"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Шкловский Евгений)

ПАНДУС

Слово такое.

Для сведения (кто не знает): пандус – наклонная площадка для въезда или входа в здание, с этажа на этаж, – вместо лестницы.

То есть понятно: лестница – чтобы ходить, пандус – чтобы въезжать или что-то вкатывать (выкатывать), тяжелое и громоздкое, к примеру, хоть бы даже детскую коляску. Либо инвалидную.

В общем, полезное такое приспособление, учитывающее разные ситуации и призванное облегчить человеку какие-то его действия.

Цивилизация, одним словом.

Правда, в нашей стране на это никогда не обращали внимания (да и сейчас не особенно). Мало ли у кого какие проблемы? Жить легче – вовсе не означает жить лучше. Ничего, и по ступенькам коляску (хоть детскую, хоть инвалидную) можно скатить, не страшно. В конце концов, инвалидов не так уж много, а этих самых инвалидных колясок и того меньше.

И все-таки…

Про это "все-таки" мы подумали, вспомнив семейство Р.

В своем доме они прожили уже лет тридцать, если не больше, то есть столько, сколько дом стоит. Таких старожилов по пальцам пересчитать: кто разменялся и переехал, кто оставил квартиру детям, кто уехал на постоянное жительство в дальние страны, а кто и…

Не в этом, впрочем, дело. Собственно, почти столько, сколько живут они там, столько и не было в их доме пандуса. Поначалу он им, впрочем, и не нужен был. Никто о нем думать не думал и даже слова такого не знал, как и многие, кому не нужно. Все происходило исподволь (безотносительно), как обычно и происходит, а потом – гром средь ясного неба: рассеянный склероз (у мужа)!

Медленно подбиралась болезнь, незаметно, а потом раз – и прижала, да так, что человек уже на себя не похож, и с каждым месяцем, а то и неделей все хуже и хуже… Увы, все только в одном направлении: с каждым годом человек все больше превращается в инвалида, пока не перестает двигаться без посторонней помощи, и вот тогда…

Хорошо, если у больного в таком состоянии есть подмога, и не какая-нибудь казенная, а своя, домашняя. Когда близкие имеются, кому он дорог и кто готов заботиться о нем из одной только любви или сострадания (или даже из чувства долга).

Так вот, Вероника, жена, преданно за ним ухаживает (собственно, и живут на его инвалидную пенсию). Веронике уже не до работы – мужа надолго одного не оставить (только в магазин сбегать или в аптеку за лекарством, слава Богу, недалеко). И ладно бы совсем к концу жизни, как чаще всего бывает, так ведь нет – совсем они еще не старые, всего-то чуть за пятьдесят.

Буквально на глазах муж становится все более беспомощным. Сначала еще ходил с палочкой, потом – поддерживаемый женой, а теперь если и встает, то только с посторонней помощью, слова произносит невнятно и вообще – как маленький ребенок.

Такая вот "реэволюция" (только по виду человек взрослый), то есть своего рода возвращение в младенчество, как бывает у глубоких стариков.

Но ведь человеку и в таком состоянии надо жить (и хочется), и на улицу, на свежий воздух ему надо – только как?

Вот тогда и приобретается за немалые деньги (из семейного скудного

"нз", изрядно его опустошив) инвалидная коляска, спицы на колесах блестящие, как у велосипеда, – больного в парк вывезти, благо совсем рядом, небольшой, но достаточно зеленый, с раскидистыми липами, кленами и березовой аллеей (красота!). За город все равно не выбраться, но и такой глоток воздуха – отдохновение для души, в тесных стенах истосковавшейся.

Да, так вот о пандусе – собственно, вокруг него и разворачивается.

Инвалидную коляску спускать и поднимать по лестнице с живым неподвижным человеком трудно, особенно слабой женщине. Муж – крупный, широкий в кости, тяжелый (хоть и уменьшился, похудел неузнаваемо). Тяжко видеть растерянность и страдание в его глазах, все ведь понимает – как она с ним мучается, сколько ей хлопот с ним и что проклятая болезнь не только его лишила нормальной жизни, но и обоим им все испортила. Ему больно смотреть на нее, а ей – на него, хотя все уже в общем вошло в привычку. Судьба такая.

А главное, перспективы нет: лучше уже не будет и ничего не будет, а может быть только хуже (усугубление болезни). Еще и вопрос – что лучше и что хуже (даже в смысле самого плохого), но этим вопросом лучше не задаваться.

