"Особое задание" - читать интересную книгу автора (Прудников Михаил Сидорович)

5. Операция "Фредерикус"

Теперь для Алексея началась новая жизнь, та, ради которой примчался он сюда из Москвы на запыленной старенькой полуторке. Наконец-то он принял участие в войне, где дело решает не количество дивизий, танков или стволов орудий, а ум, осторожность, отвага. Тогда, в июле, он начал свою работу неудачно. В спешке, в обстановке напряжения и нервозности не все было учтено и предусмотрено…

Он потерял бойцов своей группы "Ураган". Но теперь на их место становились другие. Эти новые бойцы не учились сложному искусству разведчика, ими двигала только ненависть к врагу. Алексею предстояло ознакомить их хотя бы с элементарными правилами этой незримой войны, направлять каждый их шаг, чтобы уберечь от провала.

И Столяров размышлял. Днем, набивая каблуки на чужие стоптанные ботинки или добираясь на попутной подводе в город, ночью, ворочаясь на жесткой кровати.

Мозг его разрабатывал искусные комбинации и варианты для предстоящих операций.

И вот приближалось выполнение сложного и ответственного задания.

Как-то при очередной встрече Софья Львовна упомянула о коменданте города майоре Патценгауэре. По описаниям Ивашевой, это был человек лет пятидесяти, веселый и общительный. Он брал у Софьи Львовны уроки русского языка, а после занятий подолгу и охотно болтал с ней на разные темы и, как утверждала Ивашева, относился к ней со снисходительной доброжелательностью.

— Как-то я рассказала ему, что два года жила в Мюнхене. А он сам как раз из Мюнхена. Полковник пришёл в восторг. Целый вечер мы проболтали с ним о Мюнхене, перебирали в памяти улицы, кафе, памятники…

— А каковы склонности у этого вашего Патценгауэра? — поинтересовался Алексей.

Софья Львовна пожала плечами.

— По утрам любит кофе со сливками, два раза в неделю пишет жене. Как-то показывал мне ее фотографию. Стареющая блондинка с собачкой. Бездетный.

У себя дома выращивает тюльпаны…

— Побольше говорите с ним о тюльпанах. И попросите, чтобы он перевел вас из городской управы непосредственно к себе. Предлог найдем. Ну, скажем, вы хотите служить рейху… Или мечтаете о переходе в германское подданство, о переезде в Мюнхен навсегда.

Вскоре после этого разговора сосед Алексея Степан Грызлов сообщил ему, что на станцию пришли вагоны с тюками прессованного сена.

— Понимаешь, — шептал Степан. — Смекнул я сразу, что-то тут не то. Зачем им это сено охранять?

А вокруг платформы часовых — пропасть. Интересное дело, думаю. Как это, значит, часовой отворотился, сунул я руку в тюк. Чувствую, какие-то твердые зубья.

Мать моя! Гусеницы танка! Вот тебе и сено!

"Возможно, гитлеровцы перебрасывают через город воинскую часть", сначала решил Алексей. Но ему пришлось отказаться от этого предположения. На следующее утро Степан сообщил, что платформы, на которых лежали "тюки с сеном", опустели; очевидно, эти тюки выгрузили и увезли куда-то на автомобилях.

Незадолго до сообщения Степана Корень через Шерстнева передал Алексею, что местные власти получили из Берлина предписание "навести порядок" в лесах за Днепром, а в этом районе настоящими хозяевами были партизаны, гитлеровцы туда и сунуться боялись. Кое-где работали здесь даже местные Советы и колхозы. Судя по тому, что теперь фашистам понадобились танки, затевалась большая карательная экспедиция в партизанский край.

Предположение Алексея подтвердил и Шерстнев.

Он сообщал, что в городе среди оккупантов необычное оживление, появилось много незнакомых офицеров.

