"ЛЮБОВНЫЕ УТЕХИ ЕКАТЕРИНЫ II" - читать интересную книгу автора (МЮРАТ ЛЮСИ)

V. ЛЮБОВЬ И ПОЛИТИКА

Снег счистили, и весна, как бешенная, вступила окончательно в свои права. Этот капризный властелин по-своему расправлялся с зимою, подталкивая ее. Весна растрясла и застывшую Неву, обрамленную покрытыми инеем берегами. Освобожденная река затрещала, вздохнула; в трещинах льда вода подымалась брызгами, увлекая в общем хаосе зеркальные осколки, которые с шумом и грохотом швыряла об устои мостов.

Казалось, что весь пейзаж пришел в движение. Покрытые снегом хрустальные льдины Ладожского озера скользят к устью реки. Водовороты гонят прямо в море одинокую запоздалую льдину, которая торопливо плывет, как лебедь, среди пенистых вод. Освобожденные лодки радостно пляшут на речной поверхности, как пестрые скорлупки. Мачты, как опьяненные, ритмично качаются, следуя каждому движению воды, Летний сад, оцепеневший было от инея и туманов, просыпается как-то сразу; почки радостно лопаются, соки тронулись, юный свет солнца вызывает, тянет к себе листочки, еще скрученные спиралью, травка зелеными язычками пробивается между камней мостовой Фонтанки.

Скоро и душистые кисти зыбкой сирени будут свешиваться над лужайками. Вот где-то запела птичка – первый пернатый вестник весны.

Станислав Понятовский уже сбросил весь тяжелый зимний убор и чувствовал, как нежный весенний воздух благодетельно добирается до самого влюбленного сердца.

Он остановил лошадь у золоченой решетки ограды. Он ждал, переодетый извозчиком. Сегодня должно состояться их первое любовное свидание. Радостно вдыхал он запах моря, доносившийся издалека. На сером небе появилась розовая полоска. Придет ли она? Молодость особенно остро чувствует всегда красоту весенней зари. Как опьяняет его чувство!

Заподозрив что-то, к нему подошел дежурный офицер и стал ходить около экипажа. Вдруг он резко схватил за плечо Станислава, который притворился дремлющим.

– Что ты тут делаешь около самого дворца? Кто ты? Чей ты?

Станислав боялся только одного – что Екатерину случайно могут узнать, когда она отправится в путь. Будучи хорошим комедиантом, он что-то пробормотал, притворившись этаким идиотом, что, видя перед собою глуповатого мужика, дежурный обмяк и пошел дальше по набережной, насвистывая что-то.

Он уже потерял всякую надежду увидеть сегодня великую княгиню, когда из-за куста жасмина вдруг вышел какой-то мальчик. Это была она. Она дрожала всем телом, дивясь сама тому, что осмелилась уйти.

– Мне удалось ускользнуть, несмотря на моих фрейлин и прислужниц.

Ухватившись за протянутую руку Станислава, она легко прыгнула в экипаж. Лошадь пошла, а юный влюбленный рассеянно подобрал поводья, охватив другою рукой свою спутницу за талию.

Экипаж был узкий, дорога столь неровна, что толчки все время швыряли легкий экипаж, заставляя Екатерину невольно прижиматься к Станиславу еще теснее. Но словно по молчаливому уговору их колени встретились под кожаным фартуком и мягко ласкали прикосновением друг друга. Екатерина трепетала от страсти в его объятиях. Позабыв про все, он уже не следил ни за лошадьми, ни за колесами. Приблизительно за версту от города на дороге стояла брошенная тележка. Лошадь испугалась ее и бросилась в сторону. Экипаж опрокинулся, и влюбленные очутились на земле.

Без единого вздоха Екатерина лишилась чувств на грязном шоссе. Видя, что она побелела, став белее лепестка жасмина, Станислав вообразил, что она умерла.

Екатерина! – воскликнул он весь в слезах. – Зачем судьба лишила меня счастья, не дав мне даже испытать его?

И он зарыдал, бросившись на сырую землю. Как мучительно было видеть ее глаза закрытыми!

– Дорогая, любимая, откройте ваши глазки!

Бьется ли еще ее сердце под шелковым камзолом? Где- то носятся теперь ее мечты? Жалобными восклицаниями, отрывистыми словами пытался он вернуть ее к жизни; как ребенок, придумывал он бессвязные слова. Но Екатерина оставалась глуха к его зову.

