится к оскорблениям в адрес представителей власти, охранников порядка. Деревенские во главе с «Клавой» уже заигрывают с компанией волосатика.

— Ну, чо, девахи, в технякум приехали поступать? Давайте… Видал, Валь? Они еще не поступили, а уже гуляють. Из-за нее, проклятой! Из-за мечты!

«Джейн Биркин» смеется.

— Ох и договоришься же ты, что получишь от одной из них по своей мечте!

Я сразу думаю о триппере. Половина таких вот девчонок никуда не поступят, потеряют девственность, если она еще есть. Может, забеременеют, может, триппер подхватят. И поедут они назад в свои деревни к свиньям. Я представляю, как атаманша «Клава» идет по тропиночке с картонным чемоданом в руке. И баба у колодца, завидев ее, орет на всю ивановскую: «Ой, Матвеична! Твоя-то в подоле принесла!» Потому что девка с огромным брюхом. Хотя она как раз, может, и не вернется — нахальная.

Ольгины знакомые мне безразличны. Я и не слушаю, о чем они говорят. Парень с сумкой встает рядом, протягивает шампанское. Я пью, обливаясь.

— Оля говорит, ты поешь хорошо. Может, спела бы… вместо этой. Он кивает на «Клаву», визжащую: «В жизни раз бывает восемнадцать лет!»

Мне неохота петь. А Ольга уже лезет с предложениями, просит ребят хлопать. Она пьяная. Я — нисколько. Даже противно. Это оттого, что я все время про Александра думаю. То, что с ним могло что-нибудь случиться, совершенно отпадает. Он из любой заварухи вылезет. Что же он не позвонил мне? А может, он звонил уже? Звонит. А меня нет. Я гуляю…

Вдоль набережной тут и там поставлены помосты-сцены. На них выступают, с них что-то объявляют. Но народ сам хочет выступать. С одной сцены артиста просто стащили. И тут же мужичок из толпы — по возрасту он больше годится в учителя, чем в выпускники, — вскарабкался на помост, микрофон обеими руками схватил и орет: «Чему нас учит семья и школа?» К нему милиция не равнодушна. Сразу трое подхватывают его за руки, так и не выпускающие микрофон. Он не сопротивляется — на ногах еле стоит.

И только орет в микрофон: «Жизнь сама таких накажет — скажи, Серега!..» Высоцкого поют со всех сторон. Даже глупо как-то. Может, будь он официальным бардом, его бы так и не пели. Всем охота недозволенного.

Возвращаемся мы с Ольгой в пять утра. Вот когда улицы поливают! Ольга идет спать ко мне. Не заглядывая в бабкину комнату, зашатываемся в «мою» и валимся на диван. Ноги гудят и горят, будто печки. Ольга вырубается молниеносно. А я почему-то повторяю про себя стихи Александра Блока, посвященные актрисе Наталье: «И лишь одна я всех тревожу своим огнем крылатых глаз…»