Сроки и маршруты карательных экспедиций гитлеровцы скрывали с особой тщательностью. Среди полицейских ходил слух, что даже командиры частей участники таких операций, узнают о том, куда части отправляются, за несколько часов до начала наступления. Предотвратить беду можно было, только узнав, на какой день назначается выход карательной экспедиции.

И Корень поручил разведать все Алексею, а тот решил, что, может быть, удастся как-нибудь использовать знакомство Софьи Львовны с комендантом города…

Медлить было нельзя.

И вот Алексей, нарушив правило не встречаться с Ивашевой у нее на квартире, пришел к ней как-то вечером и заговорил напрямик, что она должна помочь.

— Боитесь? — спросил он, рассказывая ей о своих планах.

Она ответила не сразу.

— Боюсь… Ведь я две ночи после нашего первого разговора не спала… Нервы — никуда. Вы же все понимаете сами… Да и возраст. Мне ведь уже сорок пять…

Но ничего, — поспешила она добавить. — Я привыкну, постараюсь перебороть страх.

— К страху нельзя привыкнуть. Опасность всегда так или иначе волнует. С этим надо бороться. Только не нужно, чтоб страх затемнял рассудок…

Они сидели в ее большой темной квартире. Стояла глубокая тишина, и каждый звук: скрип паркета, шорох ее платья, даже голос — казался пугающе громким. И оттого, наверное, они говорили шепотом.

— Понимаю, — продолжала Софья Львовна, — но не могу отделаться от ощущения, что все догадываются о моих намерениях… В каждом взгляде мерещится подозрение…

— Это пройдет. Обязательно пройдет, — заверил ее Алексей. — Так расскажите все по порядку: как вы устроились к Патценгауэру?

— Сказала ему, как вы учили: собираюсь сменить работу, куда-нибудь уехать. Он это встретил в штыки: "Уехать? И вы думаете, я вас отпущу? А я? Останусь без учительницы?" "Ну, — говорю, — найдете другую". — "Э, нет, другую не хочу. Вы меня вполне устраиваете". Он засмеялся. Я сначала заговорила о смерти дочери, о том, что мне нужно сменить обстановку.

Тогда он стал серьезным. Долго думал и наконец спрашивает: "Хотите — в Берлин?" Я пожала плечами.

"Это будет для вас прекрасный отдых. Да и наши занятия не прервутся! Только чтобы я вас мог взять в Берлин, вы должны стать моей сотрудницей. Согласны?"

Ну, как вы догадываетесь, я не заставила себя уговаривать. Дело сложилось как нельзя лучше.

— Какую, же работу вам предложил господин майор?

— Секретарскую, в административный отдел. Я хорошо пишу на машинке, знаю стенографию. И вот уже несколько дней служу. Но те сведения, которые вам нужны, через мои руки не проходили.

Алексеи зашагал по комнате. Звонко похрустывал паркет.

— А другая машинистка в отделе есть?

— Есть. Эльга.

— Немка?

— Да. Она сидит в отдельной комнате. Вход посторонним туда воспрещен.

— Значит, там! — воскликнул Алексей. — Наверняка там. А вы знакомы с этой Эльгой?

— Только здороваемся при встрече.

— Как она к вам относится? Свысока?

— Пожалуй, нет. Ведь она знает, что майор берет у меня уроки. Для нее я — лицо приближенное к начальству.

— Это хорошо, — обрадовался Алексей и заходил по комнате еще быстрее. Подружитесь с Эльгой, окажите ей какую-нибудь услугу…

— Попытаюсь, — обещала Софья Львовна.

Эльге было лет тридцать пять. Тонкая, высокая, узкогубая, с серовато-пепельным цветом лица, она, видимо, и сама сознавала свою непривлекательность и при разговоре с мужчинами часто и без всякого повода краснела. Эльга была серьезна, аккуратна, замкнута, и что особенно нравилось майору Патценгауэру в Эльге — ее репутация "непорочной девы", исключавшая легкомысленные знакомства. И комендант считал, что одинокая некрасивая девушка незаменима для работы в секретном отделе.