Осмелев от окружающего одиночества, влекомый ее лицом, которое не противилось теперь ему, он прижимался губами к ее пухлому рту. И о чудо! Эта первая ласка заставила Екатерину придти в себя. Она широко раскрыла удивленные глаза.

– Значит вы действительно любите меня? – спросила она простодушно-кокетливо.

– До боли, до слез! – отвечал он.

Таково было это предисловие страсти, боязнь, всегда предшествующая любви, когда жадные тела сдерживаются нетерпеливым желанием, а дух порабощен телом. Эти золотые часы похожи на спелый плод, готовый сорваться с дерева.

При помощи нежных слов Станислав увлек Екатерину к своему другу, английскому консулу Томасу Ротону, чей домик, украшенный голландскими тюльпанами, находился неподалеку и был всецело предоставлен ему для его любовных утех. Все еще оглушенная, послушная судьбе, она молча позволила увлечь себя туда.

Отдав свое нетронутое тело, Станислав получил взамен жадную нежность. В этих пылких объятиях он впервые узнал ту всевозрастающую радость, которая ошеломляет человека, заставляя забыть все. Он навсегда ревностно сохранил память об образе своей любовницы, полюбив ее с преданностью, которой суждено было не гаснуть никогда.

– Я люблю так страстно, что чувствую, что произойди в моей любви какая-либо перемена – я стал бы самым несчастным человеком в мире, потерял бы всякую энергию и смелость, – пишет он в своих мемуарах.

Екатерина была инициатором всех любовных забав, и Станислав открыл перед нею свою чуткую душу, все свои слабости, колебания и безграничную веру в фатализм.

Она глядела на свою задремавшую жертву: ее пальцы слегка касались его, лаская, как касаемся мы, пораженные неожиданностью, лаская какую-нибудь редкостную, неизвестную нам чудесную ткань, которую раскинул перед нами просто бродячий торговец. В тени, отбрасываемой задернутыми занавесками, проследила она округлую линию почти чересчур пышных бедер и сладострастную линию живота, напоминавшую по форме лиру. Останется ли навсегда это первое обладание новинкой, к которой никак не привыкнуть, как и к смерти?

Новичок, вошедший в жизнь Екатерины, предстал совершенно безоружным перед слишком прозорливыми очами своей возлюбленной. Кто задумал уверять, что любовь близорука? Этому трудно, верить. В то мгновение, когда мужчина, устав, чувствует легкое раздражение против той, которая его лишила мужской силы, ум удовлетворенной женщины становится особенно острым и прозорливым. Так и Екатерина смотрела теперь на того, кто только что забылся сном, восстанавливая утраченные силы, и яркой молнией все ее существо пронзила радость, так как она чувствовала себя владычицей.

Внезапно она заметила с искренней вполне радостью, что первобытная утеха, которая обыкновенно порабощает женщину, обострила в ней ум и зародила новую властную мысль – быть правительницей. Тело ее было пылко, но душа холодна; ее чувства отнюдь не отвлекли ее от жажды славы, которая давно обуяла ее душу, а заставили лишь жить в ней горделивое желание властвовать. Отныне ее честолюбивая натура будет подсказывать ей выбор избранников, усыпив в конце концов ее совестливость. Останься она в Германии, она стала бы верной супругой какого-нибудь немецкого князька, окруженная целой оравой пискунов с вечным новорожденным в придачу. Она просидела бы всю жизнь у супружеского очага, не узнав и не проявив скрытой в ней гениальности.

Жизненные силы кипели в ней ключом. Ее бесчисленные и непостоянные любовники поддерживали в ней эти силы, давшие ей потом возможность энергично управлять государством, Она не знала нежности, ей не нужны были идеалы, в ней абсолютно отсутствовала мистика; это была чистая материалистка, возносившая лишь для виду свои молитвы. Она чувственно царила над этой страною, где хитрые женщины, хранимые судьбою, больше любившие начинать, чем кончать, – управляли этим слегка изнеженным народом, который был добрым христианином и мазохистом в то же время.

Думала ли Екатерина о своем первом любовнике здесь, в этой комнате, убранной цветами, такой чистенькой бело – розовой с ситцевыми обоями, покрытыми лаком, увешенной легкомысленными гравюрами за подписью какого-то Хогарта? Сравнивала ли она поцелуи Сергея с поцелуями Понятовского? Иногда ласка так напоминает другую ласку; другой голос, который казался забытым, вдруг снова раздается в ушах, а обмен поцелуем вызывает воспоминание о других устах…

Удивленный собственным довольством, Станислав не потрудился узнать, осталась ли довольна и его возлюбленная. Будь он по природе обольстителем и опытным в делах любви, ему, может быть, удалось бы удержать Екатерину и сохранить за собой свой трон.

