"Полдень XXI век, 2010, №11" - читать интересную книгу автора (Полдень XXI век Журнал)

Евгений Акуленко Отворотка

…Еще кто-то из подвыпивших дальнобойщиков баял, что есть одна дорога. Обычная себе асфальтовая отворотка, каких встретишь по десятку на версту, зонтики борщевика в кювете, тракторные протекторы на обочине. Только… Как бы это помягче… Не всегда. Нет такой дороги ни в атласах, ни в «джипиэсах». Будешь трассу утюжить до седин, до взрослых внуков, а не откроется тебе поворот. Заливал тот водила, будто увидел он однажды такой съезд на шоссе Москва-Рига. Стопнул фуру у указателя, а указатель пустой. Чистый, как бумажный лист. Оно, конечно, может, и дорожники напутали, может, и какой шутник краску смыл. Только почувствовал дядя, спиной замурашенной ощутил, что не так просто все. Подумал, подумал, да поворачивать не рискнул, прямо поехал. Нечего было ему искать… Приключений…

А вот Шилов бы свернул, приятель мой. Шилов, он естествоиспытатель, каких мало, материалист до мозга костей. Я вот, простите, если вижу говно, то просто перешагиваю, а Шилову надо еще обязательно ковырнуть палочкой. Мы на первом курсе Политеха познакомились, на какой-то из попоек в общаге. Свела нас тогда общая тема, не тема даже, предмет одной дискуссии, затянувшейся на ночь. Спорили мы, не поверите, об ошибках. О том, что ошибаться свойственно всем и всему. Когда все пошли спать, Шилов признался мне по секрету, что диссертацию пишет. О природе ошибок вообще и ошибок в устройстве мироздания в частности. Как вам? Тема научных изысканий первокурсника специальности «Машины и аппараты химической промышленности», ни много, ни мало — косяки в устройстве мироздания. Объясни какой верующей бабуле, чьи косяки собирался исследовать Шилов, хватил бы бабулю ту апоплексический удар.

Утверждал Шилов, бил себя пяткой в грудь, что каким бы ни было творение, рукотворное или нерукотворное, оно обязательно содержит в себе изъяны, баги, и брался свои тезисы доказать «буквально на любом примере».

Вот взять тех же голубых. Не в прямом смысле, конечно, взять, в прямом оно нафиг надо, в переносном. Заложено ведь самой природой двоеначалие всего живого. И физиологическое, и психологическое. Инь-ян, пестики-тычинки, или, по-нашему «эм-жэ». И эти, которые, как говорил Хазанов, «которые которых», должны бы уже по законам эволюции давно вымереть к едреней фене, как не оставляющие потомства в пылу своего противоестественного блуда. Но нет, живут. И такое чувство, что год от года множатся. «Косяк?» — спрашивал Шилов. И отвечал сам себе: «Косяк!». Не доработали чего-то в ДНК, недотестили…

«Ну, допустим, — великодушно соглашался я, задним умом, впрочем, отдавая отчет, что чей-то генеральный план двум подвыпившим первокурсникам осилить суждено не вдруг, — и что из этого?»

Шилов воодушевлялся еще больше и объяснял на выдохе: «Сверхвозможности! Сверхперспективы! Отрицание незыблемых основ как условностей. Просто как правил некоей игры!».

«Мы — шахматные фигуры, — говорил он, — которые ходят так и не иначе! И мир для нас — лишь клетчатая доска».

Я уж не стал тогда уточнять, какие сверхвозможности сулят нам обильно расплодившиеся педерасты. Теория интересная, конечно. Но на то она, стало быть, и теория…

Много лет прошло с тех пор. Много утекло воды и чего существенно покрепче. Разъехались мы по разным городам, оставшись друг у друга в памяти старыми черно-белыми фотографиями с полузабытыми сокурсниками, легли под стекло, стали прошлым, которое ворошить некому и незачем.

Только получил я не так давно от Шилова письмо. Долго рыскал за моими переездами конверт, почерневший от штемпелей и бесконечных пересылок. Я уж и не гадал, что такое по нынешним временам возможно. Все-таки наша почта — она не волшебная сова из Хогвардса, она на действующий-то адрес трижды споткнется, четырежды чертыхнется. А когда я на дату отправления взглянул, мне дурно сделалось. Письмо в ящик опустили двенадцать лет назад!

Открываю. Внутри вырванная страница из автомобильного атласа и тетрадный листок. Листок вот с этим:

«Жизнь уходит песком сквозь пальцы, чем сильнее сжимаешь, тем быстрей. Раз — и пронеслась, и пора уже. Когда успела? Ад — это чувствовать каждый день, каждую минуту, щекочущую ладонь, бессильно провожать ее взглядом, скрипеть в отчаянии зубами. Ад — это глотать куски безвкусного времени, нарезанного стрелками часов, словно ножницами. Чистые белые листы из бесценной тающей пачки, принимают на себя использованные пакетики с чаем и скорлупу от яиц, скомканные летят в корзину…»

Больше на клетчатом листке не было ни полслова. Но я понял, о чем эти с острым наклоном строки, уверенной и неразборчивой манерой своей напоминающие рецепт. Так пишет тот, кто уверен, что его послание разберут. Невзирая ни на почерк, ни на размытый смысл.

Пожалуй, я счел бы тот листок предсмертной запиской, если бы не кусок дорожной карты. С несуществующим поворотом, пририсованным к трассе красным карандашом.

Я выехал в тот же вечер. Нет, не потому, что боялся не успеть. Просто знал уже, что такие вещи нужно делать сразу, пока не прошел запал, пока порывы не затянуло житейским жиром. Иначе станет этот конверт кочевать по дому из угла в угол, после занырнет себе в стол, и однажды дело закончится помойным ведром при очередной генеральной уборке.

