"Ужас победы" - читать интересную книгу автора (Попов Валерий)ПАРК ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДАВсю ночь вспоминал, как они стояли на дороге, на тоненьких ножках, постепенно уменьшаясь… Ну все! Хватит! Выглянул в иллюминатор. Снижаемся. Раннее утро. Как давно я тут не был! В долинах между гор длинные дымы тянутся, бросают тень. – Это не виноградники снова жгут? – Да нет! – Кир улыбнулся. – Просто мусор. – А-а. Вышли слегка покачиваясь. К длинному зданию аэропорта подкатила черная “Волга” – Из “Горного воздуха”? – Я обрадовался. – Ну! Поехали берегом – море тихое, перламутровое. Отражая низкое солнце, сияет стеклянный Морской вокзал. – Помнишь нашу битву тут? – Кир улыбнулся. “Нашу” – не совсем это так… Ну ладно! В такое утро не спорить же! – Теперь, надеюсь, круглосуточно пускают сюда? – Ну! – Кир гордо говорит. – Не зря, выходит, бились? – Ну! Утро радости. И надпись, в которую я булыган запустил, исчезла! Не зря, выходит, живем? Кир молча пожал мне запястье. Не зря! И как раз в розовом утреннем свете от берега паром отходил, на котором я жену свою встретил, и особая жизнь пошла. Проехали уже – а я все смотрел вслед парому, чуть голову не отвинтил! На пологом склоне наверху показались тяжкие стены монастыря – здесь я провел не лучшие свои часы: тогда там функционировала тюрьма. Я глянул на Кира – он скорбно вздохнул: пока да. – Надеюсь, с этим я больше не столкнусь? “Столкнешься”, – вдруг явственно произнес какой-то голос. “Как это – столкнусь?” Я встревоженно озирался. Кир глядел отрешенно-возвышенно… Нет, это не он сказал. И вот – за поворотом, над зарослями колючего кустарника – купол! Это же церковь моя, где я крестился! – Узнал? – Кир улыбнулся. – Конечно! Едкие слезы потекли. Вспомнил вдруг идущее с неба холодное крестообразное дуновение в лоб. Где оно?.. Со мной, конечно, где же еще? Поднимаемся серпантином в горы, все выше. “На рыхлом оползневом склоне, – Кир показывает, – деревца насадили”. Все люди вышли, как один, в надежде на новое будущее! “Остановим оползень старой жизни!” – такое настроение было у всех! И смотри, деревца еще тоненькие, а оползень держат, не дают засыпать новую жизнь! ППП. “Парк переходного периода” – все жители чуть насмешливо, но ласково этот склон называют. А при прежнем, реакционном, режиме обвалилось бы все! Объехали гору, и – знакомые ворота! Только теперь тут вместо вывески “Санаторий „Горный воздух” Управления делами ЦК КПСС” другая совсем: “Центр Духовного Возрождения”! Вот так! Архангел Петр в пятнистой робе открывает ворота… Въезжаем! И от знакомого палаццо с витыми колоннами, изрядно уже одряхлевшего, бегут, радостно подпрыгивая… Соня! Жоз! МБЧ! Обнялись. “Жизнь вернулась так же беспричинно, как когда-то странно прервалась”! – Ну, отдыхай! – МБЧ наконец оторвался от меня, жадно разглядывал. – Герой. Герой!.. Через час совещание. Кир по железной винтовой лестнице меня в светелку отвел. Три окна: два на гору, одно вниз, на море. – Ну давай. Какую берешь койку? – А вторая – твоя? – Нет, к счастью. Ну давай! – Да-а. Бедновато. – Я огляделся. – Тебе все “бедновато”! – Кир улыбнулся. На самом деле я – ликовал! Он вышел. Я развесил в шкафу свои пожитки, прилег на койке у окна. Освещенная зарей, гора нависала. Но нас этим не запугаешь! Наверху, на самой седловине, ретранслятор поставлен, как ящер на задних лапах, весь покрытый чешуей тарелок! Будем вещать! Для чего сюда меня вызвали? Помню, я так же вот, в минуту отчаяния, в Москву поехал, решил узнать у тамошних умников – как жить? И что же ты думаешь? Все набились в мой номер, жадно чего-то ждали от меня! Вот так. Сладко потянулся. Поглядел на часы. Сколько еще до совещания-то? Настораживает немножко, конечно, что МБЧ главный здесь – но вроде бы он угомонился после Вашингтона и того монастыря, где он на коленях за бабой бегал? Архангел, видать, все же победил в нем дьявола… Не зря международные фонды столько денег в него вбухали! Кроток! Перевоспитали хотя бы одного – но зато какого! Кир конечно же будет доставать своим благородством… и моим. Но это нормально! О чем же, интересно, совещание, раз тут теперь “Центр Духовного Возрождения”? Ну ясно, об этом и пойдет. Говоришь – знаешь что-то? Во всяком случае, в Вашингтоне тогда обещал, говорил, что все у нас замечательно. Что? Почесался. Духовная благодать – вот что главное! И это у нас есть, надо только ее увидеть, а для этого – смотреть. Бодро пошел на совещание. Все уже собрались. Причем настолько все, что некоторые тут даже лишними мне показались, на старинных резных креслах, с ножками такими же витыми, как и колонны террасы, сидели кроме моих друзей еще какие-то смутно знакомые мне люди. И смутность та была какой-то неуютной: не этих людей я хотел бы тут видеть, как-то не монтируются они с теми светлыми надеждами, которые я тут испытывал – раньше и теперь. Но других людей, видимо, нет – только такие. Золотые кирпичи не будут выданы никогда – строй из тех, что есть! Вот этот статный, даже дородный, в простонародной расшитой косоворотке – ведь это Ездунов, бывший секретарь крайкома, которого Жоз в свое время своеобразно приветствовал, за что поплатился – вылетел из футбола… Ездунов нужен здесь? Говорят, идет в губернаторы – сидит тут, впрочем, в шестерках, у подножия шикарного стола, за которым единолично восседает МБЧ. Из этого ясно следует, что “Горное гнездо”, то есть теперь, тьфу, “Центр Духовного Возрождения”, более важными делами ведает, чем местные делишки, и Ездунов – это так, городничий, для поддержания порядка. Другой больше беспокоит меня – вот этот чубатый, смутно и неприятно знакомый… откуда он? Просто, сияя, приветствовал меня и, если бы не начавшееся совещание, наверняка кинулся бы целовать. Лицо мое вдруг дико зачесалось. К чему бы это? Явно он имеет какое-то отношение к моему лицу. Я спрятался в тень между двух окон. – Ну? – МБЧ строго глянул на Ездунова. – Как идет реставрация? – Солею подняли, Марат Иваныч, а на алтарь цемента уже нет. – Ну, – гневно произнес МБЧ, – если Он не хочет, чтобы к престольному празднику храм открылся, – Его дела! Я слушал с изумлением… “Он” не хочет… “Его” дела… Кого это он так резко теребит? Неужто Самого? Что же тут это за центр такой? – Не знаю. Я чудесами не ведаю! – резко, по-партийному сказал Ездунов. И все вдруг повернулись ко мне. Я, что ли, ими ведаю? Я глянул на Кира. Рассказал он, что ли, им, как Бог послал мне мешок цемента – починить дверь к приезду дочери? – Вот, – Кир торжественно на меня указал, – первый, кто крестился в этом храме у нас. И первый, на кого тут сошло Божье благословение – дуновение в лоб! И тут сразу вспомнил я с ужасом, что Божье дуновение в лоб было вовсе не после храма, а после тюрьмы. И чубатого тут же узнал! Тот радостно замахал мне, порывался встать, но МБЧ осадил его взглядом. Крепко задумавшись, шеф смотрел на меня, потом – на Кира. – А что делать? – обиженно проговорил Кир. – Вы сами знаете, что известный вам телемагнат всю элиту перекупает прямо в воздухе! Спасибо, хоть этого провез! Я не сказал бы, что это лестно. Из неперекупленной элиты – только я? А почему не перекупили? – Ну все! Работаем! – МБЧ, шлепнув по столу ладошкой, выбежал. – Это ты зря, – подошел я к Киру, – рассказал про цемент-то! Может, он там случайно оказался. На лестнице-то? Наверняка! – Но должен был я хоть что-то про тебя рассказать! Иначе кому ты нужен? – такое продолжение легко читалось. Кир явно был оскорблен недовольством начальства, да еще и моими