"Мор" - читать интересную книгу автора (Смирнов Алексей Константинович)
Часть третья Ледяной дом 1
Шунт гнался за последней жертвой. Коллатераль осталась одна, последняя в его жизни: заснеженная, чуть подсвеченная фонарями, она чернела одесную. Других не было, миры неуклонно сливались, слипались и костенели. Шунту мешали бежать папки с опубликованными и неопубликованными рукописями, полная авоська. Шунт полагал, что при таком развитии обстоятельств он обязан захватить с собой единственное достояние. В наружном кармане пальто покоился парик, во внутреннем – документы, в перчатках сверкали ножницы. Девица с богатыми русыми косами бежала изо всех сил, и шестидесятилетнему
Шунту приходилось нелегко: одышка, больные ноги, натруженная в парикмахерско-писательском деле спина. Он догнал ее примерно на двухсотом прыжке, и та зарылась лицом в снег. Перво-наперво Шунт срезал косы; затем, не думая уже об изнасиловании, от которого прежде ни за что бы не отказался, вонзил разведенные лезвия под румяные щеки.
Парик, как мы сказали, был почти достроен, и Шунт взял от девицы самого красного, с кровью, откуда погуще. Он засветился, за ним гнались, какие-то ротозеи со станции его засекли и вызвали подмогу.
Это было смешно, когда до спасения подать рукой; Шунт быстро затолкал куски кос в карман, перевернул тело, ударил ножницами в остановившиеся глаза.
Писательство – великая страсть, которую не стоит держать в узде; это энергия, и если ее долго сдерживать, она приводит к таким вот плачевным результатам.
Издалека доносились крики, снежный скрип; промелькнула растревоженная белка. “Крыса какая-то”, – подумал Шунт. Все. Он уже в возрасте, ему пора на покой. Пускай не будет больше коллатералей.
Обессиленный Шунт не стал подниматься на ноги и кулем скатился с трупа в придорожную канаву. Тонкая наледь треснула, и он вымок; опасаясь за документы и рукописи, Шунт начал выкарабкиваться на трассу.
– Попался, урод! – кричали за спиной, и Шунт знал, что это его сейчас догнали, заломали и, может быть, уже убивают кольями, то есть линчуют. Вопли, похожие на рычание, слабели и глохли; Шунт выпрямился.
Последняя коллатераль лежала перед ним безнадежной лентой подмороженного асфальта. Местность почти не изменилась, и время года стояло такое же: поздний октябрь. Можно было надеяться, что и станция не отъехала далеко – так оно и вышло; Шунт добрался до нее за четверть часа. Бросил взгляд на огромные станционные часы – игрушку, свалившуюся с елки для великанов: половина десятого.
Разумеется, вечера, ибо – темно; пассажиров немного, они уныло разбрелись по платформе. Угрозы нет, она не чувствовалась, но хоть бы и ощутилась? Он использовал свою последнюю возможность. Шунт сунул руку в карман и стиснул парик.
Этот парик, если пристально рассматривать его на свету, был не то чтобы страшен, но гадок. В нем перемешались поэзия, проза, критика и драматургия, множество стилей и направлений. Перед наклеиванием Шунт ровнял локоны, но все равно получилось что-то всклокоченное и неухоженное, какая-то собачья шкура. Иногда парик напоминал ему окровавленный клок, выкушенный из шкуры сказочного зверя, особенностью которого, как явствует из алхимических книг, является многообразие цветов, равно как и предпочтение проживать в преданиях и легендах. Шунт удержался от искушения подойти поближе к фонарю и рассмотреть парик; он стал исследовать карманы дальше, нащупал ножницы и в какой-то момент испытал желание забросить их в снег, потому что больше они уже не понадобятся, однако сдержал себя, решил оставить на память. Теперь документы: с ними все было в полном порядке – членский билет писательской организации, пенсионная книжка, паспорт с прежней пропиской. Перемещаясь с коллатерали на коллатераль, Шунт никогда не оказывался бездомным, у него неизменно обнаруживалось вполне обустроенное жилище, чаще всего – с налаженным бытом и семьей.
Подошел поезд. Шунт забыл купить билет и, недовольный собой, уселся поближе к окну, где грела печка. Контролеры объявились мгновенно.
– Штраф, – равнодушно пожал плечами самый матерый.
– Сколько? – осторожно спросил Шунт, не знавший пока местных порядков.
Сумма, которую ему назвали, ошеломила его.
“Что же это за деньги такие?” – подумал Шунт. Не иначе как здесь состоялась денежная реформа. Такое уже бывало с ним, и он достаточно быстро приспосабливался к режиму – надеялся остаться состоятельным человеком и нынче.
Подступило, однако, чувство опасности, но коллатералей не было. Мир вытянулся в латинскую букву I с невидимой точкой в конце – а может быть, в Т, с перекладиной-тупиком.
Деньги нашлись в бумажнике, которого Шунт в ожидании поезда не осматривал. Купюры очень крупного достоинства; расплатившись, Шунт увидел, что пострадал, но не слишком сильно.
Он благополучно добрался до дома, на набережную; его встречала семья – буднично, ни о чем не расспрашивая. Семья – сильно сказано; встречала жена, дети давно выросли и разъехались кто куда.
Он попытался разобраться в обстановке: действительно, здесь многое изменилось – коммунисты ушли, накопления сгорели, но он все еще оставался членом Союза писателей, чуть ли не живым классиком, и все, оказывается, успели привыкнуть к его чудаковатому пестрому парику, так что жена даже спросила, куда вдруг подевалась эта знаменитая вещь.
– Голова вспотела, – ответил Шунт; сморозил глупость, ибо мороз сполна выдавал его ложь, но дальнейших расспросов не последовало, и
Шунт удалился в свой кабинет, где все показалось ему привычным и уютным.
Вошла жена, она держала в руках ножницы, которые обнаружила, когда чистила пальто.
– Ты что, работу нашел? – спросила она недоуменно. – Снова парикмахером берут?
Шунт изобразил удивление, смекая про себя, что парикмахером уже не работает. Но работал. Он пожал плечами.
– Черт их знает, как они там оказались. Положил, наверное, по старой привычке.
Жена посмотрела на него подозрительно. Ей подумалось, что супруг не в себе – не грозит ли ему удар? Возраст обязывает к бдительности…
– Маразм наступает, – бодро утешил ее Шунт. – Захочу что-то сделать – и забуду, что хотел. А то иной раз напишу что-то, потом гляжу – и сам не понимаю: к чему это?
Побродив по дому, он выяснил, что жилище его лишилось многих признаков изобилия и достатка.
– Тебе звонил Тронголов, – сказала жена.
Так, замечательно. Предстояло выяснить, что это за птица.
– Ты не в том положении, чтобы кочевряжиться, – продолжила супруга, и Шунт понял, какая она нудная, отвратительная, старая.
– Думаешь и дальше ходить в присутственное место? – язвительно спросила жена. – О Литераторских мостках мечтаешь? Будут тебе
Литераторские мостки… Только до них еще надо дожить, чтобы помереть, а в доме жрать нечего.
Он ходит в присутственное место? Ну да. Так у них было принято называть редакцию почтенного и толстого журнала. Шунт занимал там должность заместителя главного редактора, “работал с рукописями”…
Новый мир просачивался в него все глубже, и вот ему открылось, что журнал еле дышит и вскорости сдохнет совсем, что никто его не читает и вообще журналы давно не в чести, а вся литература поражена проказой. Люди читают запоем, но люди читают – что? Кто такой