Я ехал долго, больше суток.

И все время шел дождь.

А мне нравилось… Нравилось смотреть, как дворники собирают со стекла капли, пакуют и сгоняют вниз струйками серебристой амальгамы. И полукружья секторов на мгновение становятся сухими, а мир предельно ясным. Влево-вправо. И замирают кошачьими лапами. Щетки. Щекотным жестом. Чет — нечет. Течет — не течет. И приборная панель светит мягким зеленым. И негромкий FM из колонок. Уютнее нет ничего на свете.

Тогда мне подумалось, что не колесо величайшее изобретение человечества, а дорога. Асфальтовая река, текущая из бог знает каких далей.

И еще мне подумалось, что я непременно пролетел бы в темноте и мороси неприметную разбитую отворотку, если бы ехал куда-то дальше. Но я ехал именно сюда. К ней. Фары высветили указатель на синем фоне. Возле такого не нужно сбавлять скорость, не прячутся за ним дэпээсники с радаром, езжай себе, водитель, дальше, наматывай карданом километры.

Но я затормозил. И понял точно — мне туда. Будто стрелка магнитная внутри сорвалась со стопора и обозначила на щебенчатый съезд стойку. Вышел я под дождь, в небо поглядел в темное, улыбнулся ему, подержал в руке трубу указателя, вмурованную в бетон. Там, в основании еще запечатлелся отпечаток чьей-то рубчатой подошвы… Не хотелось мне дальше. Чего забыл я в этой дырке в мирозданье? Вот, был. Видел. Ногами стоял… Крепла у меня мысль повернуть обратно.

А указатель был и впрямь пустой. Голубой, зараза, что те, как говорил Хазанов, которые которых. И пустой. Только по белому ободку что-то нацарапано гвоздем. Рукой капли отер, читаю: «Я еду туда». И подпись: «Ш».

Вот так вот, значит… И вернуться теперь — вроде как предательство получается.

Какое удивительное свойство человеческой натуры! В юности ты готов полжизни отдать, лишь бы хоть краешком глаза заглянуть за завесу тайны. А когда эта самая половина жизни проходит, уже что-то отчетливо тянет назад. То ли семья, то ли привычный уклад, то ли кухня с холодильником и батоном колбасы внутри. Вот у ног лежит путь в другой мир, чудесный, невозможный, невообразимый. Сделай шаг! Единственный этот шаг стоит больше, чем вся твоя затхлая жизнь. Это же так просто!

Короче, я поехал! Сбросил счетчик спидометра и свернул, набрав воздуху, как перед нырком, внутренне готовясь, по меньшей мере, оказаться в другой вселенной…

Чужая вселенная выглядела точь-в-точь, как наша. Те же мокрые кусты и убивающие подвеску колдоебины. Поля сменялись перелесками, леса болотами. Я ехал и думал. Попутно отметив про себя одну деталь: херовые дороги располагают к раздумьям. И именно второй российской беде мы обязаны тем, что до конца не превратились в первую.

Я думал о том, кем буду в новом мире. О редком шансе начать все заново. Естественно, поначалу у меня все выходило складно. Но по мере продвижения в глубь чужой вселенной, радужные перспективы истаивали. Я почему-то вспомнил одну компьютерную игрушку, настолько полюбившуюся, что пройденную многократно. Я начинал ее по-разному: и воином, и торговцем, и пиратом, и наемником, а заканчивал всегда одинаково: персонажем с кармой героя, защитником униженных и оскорбленных. Почему-то… И награды у меня скапливались одни и те же, и злодеев я крошил испытанными способами, и оружие любимое раз от раза не менялось…

И тут я попутно отметил еще одну деталь…

Черта с два! Прожить жизнь по-другому не получится!

Пресловутые перекрестки жизненных дорог меняют действующих лиц, города, род занятий. Но они не меняют тебя по сути. Твоя индивидуальность раскроется независимо от бесчисленных перегрузок.

Мы не сможем прожить жизнь другими. В некотором роде мы и есть наша судьба, которую ничем не согнуть.

И из вышесказанного плавно следует, что реинкарнация и бессмертие не имеют смысла. Как и любое другое перерождение без потери себя. Ибо скучно. Все что мог, ты уже показал за земную жизнь.

Из раздумий меня выдернули огни, мелькнувшие вдали. Я вспомнил, где я, и приготовился. Дорога вливалась во вполне себе сносное шоссе. Справа стоял указатель, тоже пустой…

Что-то мне подсказывало, что я уже бывал здесь. Причем совершенно недавно… Может, отпечаток рубчатой подошвы в бетонном основании, а может…

На ум совершенно не к месту пришел анекдот про то, как в Одессе открыли публичный дом. И я, как тот Рабинович, шо вы думаете, вышел опять-таки на Дерибасовскую…

Нет! Не ошибка эта отворотка никакая, не баг! Это дорога для тех, кого отторгает этот мир. Путь, ведущий отсюда. Путь Шилова и таких, как он.

Не мой путь.

Я вернулся в исходную.

И дело тут не в батоне колбасы. Просто я человек этого мира, который с первой и со второй бедой. И, видимо, нет смысла транспортировать меня в другую вселенную, ибо нету там ничего такого, чего бы я не смог сделать в этой…

Счетчик километров нагло показывал ноль. С чем никак не могла согласиться машина, всем своим обиженным видом заявляя что только что побывала в заднице у мамонта.

Пожалуй, можно было уезжать. Дождь кончился, светлел новым днем восток. Но мне показалась уместной одна деталь…

Порывшись, я извлек из недр бардачка несмываемый маркер. Хитро подмигнул сереющему небу и старательно увековечил на пустой табличке надпись:

Так оно более-менее правильно будет…