придирками! Да, скумекал я. Вот они чем занимаются! Ну и контора тут! Чтоб Ездунов, хозяин края, не мог мешок цемента найти? Не это их цель. Взять быка за рога, Бога за бока – вот их задача! И Жоз полностью подтвердил мне это! Я нашел его в кочегарке, за горами угля – он сидел перед потухшим котлом на сломанном стуле, олицетворяя собой недовольный народ. – Делают что хотят! – страстно проговорил он, пыхтя папироской. – И раньше тут этим же занимались, хотя за оградою под атеистов косили! “Самого” доят! Церкви якобы реставрируют. Хошь, покажу? Стул его свалился – так резко он вскочил. Мы с треском стали карабкаться по заросшим склонам, через заросли “ежевики цепкой”, “бересклета навязчивого” (так гласили таблички), “самшита тяжелого”. Выбрались, вытряхивая колючую шелуху из-за ворота и карманов на широкую бетонную площадку. Притулившись сбоку к ней, скромно стояли мешки цемента. – Вот она, “церковь”! Понял, нет? – проговорил Жоз яростно. - Виллы их! Из угла площадки, как три кобры, упруго торчали три кабеля разных расцветок. – Энергия, вода, канализация – все подведено! На это и работаем! – А я… что же делаю здесь? – Ты? – Жоз как бы впервые увидел меня, цепко оглядел, оценивая. Народ-то, конечно, народ… но и народ тут не очень простой. - Пристяжным пойдешь! – К… кому? – А кто больше сена кинет. Ну, не тебе, ясное дело! – А. После такого урока политграмоты нужно было проветриться. Я спустился с горы мимо пятнистого омоновца, который глянул, как я выхожу, явно косо, но не решился остановить. Пошел по набережной, ловя ветерок. Да-а-а, изменилось все! Вот ограда, за ней раньше был молодежный международный “Спутник”, из-за которого я, собственно, здесь и появился. Жизнь тут бурлила, как лава! Какие были танцы!.. Полное запустение! Двинулся дальше… Прежде вся набережная была занята огромными общественными столовыми, на которых обязательно висел плакат вроде такого: “Здесь проходят практику ученицы Сумского кулинарного училища”, и крепкие молодые девчата сновали в белых халатах на голое тело. Теперь тут были сплошь частные закусочные, нависающие бетонными полукругами над пляжем. Все уже – семейные: мать – тучная горянка-повар, сын-красавец хозяин, невестка-официантка. И блюда стали национальные – айран, хычын. Да, частная семейная инициатива сплоченной нации побеждает все! Я долго патриотично шел согласно указателям на “Казачий рынок”, но и там были лишь горцы и горянки. На обратном пути, приустав, я присел в таком маленьком национальном кафе на легкий пластмассовый стул. Заказал усатой хозяйке хычын с картошкой и стал ждать. У раздачи сидела тоненькая задумчивая девочка с черной косой. На бетонный барьер, поднимающийся над пляжем, забралась мощная баба в купальнике, вся красная, слегка шелушащаяся от загара. На ее руке я с удивлением увидел повязку с надписью “Контроль”. Она зорко оглядела посетителей, потом, повернувшись к хозяйке, рявкнула: – Вы почему родную дочь не кормите? Девочка с косой грустно улыбнулась. – Не ест! Влюбилась, наверное, – улыбнулась и хозяйка, нежно глядя на дочь. – Как торговля? Все, надеюсь, в порядке? – спросила контролерша. – Нэ совсэм! – вздохнула хозяйка. – Вон видите… У моря? Женщина с сумкой, в длинном платье? Ребенок рядом с ней, за юбку держится? Пирожки на пляже продают – видите сумку у нее! Тут как раз один из сплошной массы тел на пляже поднял руку за пирожком. – Сейчас! – рыкнула контролерша и, спрыгнув на гальку, пошла к кромке моря, воинственно выпячивая грудь и живот. Дул сильный ветер, и слов оттуда было не разобрать, но все было ясно: контролерша показывала длинной худой женщине с сумкой, с малышом, вцепившимся в юбку, своей мощной дланью вдаль, за мыс, замыкающий бухту и слегка расплывающийся в знойной дымке. Женщина что-то долго говорила, контролерша кивала, но после снова грозно указала на дальний мыс. Женщина с еле успевающим за нею дитём пошла поперек пляжа, подсадив ребеночка, поднялась на парапет. Контролерша, еще более раскрасневшаяся, вернулась сюда. – Говорит, беженка, осталась одна с ребенком, – как бы вздохнув, сообщила контролерша. – Но что делать? Порядок есть порядок! Я указала ей, где она может торговать! – Спасибо, Лариса Захаровна, – скромно проговорила хозяйка. Да, жизнь не проста. Пойду расстраиваться. Но тут хозяйка подала мне на промасленной бумаге хычын – большой пирожок с картошкой, такой горячий, что я долго не мог прикоснуться к нему. За крайним столом у входа сидели три грозных небритых горца. Два молодых и один пожилой, громко гортанно переговаривались, всячески показывая, что они хозяева здесь. Огромный белесый богатырь в узкой майке-борцовке, отобедав тут с пышной женой и маленькой дочкой, прошел мимо горцев и – случайно или намеренно? – опрокинул пустой пластмассовый стул за их столиком. И даже не повернувшись к ним, медленно и могуче удалялся по набережной, держа дочку за крохотную ручку. Юные горцы яростно глядели ему вслед, потом впились взглядом в старейшину: что сделать с этим? Зарезать? четвертовать? – Ай, что за стулья стали делать? – весело проговорил старец. Он говорил теперь по-русски. Чтобы и я понимал? – Раньше такие стулья были, что и не сдвинешь, а теперь – сами от ветра падают! Горцы с облегчением рассмеялись. Обкусав хычын, я поднялся и пошел в мой ад. И только я уселся в кресле, как раздался вкрадчивый стук в дверь. Вошла прелестная горничная, в передничке и наколке. – Вы обед у нас пропустили. Кушать будете? Я поглядел на нее, аппетитную. – Да. – Столовая закрыта уже. Я сюда у них попрошу. – Ага! – Я встал. Некоторое время спустя, открыв дверь очаровательной ножкой, она вошла с подносом, поставила тарелку на столик и неожиданно вдруг уселась в кресло, одергивая платьице на коленках и тем самым, несомненно, демонстрируя их. – Можно вас спросить? – робко проговорила она. – Мммм-можно, – благожелательно произнес я. – Вот вы скажите по-честному, Марат Иваныч… Вы его МБЧ зовете… Он человек или нет? – Ммм… не знаю! – откровенно признался я. – Я такая на него злая! – …Да? Тут взгляд мой привлекло то, что было в тарелке, и оторваться от этого я уже не мог… даже коленки не отвлекали… Буквы! В жирном, с золотыми звездочками бульоне плавали буквы! Буквы-лапша! Я зачерпнул ложкой, жадно разглядывал: П, Д, Ы, Р, П, Т! Кир сообразил? Я ж говорил ему, что сюда не взял букв. Да нет, Кир слишком величествен, чтобы так суетиться. Кто? Я глянул в окошко на стены тюрьмы, бывшего монастыря, под нависающим склоном. Именно там я впервые почувствовал Его дуновение… Он? – Спасибо, – пробормотал я. Обиженно забрав поднос, она вышла. Я торопливо взял с ложки на палец букву Т. Клеится! Тут же я вспомнил, что видел на шкафу, когда вешал одежду, рулон обоев. После ремонта остался? Как знать, как знать! Я быстро взял со шкафа обои, отвернул внутреннюю сторону. Послюнив ее и мысленно перекрестившись, прижал к листу буквочку. Держится! Вот он, мой свиток летописца! Раздался стук. Я быстро свернул обои и закатил их под кровать. Вошли Кир и Соня, старые друзья. – Ну как ты тут… устроился? – кокетливо-многозначительно спросила Соня. – …Нормально, – несколько настороженно ответил я. – Ты работать вообще собираешься или нет? – взволнованно произнес Кир, приступая к своим обязанностям. – …Кем? – пробормотал я. – А кем ты еще можешь? – А кем я уже могу? – Ладно… не цепляйтесь! – добродушно произнесла Соня, заполняя своей красотой все широкое кресло. Загляделся на нее! – А ты знаешь ли, – вернул меня к жестокой реальности