"Путники в ночи" - читать интересную книгу автора (Титов Александр)

ВЕЛОСИПЕД “ОРЛЁНОК”

Недолго, примерно с полгода, мой отец был личным шофером Прохора

Самсоновича. Как раз с того дня, как похоронили Костю.

В обед отец приезжал домой на “Волге” – новой, полученной взамен разбитой, с таким же хромированным оленем на радиаторе. Отец распахивал дверцы, проветривая машину от духа начальника, а сам шел в дом.

Я, в то время семилетний пацан, усаживался на водительское кресло, крутил гладкий руль кофейного цвета.

Выходил из калитки мой почти ослепший дедушка, трогал горячий от солнца и двигателя капот машины:

“Вот как жизнь вперед идет! А ведь, кажется, еще вчера я возил молодого Первого на бричке, запряженной Красоткой…”

Дедушка боялся, что я заведу машину и куда-нибудь уеду. Иногда я включал приемник – дедушка пугался, грозил костылем.

“Вылезай, идоленок! Испортишь машину, что Прохор Самсоныч скажет?”

У отца был один недостаток – он любил выпить. Пропустив стакан-другой, поникал головой, вспоминал друзей-танкистов, погибших на войне, говорил, что водка сглаживает его теперешнюю жизнь, которая оказалась совсем не такой, о какой он мечтал на фронте.

Думал: победим, все будет по-другому! Но ничего не изменилось – такие же соломенные крыши, в некоторых деревнях печки топятся по-черному, питается народ в основном картошкой да капустой.

Физически отец был крепок, по утрам никогда не похмелялся. Прохор

Самсонович, “отец родной”, чуя перегар, начинал ругаться, отношения начальника и шофера стали портиться.

Отец никогда не унывал. Лицо его, словно бы не тронутое войною, до последних дней жизни было веселым и улыбчивым. Лишь в редкие минуты задумчивости он опускал голову вниз, и тогда щетина на его скулах вдруг начинала болезненно, по-зимнему светиться, редкие волосы на голове поникали, словно трава, покрытая изморозью, черные фронтовые складки бороздили лоб.

Однажды отец повел меня домой к Прохору Самсоновичу, я увидел барский дом из красного кирпича – мне он уже тогда показался мрачным, похожим на амбар, вытянувшийся вдоль пруда.

Вадим решил отдать мне свой подростковый велосипед. Сам он в то время учился то ли в восьмом, то ли в девятом классе, стилягой еще не успел заделаться, густые волосы он, как и его сверстники, зачесывал назад, одет был в вельветовую куртку, широкие брюки подпоясаны ремешком с красивой пряжкой. Он оказался приветливым парнем, поболтал со мной о школе, смешно изобразил некоторых учителей, показал мне свою комнату с паркетным полом: в ней когда-то жила мать барина Тужилова по прозвищу Блоха. Тройные рамы в окнах защищали ее от дворового шума. Барыня боялась всякой заразы, исходившей от крестьянского мира: чумы, скарлатины, холеры, тифа, чахотки. Полный список “летучих” болезней и кратких разъяснений, как с ними бороться, был вывешен на стенах комнаты. Эти инструкции сохранились под обоями.

Дворовые люди мылись по несколько раз в день, натирались по настоянию барыни вонючими мазями, убивающими микробы. Денег на дезинфекцию Блоха не жалела. В комнатах и коридорах стоял запах хлорки, карболки и прочих заграничных веществ. Форточки были закрыты сетками от насекомых.

Пошли в сарай за велосипедом, и там Вадим показал мне застекленные деревянные носилки, в которых дворовые мужики носили Блоху по улицам села во время эпидемий.

Барыня принимала множество выписанных из-за границы “невротических” порошков, от которых у нее всегда был сонный вид. Спала Блоха до вечера, – боже упаси разбудить ее грохотом телеги или звяканьем посуды! Конюхи обвязывали копыта лошадей тряпками, иначе порка неминуема. Вся живность, чтобы не было от нее шума, была переведена подальше от барского дома.

Уже в сумерках Блоха завтракала, гуляла, читала книги, играла на пианино. Дворовый люд приспособился к ночной жизни Блохи, днем слуги отсыпались, зато ночь напролет хлопотали, выполняя капризы барыни, стараясь быть незаметными и услужливыми.

Несмотря на беспрерывную заботу о своем здоровье, умерла Блоха от инсульта или, как говорил дворовый люд, “кондратий матушку хватил!”

“Сейчас я отдам тебе свой велосипед!” – весело воскликнул Вадим.

Вадим снял со стены велосипед “Орлёнок”, почти совсем новый, поставил его на пол:

– Вот, катайся на здоровье!

Я торопливо схватил пыльный велосипед, вывел его на улицу и, не оглянувшись на Вадима, забыв даже сказать ему “спасибо”, помчался с холма вниз по утоптанной, растрескавшейся от жары тропинке.

“Орлёнок” – чудо техники тех лет! Сверкают никелированные ободья и спицы, гнутый руль с подрагивающим звонком устремлен вперед, шины шуршат по земле, весело повизгивают на песчинках и камешках. Мне казалось, что я вырвался на этом летящем с горы “Орлёнке” в какую-то другую, почти взрослую жизнь…

Вскоре отец написал заявление по собственному желанию. Дома жаловался:

“Прохор Самсонович пьет больше меня, и ничего ему – всегда бодрый, лицо красное, сала может съесть сколько угодно. Вот это мужичара!”