Впрочем, все относительно. Иногда и пандус (из каких-то иных сфер, с перезвоном слово) – перспектива, и Вероника думает о нем как об избавлении. Тогда бы и парк был доступней, они чаще бы смогли бывать на свежем воздухе, не как за городом, конечно, но все же… Кто знает, может, и болезнь не так быстро бы прогрессировала.

Да, иногда и пандус – надежда.

Положить два рельса, наклонный металлический лист, вот и все. И не только им одним хорошо: мам с детскими колясками в подъезде тоже хватает, да и старушке какой-нибудь сумку на колесиках не волоком тащить, а по тому же пандусу – раз и готово.

Раз и готово – только в сказке. В реальности все запутанно и непросто.

Вроде и в жилконторе не возражают (слово им известно), и архитектор не против (ему тоже), даже деньги из бюджета готовы выделить – ан нет, не вытанцовывается. Бумагу с ходатайством об установке пандуса должны подписать всежильцы подъезда (что не против), все – и добрые, и злые, и всякие…

Только вот "все" как раз и не получается.

Закавыка, впрочем, не в одном слове, многим незнакомом, а в слово между тем часто многое упирается. Не знает человек, положим, слова или не нравится оно ему, вот и причина.

Но вообще-то дело в деревянной, топорно сбитой каморке возле парадной двери – то ли конура для потенциальной консьержки, то ли для дворницкого инструмента. Испокон века она там бесхозно торчала, пока ее наконец не оприходовали жильцы со второго этажа (квартира

38), они теперь и пользуются ей как кладовкой для собственных нужд.

Вот они-то и против. И других подговаривают.

Скучная на самом деле история.

Два лагеря, две партии – за и против. И вот Вероника (жена) каждый вечер ходит по квартирам с этой самой бумагой, настуканной на машинке, внизу листа длинной змейкой фамилии жильцов, а супротив – подписи (кое-где). Она уверена, что пандус будет, времени ей не жалко: она готова ходить столько, сколько понадобится, уговаривать, убеждать, умолять…

Она и вообще натура деятельная, энергичная, вынужденно запертая в четырех стенах, и активность ей даже кстати – хоть немного развеяться, отвлечься от грустных забот и тяжелых мыслей… Все же на самом деле понимают: пандус не только для них одних… Почему из-за какого-то чулана, который прихватизировала 38-я квартира, другие должны страдать?..

Смешно даже обсуждать!

Смешно не смешно, а обсуждать приходится. И доказывать, и объяснять.

Уверена-то Вероника уверена, а сопротивление этому, казалось бы, естественному и законному начинанию очень серьезное и ощутимое, так что даже в какой-то момент ее уверенность оказывается поколебленной.

Подозрение читается в глазах некоторых жильцов. Вроде как если кто упорно настаивает, то значит, не просто так ему нужно, а с какой-то еще, потайной, лукавой и наверняка своекорыстной мыслью.

Коляску свезти – это же пустяк, не может быть так банально. Ну да, легче будет, но легче – не аргумент.

И ни к чему про общее благо! Вы лучше честно скажите: нам

надо… Это уже другое дело. И коляска тут вовсе не при чем. И не подпишем мы потому, что вамнадо. Вдруг в вашем микрокосме тогда что-то такое устроится, чего у нас нет… Болезнь, ну что болезнь, все болеют…

А пандус – это уже другое, серьезное. Слово и прочее.

Происки, конечно, тоже были.

Одна из жиличек той самойквартиры (номер 38) Алевтина, встречая

Веронику на лестнице, гордо вскидывает подбородок и, не глядя на нее, важно шествует к себе на второй этаж. А до этого сцена была -

Веронике хотелось забыть: крик, злоба, дрожащие губы, брызжущая слюна, ненависть в глазах, – так неожиданно, что Вероника растерялась. Потом много раз всплывало.

Какие ж доводы, если – ненависть?

В каморке хранились вещи, которые Алевтина со своими помощницами возила на оптовый рынок. Бизнес, а кто же будет себе в ущерб?

Владение каморкой, однако, было абсолютно незаконным. Алевтина понимала, что для соперницы это не секрет. Однако ж и консьержка все-таки могла когда-нибудь появиться, а значит…

Каморка (кладовка) – да, пандус (что за слово?) – нет!

И никакие аргументы Вероники, что, дескать, для консьержки совсем не обязательно держать эти жалкие доски, та и без них прекрасно сможет устроиться в их достаточно вместительном вестибюле, не действовали.

Не исключено, что эта Алевтина еще и отстегивала кое-кому из жилконторы – не случайно же там так настойчиво требовали общего согласия.