Кир, – что друг твой, Гера-уголовничек, в губернаторы тут идет – причем с огромной поддержкой? – Как?!. Он вроде в Спиртозаводске?! – Я даже о Соне на мгновение позабыл. Значит, призвали меня сюда как главного специалиста по Гере? – Гляди! – Кир величественно указал в окно. Я посмотрел на стену тюрьмы и обомлел – на стене, словно парус, как раз натягивали на веревках огромный портрет Геры – под ветром он кривлялся и подмигивал так же, как в жизни. Вот это да! Что я мог на это сказать?! – А мы Ездунова, что ли, поддерживаем? – пробормотал я. – А что нам – этого, что ли, поддерживать? – выкрикнул тот яростно. Не-ет! С Герой слишком бурно проходят контакты! Харю до сих пор свербит. – Ну так ты будешь работать? – жестко спросил Кир. – Неудобно… – пробормотал я. – Секретарь крайкома… – Старый конь борозды не портит, – загадочно улыбаясь, сказала Соня. – Неудобно? А на казенной даче всей семьей – удобно? – съязвил Кир. Так это он? Я готовился что-то ответить, но тут от удара ноги распахнулась дверь, и появились в обнимку Жоз и МБЧ, с головы до ног абсолютно черные. Углем, что ли, закусывали? – Нам уголь нужен! – впившись в меня взглядом, произнес МБЧ. Вчера еще только были горы! Съели уже? – И цемент! – явно предавая вчерашние идеалы, вякнул Жоз. Спелись! Спились! Никаких преград не существует, оказывается, в нашей стране. – Вы что-то путаете, вероятно! – проговорил я. -…Какой уголь? Какой цемент? Роман “Цемент” не я написал. Федор Гладков, кажется. А я написал “Сталь и шлак”, кажется. – Ты перед народом-то не вышкуривайся! – рявкнул МБЧ. – А знаете, между прочим, – вспылил и я, – что моя способность к чудесам… появилась вовсе не после крещения, – я глянул на Кира, – а после тюрьмы! – Почему не сказал?! – Своими буравчиками шеф впился в Кира. – Я много раз вам об этом докладывал, Марат Иваныч! – дрожащим, обиженным голосом произнес Кир. – Напоминать надо! – рявкнул МБЧ и перевел взгляд на Соню. Та вытащила блокнот и записала. – Чтобы завтра уголь был! – рявкнул Жоз и даже приосанился. Идея диктатуры пролетариата ему явно нравилась. Перевел тяжкий взгляд на Соню, потом на меня. – Ты поосторожнее! А то тут водится такая змея. Козюлька. Любит к мужикам в постель забираться. Укус смертелен! Вспыхнув, Соня вскочила и выбежала. – Ну… неспокойной ночи тебе! – МБЧ захохотал. Стукнув дверью, герои вышли. С тяжким вздохом: “О Боже, с кем приходится работать!” – Кир поднялся. Раздался, удаляясь, сиплый хохот МБЧ… Кто-то все же его чем-то порадовал. – Ты, разумеется, понимаешь, что принципами мы не поступимся! - Кир вышел. Алая горбушка солнца казалась частью горы. И вот она исчезла. Стало темно. “Держи ум во аде – и не отчаивайся!” И тишина. И букв лапша. Проснулся я от солнца, встал, полюбовался плоскими цистернами мадеры на склоне, уже нагретыми солнцем согласно технологии. Нет, в качестве тупого балласта я тут охотно поживу! Не вышло! Пришел на завтрак в общую столовую и ошалел: на завтрак опять буквы! Причем с мозгами! Точней, мозги с буквами. Это намек? Не будем уточнять: запастись главное! Набрал полный рот букв, соображал лихорадочно: все ли взял? Й, кажется, нету? Добрал. Рта я, естественно, после этого не открывал и не глотал, разумеется… но посидеть тут надо для приличия. Молча и сдержанно всем кивал. Выдержав норму, наверх к себе убежал, выплюнул алфавит на тарелку, жадно глядел… Гласных мало! Ну ничего, попробуем. Долго наслаждался. На летучку с опозданием шел. Страсти там уже кипели. – Нассы ему в постель! – кричал МБЧ. Надеюсь, это относится не ко мне? Когда я скромно сел, на меня демонстративно не смотрели. Наказывали? Видимо, напортачил что-то во сне?.. Точно! – Ну как наши дела, Сергей Васильич? – Даже не глядя в мою сторону, МБЧ обращался только к Ездунову. – Что-нибудь есть? Своего друга Жоза утром, протрезвев, сюда не позвал! Хитер! – Так нет же! – с отчаянием произнес Ездунов. – Ночью, правда, на “тягуне”, на склоне, оторвалась от состава цистерна с цементом, к нам пошла… но на вираже с обрыва на…вернулась. Оттуда ее не вытянешь! Все вдруг поглядели на меня. Все-таки я, видимо, Федор Гладков, автор романа “Цемент”. Нет, помню, там есть одна хорошая сцена, как Глеб, вернувшись из армии, пытается овладеть своей женой. Но про цемент ничего не помню… а про уголь там точно нет! – Не слушайте вы их! – почему-то перейдя со мною на “вы”, звонко выкрикнул Кир. – Мы тут за духовное возрождение боремся! Духовное – и только! – Ну, духовное, ясно дело… но с наполнением, – смущенно произнес Ездунов. – Так если ты готов… – МБЧ радостно глянул на меня. – К чему? – Ну, духовно возрождаться. Сам-то ты хочешь? – …Да. – И когда думаешь? – Как это можно знать? – спросил я. На это МБЧ нетерпеливо махнул ладошкой: – Херня! Петро, у тебя все готово? Чубатый Петро, мой давний друг по застенку, ретиво вскочил: – Все готово, Марат Иваныч! – Он нырнул по локоть в свой пузатый портфель и вдруг выхватил оттуда… какую-то портянку и гордо продемонстрировал. Ужас поднимался почему-то снизу вверх и достиг лица. Оно как-то одеревенело… Полотенце! То самое, которым мне умелец Гера-уголовничек делал “компресс”, после чего меня долго было не узнать. Но зато потом было Дуновение… Универсальный метод? Я глядел на короткое вафельное полотно… даже выпуклости моего лица сохранились! Стереоплащаница. – Это теперь главный имиджмейкер тут… Работайте! – МБЧ деловито вышел. Петро подошел ко мне с некоторым стеснением и одновременно – гонором. – Вам, наверное, не нравится, что это мы, опять мы, всюду мы… Но если серьезно глянуть, то кто ж еще?! – Он поднял полотенце. – У нас же хранится все! Где-нибудь еще, вы думаете, сохранилось бы это, да еще в таком состоянии? – Держа за кончик, он слегка повертел изделие, демонстрируя выпуклости. – Даже сам Сахаров признавал, – с гордостью добавил он, – что наша организация – наименее коррумпированная. А информации у нас уж побольше, чем у прочих! Так что кому же, как не нам? – Он умолк, все еще слегка обиженный. Возле нас сгрудились участники совещания. Вот – два приятных молодых интеллигентных бородатых лица. Вселяют буквально надежду! – Мы восхищаемся вами! – А… кто вы? – смущенный таким успехом, спросил я. Познакомились. Степан Шварц и Иван Шац, умы из Костромы. Стали рассказывать, как еще в самое темное время, в гнусном-прегнусном НИИ, под тайным покровительством академика Мамкина ночами работали над тем, что строжайше марксизм запрещал, – соединяли духовное с материальным. Тогда им, ясное дело, не дали развернуться. Теперь тоже, и материальное обеспечение уже не то, и к духовному интерес у населения угас, но они упорно продолжают работу, даже в этих скромных условиях проводят опыты, и кое-чего уже удалось добиться. Во-первых, вывести в колбе ушастую змею-козюльку, почему-то на редкость ядовитую (видимо, тяжкое наследие ВПК), а также воспитать плеяду говорящих ежиков, которые непрерывно молотят всякую чушь. Но… опыты продолжаются. Искренне поздравил их. – Разрешите… с вами сфотографироваться? – произнес Степан Шварц. – Ну зачем же, – проговорил я, – у меня все, собственно, в прошлом… – За нами будущее! – шепнул мне Шац. – Ну… пожалуйста. – Я приосанился. – Только у нас просьба… – Да. – Не могли бы вы… в этом быть? – Иван кивнул на повязку в руках Петра. – …В этом? – Я вздохнул. Так вот их, оказывается, что волнует! Не лично я, а моя “ролевая функция” – так, кажется, это называют? Но ради них, молодых романтиков, на все пойду. – Ладно, давайте… Только, наверное, можно не