"Пояс Богородицы" - читать интересную книгу автора (Святополк-Мирский Роберт)

Глава четвертая ПРИГЛАШЕНИЕ ВОЕВОДЫ ОБРАЗЦА

…В условиях войны, охватившей берега Угры, не могло быть и речи о поддержании в Медведевке прежних порядков.

Пришлось снести сторожевые вышки в центре селения и на границах имения, потому что они стали служить ориентиром для татарских пушек, которые были меньше и легче московских, переносились быстро, неожиданно появлялись на вражеском берегу в самых непредвиденных местах и, хотя разброс их ядер был велик, иногда наносили урон.

Практически население Медведевки, которое значительно увеличилось за счет переселения сюда жителей Бартеневки, никакого участия в военных действиях пока не принимало, занимаясь лишь подготовкой к возможному штурму на случай перехода реки.

В целом в Медведевке оказалось около ста человек, которые с трудом ютились в одиннадцати домах, не считая хозяйского, где, кроме Анницы, жила еще Настенька с детьми и кормилицей да выделили отдельную комнату в другом конце дома Генриху.

Бедный Генрих старался услужить Аннице и Настеньке чем только мог, постоянно ощущая вину за неудачное строительство в Бартеневке и вообще понимая некоторую странность своего положения — ведь он был управляющим имением, которого уже не существовало…

Тем не менее он не оставлял своего песенного творчества и по вечерам, когда смолкали пушки, пел собравшимся у огромного костра обитателям Медведевки и пришлым московским пушкарям и воинам, занимавшим оборону на берегу вдоль реки.

По вечерам они любили заглядывать на огонек и при случае подкармливали своими воинскими припасами разбухшее население Медведевки, которое ввиду войны с трудом собрало лишь половину урожая хлеба и только часть овощей из вытоптанных людьми, лошадьми да пушками полей и огородов.

Чтобы поддержать людей в трудное время, отец Мефодий задумал поднять их боевой дух чтением. Среди большого числа книг, привезенных им с собой и доставленных по его заказам позже, у него оказался список весьма популярного в то время "Поучения" Владимира Мономаха. И вот отец Мефодий стал каждый день после заутренней службы по часу читать своим прихожанам под грохот пушек поучительное завещание давно усопшего киевского князя. Это произвело на Генриха такое огромное впечатление, что он тут же написал балладу, использовав в ней те слова "Поучения", которые особенно пришлись ему по сердцу.

Лив Генрих впервые исполнил эту балладу в самом начале октября в относительно еще теплый вечер, перед внезапно начавшимися на следующий день морозами, и волей судьбы этот вечер оказался последним перед последовавшим затем целым рядом трагических событий, навсегда изменивших уклад жизни трех породнившихся семей, живущих на берегах Угры.

Баллада всем понравилась, и Генрих был вне себя от счастья, только грусть Настеньки портила ему удовольствие.

— Скажи, милая госпожа, что я могу сделать, чтобы твое лицо озарилось улыбкой?

— Не знаю, — сказала Настенька и добавила: — Я почему-то так скверно себя чувствую… Мне чего-то хочется, не знаю чего… Вот я бы, пожалуй, съела клюквы с медом…

— Мед есть у бортника Якова, а клюквы я тебе сам лично на рассвете свежей насобираю! Завтрак из меда с клюквой будет ждать тебя после пробуждения! — поцеловал ей руку Генрих.

— Спасибо, Генрих, ты очень мил. А я не знаю, что со мной… Что-то мне давит постоянно… Где-то вот тут, — она обхватила руками голову. — Как обруч какой-то… Больно…

— Бедняжка, как мне тебя жалко, — погладил ее по голове Генрих. — Слушай, по-моему, у тебя жар… Ну-ка давай сейчас же позовем Надежду Неверову, пусть она тебя посмотрит…

…Лив Генрих хорошо знал, где растет клюква, и хотя вполне можно было поручить это простое дело любой девчонке из медведевских или бартеневских, у него, кроме непосредственного желания доставить Настеньке удовольствие, была еще одна причина. Генрих очень любил по утрам ловить рыбу собственноручно изготовленной удочкой из орешника с леской из плетеного конского волоса и главной ценностью — железным крючком, выкованным еще в детстве дедом в родной ливской деревне, задолго до того, как они с отцом отправились трудиться на конюшню в замок генерала Шлимана. Генрих никогда не расставался с этим крючком и, когда поселился на Угре, был в восторге от возможности каждый рассвет проводить на берегу с удочкой. Правда, с тех пор, как там начались военные действия, ни о какой рыбалке на Угре не могло быть и речи, но и тут Генриху повезло.