Но Екатерина была слишком молода еще, чтобы находить вкус в том, чтоб стать просто любовницей. Успехи триумфирующего неофита не привлекали ее к нему, а наоборот, отдаляли.

Она призналась как-то сенатору Елагину, что пользовалась мужчинами постольку, поскольку они стоили чего-нибудь; а использовав, она хотела бы просто кидать их в огонь, как старую сломанную мебель.

Стояло начало лета 1757 года. Великий князь был прав: Екатерина держалась теперь еще более прямо, взор ее блестел, посадка головы выражала сильную волю. Что придавало ей это душевное равновесие? Любовь ли, расцвет ли физических чувств дали ей такую веру в себя и такую удивительную непринужденность и уверенность голоса и жестов. Насторожившиеся придворные, видя медиков с ланцетами в руках, постоянно окружавших императрицу, не противились Теперь Екатерине; а она прекрасно знала слабость каждого и эксплуатировала ее в свою пользу. Привлеченные ее молодостью, они преклонялись перед дерзновенной. Даже сам канцлер Бестужев не колебался более; он желал заслужить ее благосклонность и послал ей через Понятовского важное известие.

– Кто идет?

– Музыкант великого князя, – отвечал юный поляк, проходя мимо часового, закутавшись в венецианский плащ и нахлобучив на голову белый парик. Неслышно стучал он, держа под мышкой скрипку, пробираясь по извилистой потайной лестнице, которая вела прямо в потайной будуар Екатерины, устроенный ею, чтобы принимать своих друзей после родов.

Эта потайная комната была убрана бержаркой, обитой оранжевым бархатом, большими зеркалами, ширмами и несколькими стульями, и отделялась от кровати Екатерины огромным пологом, который можно было затянуть наглухо так, что импровизированная приемная совершенно была незаметна даже для глаз самого подозрительного наблюдателя.

Станислав быстро вошел в комнату, снял парик, и бросил его собаке, которая стала обнюхивать его, лаять на него. Екатерина лежала среди восхитительного беспорядка. Три недели тому назад она родила дочку.

– Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность! – воскликнул великий князь, услышав о ее благополучном разрешении от бремени. – Я не уверен, мой ли это ребенок и считать ли мне его своим.

А Станислав страшно гордился своим отцовством.

Красота Екатерины выделялась еще ярче при ее новом положении. Под грудью ее скрещивались концы прозрачного платочка, ее красивые руки лежали в складках белой кисеи! Он поцеловал их с почтительной церемонией, а потом без всяких переходов – он любил контрасты – повалился на огромную розовую кровать. Но он забыл про крохотную болонку, которая готова защищать добродетель своей хозяйки. С оскаленными зубами и взъерошенной шерстью запротестовала она против ласк соперника. Откинув головку на кружева, Екатерина громко смеялась над собачьей ревностью, вызванной образом действия шаловливого любовника, который, желая подразнить ее, шутливо покусывал затылок и шею Екатерины.

Увлекшись, оба забыли про собаку, которая отомстила им тем, что завладела знаменитым сообщением Бестужева. Листки рассыпались, а болонка жевала их, рассеивая по всему персидскому ковру. Одним прыжком Станислав ВСКОЧИЛ с постели, собрал все листки, расправил их. стер несколько пятен и, сразу став серьезным, передал Екатерине послание Бестужева.

Это был проект, который должен был решить порядок престолонаследия в пользу Екатерины. Бестужев должен был стать ее руководителем, разделяя вместе с нею власть. Если она согласится принять проект, то ей не угрожает никакая опасность. Он просто подсунет императрице документ среди других, не имеющих значения, бумаг, и она поставит свою подпись шутя между приемом любовника и обедней. Ведь императрица так ветрена. А дело все-таки уже будет сделано. Великой княгине льстило, что отныне канцлер считался с ней. Но – то ли в силу благоразумия, то ли в силу ловкости – она спросила о деталях, и просила дать ей время подумать.

Союз между Екатериной, Бестужевым, Вилльямсом и Понятовским становился все более тесным. Их соединяла тайна. Все четверо союзников хлопотали и деятельно составляли заговоры. Война сблизила их еще более тесно, перед тем, как рассыпаться в разные стороны.

Готовились к кампании против короля Пруссии. Это была война трех нижних юбок, по выражению Фридриха, бывшего ненавистником женщин: а пока он успешно заставлял своих померанцев маршировать по мостовым Потсдама.