Ивашевой не потребовалось прилагать особых усилий к тому, чтобы сблизиться с Эльгой. Как-то машинистка-секретного отдела сама подошла к Софье Львовне и, приветливо улыбаясь, шепнула; "У меня к вам дело!"

Они вышли в коридор. Эльга вытащила из кармана френча пачку "Тюркиш".

— Курите?

Софья Львовна, до сих пор никогда не курившая, тем не менее взяла сигарету и неловко склонилась над огоньком зажигалки.

Эльга долго мялась и краснела и наконец осторожно начала:

— Вы меня простите… Я понимаю, это нескромно с моей стороны, но… говорят, вы едете с майором в Берлин?

Глядя на поблекшее лицо Эльги, Софья Львовна подумала, как точен был расчет Алексея. Стоило Софье Львовне однажды "обмолвиться" в комендатуре о предстоящей поездке с Патценгауэром, и это стало известно всем.

— Возможно, — ответила она, догадываясь, какая просьба последует за этим вопросом, ибо уже несколько сослуживцев интересовались ее путешествием в Берлин. — Возможно, хотя точно пока неизвестно. А вам что-нибудь передать родственникам?

— Да, — Эльга покраснела. — Если вас не затруднит…

— О, с удовольствием! — воскликнула Софья Львовна.

— Видите ли, у меня должен быть отпуск, но майор не отпускает и не отпустит, пока не подыщет мне замены.

Софья Львовна заверила Эльгу, что непременно выполнит ее поручение.

С тех пор, встречаясь в коридоре комендатуры, они останавливались, чтобы обменяться новостями. Машинистка, видимо, томилась своим затворничеством и была рада неожиданному знакомству. Иногда Эльга забывала, что перед ней русская: у Софьи Львовны было прекрасное берлинское произношение. Эльга была мягка, — предупредительна, и скоро случилось так, что Софья Львовна стала заходить в комнату с предостерегающей надписью: "Вход посторонним воспрещен", Эльга нарушала инструкцию. Но стоило ли опасаться этой симпатичной, уже немолодой женщины, когда сам комендант, видимо, доверяет ей. И даже берет с собой в Берлин.

Получая канцелярские принадлежности, Софья Львовна увидела, что забыли привезти копировальную бумагу. Она решила воспользоваться этим обстоятельством.

Софья Львовна сказала Эльге, что у нее кончилась копировальная бумага, и, скомкав несколько пробитых до дыр листиков, швырнула их в мусорную корзинку Эльги. Софья Львовна заметила там на дне смятые листы копировальной бумаги.

Но Эльга посоветовала своей приятельнице пользоваться пока старой.

— Она никуда не годится! — возразила Ивашева.

— Ничего не поделаешь! Забери обратно — неизвестно, когда привезут новую! — рассудительно заметила Эльга.

Софья Львовна нагнулась над корзиной и достала смятые листы копирки. Листы, которыми пользовалась Эльга. После работы Софья Львовна захватила их с собой. Они много добавляли к тому, что Ивашевой удалось подсмотреть на машинке Эльги, во время их недолгих встреч. Получение копирок было фантастической удачей. Трудно было даже предположить, что боязливая и нервная женщина могла так смело и хладнокровно одурачить сверхбдительных врагов.

Как бы там ни было, перед Алексеем лежала какая-то частичка плана карательной операции "Фредерикус".

Опытный разведчик теперь пытался представить себе полную картину. В этой "картине" оставалось много "белых пятен", но стали известны названия некоторых карательных отрядов и их численность, а главное — примерный район боевых действий. На одном из листков копирки Алексей разобрал две подписи: группенфюрера СС генерал-лейтенанта полиции Готтберга и штаб-офицера корпуса майора жандармерии Вебера.

Столярова охватило радостное возбуждение. Он держал в руках не просто два синих листочка бумаги, а сотни спасенных человеческих жизней.