мочить? – спохватился я. Петр уже мочил повязку в фонтане. – Ну как же не мочить-то? – воскликнул счастливый Петр. – Сухая она на вас и не налезет. Только мокрая! После, ссыхаясь, стягивается. В этом вся идея! Идейный товарищ! Стряхивая излишнюю влагу, зашел сзади. Стал натягивать. Бр-р-р! Я торопливо – не забыл, оказывается! – языком проверил дырочку для рта. Стянуло пока не очень сильно… Пока! Наступила тьма. – Ну вот так примерно. – Петр отошел. Судя по голосу, он любовался мной, точней – своей имиджмейкерской работой. – Ну так давайте же! – с некоторым нетерпением произнес я. Рука одного молодого новатора легла на плечо. Ну а второй где же? Поодиночке решили? Вспышка даже сквозь тряпку ослепила меня. – Спасибо! Другой новатор прилег на другое мое плечо. Вспышка. – Ну спасибо вам! Ушли к своим ежикам. – Все… снимайте. – Я покрутил головой, ища Петю. – Ну, смотрите… второй раз так удачно не ляжет! – обиделся Петр. – А чего… смотреть-то? – Вас вообще сегодня многие ждут! – Многие? – удивился я. – Мы вообще-то с народом работаем! – Обида прочно, кажется, укоренилась в нем. – Если вас это не интересует… Главное тут, похоже, – угодить ему. – Ну хорошо… А… где? – Да тут… – Судя по движению воздуха, он засуетился. – Да мы с вами такого наделаем! – радостно сказал он. – Понимаете, главное в нашей работе – имидж. – Он бережно прикоснулся к полотенцу. - Создать его нелегко, – снова в нем заиграла гордость, – а разрушить, особенно в наши дни… “Когда нет ничего святого”, – должно, очевидно, следовать за этим? Он уже меня куда-то бережно вел. – Тут осторожней, пожалуйста! Опять мне за всех отвечать! Хотя Петр вроде все знает наперед (или – на назад), но надо, я думаю, его подкорректировать… Сели на что-то мягкое. Аромат бензина. Качнуло сначала назад, потом вперед. – Куда едем-то? – К морякам, военным. – Ого! – Вот тебе и “ого”! – проговорил Петр ликуя и на радостях перейдя на “ты”. Зачем военные моряки-то?.. Революционные матросы? Видать, Петро сразу решил взять за рога ситуацию в регионе. Имидж только зверски болит! – Можно сказать – земной шарик держат в руках! – с треском переключая скорости, сообщал Петр. – А зачем – не знают! Придется им объяснять? – Зажмурься теперь! – Зачем? Повязочки мало, что ли? – База секретная все-таки! – А. Соленым ветром подуло, потом обрезало. Вошли в какое-то помещение, поднялись по крутой лесенке… видно, на сцену. – Волнуетесь? – Да. Громогласное объявление по трансляции: “Всем свободным от вахты собраться в зале. Приехал лектор”. Сразу уж – лектор! Пытался волосики, которые из-под полотенца торчали, слегка пригладить. Гулкий зал. Шум – как волны. Петро стал рассказывать морячкам, что я как бы железная маска, которая поклялась вечно (?!) носить повязку, напоминающую ей (мне?) про годы (?!) унижения и позора (?!), испытанные мной при прежнем режиме. Но сегодня, в такой день, она (я?) решилась снять повязку и показать свое лицо. Жидкие аплодисменты. Торжественно смотал с моего лица портянку. Аплодисменты еще более жидкие. Судя по сбивчивым Петровым объяснениям, все, похоже, надеялись бабу увидеть. Ничего, поправим. В зале негусто совсем сидят матросики, в основном в отдалении, в полутьме, – к лектору вовсе не рвутся. Все в будничных, застиранных, серо-голубых фланелевых робах (сам на флоте служил), на левом кармашке пришиты тряпочки с указанием БЧ – боевой части, – на корабле их несколько. Впереди только один матросик сидит, бледно-рыжий, БЧ-2. Это, кажется, радиолокационная? – Савелий! Ты чего вперед вылез? В артисты метишь? – цеплялись к бледно-рыжему, он бойко всем отвечал: чувствовалось, что он у них лидер и клоун по совместительству, поэтому выставился. Глядя на него, я начал рассказывать, как десять лет назад тут в тюрьму загремел, правда ненадолго. И направили меня в “пресс-хату”, чтоб уголовники из меня выбили нужные показания. Но главный там, Гера, вдруг проникся ко мне и решил не бить, а “компрессик” сделать – вот этим полотенчиком. Лицо как бы все избитое, но кости целы. Так что и там хорошие люди оказались! – Так ты за Геру нам тут агитируешь? – встал в глубине зала мичман, видимо воспитатель. И Петро крякнул испуганно: не на того работаешь! – Нет. С Герой я вам встречаться не советую! Смешки в зале – уже в мою пользу. – Тем более в роли губернатора! Хохот. А у меня ужас: Гера узнает наверняка, что я выступил против него, – и “имидж” мой доработает до точки! Но – надо сказать! – А в тюряге за что оказался? Спер что-нибудь? – Рыжий брал реванш. – Да нет… не спер. Стал рассказывать, как при прежнем тоталитарном режиме в роскошный Морской вокзал, построенный к какому-то юбилею Брежнева, не пускали ночевать народ, чтобы мебель не пачкали. И пришлось мне вспылить, когда беременную женщину из дверей выпихнули. – От тебя хоть беременная-то? – крикнул рыжий. – …Нет. Но мне она понравилась. Засмеялись. – А как вы… вспылили? – вдумчивый, интеллигентный парнишка спросил. – Булыжник кинул… И попал – случайно, наверное, – в “СЛАВУ КПСС!”. – Так нарочно – или случайно? – пристал рыжий “затейник”. – Честно… случайно! – ответил я. – А сейчас хоть… пускают в вокзал ночью? – неожиданный чей-то вопрос. Тут я растерялся: – Пускают… наверное. – Вы лучше нам вот что скажите, – въедливый мичман просил. – Вот вы, диссиденты, боролись с нашей системой за лучшую жизнь. Так почему же она такая паршивая стала? Все почему-то радостно захохотали. – Ну почему ж она такая паршивая? Такая, как вы сделаете. Рассказал вдруг про трех горцев, перед которыми наш богатырь стул уронил, а старец, подумав, сказал, что это так, ветром опрокинуло. Простил. – Это потому, что мы врезали им! – крикнул мичман. – Да нет… Доброта, я думаю, не оттого появляется у человека, что ему врезали. Она раньше бывает, чем злость! – ответил я. – Ладно, про доброту ты нам не заливай! – воскликнул мичман. - Ты на мой вопрос не ответил: почему жизнь паршивая? – Печальная – да. Ну а паршивой… мы сами ее делаем. Да, несчастий в жизни хватает, но от нас уже зависит, как мы горе свое будем пить. Из красивого сосуда… или из грязной лужи. – А это уж как получится! – сообщил рыжий. – Из какого сосуда-то? Не понял! – гаркнул мичман. – Ну… можно с горем в грязи валяться… – А можно – на трибуну подняться! – Рыжий на время вернул себе успех. Но я вдруг расчувствовался почему-то перед матросами, которых никогда раньше не видел и вряд ли увижу еще когда… Не важно! Главное – самому себе это сказать. – Вот я сейчас… очень бедно живу, – услышал я вдруг свой голос, – и часто, проходя мимо помойки в нашем дворе, ловлю вдруг себя на том, что завидую, какие хорошие вещи там иногда валяются. Пальто… посуда… антиквариат. Но, стиснув зубы, заставляю себя мимо проходить. Все-таки я человек семейный, с образованием… когда-то уважали меня. Стараюсь туда не глядеть. Но однажды, уходя из дома, глянул: какой красивый стул стоит! Резная спинка, витые ножки, удобное сиденье… Вот бы мне на каком работать, подумал, а не на том тупом, фабричном, на котором сейчас! Но по делу спешить было надо. Подумал – потом заберу. Сделал паузу, глотнул слюну… не перебивают. – Обратно иду через два часа, гляжу – какие-то типы уже там возятся: быстро, сноровисто разбирают картонные ящики, складывают плоско, упаковывают. Один в такой ящик аккуратно сует почти новый чайный сервиз – сам бы пил из такого с удовольствием! Матросы засмеялись. – Но главное – их руководитель, в тельняшке… – продолжил я. – Это ты, что ли, Борисов? – крикнули рыжему. – Нет, другой… Облапил