"Ричард Длинные Руки — эрцгерцог" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

Глава 1

Есть так называемое «остроумие на лестнице», это когда задним умом крепок, а есть тряска после случившегося, типа «господи, что я наделал». По настоящему меня тряхнуло только по дороге к Альтенбаумбургу. Пришлось даже остановиться и дождаться, когда перестану дергаться, как паяц на веревочках.

Пес подпрыгивал и старался лизнуть в лицо, но Зайчик ловко отступал, ревнуя к хозяину.

Я наконец сказал дрожащим голосом:

— Ну хорошо, хорошо… Я, типа, самоотверженный герой… надо же… Готов был, жертвенность, во имя, и все такое. Молодец. Только никому не рассказывай, не поверят. Да и сам как дурак…

Зайчик снова пошел ровно и царственно, помнит, кого везет. Я смятенно думал, что вообще-то в мой смертный час из меня должно бы полезть все говно, что таит в себе человек. Тем более, такой, как я, но такое вот странное свойство существ того мира, откуда я прибыл: как раз говно сверху — защитный панцирь, а все светлое забито, затоптано и загнано глубоко-глубоко, чтоб не позориться перед другими, крутыми и циничными. Быть благородным совсем не модно, даже позорно, надо говорить с гордостью: вот такое я говно! И быть, понятно, говном, чтобы везде быть своим…

Со стены крепости сбежал рыцарь, как мне показалось, только они здесь в полных доспехах, но через поднятое забрало я увидел обветренное лицо Паньоля.

Он сам перехватил повод моего коня. Лицо его дрогнуло, когда наши взгляды встретились.

— Ваша светлость…

— Все закончено, — произнес я мертвым голосом. — И не повторится. Можешь вернуться к кольчуге… если хочешь, понятно.

Он неумело улыбнулся.

— Да, конечно. Кто же в здравом уме таскает столько железа! Но когда лорды Гатор и Стерлинг сказали, что вы исчезли… намекнув, что отправляетесь к Воротам Ада, я на всякий случай поднял всех на ноги и вооружил до зубов.

К нам сбегались воины, жадно ловили каждое слово. Один сказал преданно:

— Вдруг бы за вами погоня!

— Врата разрушены, — ответил я устало. — Кто-то из нас туда попадет после грешной жизни, но сам Ад сюда не вторгнется. Отныне. Надеюсь… Так что лучше о нем забыть на время жизни и заниматься другими проблемами.

Паньоль открыл было рот и тут же стиснул губы так плотно, что превратились в узкую щель.

— Слушаюсь, сэр! Будет исполнено, сэр!

Он все еще держал повод коня, Зайчик терпеливо ждал, неподвижный, словно выкованный из черной стали, даже ухом не шелохнул, а я соскочил на землю и принялся снимать седельный мешок.

Пальцы коснулись твердого сквозь тонкую ткань, острый зубчик кольнул остро и напоминающе. По руке от кисти побежала мощь. Руки задрожали от неистового желания поскорее выхватить корону и водрузить на голову, чтобы стать не просто еще сильнее, а предельно сильным.

Челюсти стиснулись с такой силой, что перекусили бы берцовую кость. Я чувствовал, как меня трясет, задержал дыхание и с огромным усилием, переламывая себя в себе, перекинул мешок через плечо.

Сухо застучали друг о друга талисманы, амулеты, что я наснимал с убитых. Их там вместе с короной целая россыпь, хотя, может быть, простые нагрудные знаки без всякой магии.

Паньоль спросил осторожно:

— Вас проводить, ваша светлость?

— Я плохо выгляжу? — поинтересовался я.

— Краше в гроб кладут, — ответил он честно.

— Отойду, — пообещал я. — Живучести во мне… даже сам не знаю, у какого чудовища столько.

Твердым шагом, просчитывая под взглядами сбежавшейся челяди каждое движение, я двинулся к донжону, туда уже помчались слуги распахивать для меня двери. Сейчас нужно поскорее забыть о своем непонятном героизме, при одном воспоминании бросает в дрожь, и острая мысль мечется в пустом черепе: я ли там был?

Со стороны сада донесся радостный вскрик, я увидел золото роскошных волос сквозь плотную листву цветущих кустарников, дробно-дробно простучали каблучки, и через мгновение Иллариана ринулась мне на шею, запыхавшаяся и счастливая.

— Ты вернулся!.. Я так за тебя боялась!