Но и Вероника не думала сдаваться: чем сильнее сопротивление, тем активнее действовала и она. В этой маленькой, склонной к некоторой полноте женщине жил темперамент бойца. Конечно, и у нее время от времени случались периоды упадка и даже отчаяния, связанные не столько даже с пандусом (вдруг забывала слово и никак не могла вспомнить, как же этоназывается?), сколько с общей ситуацией. И тогда она не выходила из квартиры, лежала на диване или молча сидела в кресле, тупо уставившись в экран телевизора. Даже и на зов мужа подходила неохотно, превозмогая себя.

Впрочем, длилось это обычно недолго, как-то она с собой справлялась в конце концов, и тогда снова закипала деятельность – мелкий ремонт на кухне или в ванной, перестановка книг на полках или пересадка разросшихся цветов из одних горшков в другие.

Вот и с пандусом она тоже не утрачивала надежды – после некоторой паузы вновь начиналось хождение по инстанциям и жильцам. То у одной квартиры ее видели, то у другой. На разных этажах.

Иногда в обсуждение втягивались соседки (преимущественно) по лестничной площадке, сами собой возникали и другие темы (вплоть до политических).

Осеняло же все эти дебаты неизменно слово "пандус" – все, впрочем, почему-то быстро его забывали (тоже склероз, даже и у молодых), и часто разговор велся буквально на пальцах, как у немых, хотя и понятно, о чем речь.

Пан-дус. Что-то в нем было, цепляющее. Непривычное для уха.

Раздражающее.

Слово словом, а дело делом. Можно бы даже сказать, что есть все-таки в мире справедливость (или тяга к равновесию), если бы не связь

(случайная) нашей истории с другой, таинственной и страшной, а именно со взрывами в Москве. Собственно, она-то (связь) и дала деятельной Веронике дополнительные козыри.

Снова побежала она по жильцам: что вы, дескать, себе думаете, это же элементарно – загрузить неведомо что в эту каморку, и никто ничего не увидит, а только все может случиться, подъезд ведь не охраняется… и т.д. Известно же, что к Алевтине приезжают со всякими непонятными тюками разные личности, нет разве?..

И ведь действительно – помогло: те, кто прежде сомневался или просто не хотел ничего менять кому-то в угоду, сообразили, что каморка и впрямь может оказаться роковой.

Победа была за Вероникой – пандус стал постепенно превращаться из мечты в реальность.

Не далек и весенний погожий день, когда Вероника торжественно скатит коляску с сидящим в ней мужем по пандусу (пружинящий металлический лист под колесами) на улицу, а затем и в парк, где только что подсохла последняя грязь и полезла совсем юная трепетная травка.

Покатит она ее по длинной аллее, вдоль белоствольных берез, и муж будет смотреть на пока еще голые деревья, на струящиеся меж серыми ветвями потоки солнечного света, на плывущие пушистые облака, да и сама Вероника будет жадно созерцать всю эту безотчетную роскошь жизни, жмуриться и время от времени отирать тыльной стороной руки краешки глаз, скорей всего, по причине отвычки от слишком яркого солнечного света.

Так, собственно, и будет. И можно бы на этом вполне благополучном финале поставить точку, если бы не странное смятение в Вероникиной душе, даже как будто усилившееся: вроде пандус есть (не только слово) и справедливость есть (приятное заблуждение), и выезжать они стали чаще…

И тем не менее…

То ли слишком много энергии ушло у Вероники на уговоры соседей и беготню по всяким инстанциям, то ли разуверилась она в человеческой отзывчивости – только как-то не по себе ей: ну да, пандус, а что дальше?

Дальше-то что?

Может, дело вовсе и не в нем.

А в чем тогда? (Не во взрывах же).

Не в слове же – оно и вовсе ни в чем не виновато (от французского pente douce – пологий склон).

Вполне определенного ответа, увы, нет и у нас.

Бывает же так, что человек устремляется к чему-то всею силой своей души, делает все, что может и не может для осуществления своей цели, а почти достигнув или достигнув всецело, падает в изнеможении – и вдруг осознает с горечью, что цель была лишь призраком: и счастливей он не стал, и жить ему не легче, и вообще все не то…

Просто стал он чуть более усталым и нервным, не таким жизнерадостным и энергичным, и вроде не коляска (инвалидная или какая другая) теперь скатывается беспрепятственно по наклонной плоскости, толково устроенной рабочими, а его (ее) собственная жизнь…

Может, и так…