В Петербурге торжествовала французская партия, возглавляемая бывшим любовником императрицы вице-канцлером Шуваловым. Екатерина едва скрывала свое неудовольствие под напускным равнодушием. Петр был в отчаянии, надеясь только на одно: что русские войска потерпят от пруссаков поражение. Видя крушение всех своих проектов, Вилльямс драл на себе волосы своего парика. Бестужев колебался. Его чувства влекли его к Австрии, но ум и дар его предвиденья ясно показывали ему, что Шувалов жаждал занять его место и только ждал предлога. Понятовский беспокоился за судьбу Польши, которая снова должна была служить кровавой ставкой для всех необузданных честолюбий; безразлично, будут ли битвы выиграны или проиграны – его бедная родина будет растоптана.

Пораженцы тайно собрались в будуаре Екатерины, а под окнами дворца народ кричал:

– В Берлин! В Берлин!

Полки дефилировали под лучами июльского солнца. Шли ли они на победу или на неминуемое поражение – эти скифы, подвигающиеся вперед ритмичным скорым шагом, эти донские казаки на резвых лошадках, держащие в руках пику и опьяняющие себя гиканьем и криками? Вот валахские гусары, инфантерия, артиллерия с чудовищными пушками, прозванными «единорогами», которые делают целых девять выстрелов в минуту! Потом прошли пятьсот лошадей, везущих пожитки фельдмаршала Апраксина – его восточную палатку в зелено-красных полосах, подбитую золотой парчей – трофей, отнятый им у великого Могола – тут же его серебряная посуда, уложенная в ящики с его гербами. Какой это производит шум, дребезжа по мостовой!

Солдаты пели свои песни, в которых все еще чувствовалась тягучая жалоба кочевниковскифов, пели военные марши и просто песни, в которых слышалась тоска по родному углу, по родной деревне. Станислав насчитал, что прошло 72 тысячи людей.

Взволнованная видом этой воинственной молодежи, всем этим военным великолепием, Екатерина спросила себя в нерешительности, где преимущество России – в войне или мирной обстановке? В то время, когда она предавалась подобным размышлениям, камергер доложил ей, что фельдмаршал Апраксин пришел выразить ее императорскому высочеству свои верноподданнические чувства.

– Прошу вас, господа, удалитесь. Проведите фельдмаршала сюда.

Он вошел, грязный и торжественный. Это был человек, не обладавший богатством, не брезговавший и смошенничать во время игры. Но он жил на широкую ногу, и его любовь к роскоши простиралась до того, что он почти сплошь покрывал свое платье алмазами. Чтобы увеличить свой кредит при Дворе, он не останавливался перед какой угодно изменой. Таков был человек, которому императрица доверила честь оружия своей родины.

– Я сейчас же уезжаю, чтобы стать во главе наших войск, – сказал он. – Но я не хотел покинуть Петербург, не попрощавшись с вашим императорским высочеством. Так как ее высочество еще больна, то я пришел к вам за инструкциями.

На столе лежала раскрытая карта, где Пруссия была окрашена в голубой цвет, Польша в розовый, а Россия в желтый – цвет спелых колосьев ее необозримых полей. Екатерина нагнулась над одной из пограничных крепостей, обозначенной красным кружочком.

– Говорят, господин фельдмаршал, что Фридрих ждет вас в Мемель, выстроив померанцев в боевом порядке.

– Ба! Что нам делать с такой дрянной крепостью? Я предпочитаю двинуться через Польшу на Силезию.

– Может быть, прусский король нападет на вас во время этого перехода?

– В таком случае я буду защищаться, но я вовсе не намерен атаковать пруссаков в чистом поле.

– С вами приятно поговорить, господин фельдмаршал, я вижу, что мы оба прекрасно понимаем друг друга… Если у вас возникнут сомнения, пишите мне. Да хранит вас Бог.

И она поднялась, очаровательная в своем величии, – и, все еще устремив взор на карту Европы, она отпустила его.

Она чувствовала усталость, беспокойство; какое-то тайное предчувствие говорило ей, что она начала опасную игру. Став заговорщицей, Екатерина находилась между подстерегавшей ее опасностью и большими почестями и славой. Качель, на которой она сидела, подталкиваемая Понятовским, касалась еще земли, не долетая до вершин. Они соединили свое неблагоразумие воедино и играли в прятки между двумя поцелуями, рискуя головою.