Только бы документ благополучно попал к партизанскому командованию! Только бы что-нибудь этому не помешало!

Судя по отрывочным сведениям, добытым Ивашевой, до начала операции "Фредерикус" оставалось три дня.

Срок ничтожно малый. Не меньше суток требовалось только для того, чтобы переправить известия партизанскому командованию, а ведь вывести людей из опасной зоны дело непростое: на это тоже нужно было время.

Алексей понимал; надо спешить, иначе план операции, добытый с таким трудом и риском, окажется бесполезной бумажкой. Но, как нарочно, он не знал, где искать в данный момент Тимофея, через которого поддерживал связь с Корнем.

Село Пашково, где жил другой партизанский связной, Захар Ильич Кругов, находилось от города в двадцати километрах. Можно было бы пойти туда, но он плохо знал дорогу и рисковал потерять много времени.

Алексей отправился в ателье Афанасия Кузьмича.

Аня бывала теперь там часто — помогала отцу. Алексей рассчитывал там ее увидеть.

Аня была одна. Отец куда-то понес заказ. Увидев Алексея, она кинулась наводить в комнате порядок.

Алексей хотел было остановить ее, но она вырвала руку, избегая его взгляда.

— В чем дело, Аня?

Девушка остановилась, но не повернулась к Алексею. Он видел по ее опущенной голове, по согнутым плечам, что она ждет чего-то большего, чем простое дружеское приветствие.

Но Алексей молчал. Аня выпрямилась и медленно, не оборачиваясь, пошла на кухню. У дверей она нарочито небрежно бросила:

— Намусорено здесь… Прибрать нужно…

И тут Алексею вспомнилось, как однажды она доверчиво положила голову на его плечо. Так вот оно что! Он-то совсем забыл об этом. Но она помнила, для нее это было нечто вроде молчаливого признания, и сейчас она хотела прочитать ответ хотя бы в его случайном жесте, интонации. А он встретил ее, как будто ничего не случилось.

Неожиданное открытие обескуражило Алексея. Он опустился на лавку. Что делать? Поговорить с ней.

О чем? Что он может сказать? Что? Он не смеет, не должен говорить ей то, чего она ждет. А говорить другое… стоит ли?

Вернулась Аня. Рукава старенькой кофточки засучены, в руках мокрая тряпка. Светлые волосы сбились на лоб. Она принялась протирать старенький деревянный стол.

— Аня, понимаешь…

Она резко обернулась. Лицо ее покраснело.

— Не надо, Алексей Петрович, не надо! — почти вскрикнула она. — Я знаю, что вы хотите сказать…

— Хорошо, не буду, — согласился Алексей.

Он был рад, что ему не нужно объяснять того, в чем он и сам не разобрался. Аня вызывала в нем большую нежность. Возможно, это была и не нежность, а просто благодарность. Но что бы ни было, он не мог дать волю чувствам… Семейный человек… Разведчик… Человек, у которого здесь нет даже своего имени.

В тот вечер, как никогда, ему хотелось оградить Аню от беды. И как раз сегодня он должен был послать ее в холод и тьму, навстречу опасности.

— Дорогу в Пашкове знаешь?

— Пашкове? У Выпи?

— Да. Ночью не заблудишься?

— Да что вы! Сколько раз там была…

Она разговаривала теперь с ним подчеркнуто деловитым тоном. И Алексей понял, что ее самолюбие задето.

Она ведь не могла знать всех сложностей переживаний Алексея, его размышлений. Он старался показать, что ничего не замечает.

— Нужно пойти сейчас в Пашкове…

— Сейчас? — Рот ее слегка приоткрылся от удивления.

— Да, сейчас. Как можно скорее…

Он был уверен: не откажется. И не ошибся. Она начала одеваться. Пока Аня торопливо натягивала старенькую ушанку и пальто, он говорил ей:

— Четвертый дом у леса, по правой стороне, если идти от города. Спросишь Захара Ильича.