мой любимый стул – уносить собирается. И тут вся моя гордость испарилась куда-то – прыгаю, хватаю мой стул, пытаюсь вырвать. “Ты чего это?” – тот удивился. “Это… мой стул!” – “Нет уж – теперь мой!” – выдернул из моих рук. “Я… давно уже заметил его!” – кричу. Кинулся снова – тот, как тореадор, увернулся, я в бак вмазался. Тут на меня его дружбаны накинулись, выпихнули: “Иди, пока цел!” К дому шел в отчаянии: “Господи, до чего я дошел? Когда-то меня женщины любили, друзья уважали!” Я вдруг отчаялся здесь больше, чем на помойке. Помолчал. Поймал ртом слезу. Матросы молчали. – А потом, к дому подходя, засмеялся: это же я, как Киса Воробьянинов из “Двенадцати стульев”, пытался стул свой отнять! Надо же, обрадовался, на знаменитого литературного героя похож! Молодец! И стало гораздо легче. Можно размазаться по помойке, как мусор, и мозг свой засрать, а можно – с чем-то ярким сравниться. То есть не из луж страдание свое пить, а из сосуда. Книги – такие сосуды! Вот. В них все то здорово сделано. Страдание оформлено… в красивый сосуд. В каждой хорошей книге… гигиена страданий – вот что важно. А от страданий и несчастий не денешься никуда! Матросы долго молчали. И я. Главное – чего это я так расстроился сам? Тем более со стулом все выдумал, и не я даже, а Ильф и Петров. – Какая же гигиена тут, раз дело на помойке? – пытался взять реванш бледно-рыжий Борисов, но поддержки не нашел. Я пошел за занавес, слегка запутался в нем. Потом спустился по лесенке в коридор, шел наобум. Петр, растерянный, догнал меня. – Ничего, а? – Он заглядывал сбоку мне в глаза, сильно уже опухшие (“намордничек” свое дело сделал!). Щеки щипало. Довел себя до слез. – Неплохо вроде? – поспешая за мною, бормотал Петр. – Понятия не имею! – ответил я. – По-моему, ничего, а? – Петро, душевный хлопец, разволновался не меньше меня. – Не знаю, как там матросы твои, а мне плакать хочется! – сказал я. Но осуществить эту богатую идею не удалось – Петро завел меня в большой кабинет со старинными знаменами по углам, портретами флотоводцев по стенам. За столом сидел бравый капитан первого ранга в полной форме. – Командир базы Чашечкин! – браво представился он. В репродукторе на столе шуршал, затихая, шум зала. Слушал мое выступление? – Спасибо вам за то, что воспитываете нашу молодежь, сеете доброе. Но то, что вы говорили сегодня им, – это так, сопли без адреса! – А какой у добра может быть адрес? – Где вы видали таких добрячков, про которых рассказываете? – Да тут вот… на набережной! – Я показал в окно на мыс, за которым должен быть, как я думал, поселок. – Слышал я ваш анекдот про хороших горцев, – усмехнулся он. - Отдыхали небось после теракта! – Значит, мне повезло! – сказал я. Петро стал тяжко вздыхать, теряя уверенность. – Ну, это до поры до времени! – сказал командир. – Иллюзиями питаетесь! – Нет, встречаются иногда все же люди, – сказал я. – Вот недавно… (ей-богу не вру!) хотели мы поменять квартиру, на центр… – (Зачем я Чашечкину это гуторю? Ему другое нужно!) – И пришел к нам человек. Меняться. Достал клеенчатый сантиметр, стал комнаты мерить, потом стену на кухне, сантиметр свой прижал за концы… и вдруг уши его заалели, как фонари! Стало ему вдруг почему-то стыдно, осознал вдруг какой-то обман. “Извините!” – пробормотал и вышел. Разве это не хороший человек? – А может, он понял, что это вы его обманываете? – усмехнулся он. – А что? – Я согласился: – Очень может быть. Но не сказал ведь. Постеснялся! Хороших людей полно! Главное, как ты сам смотришь! Каперанг задумался. – Хотите командный пункт посмотреть? – предложил вдруг он. Наверное, это самое щедрое, из глубины души? – Но ведь нельзя, наверное? – Со мной – все можно! – отчеканил Чашечкин. Петро шел за нами, волоча “боевое полотенце”, наше знамя. Душа его, чувствовалось, то ликовала, то ужасалась. Не ожидал, наверное, что так его заберет? Наверное, запретить должен посещение КП? Буквально разрывался. Мы подошли к белой узкой башне вроде тех, что торчат в аэропорту, поднялись на лифте вместе с Петром, растерянно утирающим полотенцем пот. Все то же многострадальное вафельное полотенце!.. Хорошо, что не кафельное. – Да, жизнь не та стала на флоте! – Пока мы поднимались, расчувствовался и каперанг. – Раньше, помню, в девятибалльный шторм в Африку шли – в полстапятом году! А сейчас – хоть вообще в море не выходи! Оружие таким стало, что прям отсюда, от стенки, куда хошь достаем! Избаловался народ! – Идеалов нет! – Петро утер пот. Видимо, предчувствует головомойку от начальства: контроль за ситуацией утерял! – Идеалы прежние! – рявкнул Чашечкин. Вышли из лифта. Светлая восьмиугольная площадка. Сверканье моря с трех сторон. С потолка свисали два коленчатых перископа. – Сми-рня! – скомандовал дежурный. Все встали за пультами. - Вахтенный офицер Рубанцук! Вахта идет по графику. Цель нарабатывается. – Вольно. Хотите глянуть? – Чашечкин кивнул мне на перископ. У Петра пот выступил градом. Полотенце уже насквозь промокло. Гуляет Чашечкин – похоже, недолюбливает за что-то Петра. – Куда… глянуть? – неуверенно спросил я. – А хоть к себе домой! – лихо произнес командир. – Как? – А так. – Он кивнул на глазные резиновые присоски перископа. - Берешь и смотришь! Через спутник – любая площадка на ладони! – А можно тогда – на дачу? Комары! Деревенька под Петербургом. Песчаная улица, дом шесть. – Рубанцук! – Е! – откликнулся Рубанцук, прилип скулами к присоскам перископа, как на флейте, поиграл кнопками. – Е! – отлип с легким шелестом и почему-то с изумлением уставился на меня: - …То ваша жинка? – Что там? – Я кинулся к перископу. Рубанцук продолжал изумленно смотреть на меня. Я прилип к окулярам… Нет… Все ничего вроде… Ничего. Я увидал нашу дачу и жену с дочкой. Окруженные радужным, чуть размытым силуэтом-повтором, они стояли на высоком подоконнике и мыли окна. Из таза шел пар. Да-а-а. Видно, холодно у них! При этом они о чем-то спорили – у дочки даже ноздри побелели. Что ж такое?!. Ну вот, улыбаются… Слава богу! Я отлип от потных присосок, вздохнул, выпрямился. Слеза, что ли, жжет щеку? Торопливо утерся. И снова – пока не переключили – припал к окулярам. О! Новое дело! У сосны, ниже подоконника, стоит какой-то маленький коренастый мужчина и спрашивает у жены что-то трудное, судя по тому, как напряженно она морщится, сосредоточиваясь. Вот, улыбнулась! Поняла? Что именно, интересно? Радостно закивала. Мужик повернулся в профиль, и хотя профиля у него почти не оказалось, я мгновенно узнал его – именно как раз по этому! Кореец Е, который в Вашингтоне конгресс возглавлял, а потом однажды сюда приезжал, перевел две строки из моих сочинений на корейский. Меня ищет! Неужели эта дура не понимает? – заерзал, но от присосок не отлип. Пусть хоть неполная информация, но будет… Меня ищет! А эта никак не может ничего объяснить ему, крутит красными от воды ладошками, выгибает их, показывает куда-то за угол хибары. Что там?.. Да-а, крупно повезло мне! Весь извертелся, и почесуха мной овладела, но даже не почесаться – за трубу руками держусь. Кореец за угол ушел!.. Нет, это невозможно! Отлип, стал чесаться, потом на Чашечкина взглянул. – А со звуком нельзя? – Не… со звуком нам ни к чему! – Командир как-то странно раскраснелся, покачивался и немного икал. Успел, похоже, выпить, пока я так страстно глядел в пространство. – Вижу цель! – вдруг гаркнул Рубанцук, прильнувший к соседнему перископу. “Цель”?! Это что – “цель”? Я снова согнулся к присоскам, сдвинув даже самого командира. Тот – чувствую