Поступила ли она правильно, прислушиваясь к речам англичанина? Доложили что обед подан. Она хотела сесть за стол, когда в комнату вошел Вильямс без своей обычной спеси, задыхаясь от злобы и говоря с трудом:

– Я только что получил от императрицы оскорбление – удар прямо в лицо. Это было в Белой гостинице. Я готовился приветствовать ее, когда она вдруг подошла ко мне.

– Господин английский посол, разве Англия непременно желает восстановить против себя всю Европу? Ваши моряки-купцы не сочли нужным посетить мой павильон. Князь Голицын, мой посол при дворе короля Георга, просил сатисфакции. Но к моим требованиям остались глухи. Поэтому я запрещаю всем моим министрам иметь какие бы то ни было сношения с вами и приказываю вам покинуть Петербург через неделю. Повторяю, вы не получите больше ни одной аудиенции на прощание.

– Друг мой, мой единственный друг! – вскричала Екатерина, протягивая ему руки, которые он покрыл слезами. – Увы, что станет со мною, когда вы покинете меня? Я никогда не забуду, скольким я вам обязана. Чтобы вознаградить вас, я буду пользоваться каждым удобным случаем, чтобы направлять Россию в ее же интересах к лучшему, а именно, к тесной дружбе с Англией. Она обязана обеспечить ей своею помощью то могущественное положение, которое Англия должна занимать для блага всей Европы, господствуя над Францией – этим общим врагом, величие которого является позором для России! Я постараюсь на деле доказать мои чувства. Этим поступком я хочу создать себе славу. Вы указали мне истинный путь. Я всегда буду помнить это. Прощайте. Сюда идут. Если бы теперь сюда вошла бы императрица, то я дорого заплатила бы за дружбу к вам.

Через месяц после торопливого отъезда Вильямса Апраксин эстафетой известил императрицу, что одержал победу над пруссаками при Грос-Егерсдорфе. Какая ошеломляющая быстрота победы! Пруссаки отступают… Екатерина немедленно же решила отпраздновать это событие в Ораниенбауме с наивозможнейшим блеском. Чем более она была озабочена, тем менее хотела показать это.

Наблюдая сама за приготовлениями к празднеству, она проходила по саду, убранному гирляндами из лавров и роз.

– Вот женщина, ради которой честный мужчина с удовольствием перенес бы несколько ударов кнута, не так ли, граф? – сказал генерал Ливен Понятовскому, смотревшему на свою возлюбленную с чувством безграничного ожидания.

– Она заставила бы меня забыть всякое благоразумие, не то что Сибирь! – подумалПонятовский позже, прижавшись к ней лицом и вдыхая исходивший от ее нежного лица аромат свежести.

Екатерина умела быть одновременно повсюду: она трезвонила в колокола, служила благодарственные молебны, украшала дом зеленью при помощи Ламберта, своего садовника – старого оригинала, который искусно владел садовыми ножницами, предсказывая в то же время гнусавым голосом, что скоро его владычица, любовавшаяся теперь полетом орла, станет владычицей всей России.

– Не смейтесь, ваше высочество, я видел однажды вечером, как ваша звездочка бежала по небу, подымаясь все выше и выше.

Великий князь держался в стороне: его надежды были разбиты. А он-то считал пруссаков непобедимыми. Он не мог скрыть своего неудовольствия.

– Странное отношение к победе, особенно для наследника! – шептались офицеры, указывая друг другу на его озабоченный лоб…

Приглашенные приезжали из Кронштадта и Петербурга – кто на лодке, кто в коляске; одни с трудом взбирались по лестницам, бродили по садам, другие кружились перед мраморной террасой, робко отвешивая реверансы и поклоны перед их высочествами.

Перед ужином красивые пажи разносили в золоченных вазах билетики, которые носили тогда имя «Валентин», и с улыбкой предлагали их приглашенным: это тянули жребий, кому с кем сидеть, не заботясь об этикете. Судьба заставила Понятовского сесть по правую руку великой княгини, а по левую руку сидел де ла Мэссельер, атташе французского правительства, за соседним столом сидели графы Потоцкий и Браницкий, красавец Ржевусский и Сапега – все люди с приятной внешностью. Обратясь к ним, Екатерина произнесла вполголоса, указывая им на Понятовского.

– Наступит день, когда я сделаю его вашим королем.

Эта фраза, брошенная с такою легкостью, была принята ими за удачную шутку.