Я подхватил ее на руки, она просто невесома, словно из тончайшей паутины, прижал к груди и торопливо понес в донжон. По сторонам мелькают тени слуг, я ни на кого не обращал внимания, наконец за спиной захлопнулись двери наших покоев, я опустил Иллариану на ложе, отступил, чтобы полюбоваться, но она тут же вскочила и снова бросилась мне на шею.

— Не-ет! Я страшусь, что исчезнешь снова!

— Все закончено, — сообщил я счастливо. — Все позади.

Она уселась мне на колени и, обняв за шею, внимательно и недоверчиво всматривалась в мое лицо.

— Ты сумел закрыть Портал?

— Да, — ответил я.

— Но… как?

Я отмахнулся.

— Надежно. Не будем об этом, а то как вспомню… Давай о хорошем. Как ты с местными?

Она счастливо заулыбалась.

— Люди здесь милые, хорошие. Я не ожидала, что окружат такой заботой. Мне так хорошо, что просто страшусь, как бы кто-то большой и злобный не спугнул…

— Никто не спугнет, — заявил я. — Никто! Остался только один большой и злобный… это я.

Она счастливо завизжала, я крепко обнял ее, поцеловал и снял с коленей.

— Иди играй, знакомься с миром. Тебе им управлять! Или хотя бы царствовать.

— А ты куда?

— Пристрою где-то трофеи, — ответил я без уверенности, — да и вообще я до конца еще не вошел в роль герцога. Хотя, честно говоря, я чувствую себя вполне готовым…

— К чему?

Я пожал плечами.

— Есть люди ни на что не готовые, а есть — готовые на все. Я не знаю, которые из них хуже.

— Ой, Ричард, ты такое говоришь…

В коридоре стражи бодро стукнули копьями в пол, скоро там будут ямки, морды преданные, всяк в крепости мечтает, чтобы хозяин не был размазней, с таким быстро обнищаешь, а с сильным станешь сильным и богатым.

— Бдите, — сказал я отечески строго. — Будет служба, будут повышения, жалованье вырастет!

Они провожали меня преданными взглядами, тут перераспределение ценностей происходит быстро, у сильного господина и слуги ходят в шелках и едят на серебре, а у слабого и рыцари ходят в обносках.

Я обошел залы, осмотрел все тщательно и придирчиво, но не отыскал места, где пристроить черную корону. Пытался повесить на стену, как трофей, гордо водружал на стол среди подсвечников, устраивал на видном месте в шкафу, наконец, измучившись борьбой с желанием водрузить себе на голову, озлился и, сунув в мешок, решил, что лучше всего приторочить к седлу.

Ну, а талисманы и амулеты, что снял с убитых, подождут до лучших времен. Чтобы разобраться с ними, не пробуя вслепую что и как срабатывает, понадобится помощь то ли моих алхимиков, то ли священников.

На четвертый день после возвращения из Темного Мира меня все-таки перестало трясти при одном воспоминании через что прошел, наконец-то обратил внимание, что на губах Илларианы то и дело появляется таинственная улыбка.

Хотя и до этого все три дня ходила с величайшей осторожностью, словно держит на голове стеклянную вазу. Я посматривал с недоумением, спросить не решался, вдруг да нарушу какое-то табу, а она продолжала прислушиваться к себе, иногда улыбалась невпопад.

Наконец я не выдержал и ухватил ее в объятия.

— Что за новые тайны? Признавайся, а то съем! Ты же знаешь, я плотоядный.

Она мягко высвободилась из объятий.

— Осторожно, задушишь…

— Да я со всей чуткостью, — заверил я, хотя жаждалось именно схватить так крепко, что просто не знаю, — я тебя совсем не давлю!

— Давишь, — возразила она и пояснила, — ты нас давишь.

Я поперхнулся:

— Нас?

Она кивнула.

— Да. Я чувствую в себе новую жизнь. Это так странно… У нас уже забыли эти ощущения.

Я охнул.

— Будет ребенок?

Она счастливо улыбнулась.

— Да.

— Здорово, — сказал я, чувствовал, что говорю банальности, но всяк глупеет при таком известии, — это же… ага… здорово!.. даже замечательно! Я его буду учить ездить на коне…

Она остановила мягко:

— Сперва нужно научить ходить, летать…

— Летать?.. — переспросил я тупо. — Ах, да, ну конечно, а как же без такого и естественного способа передвижения… Конь — это уже нечто продвинутое. Ну, как нам на дельфине… Это ж еще удержаться надо, верно?

