"Год провокаций" - читать интересную книгу автора (Солнцев Роман)11.Дядя Леха Деев был, кажется, всегда весел. Мог при гостях в своих вечных валенках вприсядку пройтись. Или дурашливо, тоненьким голоском песенку запеть: Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет. С песнями, борясь и побеждая, Наш народ за Сталиным идет. – Хоть и выслал моих родителей кум усатый из Костромы, люблю его, люблю! Только так и надо с нашим народишком! – Вы серьезно? – недоверчиво спрашивал, помнится, некий гость. – Конечно, идеи хорошие… но ведь были перегибы.. – А где их не было? – мягко пел Алексей Иванович, оглаживая бороду. – Я всех люблю. И палачей прощаю, прощаю. Дело житейское. Такая уж была служба. Куда денешься! Потрясенный гость, в душе, видимо, коммунист, уходил, заказав за хорошие деньги натюрморт для дочери: на столе в серебряной тарелке – виноград, рядом бутылка вина, серебряный стаканчик… Закрыв за ушедшим человеком дверь, дядя Леха становился очень-очень серьезным и долго молчал, болтая кисточкой в банке с растворителем или покуривая возле окна. А затем, обернувшись, объяснял свое поведение Никите: – Ему приятно – и слава богу. Не мне судить, в чем его вина. Не судите – не судимы будете. Христос-то что говорил: прощать всех надо. А кто мы против него? Конечно, вижу – упырь. Но у него своя жизнь, у меня своя. Не хочу, чтобы весь пар уходил в свисток. Надо быть выше, Никитушка, во имя дела своего. А как иначе защитишься? Имей в виду – если беззлобно соглашаешься, смеешься по любому поводу, тебя любят. Конечно, найдется гаденыш, начнет копать, чего, мол, радуется. Ему зависть кишки жжет, вроде синего денатурата. А ты брякни: мол, нашел три рубля, вот и радуюсь. Если скажешь, что гениальную штуку придумал, готов будет убить. А вот что три рубля нашел… или даже рубль, ру-бл-ль!.. – И художник, лысый, как глобус с подвязанной бородой, трясся от смеха, продолжая работать кисточкой перед мольбертом. – А чего бы и не посмеяться, Никитушка?! Вот иду я по улице, автобус мимо пролетел. А толкни меня кто – я бы под колесами оказался. А меня не толкнули. Значит, хор-роший народ в капиталистической Р-россии! – Дядя Леха даже взвизгнул и пояснил Никите, подмигивая в сторону радиорозетки на стене. – В прежние годы, как входили куда – громко в любую дырочку объявляли: “Замечательное правительство в СССР! Самая гуманная влас-сть!” Положил кисточку и сел, отбросив ноги, закурил, с силой затягиваясь дымом сигаретки “Прима” и тут же кашляя, колотя сухим кулаком в грудь… После того как его поддержала “Правда”, он, как рассказывал Никите, стал получать пригласительные билеты на обсуждение чужих выставочных работ. Нет, Деев не был введен в члены худсовета, но и отталкивать его не решались. Это при том, что он вновь создавал малопонятные картины, например, изображались на рыжих холмах высокие деревянные кресты, и к ним приколочены полунагие люди… Алексей Иванович уверял, что это борцы за свободу, декабристы… Ему партийные коллеги объясняли, что декабристы были повешены, а вовсе не приколочены к крестам… – А у меня это как бы метафора! – сокрушался Деев, размахивая руками. – Неужто не поймут люди? Ну, хорошо, я поработаю, подумаю… – И на следующую же выставку приносил полотна, на которых дробными цветными мазками возникал город, как сквозь туман, и тут же, рядом, светилось нечто странное… опять-таки чей-то огромный глаз… Но даже если и вовсе понятный был сюжет – допустим, свадьба с гармошками, – то все равно вставлялся в уголок холста крохотный красный лозунг с призывом: “Вперед к коммунизму!” Зачем он тут?! Сказать, что это издевка, чиновники не решались, а умные критики сердились: к чему дразнить гусей? А народ веселился… Да и вел себя Деев все более странно: даже на улицу из мастерской выходил в тельняшке и валенках. Иногда средь бела дня (если явились незваные гости) вставал задумчиво с горящей свечкой около холста… – Понимаешь, чтобы дураков отвадить, надо легенду себе придумать, – однажды откровенно поделился дядя Леха с Никитой, – что ты припадочный или чахоточный… будут не то что жалеть – бояться. Ой, ну его на фиг… В нашей стране только так… И слава Алексея Деева прорвалась-таки НАВЕРХ. Одна из первых его композиций, знаменитый пароход “Святитель Николай” с разнонаправленными дымами из труб, была вытребована у Речного пароходства и повешена в обкоме партии, в кабинете секретаря по идеологии. Правда, лишь во времена перестройки Дееву станет известно, что кто-то из коллег (видимо, по приказу начальства) переделал “неправильный” дым над одной из труб ленинского парохода – направил к корме, дабы подчеркнуть удвоенное движение вперед. Наверное, М. или С., из живописцев, приближенных ко двору… Черт с ними! – Смешно! – прикрыв рот ладонью, похохатывал Алексей Иванович. – Вчера один чиновник, пунцовый, как китайский помидор, глазки сверкают бдительно, встречается мне лицом к лицу на улице, на переходе, стоим на “зебре”. Он испуганно молчит, а я вспоминаю, какие же идиотские речи он произносил… Я начинаю улыбаться ему и руку ему жать, а он еще больше бледнеет. Я говорю: все нормально, старик, слушай анекдот. И мы смеемся, загорается зеленый свет, и мы расходимся. Хрен ли мстить? И он помрет, и я помру… – после нарочитой паузы, – наверно… И дядя Леха снова смеется. – Недавно к мне немцы приходили… кто-то дал им адрес, искали полдня… – Ну как? – осторожно спросил Никита. Имелось в виду: купили что-нибудь? – А как же! Семь картинок… за семьсот марок. На краски хватит. Ничё, Никитушка! Придет время – мои картины в Третьяковке будут висеть! А может, и не будут висеть. А может, я сам буду висеть. Ха-ха!.. И лицо его мертвеет. – А Зинка померла… я тебе рассказывал как? Хотела ребенка родить… да ведь тоненькая… врачи – мясники, руками развели… Ах, золотая косичка! Лучше оставалась бы моей безгрешной музой! Светила бы, как лампочка! И дядя Леха хлопал дверью, уходил в магазин. Казалось бы, ни с того ни с сего начинался новый запой. Водка его и свела в могилу. Этого гениального, по всей видимости, человека… |
|
|