Два небольших, мелко исписанных, листочка, сложенных вчетверо, она, отвернувшись, сунула за лифчик.

— Когда вернешься, зайди, расскажешь, что и как…

Если ты успеешь вовремя доставить эти сведения, спасешь сотни, может быть, тысячи людей.

Она стояла у порога, опустив голову, мяла в руке варежки.

— Так я пойду?

— Будь осторожна, обходи деревни стороной…

— Ладно…

— Валенки крепкие?

— Отца предупредите…

Хотелось ей что-то сказать, но он не мог найти слов.

Алексей был восхищен мужеством этой девочки, которая с такой неженской смелостью пошла, ни о чем не спрашивая, навстречу неизвестности.

Воспользовавшись короткой паузой, Аня кивнула головой и исчезла за дверью. Он слышал, как заскрипели деревянные ступеньки.

Совсем стемнело. Отец Ани все не приходил. Алексея грызла тревога. Вставало перед глазами залитое лунным светом снежное поле, еле приметно темнеющая узкая, перехваченная поземкой дорога — и одинокая, удаляющаяся фигурка Ани. Что с ней будет? Что с донесением? Попадет ли оно по назначению?

…Аня вернулась через два дня. Алексей за это время несколько раз заходил к Афанасию Кузьмичу. Когда усталая девушка вошла к нему в комнату и без сил опустилась на стул, Алексей набросился на нее с расспросами. У него сразу отлегло от сердца, когда он увидел ее живой и здоровой. План карательной операции ей удалось благополучно передать партизанскому связному.

— Ты прямо из Пашкова? — спросил Алексей.

— Да. Устала — жуть, ноги прямо отваливаются…

— Почему задержалась?

— Так… приключение одно на обратном пути, — небрежно ответила она.

— Какое приключение?

— Да полицейские прицепились…

И хоть говорила Аня небрежно, Алексей видел, что дорожное происшествие было отнюдь не пустячным.

— Рассказывай, — приказал он, растирая ее замерзшие руки.

— Да мину я принесла…

— Какую еще мину? — насторожился Алексей.

— Которая с часами. Просили передать через вас одному человеку.

Алексей действительно просил прислать мину с часовым механизмом для Готвальда. Но он никак не мог думать, что именно Ане придется ее нести.

— Ну так возвращалась-то я днем, — между тем рассказывала девушка. — В Дуплянове остановили меня двое полицаев. "Документы!" Показала я им свой паспорт. Стали расспрашивать, как сюда попала, зачем.

К тетке, говорю, в Пашкове ходила. Не знаю, может, я им плохо врала, только повели меня в участок. Иду, а сама дрожу, вдруг обыскивать начнут…

— А где же ты спрятала мину?

— В корзинку под картошку положила. В платке.

— Так. Дальше.

— Повели меня в участок. Снова: "Почему попала в Дупляново, зачем пришла?.." А у меня все мина из головы не идет. И вдруг полицая куда-то позвали, я в комнате одна осталась. Скорее достала мину, завела часовой механизм.

— Разве ты умеешь обращаться с миной? — удивился Алексей.

— Да, мне ребята в Пашкове на всякий случай объяснили.

— Так, что же дальше…

— Ну и сунула мину под стол. А когда полицай вернулся и снова стал допрашивать, я заплакала, говорю: "Дяденька, отпустите, у вас небось у самого дочка есть…" Он нахмурился, долго крутил усы, потом швырнул мне паспорт и как закричит: "Вон! Чтобы духу твоего тут не было! Еще раз увижу — узнаешь у меня, как шляться!" Я пулей выскочила за дверь и — бегом. А мину им на память оставила…

Аня рассмеялась. Но Алексей даже не улыбнулся.

— Вот что, — сказал он серьезно, — больше никаких мин… Это ведь не игрушки. Будешь делать только то, что я прикажу… Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Не желаю. Поняла? И что за бессовестные ребята в этом Пашкове?!