— Ходить труднее, — согласилась она. — Летать… это так естественно! Летается само, а ходится… Скажи, почему ты такой скрытный? У тебя что-то там стряслось?

Я раскрыл рот, чтобы отшутиться, но как будто черная бездна космоса распахнулась во всю ширь. Стало нехорошо от его жуткой и безразличной глубины, словно стою на краю и смотрю в бездну.

Сердце сжала холодная призрачная рука.

— Трудно, — пробормотал я. — Такое ощущение, что там был не я… Нет, я, все делал я, но в то же время…

— Расскажи, — попросила она. — Сними с себя этот груз. Даже, если сделал что-то бесчестное, все равно ты мой, я тебя безумно люблю! Расскажи, прошу.

Я вздохнул, сказал с неловкостью:

— Бесчестного не было, надеюсь. Наоборот…

Она взяла мою ладонь в свои тонкие лапушки и смотрела внимательно в мои глаза. Я перевел дыхание, снова хотел отшутиться, но сам не уловил момент, когда начал рассказывать, сперва нехотя, вкратце, потом уже во всех подробностях. Есть что-то в женщинах, что умеют вот так. Именно им и раскрываемся, мужчину я скорее бы зарубил, чем открыл душу. А если бы все-таки открыл, то потом поскорее зарубил бы.

Ее лицо медленно бледнело, потом появился румянец, наконец уже горело, как маков цвет, а глаза сияли, как утренние звезды.

— Ты поступил… самоотверженно!

Я ответил с неловкостью:

— Да, но… я далеко не самоотверженный человек, если честно. Скорее, наоборот. Нет, я не урод, просто в нашем королевстве у всех такая мораль. Ну там, не будь героем, всяк зверь гребет к себе, одна курица от себя, споткнувшегося толкни, а что мне больше всех нужно… Сейчас сам себе не верю. Как будто какую-то инфекцию подхватил в этом королевстве. Вообще не ожидал от себя ни такой жестокости, ни твердости, ни…

Я запнулся, она тихо договорила:

— Ни благородства? Прости, я заметила, ты его прячешь даже от себя. Если задела какое-то табу, прости…

Я помотал головой.

— Да все нормально. Говорят, лишь на краю бездны человек раскрывает душу. Но не хотел бы еще раз заглянуть в нее. Вдруг там все-таки не моя, а чья-то краденая?

Она засмеялась, прижалась ко мне, счастливая и тихая.

— Нет, душа у тебя замечательная. И она твоя, чувствую. Но как же все-таки хорошо, что тот ужасный мир с его чудовищами исчез… Он вообще не должен был соприкасаться с нашим, это была какая-то ошибка богов!

Я промолчал, что обычно расценивается как согласие, но что-то в такой картине мира не состыковывается. Если бы этот Темный Мир в самом деле пришел откуда-то, здесь было бы нечто невообразимое, но я видел этих существ, дрался с ними, и голову даю на отрез, что не так уж отличаются от меня. Если на то пошло, в истории Земли были целые культуры и цивилизации, основанные на каннибализме и вампиризме: ацтеки, майя, такой же Темный Мир, так что о пришедших с Луны — оправдательные легенды.

Если бы с Луны, хоть какое-то оправдание, а так, увы, это мы сами, это какая-то из наших черточек, обычно забитая и затоптанная вглубь, стала вдруг доминантной и обрела власть. Прав был Достоевский, заявив, что широк человек, слишком широк, надо бы его сузить…

То же самое и с «долунными». Какой-то народ тысячи лет прожил в блаженной изоляции, как вон сумчатые в Австралии, не зная врагов, пока туда не попала с какого-то корабля собака.

Я прижимал к груди Иллариану, баюкал, она счастливо закрыла глаза, а я подумал что спасибо Алонсии, не дала мне совершить слишком уж нерыцарский поступок. Теперь, когда у меня Иллариана, трепещу от мысли, что мог бы поступиться принципами и жениться по расчету.

И хотя тогда был уязвлен ее отказом до глубины души, но сейчас счастлив, что Алонсия оказалась благороднее меня.

Она распахнула глаза, такие неправдоподобно огромные и чистые, отыскала взглядом мое лицо.

— Ты человек…

— Надеюсь, — пробормотал я с настороженностью.

Она слабо улыбнулась.