После переезда в Медведевку он вскоре обнаружил неподалеку в лесу тайное озеро — то, на котором когда-то прятал Медведев своего коня Малыша, когда искал лагерь Антипа.

Никаких войск вокруг не было, пушечная пальба с берегов Угры еле доносилась, а рыбой заброшенное озеро просто кишело. Именно там на его заболоченных берегах и росло много клюквы.

Таким образом, на рассвете следующего дня, забросив удочку на живца (пойманного у самого берега шляпой) и привязав ее покрепче к дереву, Генрих отправился за клюквой. Вскоре его широкополая шляпа послужила ему вторично, на этот раз в качестве лукошка, и, вернувшись обратно с полной шляпой клюквы, он увидел свою удочку, которая дергалась так, что с деревца, к которому он ее привязал, едва не слетели все пожелтевшие листья.

Огромная щука попалась на крючок, и через полчаса Генрих гордо шагал по лесной дороге, держа в одной руке шляпу, полную клюквы, а в другой — щуку на ветке, продетой сквозь жабры, причем рыба была такого размера, что ее хвост тащился по земле.

Услышав позади себя топот копыт, Генрих обернулся и сошел на обочину.

Двое московских воинов догнали его, и один спросил:

— Где тут Медведевка, не знаешь?

— Да вот рядом, а вам кого? — полюбопытствовал Генрих.

Один из всадников показал ему грамоту, с которой свисала печать наместника Образца.

— Мы из Боровска от воеводы Образца. Он послал нас с известием к хозяйке имения Анне Медведевой.

— Я как раз туда иду, — сказал Генрих.

— Ну, садись сзади — покажешь дорогу, — весело пригласил всадник и помог Генриху взгромоздиться позади него на круп лошади, которая присела под тяжестью.

— А ты не худой, брат, — пошутил всадник. — Видно, татары не очень вас тут гоняют!

— Они нас боятся! Сидят на том берегу и носа не показывают! — похвастался Генрих.

— И правильно делают! Вот сейчас воевода Образец возьмется за дело, вообще полный конец им настанет!

Генрих сам доложил Аннице о прибытии гонцов наместника.

Анница слегка насторожилась — воевода недавно сам посещал ее дом и не говорил ни о каких планах, на дальнейшие встречи.

Она хотела принять гонцов в присутствии вооруженного Клима Неверова и Гаврилки, но Клим, памятуя предупреждение Сафата, переданное через Манина, категорически воспротивился тому, чтоб она выходила к незнакомым людям, кем бы они ни были.

Анница возразила, но Клим был непреклонен, и сошлись на том, что она будет наблюдать за ними со стороны через щель в занавеси, а Клим проведет беседу.

Гонцы вошли, оставив оружие в прихожей.

— Хозяйка сейчас занята, она просила меня принять вас от ее имени, — встретил он гостей, внимательно наблюдая за их реакцией.

Похоже, отсутствие Анницы совершенно не смутило гонцов.

Один из них низко поклонился и, протягивая грамоту, сообщил следующее:

— Великокняжеский наместник боровский Василий Федорович Образец просит Анну Медведеву пожаловать к нему сегодня на военный совет. Поскольку Медведевка самое сильное укрепление на этом берегу, наместник хочет посоветоваться с владелицей об использовании возможностей имения в боевой операции. Воевода намеревается в этом месте пересечь Угру и нанести ордынцам неожиданный удар. В полдень он пришлет за хозяйкой имения одноместный возок и отряд из десяти человек охраны, который доставит ее в Боровск и привезет обратно после военного совета.

Анница внимательно наблюдала за обоими гонцами. Ничего не вызывало подозрений.

Клим осмотрел печать и грамоту.

— Это охранная грамота для хозяйки, подписанная наместником, — пояснил воин.

Клим извинился, вышел с грамотой, оставив гостей на Гаврилку.

Анница быстро прочла грамоту.

Анница кивнула и оставила грамоту у себя. Клим вышел и сказал гонцам:

— К полудню хозяйка будет готова ехать. А вы пока погостите у нас. Наши люди вас покормят.

— Спасибо! — поклонились воины и вышли.

— Гаврилко, — приказала Анница, — не спускай с них глаз. Заметишь хоть что-нибудь подозрительное — немедленно сообщай мне. Клим, садись на коня и скачи в Картымазовку. Покажи грамоту князю Холмскому — пусть скажет, не подделаны ли печать и почерк, — и сразу обратно!