Аня остановила на нем удивленный, пристальный взгляд, но промолчала.

Через два дня Алексей узнал от Шерстнева, что в Дупляновском участке произошел взрыв. Никто серьезно не пострадал. Гестаповцы почему-то заподозрили в диверсии самих полицейских, нагрянули целой комиссией, арестовали одного, а начальника Дуплянской полиции выгнали с работы.

И Алексей долго подшучивал над Аней, как она "ликвидировала" фашистского служаку.

— Спасибо тебе, дружище! — Секретарь подпольного обкома обнял Алексея и троекратно расцеловался с ним. — От всех наших спасибо!

— Так это не я, — смутился Столяров. — Софью надо благодарить, ее рук дело.

— И Софье передай мое спасибо! Я ведь, грешным делом, когда ты первый раз мне рассказал о ней, не очень-то в нее верил. А вот смотри ж… Какой женщиной оказалась… Ты ее береги…

Этот разговор происходил ночью на конспиративной квартире в хуторе Белом. Карнович рассказал Алексею о провале карательной гитлеровской экспедиции "Фредерикус", в которой принимали участие не только танки, но штурмовая и бомбардировочная авиация. Целых десять дней гитлеровские войска зажимали в клещи огромные лесные массивы, обстреливали, бомбили и прочесывали предполагаемые опасные районы. Но в "опасных" районах они наталкивались лишь на изуродованные, обожженные деревья, вороха выброшенной взрывами мерзлой земли. Кое-где, правда, встречались покинутые землянки и шалаши, следы недавних костров.

Партизаны в руки врагам не попадались. Их костры дымили за многие десятки километров от тех мест, где громыхали, врубаясь в мерзлую чащу, танки и крались тропами цепочки эсэсовцев и жандармов.

Взволнованный рассказом Карловича, Алексей возвращался к себе, в Краснополье. Он еще не знал, что над головой одного из разведчиков его маленькой группы сгущались тучи.

В тот же день взбешенный Штроп расхаживал по кабинету коменданта города Патценгауэра.

— Я вас спрашиваю, господин майор, — кричал он, — откуда могла просочиться информация?!

— Это я вас должен спросить, — сердито шевеля бровями, басил комендант. — Охрана военной тайны — ваша обязанность.

— Прошу не напоминать мне о моих обязанностях, — ледяным тоном отрезал Штроп. — Я ни на минуту не забываю о них, не в пример некоторым.

— На что вы намекаете? — сощурился майор.

— Не догадываетесь? — с издевкой переспросил Штроп. — Ах, вы не догадываетесь! Или, может быть, не хотите? У вас под носом орудуют изменники, русские шпионы, а вы хлопаете глазами…

Комендант не спускал со следователя настороженного взгляда.

— Где перепечатывался план карательной операции? — закричал Штроп.

— Здесь, в секретном отделе…

— И это вы называете секретным отделом?

— Но почему вы считаете, что партизанам стало известно об операции именно из комендатуры?

— Я-ничего не считаю, господин майор. Если бы я считал, я б не разговаривал с вами здесь, а принимал бы меры… Я лишь предполагаю… Эта машинистка, Эльга, она вполне лояльна?

Майор дернул плечами.

— До сих пор у меня не было оснований… Она из почтенной семьи. Ее отец известный инженер, много лет работает у господина Круппа…

— Мгм, — промычал Штроп. Этот довод несколько остудил его горячность. Но, может быть, туда кто-нибудь заглядывал, в этот ваш секретный отдел?

— Но это запрещено. На двери висит табличка.

Штроп остановился, покусывая нижнюю губу.

— Я все-таки хотел бы поговорить с этой Эльгой, — проговорил он после некоторого молчания. — Табличка не солдат с ружьем.

Через пять минут Штроп беседовал с Эльгой, а через четверть часа он вызвал к себе Софью Львовну. Он смерил Ивашеву долгим, подозрительным взглядом.