— В человеке есть светлая сторона: доброта, сострадание, милосердие, любовь, нежность… и есть темная: жестокость, себялюбие, агрессия, похоть…

— Мы с этим боремся, — заверил я. — Удаляем! Выдавливаем из себя.

Ее улыбка стала невеселой, а в глазах отразилась давняя боль.

— Увы…

— Правда-правда

Она покачала головой.

— Если удалить из человека темное, он очень быстро теряет желание жить активно, исследовать, придумывать и превращается… ну, не в животное, но теряет всякую силу духа. И уже его род не развивается. К сожалению, в этом не однажды убедились Великие Маги прошлого, они же Молодые Боги, когда снова и снова пытались вырастить человечество без агрессии…

— Ого, — вырвалось у меня.

— Это им обошлось дорого, — объяснила она тихо. — Потом приходилось всякий раз с надеждой смотреть на дикие племена, уцелевшие где-то на окраинах мира, позволять им выйти на просторы и завоевывать благополучных и неагрессивных, что потеряли стимул жить и развиваться…

Я слушал с содроганием, слишком чудовищные масштабы, потряс головой.

— Не представляю… Но теперь, надеюсь, не вмешиваются?

Она шепнула:

— Те времена остались только в легендах, но они правдивы. Кое-что нынешним магам удалось даже увидеть в прошлом, хотя это потребовало огромных усилий… Как-то получается, что только злой и агрессивный человек может развиваться, завоевывать рубежи как чужих королевств, так и знаний…

Она зябко вздрогнула и прижалась ко мне всем телом, ища защиты у человека, самого жестокого существа на свете.

Человек, проговорил я мысленно, укладывая новые понятия в извилины, вырвался из темного царства и стал человеком именно благодаря темной стороне своего характера. Но из-за этой своей особенности он постоянно ходит по лезвию острого меча. Когда дает ей волю — превращается в зверя, его убивают или изгоняют. Но если держит под контролем, становится лидером всего живого, открывает новые материки, новые законы, изобретает, строит, ломает, возводит, создает…

Я нежно поцеловал ее в лоб, как засыпающего ребенка.

— Не буду убирать агрессию, — пообещал я. — Но не выпущу наверх, обещаю. Без особой необходимости.

— Не выпустишь, — пробормотала она сонно. — Ты сильный… Что это у меня под щекой? Копыто?

Она с удивлением потрогала кожу на кисти руки.

— Ого! Почему такая… грубая?

— Потому что толстая, — объяснил я.

— А почему толстая?

— Потому что сэр Ричард толстокожий, — объяснил я терпеливо. — А теперь лучше…

Она кивнула, но продолжала в задумчивости поглаживать кончиками пальцев мою в самом деле огрубевшую кожу. Я чувствовал нежное прикосновение, хотя не должен бы ничего ощущать, сам наращивал здесь дополнительную защиту наподобие роговых мозолей, чтобы тетива не рассекала кожу при каждом выстреле.

Все стрелки носят специальные рукавички из толстой кожи, но и те быстро приходят в негодность, тетива бьет очень сильно. Я могу, конечно, быстро заращивать рану, но это после каждого выстрела терпеть резкую боль, пусть лучше уж толстокожесть. Для мужчины это даже признак достоинства.

Иллариана, похоже, так не думает, лицо погрустнело, а ресницы печально опустились, скрывая взгляд.

— Какой у вас жестокий мир… А я слабая и пугливая. Ты, наверное, смеешься надо мной?

— С чего вдруг?

— Я у тебя, как птичка на жердочке или подобранный на улице бедный и жалобный щенок… Ты так заботишься обо мне!

— Как о щенке?

— Да…

Я кивнул.

— Ты права. Мужчины вообще часто относятся к женщинам, как к собакам! Ожидают от них верности. А женщины — кошки: гуляют сами по себе, а муж для них — существо, что кладет корм в мисочку и убирает какашки. Из-за этого и непонимание, конфликты…

Она спросила недоверчиво:

— Что, совсем нет верных?

— Есть, — ответил я, — но это исключение. Кому повезло, должен знать, что повезло, а не так и должно быть. А у кого не так, то это норма, а не «не повезло». Мужчинам не следует искать у женщин верности.

Она посмотрела на меня с отвращением.

— Сэр Ричард, вас в детстве макушкой вниз не роняли? Из какого уродливого королевства вы прибыли?.. Я тебя прибью за такие слова! Женщины — верные! И всегда будут любить вас, противных.