…Клим вернулся через полтора часа. Князь Холмский подтвердил, что и печать, и почерк Образца подлинные. Более того, он знал, что воевода очень часто дает такие грамоты людям, которых ждет быстро с какими-либо срочными донесениями, чтобы сократить время на всякие проверки. Наконец, он добавил, что Образец недавно вернулся из ставки великого князя в Кременце, так что вполне вероятно, что он хочет обсудить какие-нибудь планы.

Однако ни великий князь Иван Иванович, ни сам князь Холмский пока никаких сообщений от него не получали, да и получать не могли, потому что ему не подчиняются, а подчиняются непосредственно великому князю Ивану Васильевичу. А Иван Васильевич как раз сегодня выехал на день в Москву, чтобы подписать мирное соглашение со своими братьями, Андреем Большим и Борисом Углицким, чьи войска уже на подходе к Угре.

Анница окончательно успокоилась и принялась готовиться в дорогу.

И тут случилась беда.

Пришла взволнованная Надежда и попросила Анницу поговорить с ней наедине.

— Очень боюсь за Настасью Федоровну, — озабоченно сказала она. — Я просидела с ней всю ночь, давала разные зелья, но ей становится все хуже и хуже.

Сначала я думала, она простыла. Но потом поняла, что это другое… — Надежда умолкла.

— Что… "другое"? — спросила Анница. — Говори прямо, Надежда, что с ней?

— Я боюсь, что нам самим не сладить, — шепотом сказала Надежда, — а если она здесь останется — у нее навсегда может помутиться рассудок…

— Господи, да что ты такое говоришь? — поразилась Анница. — С чего вдруг?

— Не вдруг… Ой не вдруг… Она же так много пережила, бедняжка, ты сама знаешь, — и в позапрошлом году, и в прошлом… Сегодня ночью в ней как будто что-то сломалось. Иногда она даже не узнавала меня. Ее бросает то в жар, то в холод, но это не простуда. Это у нее от головы. Ей все время кажется, что она в плену — то у Кожуха, то у татар.

— Что же делать?

— Настеньку надо как можно скорее отсюда увезти. Если она тут останется, бесы страха полностью овладеют ею, и она не выживет. Я знаю человека, который может ей помочь. В Боровском Пафнутьевском монастыре старец Игнатий лечит такие болезни. Он и нечистую силу и бесов изгоняет, спокойствие духи возвращает. Надо везти ее туда.

— А дети?

— Дети с кормилицей пусть у нас останутся — а как иначе?..

Анница подумала.

— Я хочу ее видеть.

Они поднялись наверх, в спальню.

— Не подходите! — закричала Настенька, увидев их. — Не подходите ко мне! Отец, отец, где ты? Ты же обещал, что убьешь меня? Ты ведь не отдашь меня Степану… Сафат, где отец?

— Она не узнает нас, — сказала Надежда.

Анница подошла к Настеньке и обняла ее.

— Не-е-ет, — страшным голосом закричала Настенька. — Пусти меня! Ты хочешь меня задушить? Кто ты? Уйди прочь, я тебя не знаю!

— Пойдем, — отирая с глаз слезы, позвала Анница Надежду.

Они спустились в горницу.

— Собирайся, Надежда, поедешь вместе с ней. Клим, — позвала она Неверова, ожидающего в прихожей, — поедешь с ними тоже. Ивашко, Гаврилко, Кузьма и Юрий — в охране. Здесь старшим останется Гридя.

— А на чем повезем-то, Анна Алексеевна? — виновато спросил Клим. — Ваш возок-то свадебный, подарочный, с той зимы на санях стоит — летом-то все верхом ездили…

— Ах, леший меня раздери… — ударила по столу кулаком Анница. — Ладно! Знаю, что делать! Наталья, быстро одевай Настеньку в дорогу, Клим, вели седлать и готовить коней для нас всех!

Через полчаса Анница уже стояла в своем черном литовском костюме у дверей спальни и смотрела, как Надежда выводит, поддерживая под руки, совсем ослабевшую Настеньку.

— Слава Богу — пришла в себя, — прошептала она Аннице.

— Что это? Куда мы едем? — растерянно спрашивала Настенька.

— Дорогая, ты поедешь сейчас в Боровск в монастырь… Там ты переждешь, пока все это не пройдет, и я за тобой приеду, — зашептала ей на ухо Анница.

— А мои детки… Где мои детки? — беспомощно оглядывалась Настенька.

— Я привезу их тебе позже, ни о чем не тревожься, — шептала ей на ухо Анница, выводя золовку во двор.

