"Вагончик мой дальний" - читать интересную книгу автора (Приставкин Анатолий)

1

Лязгнули звонко буферные тарелки. Эшелон дважды дернулся и встал.

Стало тихо, поскрипывала лишь, словно продолжая движение, деревянная обшивка нашего вагона. Наверное, не только я, а все, кто был тут, даже те, кто по привычке дремал, напряглись, поднимая головы и пытаясь уловить снаружи хоть один звук.

Конечно, остановка – не окончание дороги. Не говорю: освобождения.

Мы уже забыли, что оно означает. Да от чего нам освобождаться, если вагон для нас не только тюрьма, но и дом! Затаив дыхание, ожидали: вот где-то громыхнул состав, прогудела маневровая “кукушка”, – мы наизусть знали её пронзительный голосок. Прозвучали в отдалении торопливые шаги, скорей всего женские, не в сапогах, а в мягких бурках, но к нам, к нашему вагону, они не имели отношения. Как и отдаленный, по селектору, механический голос диспетчера, отдающий кому-то указания: ду-ду-ду… ду-ду-ду.

Значит, станция. Запасные пути. Но мы знали: скоро могут последовать и другие, касаемые нас звуки. Мы ждали их с настороженностью зверьков. И вот от начала эшелона стук молоточка по колесам, ближе и ближе, и прямо под ухом живой голос, такой желанный, хоть не без пьяного матюка: “Чево, так и разъедак, тут везете? Коровку-то не везете случайно?” “Ды нет, не коровку, – это другой уже тенорок. – А чё, молока тебе, чё ли?” “Зачем молока? Не молока, а коровку… Вот, на прошлой неделе, смотрю, эшелон-то с войны, а они коровку с собой везут… Начальник эшелона, мол, с детишками, а они коровку возят для молока… Люди на крыше с мешками, а коровка у него литерным классом, как министерша все равно! Дык просил, просил, николаевки червонные предлагал, а он ни в какую. Дык вот я и спрашиваю: тут чё, не коровка, значит? Я же слышу, что дышит…” “Где дышит?” “Да за вагонкой дышит!”

Глупость, несуразность пробалтывают-то, топчась у вагона, а нам приятно. Рядом жизнь. Тенорок – это охранник Петька-недоносок, в солдатском бушлате, яловых сапогах, слышно, как они уютно поскрипывают. Другой – мужлан, можно представить, в тяжелом тулупе с закруткой-носогрейкой, на ногах самодельные валенки с блестящими калошами, добротные, под стать хозяину. Коровку себе ищет, николаевками платит, значит, кровушку попил из эвакуированных, а то снабженец какой-нибудь. Он не только коровку, он весь эшелон с лошадьми и с нами может загрести.

Слышим, как и тенорок исподаль заводит: мол, коровки, ей-бо, нет, но товарчик живой везем, хошь на выбор?.. “Какой-такой живой? Бабы вакуированные, чё ли? Дык тут своих солдаток хоть отбавляй!

Потеряешь бдительность, повалят и изнасилуют… гы-гы-гы!” “Да нет, не бабки и не дедки, а так, недоросль… Мальки, значит”.

Это Петька-недоносок тенорком, как соловей, разливается, нами торгует… Не впервой… Он и сапоги яловые, и кое-что еще на наши души выменял. А сейчас нюхом почуствовал поживу, старается, как песню поет… Мальки, говорит, заморенные, но еще шиворлятся… И в сам-деле дышат… “Что за мальки? Рыба, что ли?” “Да какая там рыба! – отвечает мужлану. – И не рыба, и не мясо пока, а беспортошная тварь, малолетки то есть… Не в теле, но, если откормишь, хоть помоями – они все съедят, – так в хозяйстве могут и пригодиться… Там не только пацаны, там паца-аночки… Между прочим”. “И сколь им?” – выспрашивает мужлан, но без особой заитересованности. “Так сколь бы ни было, а как на пуд потянет, можно потреблять, хи-хи-хи”. – И в тон тенорку: гы-гы-гы! “Они же шкелеты небось! Это сколько надо помоев-то извести, чтобы до пуда-то откормить… Гы-гы-гы!” “Зато целина! Не все, правда, тут уж их, скрывать не стану, потребляють…” “И сам небось?” “И сам… Чего же не потреблять, свое пока! Хи-хи-хи… Ну пока торчит, чего ж, бабы нет, так и девке рад…” “А мне дык солдаток хватает. А вот коровку бы купил…” – талдычит свое мужлан. И снова о коровке, червонцах, фураже. О нас уже речи нет. Мы дотумкали, что нас тут не купят, но не обрадовались, не огорчились.

Известно, что Петька, хоть придурок при охране и хвастает, но, может, ему, и правда, дают из остатков, когда другие насытятся. И тогда он пробурчит, что вот, мол, как у нас ведется, сперва тесть наес-ся, а потом старшему в дому, – значит, опять ему!

Слушали про чужую жизнь, как про свою, другой у нас нет. А как тронемся, снова только вагон и полная отрешенность от мира до какой-нибудь другой остановки. А когда она, другая, будет-то? Даже из вагона охранения на этот раз не пришли кого-нибудь выбирать на ночь для обслуживания.

На высокой ноте аукнулось впереди, и не сразу лязгнуло, заскрипело, застучало. Сперва редко, потом – чаще. И покатились от одной непознанной остановки до другой. Стало слышно, как завздыхали, забормотали там и тут, а в девичьем углу шепоток прошел, – и стихло.

Привычно забарабанило в пол: гом, гом, гом, – на стыках. И наше бытие превратилась в ничто. Ни времени, ни пространства.