его плечо! – прильнул к соседнему, оттеснив Рубанцука. И за стеклышками уже – ни корейца, ни дачи! Серая стальная граница неба и моря, и на ней – длинный приплюснутый силуэт танкера. – Товсь! – отрывистая команда каперанга. За пультами защелкали тумблерами, завыли какие-то движки… На картинку опустилась цепочка из крестиков – самый большой крест наползал на танкер. – Пли! Прошла секунда – может быть, все это не правда? – и вдруг точно на крестике, на середине танкера, вспыхнуло пламя и поднялся дымок. – Цель поражена! Как жестяная мишень в тире, корабль стал переламываться, задирая нос и корму и проваливаясь серединой. Я отлип от присосок, желая глянуть в глаза Чашечкину или Рубанцуку, но им было не до меня: они радостно глядели в глаза друг другу! Все, что досталось мне, – это не очень уверенный взгляд Петра. – Знал бы ты, чью нефть они возят! – воскликнул Петр. – Чью?! Петр открыл рот… потом захлопнул. Понял, что, даже узнав, “чья нефть”, я не успокоюсь. – Ну… все?.. – Э! Это куда ты? – Петр, догнав меня у лифта, ухватил за плечо. – До хаты. – Нас люди ждут! Опять – “люди”?.. А заменить их на что-нибудь нельзя? – Сейчас уже… сладкое будет! – Петро лихо подмигнул. Друзей наших уже не оторвать было от перископов. Мы ушли. Выйдя, я оглянулся на башню – эта “доставаемость” любой точки земного шара взволновала меня. Наверняка скоро “достанут” что-нибудь не то – из-за чего и башне не поздоровится: Чашечкин не угомонится. – Маленько опаздываем! – сказал Петр. – Ну, тогда надо было их попросить, чтоб нас в ракету зарядили! – Да нет – тут близко! – Петро, сочтя этой шуткой, захохотал. Мы сели в машину. – Имидж-то будем делать? – Петро поднял полотенце. – Закинь эту портянку куда подальше! – крикнул я. – Да нет, эта штука теперь поглавнее нас будет! – Петр бережно убрал “портянку” в портфель. На его дребезжащей “Ниве” полезли в гору. На высокой точке хребта вдруг остановились. – Глядите… Вас ждут! – указал он вниз. Полная, даже переполненная чаша стадиона, и со всех сторон еще поспешают люди, шустрые, как муравьи! Я изумленно посмотрел на Петю. Вот это да! – Фирма веников не вяжет! – гордо произнес Петр. Помчались – чем ниже, тем становилось жарче. И – уже движемся в толпе. – Все жаждут вас. – Петр остановил авто. – Давайте все же наденем. Они ж вас “в образе” ждут! – А что вы… пообещали им? – проговорил я уже гнусаво, сквозь тряпку, смутно различая сквозь нее лишь блик солнца. – Что я им… могу-то? – Ну, это… планируется… как бы “Снятие со креста”. Типа “Вознесения”. – Ну и что ж должен я? Пойти странствовать… кое-кому являться? И все? – Да не только! – деловито сказал Петр. – Тут вот дождя нет вторую неделю. Только перекати-поле растет. В это время мальцами мы в степу уже такую касатку брали: торчат два листика, как ласточкин хвост. А в земле клубень, сладкий. Так нет даже ее – про поля не говорю! – Ну… это мне вряд ли по силам! – А в Америке, говорят, весь стадион молится – и пошел дождь! – Кто это сказал тебе? – МБЧ! – Вот пусть он и молится! – Да он сам сказал, – Петр усмехнулся, трогая машину, – что на нем пробы ставить негде! – …Это верно! – Да не волнуйтесь вы, все уже подготовлено! Интересно – что? Мы въезжали в низкий проем под трибунами. Стало темно, потом – вспышка света и – оваций! Во влип! …То же самое, наверное, и Он думал. Хрюкнув, мотор заглох. – Ну… вылазим, – проговорил Петр. – Уж покажите им! Помните… такое… преображение было, когда Он показал им четко, ху из ху! Да. Нелегкая задача! Мне бы такую веру!.. Я имею в виду – хотя бы такую, как у Петра. А у Него Самого, может, и не было, до самого конца? “Оросим родные поля”? – Осторожнее… тут ступеньки, – шепнул Петя. “Вознесение” пошло? Поднялись на какую-то невысокую трибунку… в центре поля, судя по ветру. Доски скрипели, гнулись. Как бы не провалиться… Но как было бы хорошо: в темноту свалиться и отлежаться там. Вдруг за локоть меня схватили. Знакомая рука. – Ты не бзди! – сиплый голос Жоза. – У меня – такой же вариант! Что значит – “такой же”? – подумал я ошеломленно… И почему Жоз? Не знал, что он праведник. Умело он это скрывал. – Сейчас мы им врежем! – прошептал Жоз. Я вообще-то не собирался “врезать”. – Кому? – пробормотал я. – А кому и всегда! – проговорил Жоз азартно. – Только впервые это нормально называется: Долина играет против Гор! – …Футбол, что ли? – проговорил я. – Ну… как тогда было – битва гладиаторов, – блеснул эрудицией Петр. – Или – львы рвут христиан! – А я, что ли, жертва? – Наоборот. Ты – торжественная часть. Ну, давай, только по-быстрому! – Жоз трясся от нетерпения. Так вот откуда оно, скопление народа! Битва гладиаторов… Футбол! Ну, тогда-то энтузиазм их понятен. Все вдруг удалилось куда-то. Глуше доносилось. Или отключалась ссыхаемая голова? Глухо донеслась до меня сбивчивая речь Ездунова – мол, совесть порой нам подсказывает, что ее как бы нет, но на самом деле, если глянуть поглубже, врасплох ее застать, то она как бы есть. – Во резину тянет! – нетерпеливо шептал Жоз. – …И вот она, совесть ходячая, – перед вами! – ухватил ускользнувшую было нить Ездунов. Глухие (сквозь “вафлю” полотенца?)… да нет, сами по себе слабые аплодисменты. Футбола все ждут! А митинги уже остоюбилеили всем! Да, мероприятие подготовлено лучше предыдущего, а идет хуже. Я вздохнул, надеясь, что хоть удавку с лица снимут, но сценарий другой оказался. Кир сочинял, сука? Или Петро? Вдруг раздался нарастающий грохот барабанов! Сюда идут?.. Точно! – Пионеры, что ли? – с ужасом у Жоза спросил. – Эти, бля… как их… бойскауты! – Жоз оборвал свою речь резко, чтоб, как я понял, что-нибудь более грубое не сказать в микрофон. Барабанный треск прекратился. Два раза дружно топнули ноги – и тишина. Главный, видать, бойскаут, бойко топоча, взошел на трибуну и звонко (Ездунов говорил гораздо глуше) рассказал десяткам тысяч собравшихся, что это именно он, Алексей Выходцев, был во чреве матери в тот момент, когда его мать, ныне покойную, сатрапы режима выталкивали, беременную, из здания Морского вокзала, созданного лишь для показухи (голос его становился все звонче) под дождь! И из всех присутствующих там сотен тысяч (?!) людей лишь я один вступился и накинулся на охранников, а потом, отлично зная (?!), что меня ждет, поднял камень с земли и швырнул (голос его просто сверлил ухо – хоть затыкай) в символ ненавистного режима – в надпись “СЛАВА КПСС!”