— Знаешь, я даже рада, что уеду отсюда, — мне здесь так страшно… Я там поправлюсь… Я скоро поправлюсь и вернусь…

Они обнялись и расцеловались. Во двор вбежал Генрих.

— Анна Алексеевна, повозка воеводы за вами прибыла — стоит у ворот и с ней охрана человек десять…

— Сажай туда Настеньку, — распорядилась Анница и набросила на золовку свою черную шубу с капюшоном. — Сегодня холодно — не замерзни! Генрих, скажи, пусть сразу едут, и сам поезжай с ней — мы нагоним вас верхом!

Генрих вышел из ворот с Настенькой, посадил ее в повозку и хотел сесть сам, но там оказалось так тесно, что одна Настенька едва поместилась.

Генрих заботливо укутал ее шубой и дал сигнал трогать, хотя и без него стоило только Настеньке сесть, повозка рванулась вперед и помчалась в плотном окружении всадников охраны.

— Коня мне дайте, коня, — закричал, вбегая во двор, Генрих, — я должен быть рядом с ней!

— На, возьми, — отдал ему своего Гаврилко. — Мы вас сейчас догоним!

— Ну скоро там лошади будут готовы? — раздраженно спросила Анница у Клима.

— Все, все хозяйка… Еще пару минут…

…Генрих быстро догнал повозку и поехал рядом, изредка заглядывая в окошко, чтобы проверить, как себя чувствует Настенька. Окошко было маленькое и забрано решеткой, так что увидеть ему ничего не удалось, но, прокричав вопрос о том, как она себя чувствует, он услышал в ответ, что хорошо и что чем дальше они отъезжают, все лучше…

Они уже миновали Преображенский монастырь и свернули на дорогу, ведущую на Медынь — Боровск — Москву.

Здесь дорога была пустынной, большинство московских войск сгруппировалось на берегу, а в тылу можно было увидеть лишь раненых или связных.

Впереди показался пустынный перекресток лесных дорог, и Генрих оглянулся, надеясь, что Анница и ее люди уже где-то недалеко, но их еще не было.

Оглянувшись, Генрих не мог видеть, как один из всадников охраны по сигналу командира отстал, поравнялся с Генрихом, неторопливо вынул из ножен саблю и, когда Генрих снова повернулся, со всего размаху нанес удар.

Он наверняка снес бы Генриху голову, но его конь споткнулся, и удар получился скользящий.

Так или иначе, Генрих с окровавленной головой и разрубленным плечом свалился с коня замертво, а всадники с повозкой резко свернули на лесную боковую дорогу, углубились в лес и остановились.

Здесь они, как бы повторяя не раз хорошо отлаженные действия, молча спрыгнули с лошадей, быстро сняли повозку с колес, приделали к ней длинные рукоятки и, перерезав своим лошадям вены, чтобы кони быстро истекли кровью и не достались противнику, подхватили носилки с повозкой и бесшумно понесли их по узкой лесной тропинке, с трудом разворачиваясь на крутых поворотах. В определенном месте в густом кустарнике они остановились, и один подал негромкий знак криком птицы. Через несколько минут из кустов вынырнул десяток пеших, легко одетых татар. Они молча перехватили тяжелую ношу и бесшумно понесли ее дальше. Люди, одетые как московские воины, теперь превратились в арьергард охраны.

Их никто не заметил, и они благополучно оказались на болотистом, заросшем кустарником берегу Угры.

Слева и справа за излучинами реки гремели пушки, но здесь, на болоте, было тихо.

Татары осторожно вступили в воду, и тут оказалось, что повозка изготовлена еще и как лодка — они поплыли, толкая ее и поддерживая по бокам, потихоньку приближаясь к западному берегу, никем не замеченные с восточного.

Измученная тряской дороги и болезнью, Настенька, успокоенная присутствием рядом Генриха, задремала, а когда очнулась, не поверила своим глазам.

Сначала она подумала, что ей снится очень странный сон.

Она бесшумно переплывала Угру — вдали виден знакомый с детства силуэт маковок Преображенского монастыря, только почему-то не с той стороны, с которой она видела его всегда, а с противоположной…

Потом она взглянула в окошко и увидела, что плывет не в лодке, как ей показалось сначала, а по-прежнему сидит в той же повозке, которая почему-то теперь пересекает речку.

И только когда повозка причалила к берегу и оттуда вдруг выбежала целая толпа татар с радостными воплями, она, наконец, поняла, что случилось, и потеряла сознание.