— Вы, кажется, дружите с Эльгой? Приятное знакомство, не так ли?

Внутри у Софьи Львовны все оборвалось. Тревожно, до темноты в глазах забилось сердце. Но она старалась овладеть собой и даже заставила себя улыбнуться.

— Да, конечно, — ответила Софья Львовна. — Мы с Эльгой одиноки. Это нас сблизило…

— Даже одиноким не полагается входить туда, куда не положено.

— Господин офицер, я пожилая женщина, но я помогаю великой Германии в меру моих сил. Я дворянка, большевики отняли у меня все… даже единственную дочь — Ивашева лихорадочно собралась с мыслями. Какие доводы приводить в оправдание, чтобы отвести от себя подозрение следователя…

Рита… Ведь никто не знал, что она нашла ее в карьере. Все думали, что ее убили на улице — так Ивашева говорила по совету Алексея.

— Зачем вы входили в секретный отдел?

— Я подружилась с машинисткой Эльгой — она вам говорила…

— Вы когда-нибудь брали у нее что-нибудь? Уносили из комнаты?

Софья Львовна поняла, что Штроп напал на верный след. Должно быть, нужно говорить правду, но так, чтобы эта правда маскировала истинное положение вещей.

— Помнится, я несколько раз брала у нее копирку.

Мы всегда занимаем ее друг у друга, когда бумага кончается, а работа срочная…

— А на днях вы брали копировальную бумагу?

— Да… Всего три листочка.

— Где эти листочки? — живо спросил Штроп.

— У меня в столе, — ответила Софья Львовна, мысленно благодаря Алексея, который настоял, чтобы она не только обязательно сохранила копировальную бумагу, взятую у Эльги, но и забила ее до дыр.

Через несколько минут Софья Львовна принесла синюю копирку Эльги. Она была настолько стара, настолько изрешечена крохотными дырочками, что это обстоятельство несколько поколебало Штропа.

Когда Штроп поделился своими подозрениями насчет Ивашевой с комендантом, тот горячо запротестовал.

— Этого не может быть! Ивашева настроена против большевиков! Она религиозна, потеряла дочь… Ее высказывания…

— Высказывания — это чепуха, господин майор. Не будьте так наивны!

— Но я хорошо знаю Ивашеву. Мы долго к ней пристально приглядывались, изучали. Нет, этого не может быть.

— Не слишком ли вы много на себя берете, господин майор? — язвительно спросил Штроп.

— Я говорю то, в чем уверен. А вы высказываете только лишь предположение. В конце концов, что могли сказать ей копирки? И почему именно эти бумажки служили Эльге для перепечатки плана? Я сам подбираю сотрудников и подвергаю их тщательной проверке. А вы считаете, что мы должны всю исписанную копирку выискивать по мусорным ящикам?

— Вы защищаете Ивашеву с упорством адвоката, — саркастически усмехнулся Штроп. — С чего бы это а?

Уж не пленила ли зрелая красотка ваше сердце, господин комендант? Она еще весьма аппетитна…

— Нет, — сухо отрезал Патценгауэр. — У меня с Ивашевой только служебные отношения. Но я ценю ее за исполнительность, аккуратность и хорошее знание языка.

— Мгм…. черт побери! — раздраженно бросил Штроп. — Тогда внушите этой непорочной деве, а также всем сотрудникам, что, если на двери висит табличка "Вход воспрещен", значит, никто, кроме тех, кому положено, не смеет туда совать носа…

— Да, да, — пробормотал Патценгауэр. — Я приму строгие меры…

Штроп больше не настаивал. Когда он обсуждал дело о копирках с Венцелем, тот также положительно отозвался об Ивашевой. Откуда было знать Штропу, что Венцель дрожит за свою шкуру: допрос с пристрастием Софьи Львовны мог открыть тайну исчезновения Риты и того проклятого вечернего разговора, когда он проболтался ей о переброске штаба.