. Удивительный хлопец! Знал бы я, что он там… все, может, было бы иначе. После паузы (боролся с рыданиями) он заговорил еще звонче. Мол, сейчас они борются за то, чтобы их организации присвоили мое имя (с кем борются-то?), а также собирают деньги на Памятник Подвигу и уже собрали… двести тонн (?!) цветного металла и триста восемьдесят тысяч долларов! Тут меня сильно качнуло… Сколько?.. Да, бойкий получился паренек! Знал бы я тогда!.. И что б сделал? Но хотел бы заглянуть сейчас в его ясные глаза. Триста восемьдесят тысяч долларов! Далеко пойдет. Знал бы я тогда!.. Впрочем. Проехали. Но в очи его бездонные хочу заглянуть! Повязку, однако, не снимают. Видимо, не дозрел. – Известный скульптор Дук из Благовещенска уже создал проект памятника, – продолжил мой бойкий крестник, – и произведение это – грандиозное! Лучше бы деньгами мне дали. – Гигантская статуя из вольфрама – (?!) – стоит напротив здания вокзала, и в поднятой руке – камень! Оружие пролетариата. – В голове – маленький громоотвод. Это славно. – Мы хотим, чтобы сам Бог… участвовал в его открытии! Я обомлел: широко шагают! – Мы надеемся, что в день открытия памятника… соберутся тучи… Вот как? – И если Он нас благословит… в громоотвод ударит молния… А ведь ударит! – с отчаянием подумал я. Он может все! Поэтому надо ограничивать… Хотя бы себя! Ведь ударит, точно! И их благословит! Что Он – слепой, что ли? Я огляделся. Что можно увидеть во тьме? Одно ясно: надо линять! – И если Он наградит нас, – бойскаут продолжил, – своим небесным электричеством… Наградит, наградит… Что дальше? – То в плечевом суставе скульптуры сработает электромагнитный датчик, и Он метнет камень в ненавистную надпись! Хилые аплодисменты. Но тогда и ненавистную надпись придется восстанавливать? – подумал я. – Конечно, – в голосе бойскаута вдруг появилась горечь, – мы понимаем очень хорошо, что живым людям памятников не ставят… Та-ак! Я похолодел. И что же он предлагает? Хотелось бы глянуть в его ясные очи! Но, видимо, рано еще – речь продолжается. – Мы знаем, что коневодство, древний наш промысел, возродит наш край! Тут я подумал, что ослышался. Коневодство-то тут при чем? Потом вспомнил – а! Ездунов коневодством увлекается! – Мы также знаем, – в голосе его появилась дружеская насмешка, – что Валерий, – (какое панибратство), – в детстве занимался в конно-спортивной школе! Да, информация налажена. – Поэтому мы дарим ему коня! …Который и должен меня угробить! Теперь более-менее все ясно. Изящный пируэт. – Точней, кобылу. На трибунах – впервые – оживление. – Кобылу старинной ахалтекинской породы, разведением которой и славился когда-то наш край! Молодец хлопец, во все стороны пасы дает! – Зовут ее Буква. – Как? – нагнулся я в сторону, где Жоз стоял. – Буква вроде… – он пробормотал. Кир продал? Сказал, что я люблю? – И мы надеемся, что именно на Букве, – голос звенел, – он доедет до полной своей… …гибели… – …победы! Ну, это другое дело! …Оказывается – не все еще. – Эту красавицу, – видимо, она уже показалась в кадре, – сегодняшний и, мы надеемся, завтрашний хозяин нашего края Сергей Васильич Ездунов подарил нам, нашей детской конно-спортивной школе… Но? – Но мы решили подарить ее… Голос его звенел уже где-то в поднебесье – похоже было, он сам сейчас взлетит! – Мы решили подарить ее… Снова пауза. …нашему Великому Слепому?.. – …нашему Замечательному Гостю! Именно ему мы обязаны тем, что к нам пришла Свобода! Его борьба, его страдания не пропали даром! И не случайно именно он стоит сейчас на этой трибуне плечом к плечу с Сергеем Васильевичем Ездуновым, отцом и кормильцем нашего края! Да уж, не случайно! Это точно! – И пусть первым Всадником Свободы станет именно наш гость, нашедший время посетить места своей славы! Зарапортовался хлопец! – Подведите Букву! А вот это уже конкретно. Но что – я так и поеду вслепую? Далеко не ускачешь. – И именно сейчас мы снимем с его глаз повязку, чтобы он увидел… Что увидел-то? – …нас, продолжателей его дела. Далеко пойдет! – И, может быть, Небо… И, может быть, Всевышний в трудах своих… Все-таки замахнулся. – Заметит и это знаменательное событие и прольется на нас долгожданным и благословенным дождем! Свист и аплодисменты приблизительно равной силы. – …заметит нас, предателей его дела, – пробормотал я. Ну? Что? Вообще хорошо. Но душно. Упрел. – Ну… давайте, Сергей Васильич, – прошептал бойскаут. Грубые пальцы зашарили у меня на затылке, и вот – спала пелена! Некоторое время я стоял зажмурясь… Чего-то, оказывается, все-таки боюсь?.. А вдруг?.. Но никаких “вдруг”, естественно, не случилось. Пополам – аплодисменты и свист. Причем одни и те же и хлопали, и свистели. Ну давайте действительно глянем – ху из ху? Лицо болело и чесалось. Вплотную с моим оказалось почему-то небритое и сильно пьяное лицо Ездунова… То-то он в своей речи со словом “совесть” никак распутаться не мог. Никакого Божьего дуновения в мой потный лоб, естественно, не последовало – хорошо, хоть не плюнул! Зато над высокими трибунами, закрывая небо, реял плакат… То-то я контакт с небом не могу установить! Там Ездунов стоял красивый и гордый, в простонародной косоворотке, за ним простирались долины, цветущие поля, табуны лошадей и тут же бодро дымящие заводы, а вот это с краешку… ей-ей, стоит стройная баллистическая ракета, и двое матросиков в робах зачем-то драют ее до блеска – чтобы, очевидно, она понравилась там, куда они ее сейчас пошлют. Ничто, в общем, не забыто. Но самое главное – мы! По обеим сторонам от Ездунова стояли мы, сцепив с ним поднятые руки: слева я, почему-то еще с вафельным полотенцем на морде (так, наверное, проще было рисовать), справа – МБЧ, в рясе и монашеской шапочке, как в лучшей из своих ролей, олицетворяя собой связь краевого лидера и с искусством, особенно с важнейшим из всех искусств, и в то же время – с религией, о чем несомненно свидетельствовал монашеский наряд Маленького Большого Человека, и также, несомненно, и с пьянством, что тоже немаловажно: взгляд его слегка был затуманен, но лучист. Прелестная троица! По животам нас обвевает лента с надписью: “Старый конь бороды не испортит!” Понятно кто. Затем я обратил свой взгляд к земле, точнее – к нашей трибуне… Это, что ли, наш юный барабанщик с ангельским голосом? Я был потрясен! Во-первых, если он ангел, то почему в темных очках? Во-вторых, на вид ему лет тридцать, да еще подозреваю, что он моложаво выглядит. Так что во чреве том, которое я защищал от сил реакции, он никак не мог быть – разве что находился там уже двадцатилетним. А главное… не мог я Это защищать! – Ну! – уставясь на меня черными окулярами, шепнул он. В смысле: рожай!.. ктой-то тут обещал мелкий дождичек?.. не я! Однако я честно поднял очи горбе. На небе ни облачка! Жара и пыль! Все правильно. Ни малейшего дуновения – как и следовало ожидать! Я виновато глянул на Петю… провалился его, как теперь принято выражаться, “проект”! Ну ничего, у него еще все впереди. Главное – огромная база данных! Откровенный уже свист на трибунах! – Футбол давай! – Уезжайте… быстро! – брезгливо глянув на нас с Петей, прошептал юннат, то есть, тьфу, бойскаут. Ездунов, как опытный политик, тут же мгновенно откололся от нас. Как говорят сейчас – дистанцировался. – А теперь, – заговорил он, простонародно улыбаясь, как бы вместе со всем народом презирая только что опозорившуюся публично “торжественную часть”, пытавшуюся “впарить” простым людям непонятную заумь, – мы переходим к более приятной части… нашего мероприятия. “Ну сука!” – подумал я. – Футбол! – рявкнул Ездунов. – Долина против Гор! Восторг на трибунах! Вот оно как с народом-то надо: сперва кислое, а потом сладкое! Пьян, да умен! – И открыть сегодняшний матч имеет честь… – проорал Ездунов. Что значит – “имеет честь”? Жоз рядом со мной азартно переступал с ноги на ногу, играл крепкими ягодицами в атласных трусах. – …известный в прошлом футболист… – Ну сука! – Жоз озвучил мою мысль. – …Жора Золотов, известный в народе как Жаирзиньо, или Жоз! Жоз вскинул вверх сомкнутые руки. Вот это овации – особенно на фоне меня! – Уезжайте же скорей! – Распоясавшийся юннат уже откровенно спихивал нас с Петей с трибуны. А я еще его, такого, во чреве защищал! – Уезжайте же, пока… Это верно – пока не закидали. – Так на чем же? – пробормотал я. – А вы не видите… Вот же! Действительно – вот же оно! Прямо под трибуной юная полуобнаженная красотка держала под уздцы великолепную Букву. Белую грациозную кобылку, нервно вздрагивающую тонкой кожей на крупе, с огромными темными глазами, почему-то испуганно косящими. Она-то чего боится? Что чует? Да у нее, видно, тоже проблемы! И почему белая Буква? Белую