Внезапно в саду вспыхнул фейерверк. Он изображал повозку, влекомую быками, украшенными гирляндами из листьев, сопровождаемую смеющимися вакханками. Пронизанные солнцем Италии голоса пели мелодии Арага – такие трогательные, что мужчины стали умильно посматривать на округлые шейки своих соседок.

Княгиня попросила де ла Массельера, отличного игрока на флейте, исполнить несколько вещиц Рамо, Екатерина сама отнюдь не была музыкальна. У нее совсем не было слуха, и, напевая, она всегда фальшивила. Но Понятовский искренне наслаждался умело исполняемыми пассажами, Его красные каблуки отстукивали в такт ритм манерных гавотов. Тогдашнее общество стало забывать люлли, увлекаясь новой музыкой.

– До чего дойдет искусство, идя таким путем? – воскликнул как-то Дидро. Рамо, Стравинского того времени, смогли оценить только в стране, которая начинала увлекаться искусством балета.

Старый садовник в костюме шарлатана с остроконечной шапкой на голове стал зазывать приглашенных в свой шатер:

– Сударыни, господа! Входите! Я продавец счастья! Проигрышей нет! Входите, мы не берем денег – все даром!

Вельможи, камергеры, фрейлины приблизились к турникетам и стали оспаривать друг у друга цветы, банты и повязки на шпагу, фарфор, веера. Екатерина хотела подарками привлечь к себе сердца всех. Воспользовавшись шумом, великий Князь, напившись токайского, незаметно ускользнул и скрылся в банкетах сада со своей султаншей – Елизаветой Воронцовой.

Едва успели потухнуть фонарики и лакеи собрались ложиться спать, когда в Петербурге с удивлением узнали, что вчерашний триумфатор вместо того, чтобы преследовать побежденных, настаивая на победе, сам снялся с лагеря, сжигая собственные повозки, заклепывая свои пушки перед изумленными глазами солдат, плакавших от горя! Фельдмаршал Апраксин проводил это безумное бегство с дьявольской быстротой. Никто ничего не понимал в этом торопливом отступлении. К несчастью, Екатерина понимала слишком хорошо, в чем дело. Какая непоследовательность, какое неблагоразумие, какое безумие! Неужели ее провели эти иностранцы? Неужели разум запутался во всех этих интригах?

Во что бы то ни стало надо было поговорить с Станиславом еще до рассвета. И некому доверить записку! Ах, да! Ведь ее парикмахер ждал ее, чтобы распустить ее прическу. Она нацарапала несколько строк.

– Приходите, дорогой, немедленно в маленький лесной павильон. Я буду ждать вас до утра.

Но в своих расчетах она забыла про любовницу своего мужа.

Петр и его спутница шатались по лесу Ораниенбаума; оба были навеселе. Деревья непочтительно лезли прямо на его императорское высочество, ветви мешали ему, были направлены против него, как шпаги противников; земля качалась. Петр громко обругал луну, эту толстомордую распутницу, которая ни за что не вылезала из своей дыры! На одном из своих зигзагов он задел случайно прохожего, которого он хриплым голосом обругал целым потоком брани:

– Что это за неуклюжий дурак?

– Портной, – отвечал Понятовский, менявший профессию при каждой встрече. Елизавета, менее пьяная, без труда узнала его, несмотря на переодевание, и решила разбудить потухшую было ревность великого князя.

В тот момент, когда Станислав выходил из павильона, он был схвачен тремя людьми; бывшими в засаде. Его взяли за шиворот и грубо поволокли к морю, равномерный всплеск которого уже доносился до его ушей. Поляк, не испытывая при этом ровно никакого удовольствия, поручил свою душу Богу. Около самой воды солдаты вдруг свернули в другом направлении и фамильярно втолкнули его в какой-то домишко, окруженный соснами. К нему подошел великий князь.

– Вы обладали моей женой?

– Монсиньор, как вы можете…

– Скажите мне правду. Если вы будете со мной откровенны, то все еще может устроиться!

– И все же даже в угоду вашему высочеству я не могу сказать, что делал то, чего я не делал!

– Раз вы упрямитесь, то вы останетесь под арестом вплоть до дальнейших распоряжений.

В течение двух часов Понятовский размышлял, предоставленный собственным думам. Главный следователь тайной канцелярии явился к нему с допросом.

– Мне кажется, сударь, что вы сами понимаете, – заявил пленник, – что и для чести вашего Двора, равно как и для меня самого, важно, чтобы эта комедия кончилась возможно меньшим шумом и чтобы вы выпустили меня отсюда возможно скорее.

На рассвете Понятовского отвезли в Петербург в зеркальной карете.