Букву не видно на листе! Ладно: дареному коню… – Ну… поехали! – Я взял за локоть Петра. – Так не влезем! – засомневался он. – Влезем! Я спрыгнул прямо в седло, он примостился сзади на крупе. Буква испуганно покосилась: мол, начинаются ужасы? – Н-но! Под свист трибун мы протрюхали к воротам. Позор! Надсадно екая селезенкой, Буква везла нас по каменистой тропке в гору, к “Горному гнезду”. Собираю манатки – и все! Несколько раз я вырывал из ослабевших рук имиджмейкера портянку-полотенце и зашвыривал подальше в колючий кустарник. Петр с воплем: “Да ты что? Это же реликвия!” – отчаянно кидался туда, вылезал все более разодранный и кровоточащий, но с неизменной портянкой в руках. Кстати, в ней с каждым разом добавлялось терний, ядовитых, возможно, колючек… К чему бы это? Я сказал: завязал! Для чего все, собственно? Что у нас за паства? Футбол ей подавай! Метров пятьдесят крутого подъема я терзал себе этим душу: что за жизнь у нас?! Пророки – кому нужны? Этим людям? Но тут вдруг пришла удачная мысль: сам-то хорош! Взяточник! Кобылу у детишек увел! Эта спасительная мысль о собственном низком моральном уровне как-то вдруг успокоила меня, сняла напряжение и даже сделала меня счастливым. Сам-то хорош! Гармония абсолютная! “Неявление Не-Христа не-народу!” Я радостно захохотал. Петр мрачно глянул на меня и пробормотал: – А вдруг измена? Я буквально похолодел в седле: – …Чья? – Разберемся. Я испуганно оглянулся. Да, с таким имиджмейкером надо держать ухо востро! – Ясно! – вдруг рявкнул Петр, спрыгнул с лошади и с треском стал падать с обрыва сквозь колючие кусты. К счастью, вместе с полотенцем. Буква пошла веселей. – Ясно! – гулко донеслось со дна пропасти. Я подъехал к ограде. Впервые обратил внимание на табличку с адресом: Гефсиманский тупик, дом 2. Апостол в пятнистой форме открыл ворота. Мое появление на Букве встретил равнодушно, зевнул даже – видимо, спал. – Извините, – сказал я. Он солидно кивнул: хорошо, мол, что хоть вину осознаете! Зацокали по асфальту. Нигде ни души. Видимо, все спали? Сиеста. “Послеполуденный отдых фавна”. У террасы я спрыгнул с Буквы, расседлал ее, вытер вспотевший круп рубашкой за неимением лучшего, снял уздечку и уздечкой стреножил ей ноги – а то ускачет. – Пасись! – Я подтолкнул ее в сторону газона. Благо его давно не брили. Говорят – безвременье. Пошел к себе, завалился. Глубокий, освежающий сон! …Движение началось с вечерней прохладой, слетевшей с гор. Движение, причем бурное. Протопал внизу, пробегая, ножками в крохотных, словно детских, кроссовках быстрый МБЧ. Увидев меня в окне, почему-то победно вздел руки: – Молодец! Кто – молодец? Не в курсе провала нашего? Он показал на бегу пальчиком на Букву. – А… Буква, надо отметить, все время шарахалась и глядела на окружающее почему-то все с большим ужасом. Видимо, все еще впереди. Только я выкатил из-под кровати обои, чтобы поклеить на них буквочки, как дверь вдруг с грохотом распахнулась, ввалился Ездунов, абсолютно пьяный, да еще с бутылкой в руке. – Ты мужик! Ты меня понял! Со вторым тезисом можно поспорить, да и с первым тоже. Но зачем? – Давай выпьем? – А почему нет? – …У меня папаха есть, – через четверть часа лопотал он, – ягненок, поседевший от ужаса в чреве матери! Ужас, видимо, он организовал. – Все у меня есть! Я глядел на него. Что? Идем к провалу? А для чего же мы тут уродуемся, ночей не спим? С грозной песней Ездунов убыл. Потом вдруг явилась Соня – вся на босу ногу, на голое тело. – Надоело все! – плюхнулась на мою лежанку. Поглядел на нее… нет, видно – не все! Не все надоело ей, судя по поведению! – Сколько можно тут париться?! И зачем, главное?! – спросила она. Я, что ли, тут главный энтузиаст? – Да нет… Все вроде нормально, – бодро сказал я. – Идиот ты! – проговорила она ласково. – За это я тебя и люблю. …Мария Магдалина? Я глядел на нее с ужасом, как Буква глядела на меня. – Ты даже самого главного не заметил! – Чаво? – …Ты не почувствовал даже, что вторую ночь проводишь в моей койке! – Как? – А так! – Она расстегнула верхнюю пуговку. – А где же ты ночевала? – пролепетал я, отводя глазки. Да, нога-то богата! – Везде! – ответила она, швыряя халатик в кресло. Буква под окном ревниво заржала. – Погоди! Я поглядеть должен! – к окну метнулся. – Стоять! – Ладно. – Теперь мы будем спать с тобой в одной кровати. – Не понимаю, – пробормотал я. -…По очереди, что ли? Снова ржанье! – Нет! – Глаза Сони разгорелись. – Лучше не так! Швыряем матрас на пол! Швырнула. – Не понимаю… – Я почесал лоб. – А сами без матраса, что ли, будем спать? – Сволочь ты! Но от меня не уйдешь. Ты как любишь? – …Что? Буква ржала уже с всхлипываньем и визгом. Видно, сбывались ее худшие опасения. Угоняют? – Извини! – Я кинулся вниз. Угнали-таки! Круп Буквы был пока виден в темноте, далеко внизу – потому что белый… А мне еще не нравился ее цвет! Говорил - Буква-Невидимка. Но кто скакал на ней – кто-то темный, – было уже не видать… Впрочем, какая разница? Тут на это способен любой. Я вернулся. Соня улыбалась цинично, но халатик не надевала. Впрочем, никакого “но” тут и нет. Красавица, увлекающаяся конокрадством. Это бывает. Видимо, тут у них крупнейшая конекрадческая ферма. – Я думаю, спорт учебе не помеха? – Она взялась за следующую часть туалета, но… с грохотом распахнулась дверь (хорошо, что она оказалась в этом помещении!). Жоз – как ангел, отводящий от греха Святого Евстрахия: – Кыш! И Соня, подхватив халатик, обиженно вышла. А нога-то богата! – Дело есть! – стукнул о стол бутылкой. Вот это – дело! – …Опротестовали, суки! – выпалил Жоз. – Что? – Матч! – А… – Признали голы мои недействительными, матч не засчитали. – Кто? – Комитет. – Какой? – …Сам знаешь! – А, – понял я. Видно, Жоз знал все. Как мальчик на печке из романа “Война и мир”, который подслушал знаменитый кутузовский “Совет в Филях”. – Хотят, чтобы Горы с Долиной покруче сошлись. Чтобы дружба победила – но с кровью. И ты завтра – снова участвуешь! – Кто тебе сказал? – Петр твой – кто же еще? – Все еще не угомонился? – Эти не угомонятся, пока… А ты у них вроде прокладки. – Отлично! – Он и кобылу твою угнал. Завтра будешь опознавать ее кости! – Как? – Как вещий Олег! Решили на классику упор сделать – народ любит ее! – И – змея? Козюлька? – догадался я. Отличником все же был! – А то!.. Но я-то им завтра вмажу! Придумал уже как! А тебя я предупредил! Все! – Жоз поднялся. – Насчет Соньки не беспокойся – она у меня уже! Ждет! – Точно ждет? – …В позе ласточки! Стукнув дверью, Жоз вышел. Я скрутил обои. Заметался по комнате. Та-ак. Надо срочно отсюда бежать, пока не укокошили. Та-ак. Все вроде? Обои под мышку. Побег. – Э-э! Куда! Проклятый омоновец. – …Казенным имуществом интересуемся? – Да! – Давай лучше выпьем! – предложил он. – Давай! – …А ты знаешь, как я тут живу? – уже через три минуты говорил он. – Вот о чем надо писать! Ни бронежилета не выдают, ни маски, ни каски! Голый, как жопа, стою тут! Он упал лицом на стол, обессиленный. Смежил веки. Теперь можно было уже выйти… но – нельзя?! Не подводить же героя? Я вернулся. Утро вечера мудренее. Тут еще появился Кир – я уже валялся на полу на матрасе, он навис надо мной. – Скажи, ты веришь в это дело? – спросил он. – Да! – А я – нет! – произнес он с горечью. – А я – да! – Тогда давай поглядим в глаза друг другу! – …Давай! – я охотно согласился. Долго пытались это сделать, но не смогли. Все время промахивались. – Ну ладно. – Кир встал. – Пошли тогда купаться. – Нет! То есть – ты иди. А я тут немножко еще поползаю. |
|
|